Игра на вылет

Глава 12

      Левая пятка разрывалась от боли. Словно молоток дробил ее, осыпая стеклянной крошкой. Словно голая кость начинала крошиться. Валерия Михайловна раскрыла глаза. Ночнушка липла к покрытому холодным потом телу. Тяжелое дыхание вздымало грудь. Пустой взгляд буравил потолок. Будто цепи сковали ее руки и ноги, и она лежала, не шевелясь. Вокруг чернела ночь, но сквозь сумрак стали проглядываться очертания предметов. Старая люстра с витиеватыми узорами, отблеск уличного фонаря в стекле, сухая дверца шкафа, на нем стоящий футляр ручной швейной машинки. Валерия Михайловна провела ладонью по мокрому лбу и села. Через темноту пробилось движение часовой стрелки, сообщавшей, что еще не было и четырех утра. Она уперлась кулаками в диван и тяжело встала.       Медленным шагом сквозь темноту она пошла в ванную, отведя руку в бок, словно опираясь на невидимую стену или боясь упасть на настоящую. Из-под потолка ванну тускло освещала одинокая лампа. Повернув кран, Валерия Михайловна подставила голову под ледяную воду.       Пот сползал под струю, вместе с ним из головы выползали лишние мысли, и разум прояснялся. Несколько минут она стояла неподвижно. Волосы вконец околели, и она выключила воду. Патлы свисали на лицо, она дернула головой, и они легли на спину. Вдруг тело ошпарило холодом, будто прятавшимся до этого где-то. Она резким движением схватила полотенце и укутала плечи. Повернувшись влево, Валерия Михайловна посмотрела в единственное не завешанное зеркало.       Лицо было безумно, кожа иссохла, патлы висели соломой; в глазах не было ничего, кроме усталости, под глазами чернели синяки, а все лицо выражало чуждость телу. Она с ужасом глядела в лицо, принадлежавшее ей самой. Валерия Михайловна закрыла его ладонями и сильно зажмурила глаза. Вслепую она доковыляла до кухни и только у плиты опустила руки.       Она налила молоко в жестяную кастрюльку и зажгла газ. Струйки фиолетового пламени в темноте стройно поднимались вверх, освещая и грея ее руки. В молоке стали появляться пузырьки, замиравшие на месте и чего-то ждавшие, пока почти вся бело-кремовая гладь не покрылась ими. Валерия Михайловна сняла молоко с огня, налила в фиолетовую чашечку, добавила мед и села на стул около окна.       Где-то вдали, словно соревнуясь, пытались прорваться, выскочить язычки солнечного света, или же ей так только казалось, но горизонт осторожно алел. Густое черное безоблачное небо показывало свою красоту украдкой, лишь тем, кто не спит. Мерцали крохотные звездочки всех цветов и расцветов, как из кувшина разливался по всему небосводу Млечный Путь. Само существование человека, его мирские заботы казались ничтожными в масштабах пролитого молока. Лишь острый лунный полумесяц имел значение для мира. Каким бы он ни был, как бы ни светил — только в нем был весь смысл мироздания: в нем и в отблеске солнечного света на горизонте.       Валерия Михайловна заплакала — без причины, не потому, что потом полегчает, а без причины. Слезы текли, она дрожала, но не вытирала их. Стоило ей сжать кулак, как все бы прекратилось, но она сохраняла призрачную надежду на то, что вся боль, вся злоба, все обиды выйдут со слезами и оставят ее.       Молоко уже чуть не заиндевело, и она вдруг вспомнила, что не прикоснулась к нему до сих пор. Красное зарево наливалось и обжигало глаза. Валерия Михайловна отвернулась, вымыла опустевшую чашку и пошла в гостиную. Листья какого-то гордого цветка доставали уровня лица. Но кожица местами подсохла, хотя земля все еще была влажной. Не зная, какие удобрения сюда нужны, она решила просто оставить его как есть, чтоб боролся с заразой своими силами. Фиалки из спальни, стоявшие на телевизоре, она полила. Дверь в спальню оставалась закрытой.       В комнате все светлело. Пока солнечные лучики застенчиво обходили стены и мебель бывшего кабинета, постельное белье аккуратно укладывалось в шкаф. Валерия Михайловна села на диван, облокотившись на толстые рогожные подушки. Глаза выискивали занятие, пересчитывая стопки документов, страницы книг, нити, спицы и клубки, что-то забывшие на полке синие пуговицы. Она взяла их и кинула в стаканчик с другими, такими же одиноко-забытыми. Эти были от ее пиджака — видимо, забыла убрать, когда подшивала на днях.       Взгляд остановился на подарочном томике Шекспира. Пальцы только коснулись суперобложки, как замерли, окостенев… Она в ужасе вскочила из-за столика и перегнулась вперед, глядя перед собой. Софья вытянула шею, и в глазах ее отразились страх, беспомощность и смерть. Рот ее остался приоткрытым. Парализованное тело с глазами, направленными в глаза к самой Валерии Михайловне, повалилось деревянным пластом на пол… Валерия Михайловна отошла от сборника пьес. С опаской она взяла Дидро, но книга легко легла в руку, увлекая за собой.       Время беззвучно тикало, тень от кактуса укорачивалась, сползая со стены и растекаясь по полу. Пегий конь внимательно следил за разливавшимся по комнате утром, наблюдая из фотографии на комоде за тем, как новый день вдыхает полной грудью, и будто сам, сделав вдох, приготовился заржать.       Железным лязгом грубый звон будильника пролетел по квартире, вылетев из-под уха Валерии Михайловны так, что она схватилась за голову и треснула кулаком по источнику шума. Вздохнув, она его перевела, отложила книгу и отправилась завтракать.       Холодильник не радовал богатым меню. Валерия Михайловна сварила рис, приготовила черный кофе с молоком, быстро позавтракала, вымыла посуду, утонула в будничной рутине. Все происходило как на автомате: будто время не шло, еда не имела вкуса, вода не ожигала руки. Вытерев посуду, она пошла в гостиную, легла на диван. Почему-то показывали Дроздова, и она остановилась на нем.       Телевизор гудел, играла картинка, глуша пустоту и холод. Валерия Михайловна, застыв в ожидании смотрела на животных. Она очень ждала. Словно сейчас дверь распахнется, раздастся голос или прозвенит телефон. Но дверь оставалась заперта, телефон молчал, а говорил только ведущий программы.       Валерия Михайловна посмотрела на синюю пепельницу, стоявшую на столе, и вдруг поняла, что до сих пор сидит в синей ночнушке и пошла переодеваться. Желтый халат. Диван, телевизор, пепельница.       Все-таки телефон зазвонил. На другом конце провода был Грачёв.       — Доброе утречко, — говорил еще сонный голос, принадлежавший телу, которое будто только одним разговором удерживается от падения обратно в кровать.       — Здравствуй, Аркаша.       — Ну что ты? Как после вчера?       — Знаешь, по-разному. Что-то надумала, напридумывала, но глупости выходят. Я честно говорю: я так думаю. Тебе-то разное может казаться, понимаю, но я не верю в аллюзии. Хоть ты тресни. Ложный след. Туфта. Стой-стой-стой… Пускай это так. И что с того?       — Информация, какая-никакая, — недовольно сказал Грачёв.       — А что она тебе даст? А?.. Может быть, время? Да, может идеи, а время? на то, чтоб эти идеи обдумать? воплотить? Забудь ты эту надпись как не было. Ну?       — Хорошо. Что об остальном? Вот кто был этот парень? Почему мне показалось, что Зайцев знает, о ком речь?       — Он все знает, работа такая, — усмехнулась Валерия Михайловна, зажав в пальцах сигарету.       — Очень может быть. Но где он? Что с ним? Тайна следствия? Ладно, может быть, я нагнетаю чрезмерно, но второй… Как-никак я о нем думаю тоже. Мне даже показалось, что это был официант, а вроде и нет…       — Выгнал нас? Это хочешь сказать? Да, мы чувствуем вину. Да, мы могли сделать больше. А может нам там действительно были не рады? Может, нас выгнали, да. Да. Но нам он очень помог — запомни мои слова.       — Все равно непросто, — голос Аркаши надломился.       — Ну хватит. Софья была мертва, и ты бы уже ничем не помог… Ладно, увидимся.       — Будь здорова.       Она затушила окурок размером в ноготок, и сизая струйка дыма в агонии поднялась к потолку и растворилась.       На кухне Валерия Михайловна поставила вариться кофе в турке. Пенка закупоривала внутри горький аромат, заставляя терпеливо ждать, пока ложечка разрушит ее, позволив горячему пару вырваться наружу. Валерия Михайловна следила за кофе, обдумывая неприятный разговор с Грачёвым. Он не хотел ей причинять боли или неудобства, но он сам оказался в более непростом положении. Сейчас все стояли на зыбком грунте, готовом провалиться в недра земли от одного только неверного или нервного шага. Был нужен холод. Холодно оценивать могли только Зайцев, Валентина, Олег — но не она. Аркаша мог — но тревожился. И тем не менее выбора оставалось удерживать себя в руках и отдалять эмоции, и вскрики, и всхлипы.       Валерия Михайловна закрыла газ, наложила в чашку пенку и залила кофе. Кипяток разогрел чашку вмиг, и пришлось поставить ее остывать на окно. Уличный воздух вздымал клубы пара. Прохлада опускалась с подоконника на пол. Только сейчас Валерия Михайловна заметила, что окно открыто — снаружи не раздавалось ни звука. Люди, вероятно, спали, а птицы будто покинули город. Она прислушалась.       Тишина…       Где-то послышались какие-то звуки. Телевизор!.. А так — тишина.       Шарк. Она прильнула к окну. Из подъезда напротив вышел глухой старик в темно-бежевом вельветовом костюме. Спинку пиджака испещряли заплатки. Он шел медленно, шаркая, словно поднять ногу ему представлялось невыносимо трудным или бессмысленным. Хоть он и не слышал разлетавшегося по всему двору звука, но трость переставлял беззвучно. Он все ковылял, а Валерия Михайловна пристально за ним следила. Старик завернул за угол, пропав из вида, постепенно возвращалась тишина, наступавшая вслед за ним по пятам. Кромешная тишина.       Валерия Михайловна взяла кружку и вернулась к телевизору. Экран занял какой-то фильм из тридцатых. Она не смотрела, картинка ускользала от глаз, слова героев пролетали мимо ушей, и под шумный беспорядочный фон постепенно поглощался кофе. Смотреть кино не хотелось, а вот книга оставалась все еще недочитанной.       Что делать, чем заняться, обдумывала она, моя чашку. Вновь прозвенел телефон. Валерия Михайловна неспешно вытерла посуду и подошла к трубке. Звонок Грачёва она ожидала, но кто мог звонить сейчас, оставалось загадкой.       — Алло?       — Валерия Михайловна, здравствуй…       — Валентина?       Голос Мухиной ей не понравился и она осторожно спросила:       — Что-то случилось?       — Ой… ночью Зайцева убили…       — Ах… что?       — Я сама только узнала… ой, даже не знаю… в общем, увидимся… — она бросила трубку.       Нелепость… абсурд… Валерия Михайловна медленно отошла от телефона, глядя мимо всего. Она закурила — одну сигарету, вторую, третью. «…ночью Зайцева убили…» — голова метнулась в сторону как от оплеухи. С ахом Валерия Михайловна шумно вдохнула и зарыдала, упав на пол.       «Это конец… Конец! Тот самый! Неужели это все? Не верится… или не хочется верить. Каждый шаг, каждый рывок — все… Все… Все! Надежда на… свободу? Погибла. Утонула. Закончилась. А теперь…»       В воздухе зависло это непонятное «а теперь». Зависло, качнулось и растворилось.       Не было картинок. Казалось, она даже не спала, а просто лежала с закрытыми глазами. Носились какие-то звуки и бесформенные образы. Две фигуры о чем-то говорили и куда-то ходили. Они были черные и на черном фоне и хаотично перемещались и запутывались друг в друге. Эти двое (она узнала их голоса) все обсуждали ее. Валерия Михайловна в смятении пыталась понять, почему они так нагло ее не замечают, но все было и оставалось запутанным и странным. Она пыталась думать, но от этого раскалывалась голова, болела шея; внутри все плавилось и тошнило. Непонятное время она лежала, мучаясь, а потом, не заметив того, провалилась в глубокий пустой сон.       В полдень прокричал будильник. Голова уже не болела, но тело устало лежать в неудобном положении, мышцы болели. Она размяла шею, не испугавшись хруста, встала и вытянулась. Будильник в комнате продолжал безумствовать. Раздался грохот, но звон продолжился — видимо, он дотрясся до края столика и свалился на пол.       Валерия Михайловна, ликвидировав его, вспомнила, зачем переводила. Она надела черное платье со свободной юбкой, обула черные балетки. Последним штрихом она заткнула за пояс авоську — к походу в магазин была готова.       На улице закипала жизнь: трещали сороки, весело лаяла дворняжка. На ветке росшей прямо перед входной дверью яблони сидела жирная ворона, с трудом вычищавшая перья. Голосов людей слышно не было, но пара-тройка старушек сидела на скамейках.       Завернув за угол, на бульвар, Валерия Михайловна зашла в бакалею. Продавщица в зеленом фартуке раскладывала по ящичкам конфеты на развес, стоя спиной к кассе. Валерия Михайловна прокрутила в уме список покупок и выразительно кашлянула. Девушка обернулась к покупательнице. Лицо ее сначала посветлело, но взгляд быстро потемнел, оставив натянутую улыбку. Валерия Михайловна старательно сделала вид, что не заметила перемены.       — Арина, здравствуй. Будь добра, взвесь мне полкило бананов, молоко и яиц десяток. А конфетки у тебя там лежат что за желтенькие?       — Импортные, — отрапортовала она, выкладывая на весы бананы.       — Они хоть вкусные?       Арина взяла одну штучку и протянула Валерии Михайловне. Кисловато, но вкус ей понравился.       — Ну давай немножко.       Пока она укладывала продукты в авоську, Арина озвучила «Итого». Валерия Михайловна присвистнула:       — Ну и ну… Хотя, переживем. Лучше, чем в восемьдесят девятом, правда?       Она собиралась уходить.       — А сейчас… Валерия Михайловна, — чуть не шепотом сказала Арина, — вы же знаете?.. ну, что да как?       — Ну не все, — осторожно ответила она.       — У нас ведь поставок нет. Эти бананы совсем зеленые привезли. Город закрыли, а продукты как?       — Это не ко мне, — повертела она головой, — честное слово, не знаю. Но голодать не будем, надеюсь… В конце-то концов, консервы — вещь долгоживущая.       Валерия Михайловна быстро попрощалась и выскочила из магазина. На повороте она вспомнила, что в кармане осталась единственная пачка сигарет, мысленно выругалась, но решила не возвращаться и зайти завтра. Сейчас не хотелось возвращаться, а завтра придет сменщица, а послезавтра видно будет.       Не замечая ничего вокруг, она чуть ли не бегом вернулась домой, разложила продукты по местам, помыла и съела банан.       Задумчивый взгляд устремился к расписанной гжелью деревянной коробочке для украшений — подарку старой подруги. Лебедь проплывал по озеру, усеянному кувшинками. Валерия Михайловна подняла крышечку, не смотря в зеркальце, надела аметистовые серьги и перстень на указательный палец, захлопнула крышечку, оглянулась вокруг и с каким-то сторонним облегчением вздохнула и застыла. Тик секундной стрелки возвратил ее в ритм жизни, и Валерия Михайловна вернулась к Дидро.       Шло время, стрелки наматывали круги, сыпался песок, текла вода, рука переворачивала очередную страницу. Эта система гармонично существовала, пока не разрушилась от звука домофона. Валерия Михайловна на ходу дочитала последние строки и, удовлетворенное закрыв книгу, ответила на звонок.       — Кто?       — Это я, — донесся голос Грачёва.       — Уже? — она удивилась, — заходи.       Она открыла дверь и пошла обход по квартире. Газ и свет выключены, окна проветривают комнаты, одежда на теле, носовой платок и сигареты в кармане. Погода не обещала испортиться, и шаль осталась висеть в шкафу.       Валерия Михайловна спустилась на улицу.       — Не стал подниматься? — спросила она у Грачёва, стоявшего спиной к подъезду, разглядывая цветущую гроздьями липу.       Он обернулся. Лицо украшала улыбка, а вот на впалых щеках виднелась седая щетина. Под глазами мешками свисали синяки. С каждой секундой все больше казалось, что улыбка натянута.       — Прекрасно выглядишь, Валерия Михайловна.       Она усмехнулась. На скрипучих качелях раз за разом все выше подлетал мальчик. Рядом с ним девчонка гонялась за несчастным воробьем, схватившим большой хлебный кусок. Он ему мешал взлететь, но воробей, жадно вцепившись клювом, пытался хотя бы убежать и спрятаться. Дети заливались смехом, а старушка, кидавшая птицам сухарики, причитала вслед девочке.       Валерия Михайловна и Аркадий Егорович вышли на бульвар. Дорогу напополам разделяла полоса молодых кленов. Деревья тянулись строгим рядом откуда-то издалека аж до площади Пушкина. Впереди цепью выстраивались дома — перед носом дом Грачёва — по тротуару вышагивали фонари. Кроме них двоих не было ни души на всем протяжении улицы.       Аркадий Егорович заговорил — Валерия Михайловна ответила. Уши ее почти ничего не слышали и не цепляли разговор. Глаза же вовсю рыскали вокруг, словно пытаясь что-то особенное выискать на этом пустом тротуаре. Странности поселялись в голове, и она с трудом осознавала, что странные, навязчивые мысли целиком и полностью принадлежат ей. Она пыталась что-то выцепить в них. Валерия Михайловна поражалась своему желанию побыстрее очутиться в стенах ненавистной мэрии. Казалось, сегодня произойдет невероятное, что сможет низвергнуть все беды и несчастья. Она не знала, бывают ли чудеса, но не задавалась лишними вопросами, сконцентрировавшись на одном лишь желании побыстрее попасть в мэрию.       — Будут? Как думаешь? — спросил Аркадий Егорович.       Выплывая из тумана мыслей, Валерия Михайловна переспросила:       — Что?       — Новые теракты будут? — методично выцеживая слово за словом, повторил он.       Она задумалась.       — Как сказать… Знаешь ли… Мне кажется, локальные события сыграют куда большую роль. Прости, если что.       — Да… — он махнул рукой.       Они замолчали и погрузились в мысли. Аркадий Егорович, словно забывшись, озвучил одну из них вслух:       — Все здесь происходит… И что остается?.. Сейчас всем будет заправлять… журналист? Наверное. Ты доверяешь ему? Шаримову?       — Боюсь, у меня не остается другого выбора, — тяжело ответила Валерия Михайловна.       Изредка перебрасываясь парой-другой слов, они вышли на площадь. Солнце грело вовсю; кроны деревьев более не задерживали его палящих лучей. Асфальт уже высох и раскалился. Черная одежда начинала разогреваться. Валерия Михайловна подумала, что неплохо было бы надеть панаму.       Земля на клумбах чернела, а трава блистала, будто покрытая капельками серебра. Саранки гордо тянулись вверх, стараясь ухватить побольше солнечных лучиков. Пушкин твердо стоял на постаменте, опустив голову. Взгляд выражал боль и тревогу. В этот день он казался печальнее, нежели обычно. Площадь пустовала. Увидев стены мэрии, Валерия Михайловна поразилась недавнему порыву и теперь захотела сбежать от них подальше. Но требовалось идти, и она шла. Здание молчаливо поджидало посетителей.       Дверь за спиной тихо закрылась. Они медленно ступали вперед по кафелю. Легкое шуршание каждого шага слышалось повсюду по пустующему нижнему этажу. Четыре фотографии стояли на столике вплотную друг к другу, но четырех ваз не было. Розы и гвоздики лежали вперемешку прямо перед рамками, а несколько цветков упало на пол. Грачёв виновато поднял две потрепанные гвоздички, выглядевшие так, словно по ним друг за другом прошлись несколько человек.       Пустела и лестница, и коридор второго этажа. Валерия Михайловна и Аркадий Егорович не перебросились и словом, пока шли до Большого Зала. Они двигались осторожно, будто опасаясь нечто, живущее в тишине.       В зале безмолвно сидели пять человек. Валентина, с каменным лицом, на фоне легкого серого платья приобретавшим болотный оттенок. Справа от нее сидел Доренко, выражавший безумное множество эмоций, но их смесь казалась непонятной. Он усердно, сморщив лоб и втянув впалые щеки, изучал картины на стене — наверняка хаос в ночи, нежели пасторальную гармонию. Сроднившись с креслом-качалкой, полуспал Семён Макарович, но руки его крепко вцепились в деревянные подлокотники. Лицо не искрило эмоциями, но за прикрытыми веками глаза метались, мысли кишели. Он, в коричневых штанах и футболке, сливался с креслом, и выделялось только лишь белое меловое лицо. Друг напротив друга — Ковалёв и Шаримов. Они напряженно обменивались взглядами. Если бы они изредка не моргали, их трудно было бы отличить от кукол, статуй, восковых фигур.       Обилие пустых мест иллюзорно нагнетало ожидание кого-то еще, хотя явились все. Большой Зал казался чрезмерно большим для пятерых людей. Из-за окон струился свет, поглощаемый внутренним мраком. Тепло сменял могильный холод. Никакая мебель и никакой интерьер не могли создать и подобие уюта. Ничего не давило — напротив, стены расползались, оставляя каждого одиноким в ледяной пустыне.       Валентина первой заметила вошедших, поднялась и сбивчиво сообщила:       — Мы решили, что не… открывать балкон… чтоб не выдуло прохладу.       Она села. Валерия Михайловна закивала. Они с Грачёвым тоже сели в кресла. Семён Макарович раскрыл глаза. Все молчали. Ковалёв встал и забродил кругами. Кожа его лица приобрела землистый оттенок, а мешки под глазами заняли по пол-лица. Он ходил медленно, опустив вниз голову, и никто не решался сказать ни слова. Он заговорил:       — Все уже знают о гибели Сергея Константиновича… Ситуация…       «Катастрофическая», — подумала Валерия Михайловна. Ковалёв, сделав долгую паузу продолжил:       — Сергей Константинович, как вы знаете, был сторонником неспешных действий. Однако сейчас мы находимся не в том положении, когда можно в течение какого-нибудь времени собирать факты…       — …не находились и до этого… — буркнул Олег.       — Сейчас, — продолжал Ковалёв, — Сергея Константиновича с нами нет.       — Как он погиб? — спросила Валерия Михайловна. Вопрос, все вертевшийся на языке, вдруг сорвался, тупой иглой.       — Его застрелили… В подъезде, перед лифтом. Три пули в спину, контрольный в голову. Соседи увидели в глазок, вызвали полицию и так далее… ох… но сейчас мы должны…       — …Действовать, — закончил за него Шевцов.       — И как вы предлагаете действовать? — спросил Грачев.       Его вопрос будто и не был кому-то определенному, но все повернулись в сторону Андрея. Он потупил глаза в пол, словно тяжкий груз потянул его шею ко дну озера.       — Нам стоит… повторить… Все заново прояснить, чтоб уже от этого «заново» отталкиваться. И, наверное… Донцова тоже стоит допросить?       — Ммм… исключено, — отрезал Ковалев, — по дороге сюда для него устроят несчастный случай. А если вы поедете, то для вас.       — Нельзя так рисковать. Обойдемся без него, — сказала Валентина.       Говорить была очередь Андрея, но журналист молчал. Ковалев исправил дело:       — Итак… начнем.       Андрею пришлось встать.       — Начнем… Василия Степановича убили. Впрочем, я полагаю, что никто из вас ни это, ни другие убийства собственноручно не совершал. Тогда снова спрашивать, кто, где и когда и сколько был — смысла не имеет… Однако… есть вещи, с которыми мы еще не разобрались.       — Снова об этой дурацкой папке? — недовольно спросил Олег.       Ковалев изменился в лице, хлопнув себя по лбу.       — Черт возьми… Не знаю, есть ли смысл… Второй папки нет на месте. Вчера не было. Кто-то обокрал шкаф, не исключаю, что Донцов.       — …Так что вы хотели, Андрей? — спросила Валерия Михайловна.       Шаримов, поджав губы, поглядел на нее растерянно:       — Да, в общем-то, о ней ничего и не хотел.       Он замолчал, видимо, собирая прерванные мысли в кучу. Валентина опасливо осмотрелась.       — Как вы полагаете, — протянула она, — новые взрывы будут?       — Уж я не знаю, — ответил Андрей, — Сергей Константинович по поводу всего города приказал дома проверять… Но вы и сами видели…       Семен Макарович вступился:       — Ну не скажите, не скажите… Кажется… в домах было всего два взрыва… Это много, но это два… А насчет… вчерашнего… Осмелюсь предположить, что больницу вообще не проверяли… Наверное… не думали, что случится… такая низость…       — Но она случилась, — резюмировал Грачев.       Андрей устало оперся на спинку дивана за Мухиной. Подумав, он спокойно сказал:       — Мне не кажется, что стоит чего-либо конкретного ожидать. Все эти взрывы, теракты — хаотичны. Случайно случаются. Просто запугивают, дескать, с каждым может случиться. Бойся, пугайся, страшись…       — Бессмысленная жестокость… — подытожил Олег.       Андрей кивнул и отошел, оттолкнувшись от спинки. Валерия Михайловна видела, как в его голове кишат мысли, спугиваемые каждым шорохом или вздохом. Она сидела молча, пытаясь не дышать. Доренко поначалу сидел смирно, выжидая, но потом, кивнув, встал и приблизился к картинам. Валерия Михайловна осторожно закурила. Дым отказывался подниматься к потолку, а склублялся вокруг нее синеватым туманом.       — Завтра, — заговорил Ковалев, — завтра будет не… нелегкий день. Для нас и для обоих кладбищ города. Там уже будет не до нас дело, но на Пушкина состоится городская панихида. Людей будет чрезвычайно много, и целесообразно присутствовать будет только родственникам погибших. Однако вам всем необходимо там быть.       — Открытая церемония? — удивился Олег, — так, чтоб с размахом? Много людей, центр города — чем не идеально для теракта? Но на этот раз уже с размахом?       — Именно по этой причине я настаиваю на вашем присутствии. Должны быть вы все!       Никто не возражал. Валерия Михайловна внутренне согласилась с предложением Ковалева, но масштабный траур, предстоящее зрелище из стоящих один на одном гробов, страдальческие лица вдов, вдовцов, родителей и сирот угнетали своей неизбежностью. Она глубоко затянулась.       — Валерия Михайловна, скажите…       Шаримов неожиданно обратился к ней, и Валерия Михайловна закашлялась, едва не захлебнувшись дымом.       — …скажите, — продолжал он, — идея пойти в казино же ваша была?       Она кивнула, вытирая выступившие от кашля слезы.       — Почему вы так решили? Именно туда, именно в тот день пойти?       Отвечать не хотелось.       — Захотелось напиться. И узнать что-нибудь.       Андрей неудовлетворенно прищурился.       — И все же скажите… Почему вы Аркадия Егоровича с собой взяли? Компанию составить?.. Вы удивились, когда Тихомирову встретили?       Валерия Михайловна с опаской глянула в лицо Андрею. Доверяла ли она этому едва знакомому человеку? Из окружающих кого-то она знала неприлично долго — но из всех могла довериться разве что Грачеву. Она боялась, что у нее не было иного выхода.       — Ну хорошо, — сказала она, — я случайно услышала, что у Софьи ночью планировалась встреча. Я решила совместить, что можно. Когда она пришла, мы только за ней и следили.       — А с кем она встречалась?       — Мы не знаем, — она развела руками, и       Грачев в подтверждение кивнул, — он подошел к ней чуть позже. Ну, Софья села за бар, о чем-то трепалась с барменом, а он уже потом пришел.       — Этот парень пришел до нас, — добавил Грачев, — он сидел, как мы, в уголке, но с другого края.       — Когда он пришел, она изменилась?       Валерия Михайловна задумалась, зато Аркадий Егорович сразу ответил:       — Она его ждала, волновалась.       — Но кто он такой, вам неизвестно, — скорее утверждая, чем спрашивая, сказал Андрей.       — Ну… — начала Валерия Михайловна, — кажется, нет. Но Аркадий Егорович все думает, что где-то с ним виделся.       — А где? — спросила Валентина.       — Да не помню я где… просто лицо кажется знакомым, — отмахнулся Грачев.       Семен Макарович напряженно погрузился в мысли, и вдруг, словно вынырнув, неожиданно задал вопрос:       — И что в итоге?.. Вы что-то узнали, что хотели?..       — Ничего, кажется, если говорить честно, — без долгих раздумий ответила Валерия Михайловна.       — Вы вроде бы хотели найти каких-то людей? — встрял Доренко.       Валерия Михайловна замешкалась.       — Мы были около бара и не углублялись в игровую зону, так что… Ну, лица, в общем-то были незнакомые. Только Софья и тот молодой человек…       — …и, — перебил ее Аркадий Егорович, — другой парень.       Валерия Михайловна сказала «Ой!» и отвернулась, а он настойчиво продолжил:       — А чего? Что было, то было!       — Аркадию Егоровичу померещилось, что он знает и того парня, который нас вывел, — пояснила она, — или даже, что это официант, по одежде, но мало ли, кто как ходит! Ну и… возможно, он нас действительно хотел выпроводить.       — Иии?.. — протянул Грачев, уставившись на нее.       — «Иии», — передразнила его Валерия Михайловна, — у него на запястье была татуировка «М/Л». Аркадий Егорович подумал, что это «что-то значит». Но, — она перебила тех, кто мог желать протеста, — я считаю, что это глупости! И так мы ни к чему не придем. Так, что этого мэла можно отбросить и забыть. Татуировку, в смысле.       — А его самого? — ухмыляясь, спросил Олег.       — Возможно, кто-то и вправду хотел, чтоб мы ушли, — признала она.       — Но в целом вы больше ничего не узнали?       Шаримов испытующе оглядел Валерию Михайловну и Грачева. Аркадий Егорович согласился:       — Больше ничего.       Повисла тишина, прерываемая редкими глубокими затяжками и выдохами дыма, сопровождаемого шуршащим отзвуком зажатого воздуха. Снаружи стоял штиль. Легкими шажками прокрадывалась по холодному полу солнечная полоска, беря начало от балконной двери и пробираясь вперед до дивана. Жалюзи плотно скрывали дверное стекло, лишь оставляя эту тонкую прозрачную полосу, разрезанную пополам склонившейся головой Ковалева. На полу четко вырисовался его задумчивый профиль, но он мотнул головой, развеяв образ, и открыл жалюзи.       — Не открывай дверь, — попросила, обернувшись к нему, Валентина, — пусть побудет прохладно.       — Да я не собирался, только жалюзи.       — Ох… — вздохнула она, — ну как сегодня и палит! Интересно, долго еще этот зной продержится? И завтра как — замерзнем или изжаримся.       Семен Макарович взмахнул руками и встал из кресла.       — Да кто его знает!.. Обычно плохая погода как засядет, то… на неделю-две… а тут скачет!.. Чего гадать?..       — Ну не скажи, — ответила Валентина, — весной тоже чехарда какая была, как помню. Может, год такой?       — Может год, — недовольно заметил Олег, — а может придумываем просто.       — Ну уж как придумываем! Погода и вправду отвратная.       — И что? Неужто ничегошеньки не понятно? Я и вчера знал, что сегодня жара стоять будет. Уж загадка-то какая! Семен Макарович, не поедете же под дождем поливать? Должна же быть чуйка.       — Да было бы что поливать… После града… в мае, все передохло… Вот и гадай тут… что завтра будет…       — Ооо! Не надо! Уж в новостях о граде предупреждали. Что-нибудь мог бы и придумать.       — Так откуда я знал, что градины с кулак будут!.. — выпалил Семен Макарович.       На секунду повисло молчание. Шаримов вздохнул.       — Охм… — и вдруг сказал, — вы это слышали?       Все недоуменно на него посмотрели.       — Послушайте, — произнес он чуть громче, прокалывая тишину.       Его голос, коснувшись стены, скололся кусочком эха.       — Невероятно пусто, — заворожено сказал Доренко, — будто никого. Черная пещера… На вас давят стены? Пусто, тускло, мрачный свет. Кажется, глубокая пещера, а на деле узкий закуток, и давят стены. И душно… Смертельная духота.       Он закрылся ладонями, оперевшись локтями на колени. Согнувшись, он сидел, судорожно задыхаясь.       — Если так дела обстоят, — растерянно начал Андрей.       — Очень так, — на удивление ровно сказал Олег.       — Тогда, может быть, нам стоит в менее просторное помещение перейти?       Он посмотрел на Ковалева, с закрытыми глазами, упавшего на балконную дверь. Он так простоял, пока не догадался, что вопрос адресован ему. Он встал, качнувшись, поправился и ответил:       — Вполне… можно… Даже не знаю, куда. Мой кабинет излишне тесен… Тогда, наверное, обратно за круглый стол?       — Неплохая идея, — поддержала его Валентина.       — Тогда, может, и чаю? — оживился Доренко.       Валерия Михайловна удивилась:       — С чего бы?       — А почему нет? — Валентина уже встала, — разрядка не помешает.       Успокаивающая чашечка чая действительно не помешала бы. Валерия Михайловна ощутила локомотивное гудение в животе.       — Ну хорошо, — согласился Максим Сергеевич, — так и быть. Я дам ключи от кухни, но кому-то придется заняться чаем.       — Мы с Валерией Михайловной можем, — предложила Мухина, не дожидаясь согласия, — Андрей, ты поможешь нам донести? Олег?       Валерия Михайловна ощутила себя школьницей, невольно втянутой во внеклассную тягомотину. Впрочем, она не стала возражать. Только сказала:       — Да мы бы и сами справились…       — Еще бы! — фыркнула Валентина, — а мужики нам на что?       — Ну тогда идемте, — подытожил Ковалев.       Они поднялись с мест и двинулись на выход. Андрей задержался последним, то ли вглядываясь в дверное окно на тихий двор, то ли в картины, висевшие на стенах, то ли просто куда-то в таинственное нутро Зала. Валерия Михайловна шла бойко, не оглядываясь назад, будто все зло скопилось за ее спиной.       Когда все вышли, в коридоре не было ни просторно, ни тесно. Ковалев закрыл двери и, перебирая пальцами ключи в связке, пошел в сторону белого кабинета, решив сперва отвести Грачева с Шевцовым.       — Подождите здесь, — сказал он оставшимся.       Валерия Михайловна спиной прильнула к стене. В ожидании она достала сигарету. Андрей пристально смотрел на ее руки, и она, заметив это, стала медленно поднимать их к лицу. Взгляд его двигался следом, и, когда их глаза встретились, он с той же гложущей задумчивостью отвернулся. Она посмотрела вокруг. Валентина терзала расшитый голубым орнаментом носовой платок, Олег стоял, по-философски осмысленно запустив во внутренний карман пиджака руку, будто прижимая ее к сердцу, настороженно бьющемуся за фокуснической темно-фиолетовой рубашкой. С другой стороны уже возвращался Ковалев, он позвал всех идти следом.       Кухня располагалась в другом конце коридора второго этажа, около лестницы. Желтая дверь сливалась с покрашенной стеной, и сперва даже не было понятно, зачем останавливаться здесь. Ковалев вытащил из связки один длинный ключ и, открыв замок, передал его Андрею.       — Когда закончите, закройте дверь. По часовой стрелке, — сказал он и ушел.       Валерия Михайловна протиснулась первой и нащупала на стене выключатель. Моргнув и протрещав, зажглись вытянутые слепяще-белые лампы. Их лившийся с потолка свет отражался отовсюду: от металлических тумб и шкафов, холодильника, плиты и на ней стоявшего допотопного вида чайника — все было до ужаса однородно-металлическим и походило скорее на морг, чем на кухню.       Слева от холодильника висел квадратный черный циферблат. Секундная стрелка пробегала круги с надломчивым грохотом.       — Так! Ну что ж… — Валентина потерла руки, — здесь где-нибудь есть вода?       Валерия Михайловна огляделась: в трех шагах от нее на подставке стоял бутыль. Она попыталась его повернуть, чтоб проверить дату розлива, но только дно оторвалось от подставки, на дереве отчетливо проявился черный плесневый след по его краям.       — Здесь есть. Только она какая-то древняя, наверное. Хотя бутыль закрыт.       — Сойдет вполне, — сказал, подойдя, Олег.       — Здесь все древнее, — отметила Валентина, бросив недружелюбный взгляд на чайник.       — Здесь нет другого? — спросил Олег, наполняя его, — этого не хватит на всех.       — Думаешь? — Валентина опустилась на корточки, начав поиски в тумбах возле плиты.       Валерия Михайловна быстро пробежалась взглядом по пустым шкафам, что стояли рядом.       — Кошмар! — заключил Олег, разочарованно захлопнув дверцу холодильника.       — Вот!       Валентина вылезла, подняв над головой крупную дюралевую кастрюлю. На нее посмотрели три пары скептично настроенных глаз, но она отмахнулась:       — Да ладно! Всяко лучше, чем дважды чайник кипятить. Верно?       Олег наполнил кастрюлю, поджег газ, и началось ожидание. Валерия Михайловна достала сервиз из ярко-синих чашечек и блюдец, в которые можно было налить разве что молоко, и то для котенка. Валентина следила за язычками пламени, выплясывавшими тарантеллу под дном кастрюли. Олег нетерпеливо сминал какую-то кухонную салфетку, иногда забрасывая в рот сухарики, отысканные в холодильнике. Андрей стоял молча, прижавшись спиной к шкафу. Видимо, ему в поясницу уткнулась ручка, и он отстранился. Что-то липкое напало на ткань пиджака, и дверца шкафа пошла следом.       — Ох! Смотрите… — сказал он, обернувшись.       В шкафу стояли разномастные, но все большие кружки.       — То, что надо! — воскликнул Доренко.       Валерия Михайловна радостно подошла и, отсчитав на всех кружки, понесла их к раковине. Когда все кружки были вымыты, закипела вода на чай.       — Тележка должна где-то здесь быть… — задумчиво произнес Андрей.       Она стояла возле Валерии Михайловны, накрытая старым зеленым полотенцем. Андрей подошел и перекатил ее ближе к плите.       — Чай… чай… — бормотала Валентина, осматривая шкаф. Наконец, она достала коробку с пакетиками и, разложив их по кружкам, спросила, — а к чаю что-нибудь есть?       — Пустота! — вздохнул Олег, — пустыня! Апокалипсис! Вообще ничего!       — Ладно… Валерия Михайловна, принеси сахар.       — Наверное, не надо заваривать, а просто положить в этой коробочке, кто как захочет, — предложила она, подходя с коробочкой к тележке.       — Мальчики! — позвала Валентина, — ваша работа: разлейте кипяток, — она заглянула в холодильник, — даже лимона нет…       — Ужас! — отозвался Олег, поднимая кастрюлю.       Где-то он нашел когда-то белые, уже потрепанные, местами порванные рукавицы для духовки. Андрей подставлял под кипяток кружки. Чай быстро заваривался, и Шаримов тут же выбрасывал пакетики на стол. Мухина умудрилась раздобыть не предсмертного вида тряпку и быстро оттерла потеки с металла.       — Три-четыре, закончили? — задумчиво произнесла Валентина, оглядывая кухню.       — Вроде закончили, — сказал Андрей.       — Отлично. Катите тележку, — распорядилась она, взяв с тумбы ключ.       Валерия Михайловна, ухмыляясь подошла к Доренко:       — Олег Федорович! — тихо сказала она, многозначительно подняв руки к лицу и похлопав его по ладони.       Тот недоуменно посмотрел на нее, осторожно опустил взгляд на свои руки, все еще в рукавицах, покраснел, хлопнул себя по лбу и расхохотался.       До кабинета они шли не спеша, словно каждый пытался поймать и удержать эти мгновения спокойствия, уже чарующей, а не пугающей до дрожи тишины. В этой тихости, спокойности ощущалась беспечность, а вовсе не надвигающееся из тьмы бедствие. Они уже подходили к Залу, когда Валерия Михайловна, легко коснувшись напряженной руки Шаримова, остановила его.       — Андрей… — тихо сказала она.       Валентина обернулась, и Валерия Михайловна обратилась к ней в полный голос:       — Олег Федорович справится. Мы сейчас подойдем.       Мухина едва заметно кивнула и развернулась на каблуках. Спустя мгновения за белой дверью скрылись с тележкой, а следом и ее серое платье.       Желтоватый свет падал на лицо Андрея, кожа жирно поблескивала. Валерия Михайловна оперлась спиной о стену, глаза завесили спутанные волосы. Она закурила.       — Поразительно, как много может зависеть от одного человека… Всегда ужасно… страшно. Зависеть от умного или безумца — одинаково жутко и… чудовищно.       — Я безумец, полагаете?       — Я не считаю вас безумцем, Андрей. Но я считаю, что от вас — от вашего слова, действия, жеста, взгляда… — очень, чрезвычайно многое зависит. Андрей — разрешите на ты?       — Разрешаю.       — Прелестно, — Валерия Михайловна сначала легко улыбнулась, но потом ее лицо закрыла маска серьезности, — ты чувствуешь, как сильно… что ты решаешь судьбу города? Прямо сейчас, сегодня Малининск в твоей власти, более чем в чьей-либо. Чем тебе самому вчера, позавчера или завтра.       — Почему именно сегодня должно что-то произойти? — спросил он.       — Посмотри, — она кивнула головой в сторону кабинета, — загляни за дверь.       Он подошел и приоткрыл дверь. На мгновение он увидел то, что до него хотела донести Валерия Михайловна. Он вернулся:       — Что это значит?       — Там за столом пять человек, — объяснила она, — скоро нас будет семеро, но все это при том, что стол рассчитан на двенадцать человек. Ночью кого-то убьют, и завтра здесь будет сидеть ровно половина от тех, кто пришел в первый день. Ты хочешь этого или нет, но эти смерти потеряют свое значение, останутся только пустые стулья.       Он скривился.       — Звучит…       — Цинично? — усмехнулась она, — примета возраста. Да, не замечаешь, как с каждым днем превращаешься в скептика. А к этому примешивается цинизм. Прячь внутри или доставай наружу — все одно… Впрочем, каждый со своими тараканами сам справляется.       Она внезапно кашлянула. В лицо Андрею полетело облачко серого дыма. Валерия Михайловна судорожно замахала рукой, разгоняя его. Она снова затянулась и продолжила:       — Завтра, когда останется только шесть человек, решат, что ситуация не под контролем, создадут какую-нибудь чрезвычайную комиссию и что-нибудь еще придумают. Скажем, назначить нового мэра. Разумеется, в очень узких интересах.       — Но там шесть человек будут находиться, — возразил Андрей, — кто-то да возразит.       Валерия Михайловна усмехнулась.       — А что будет значить этот голос?! Любого, кто решит что-то сказать против, тут же заклеймят… предателем, мафиози — как угодно! И тогда все будут сидеть молча. И тогда все…       Андрей напряженно молчал. Она сказала:       — Все решается сегодня. И сегодня решится все. В ту или иную пользу.       Валерия Михайловна зашла в кабинет, оставив Андрея в коридоре. Она напоследок добавила:       — Уж лучше в ту, чем в иную, — и скрылась за дверью.