My Favorite Mistake

Первая встреча случилась на улице солнечным весенним утром, когда Винс, уткнувшись в телефон, торопился на работу, изредка посматривая на тротуар перед собой и не обращая внимания на прохожих, стараясь просто не столкнуться с ними. Неожиданно у него возникло резкое желание замедлиться и обернуться, что он и сделал. В пяти шагах от него, точно так же обернувшись, стояла… стоял… Сначала Винсенту показалось, что женщина: высокая, темноволосая, стройная. Парень прищурился изо всех сил, не имея привычки носить очки на улице, и всё-таки признал в «женской» фигуре незнакомца, а не незнакомку. Своим телосложением он напоминал коллегу Винсента, Осаму Дазая, но почти чёрные прямые волосы были длиннее и доставали до плеч, черты лица были изящнее, под глазами — тёмные тени. Да и взгляд был совсем не похож на внимательный, с нотками озорства взгляд Осаму. Незнакомец смотрел прямо на Винсента, нахмурившись и слегка недоумевающе. Белая рубашка, галстук, строгие чёрные брюки — он выглядел, как примерный студент последнего курса, старающийся понравиться будущему работодателю, или как безликий страховой агент, спешащий продать как можно больше «страховок», — в общем, он был совершенно незаметен в пёстрой толпе и сливался с нею, однако, что-то заставило и его, и Вертру остановиться и обратить внимание друг на друга. После нескольких секунд игры в гляделки кто-то из проходящих мимо толкнул незнакомца в плечо, тот отвёл глаза, Винсент моргнул, оба развернулись и поспешили дальше по своим делам. Возможно, Винс и забыл бы о нём, но многим позже произошла и вторая встреча, и вот уже она не прошла также бесследно. Он был в хороших отношениях с секретаршей босса, Хигучи, и порой она просила выручить её по мелочам, если сама бывала занята, — унести документы водителям или принять посылку от курьера. Вот и в этот раз Хигучи по поручению шефа гипнотизировала телефон в ожидании важного звонка от высокопоставленного чиновника, попросив Вертру принести любимый кофе Мори из ближайшей кофейни. Винсент, бурча себе под нос о том, что это блядская эксплуатация и превышение блядских должностных обязанностей и что быть ещё и официантом он не нанимался, тем не менее поспешил за «этим блядским кофе». Огай всем видам кофе предпочитал индонезийский сорт Манделинг, и обязательно обжигающе-горячий, поэтому, всё ещё чертыхаясь, Вертра возвращался на работу с «блядской» термокружкой в руках. У входа в здание строительной корпорации он чуть было не налетел на выходящего из дверей человека, еле увернувшись от столкновения, едва не выронив кофе из рук. — Ёбанный в рот!.. — наконец-то с чувством и достаточной громкостью Винс сумел выразить всё своё негодование сложившейся ситуацией, накалившей его с самого начала, но тут же осёкся: перед ним стоял тот самый незнакомец, встреченный недавно на улице. Холодный взгляд окатил его презрением сверху вниз, будто посчитав Вертру недостойным даже стоять подле него, а уж сквернословить и подавно. Одарив незнакомца таким же нелюбезным взглядом, Винс ринулся ко входу, но… Через мгновение осознал, что стоит на месте, будто ноги не желают двинуться с места. Незнакомец, похоже, оказался в такой же ситуации, и Винс, оказавшись вблизи, поневоле разглядел его получше: свободно спадающая на лоб чёлка, прищуренные тёмные глаза с необычным для этой страны европейским разрезом, прямо как у самого Винсента, и недовольно искривлённые в изломе тонкие губы. Ноздри его раздувались, грудь вздымалась, словно он был в ярости или… к чему-то принюхивался. Винсент шмыгнул носом, невольно сконцентрировавшись на окружающих запахах — терпкий и пряный аромат кофе, будто забивший нос с момента посещения кафе, начал вытесняться неопределенным, свежим и по-приятному горьковатым запахом. Винс даже завертел головой по сторонам, пытаясь найти источник и заодно определить, что же так притягательно пахнет. Незнакомец, судя по всему, занимался тем же; он уставился на Винса, потом перевёл глаза на термо-кружку, которую тот сжимал в руках. Чуть приоткрыв рот с изумлённым выражением лица, он мотнул головой и с видимым усилием развернулся, поспешив прочь от здания. Винсент проводил его взглядом до угла и ещё немного постоял на улице с полуприкрытыми глазами, водя по воздуху носом, как пёс-ищейка, всё ещё надеясь обнаружить происхождение аромата. Травяной и насыщенный, он никак не мог принадлежать городу из камня, железа и бетона с единичными островками городской пыльной зелени, которая уж точно ничем подобным не пахла и пахнуть не могла. В ушах зазвенело: то ли от скакнувшего в период неустойчивой весенней погоды давления (у Винсента такое частенько бывало), то ли от напряжения обострённого обоняния, всё ещё пытающегося уловить этот притягательный запах, — Вертра разочарованно выдохнул и зашёл внутрь здания. Хигучи, сидевшая с трубкой у уха и кивающая невидимому собеседнику на том конце, рассеянно махнула Винсу рукой в сторону двери кабинета Мори, намекая, что он может войти. Аккуратно оставив кофе на столе, он хотел выйти, но Огай поманил его, задерживая. Винс подошёл ближе, и Мори притянул его к себе, огладив бедро, уткнувшись носом в складки чёрной рубашки на боку. Длинные пальцы скользнули выше, сжали ягодицу. Их встречи становились всё реже, Винсент уже не помнил точно, когда он последний раз проводил ночь вместе с Огаем и Коё. Они будто отстранились от него, и Винс никак не мог понять, надоел ли он им сам или наставники заметили его разовую связь с Чуей и Осаму и решили не вмешиваться, но он был рад, что это никак не выражалось на отношении к нему и оплате его труда. Вертра прерывисто вдохнул, всё ещё чувствуя лёгкое недомогание, и внезапно ощутил, как в носу повлажнело, — сразу поняв, что это значит, он хотел отстраниться, но хватка Мори не дала этого сделать, и Винсент увидел, как тому на белую рубашку упала капля крови. Всё просто: это внезапно от давления лопнули сосуды, обычное дело. Он, тихо чертыхнувшись, сжал пальцами переносицу, Огай встревоженно глянул на него и ахнул: кровь проступала сквозь зажавшие ноздри пальцы, заляпав ещё парой капель рукав рубашки Мори. Винс был немедленно усажен на диван, стоявший чуть поодаль от стола руководителя, Огай принёс ему намоченное в холодной воде полотенце и вызвал на подмогу Коё. Озаки взволнованно хлопотала над их общим любимцем, предлагая ему запрокинуть голову назад, приложить к переносице уже новое и прохладное полотенце, не обращая внимания на попытки Винсента отмахнуться от заботы и сбежать на своё рабочее место. Кровотечение остановилось достаточно быстро; Винса напоили горячим сладким чаем и отослали в офис со строгим наказом, чтобы он при малейшем недомогании отправлялся отдыхать домой. Вертра спокойно доработал остаток дня, один раз ему звонила Озаки узнать о самочувствии, один раз справлялась Хигучи, видимо, по приказу Мори. За пятнадцать минут до ухода домой ему по рабочему чату поступило сообщение от Огая зайти к нему. Когда Винсент подошёл, Хигучи уже попрощалась с шефом, и, помахав и коллеге на прощание, стуча каблучками радостно убежала. Огай всё также сидел за столом, на нём была свежая, очевидно, запасная рубашка. Брови чуть нахмурены. Он поинтересовался, в порядке ли его подчинённый, и, получив в ответ утвердительный кивок, властным тоном приказал Винсенту становиться на колени и лезть под стол. Вертру разрывали противоречивые мысли. С одной стороны, ему изначально льстило внимание самого влиятельного лица не только в их корпорации, но и имеющего вес в высших кругах, с другой стороны, он чувствовал, что теряет контроль над собой и своими чувствами, вот так запросто и в любой момент подчиняясь каждому желанию этого могущественного человека. И всё же его чувствительной натуре нравилась ситуация, в которой он находился прямо сейчас. Небольшое замешательство не было замечено, и Винсент бесшумно опустился вниз. — Ты испортил мою рубашку, и я должен получить за это компенсацию, — тем временем продолжал Мори, раздвинув колени, между которыми уже расположился юноша, и чуть сдвинулся вниз, чтобы тому было удобнее. Расстегнув ширинку и достав член Огая, Винсент медленно отсасывал ему, то втягивая щёки и создавая внутренний вакуум, то ослабляя давление и проходясь языком по твёрдой, гладкой головке. Мори не издавал ни звука, лишь тяжело дышал и сжимал рыжие пряди на макушке Винса, всё настойчивее придвигая его голову ближе к паху. Тихо щелкнул замок двери, Вертра напрягся, посмотрев вверх, на лицо Огая — полуприкрытые веки, абсолютно спокоен, кивком велел продолжать — и вновь вернулся к движениям рта вниз-вверх по члену. Винсент не любил, когда ему кончали в рот, и Огай это знал. По его учащённому дыханию и непроизвольным спазмам бёдер Вертра догадался о скорой эякуляции и хотел было отстраниться, но Огай удержал его голову, одной рукой вцепившись в собранные в хвост волосы, другой удерживая затылок и не давая отодвинуться. Винс ощутил на корне языка вязкую субстанцию и торопливо сглотнул. Потом ещё и ещё. Кадык дёрнулся на последнем глотке, и Вертра чуть скривился от терпкого вкуса. Выбравшись из-под стола, он увидел сидящую на диване Озаки. Это её он слышал, будучи между ног Мори несколько минут назад. Когда юноша, чуть покачнувшись, хрустнув затёкшими коленями, встал на ноги, Коё приблизилась и, склонившись к лицу, неожиданно прижалась губами к уголку его рта и кончиком языка слизнула оставшуюся там капельку спермы, смешанную со слюной. — Если у тебя нет завтра срочных дел, можешь взять отгул, — расслабленно откинувшись на кресло, проговорил Огай. Винс, всё ещё непроизвольно морщась от сладко-горького вкуса во рту, чуть прищурился, на мгновение задумчиво посмотрев в потолок. Первой мыслью было: «Ну, блядь, спасибо». Вторая мысль была адекватней: всё-таки нагрузка в последнее время у него значительно возросла. Руководство доверяло ему всё более крупные и значимые проекты, и, надо сказать, Винсент успешно с ними справлялся, оправдывая оказанное ему доверие. Завтра была пятница, неотложных задач на этот день у него не было, и Вертра с удовольствием воспользовался разрешением начальства продлить себе выходные. Всю первую половину дня пятницы он провалялся в постели, уткнувшись в телефон, прерываясь единожды на поздний завтрак и ещё раз — на сладкую дообеденную полудрёму. Ближе к вечеру мелькнула мысль встретиться с Осаму и Чуей, и Винс уже было взял телефон в руки, чтобы набрать чей-то из их двоих номер, но вовремя вспомнил, что они оба в отпуске и совершенно точно не в городе, поэтому остаток дня и весь вечер он провёл в одиночестве, запивая пивом заказанную пиццу, залипая в телефоне, параллельно поглядывая на экран монитора с каким-то недосмотренным сериалом про вампиров. Выходные прошли примерно по тому же сценарию, менялись только отсматриваемый контент, лениво приготовленная еда и время бодрствования. Ну, и в субботу Винс выскочил на пятнадцать минут из дома за новой партией алкоголя. Он редко проводил выходные активно, не жалуя шумные места и толпы людей, предпочитая восстанавливаться в одиночестве или в компании близких друзей, поэтому за эти три дня тишины и спокойствия отдохнул именно так, как ему было нужно. Казалось, ничто не могло в понедельник с утра поколебать его укреплённую ничегонеделанием нервную систему, и Винс пришёл на своё рабочее место в приподнятом настроении, необычном для начала трудовых будней. Когда через полчаса Винсента вызвал к себе начальник отдела, Доппо Куникида, он, всё ещё пребывая в благодушном и расслабленном состоянии, неспеша двинулся в его кабинет. Дверь была приоткрыта, Винс зашёл и буквально заледенел за секунду, увидев стоящего у стола Куникиды человека. Его холодный, колючий взгляд упёрся в него, будто выталкивая из офисного пространства, а потом скользнул мимо и вернулся к начальнику. Вертра застыл на пороге — в кабинете находился тот самый парень, уже встреченный им дважды: на улице и у здания корпорации. Доппо приглашающим жестом взмахнул рукой Винсу, проговорив: «А вот и он!», обращаясь к стоящему у стола юноше. Юноша взглянуть больше не соизволил, стоя прямо и неподвижно, как статуя. Подойдя поближе, Вертра вопросительно посмотрел на начальника, ожидая пояснений, и Куникида не заставил себя ждать, бодро затараторив и представляя: — Винсент, познакомься: наш новый сотрудник, твой коллега, Фёдор Достоевский! Впечатляющее резюме, работал в… — тут Куникида назвал ведущую на рынке строительства компанию, в которую Вертра и сам не прочь был попасть и даже направлял туда своё резюме до устройства в нынешнее место работы, но ответа так и не получил. — …Но решил перейти к нам, и мы очень рады приобретению такого ценного кадра. Земляк? Неожиданно. Винсент ещё раз посмотрел на Достоевского, тот в этот момент также пристально разглядывал его и, наткнувшись на взгляд, не отвёл его, как ожидалось бы в обычной ситуации, а наоборот, уставился прямо в глаза Винсу. Взгляд был настойчивый, изучающий и одновременно настороженный, словно пытался отыскать в ответной реакции нечто определенное. Винс чуть сощурился и глаз не отвёл, не желая уступать во внезапной игре в гляделки. Тёмные глаза будто затягивали, приковав все внимание Вертры, на мгновение ему показалось, что надменное выражение лица Достоевского сменилось на вопросительное и растерянное, он глубоко вдохнул и наконец отвёл взгляд, нахмурившись, будто ожидая чего-то другого, а сам Винсент почувствовал, что всё это время стоял, затаив дыхание, и отчего-то разозлился на их глупое переглядывание. — …Поэтому надеюсь на ваше дружное сотрудничество, коллеги, — холодно отчеканил Доппо, когда Винсент, очнувшись от наваждения, вынырнул из временного отключения от реальности, куда его затащил взгляд… «Что? Коллеги?!» Он тупо таращился на начальника, пытаясь вникнуть в его полную энтузиазма речь о том, что рабочее место Достоевского будет в кабинете, где сидит Вертра, о том, что работать они будут в одном направлении, об их общих рабочих задачах и обязательно — о приоритете и важности соблюдения дисциплины и распорядка своего трудового дня; в конце концов наставления закончились пафосным, но искренним пожеланием успеха и продвижения по карьерной лестнице. Украдкой кинув взгляд на нового коллегу, Винсент заметил, как побелели костяшки его крепко сжатых кулаков, посчитав это за знак того, что Достоевскому тоже надоело слушать переливание из пустого в порожнее, проникнувшись к нему малюсенькой толикой симпатии. Впрочем, симпатия улетучилась уже через несколько минут после выхода из кабинета начальника. Вертра решил проявить всё своё дружелюбие и дать новичку понять, что готов относиться к нему непредвзято, протянув ему ладонь для рукопожатия и коротко представившись: «Винсент». Нарочито безразлично Достоевский оглядел Винса с головы до ног и с каменным лицом развернулся, проигнорировав его вытянутую руку и попытку подружиться. Фёдор безошибочно шёл по коридору к своему новому рабочему месту, Винс, затолкав кулаки в карманы брюк, следовал за ним, злобно скалясь. «Какая сука, — пронеслось в рыжей голове, — и не боится, что я ему в чай плюнуть могу? Никогда таким не занимался, но…» С этого момента начался его персональный ад. И это был не тот ад, который привычно сравнивался с невыносимой жарой, вовсе нет. Ад оказался ледяной пустошью, обжигающей все нервные клетки Винса морозным высокомерием. Достоевский обдавал Винсента презрительным холодом и ледяным молчанием. Разбирал документацию самостоятельно, находил всю необходимую информацию и нормативы тоже. Всем окружающим вежливо и равнодушно выдавал подобие улыбки. Не участвовал в общих разговорах, не поддерживал беседу, не смеялся, боже упаси, над шутками в рабочих перерывах, не приходил пить кофе в местный буфет, в общем, был бы идеальным сотрудником, по мнению Винсента, если бы не одно но. Каждый вечер Вертру вызывал к себе Куникида и просил краткий отчёт о совместной, чёрт побери, работе с новеньким. Какая ещё, блядь, совместная работа, если из этого Достоевского слова не вытянуть!.. И если при одном взгляде на него холодеют почему-то кончики пальцев, а в воздухе появляется отчётливый горьковатый запах лаванды. Да, Винс наконец разобрался и определил, что за запах он ощутил в прошлый раз при встрече с Фёдором. Горьковатый травяной аромат чистоты и свежести сопутствовал Достоевскому везде. Сказать по правде, Винсенту нравился запах, но это было едва ли не единственным, что он воспринимал в положительном ключе от появления соседа по офису. Что сказать Куникиде о трудовых навыках новенького, Винсент не знал. Достоевский не докладывал ему о своём рабочем процессе, что-то спрашивать у него, каждый раз натыкаясь на стену равнодушия, ему осточертело; признаться в том, что Фёдор сознательно игнорирует его как возможного наставника, Винсу тоже не хотелось, он не стремился выглядеть тем, кто не в состоянии справиться с серьёзным и спокойным сотрудником. Спустя неделю Доппо перестал вызывать Вертру и расспрашивать его о Фёдоре по причине того, что тот, окончательно освоившись, начал самостоятельно захаживать к начальнику и решать рабочие моменты с ним напрямую. Винсент хмурился, ему не нравилось, что общий их участок работы вдруг оказался поделён пополам, и о части проделанной работы он узнаёт не от навязанного ему коллеги напрямую, а окольными путями — просматривая исходящую документацию для партнёров и получая иногда неожиданную информацию от начальника. Порой приходилось сохранять невозмутимый вид, узнавая на общей планёрке что-то новое о проделанной работе, пытаясь ответить на вопрос по исполнению того или иного проекта, который, оказывается, ведёт Достоевский, и ловя в этот момент его безразличный взгляд на себе, посвёркивающий изнутри незаметными искорками самодовольства. Порой Винсенту хотелось пробить стену безразличия, возведённую Достоевским, порой он убеждал себя в том, что ему абсолютно всё равно, что скрывается за окружающим коллегу барьером, а иногда он ловил себя на невольно бросаемых в сторону Фёдора взглядах. Его прямая фигура, сидящая за рабочим столом перед компьютером, казалось, без особой усталости, вызывала почти что зависть у Вертры, то и дело мающегося от болей под правой лопаткой из-за сидячей работы. Глядя на точёный профиль, спокойное лицо, окинув собранные в низкий и короткий хвост волосы, Винс недовольно поджимал губы, ругая себя за бессознательно проявляемое внимание к этому выскочке, и отворачивался, начиная ещё сильнее тарабанить по клавиатуре. Их отчуждённости способствовал ещё один случай. Куникида вызвал обоих к себе посредине рабочего дня и отрывистым, будто недовольным тоном приказал Вертре передать проект по крупной сделке Достоевскому, сославшись за занятость Винсента другими делами и на то, что Достоевский точно не пропустит сроки и все условия договора. Винс пробовал поспорить тогда с начальником, ведь этот проект он вёл с самого начала и совсем не хотел отпускать крупную добычу в виде премиальных, процентно зависящих от суммы сделки, да и гордость взыграла — какого чёрта?! Фёдор стоял рядом перед столом Куникиды, как всегда неподвижно и бесстрастно, Доппо на все возражения только махнул рукой, мол, ничего не хочу слушать, всё уже решено. Втянув напоследок ноздрями назойливый лавандовый парфюм Достоевского, Вертра в бешенстве покинул кабинет начальника и, чувствуя, что вот-вот сорвётся, решил не возвращаться на своё рабочее место, а вместо этого поспешил в уборную. С лёту ворвавшись в пустое помещение, он пнул в сердцах дверцу кабинки так, что та с грохотом ударилась о косяк, внутри что-то упало и покатилось с противным дребезжанием. Винс долбанул другой ногой, уже намереваясь оставить на ней вмятину доброй чередой последующих ударов, как вдруг сверху из соседней кабинки показалась рыжая макушка и недоумённо сверкающие голубые глаза. — Какого хуя?.. — прорычал Накахара, а это был он, вышедший из отпуска несколько дней назад. Он ошарашенно уставился на Винса, поняв, что это он был причиной погрома: — Ты что творишь?! Винсент не менее ошарашенно уставился на него в ответ, не ожидая увидеть в казавшемся изначально безлюдном месте кого-то ещё, а потом облегчённо вздыхая, ведь этот кто-то оказался Чуей. — Заебал! — он припечатал напоследок несчастную дверь ладонью и закрыл глаза, медленно вдыхая-выдыхая и пытаясь успокоиться. — Так, — Чуя, выйдя из кабинки и спешно помыв руки, уже что-то строчил в телефоне. — Пошли поговорим. Они спустились на первый этаж, где в маленьком уютном кафе, расположенном тут специально для сотрудников, их уже ждал Дазай. Что Осаму, что Чуя, недавно вернувшиеся из отпуска, ничего не знали о противостоянии между Вертрой и Достоевским, и изрядно удивились царящему между ними собачьему холоду. Винсент эмоционально рассказывал об этом безучастном ублюдке, то ли пытающемся его подсидеть, то ли наоборот, равнодушному ко всему, даже к работе, и ему всё просто легко даётся, что тем более обидно и вообще бесит! Он пару раз стукнул кулаком по столу, нечаянно в порыве сдвинул его с места ногой, чуть не опрокинув свою чашку со сладким чаем. — И при этом, что меня удивляет, ему не наплевать на мнение окружающих, раз уж, судя по его запаху, он на себя выливает полфлакона одеколона, парфюма, не знаю, что там у него точно, но запах я даже в коридоре чувствую, и, ещё не доходя до своего кабинета, знаю, что он уже там! — Серьёзно? — Чуя удивился. — Даже не замечал, мы же встречаем его иногда на этаже, да и заглядывали к тебе недавно поздороваться. Дазай сидел, в задумчивости подпирая щёку одной рукой и барабаня по столу пальцами другой. Винсент ещё минут десять высказывался на тему: «За что ему это, чем он заслужил этого уебана и когда всё это закончится», парни терпеливо слушали, согласно кивая и хмыкая в нужных местах, выражая свою поддержку, а после разбрелись по своим рабочим местам — солнце ещё было высоко. Примерно через две недели — Винс не засекал — им дали общее задание, выслушивая которое, он аж скрипнул зубами: необходимо было съездить в пригород на осмотр участка под строительство базы-хранилища крупной торговой фирмы. Объект намечался выдающихся масштабов, поэтому на участок-пустырь его направили вдвоём с Достоевским, слишком велика была ответственность, слишком большие деньги стояли на кону. Основную проверку проводила нанятая экспертная группа, сотрудники компании должны были ещё раз сверить их данные с имеющимися реалиями и дать разрешение инженерному отделу на разработку общей планировки. Выехали после обеда и около часа добирались к нужному месту на служебной машине, внедорожнике внушительных размеров, пробираясь по городу в послеобеденных пробках. Достоевский сидел на переднем пассажирском сиденье, Винсент же устроился сзади за водителем и всю дорогу дремал — он был предрасположен к укачиванию, и это был лучший вариант его предотвратить. Обойдя полностью огромный участок, в основном поросший травой и мелким кустарником, заполнив специальный протокол с данными о площади, рельефе, почве, подъездных путях и прочих нюансах, парни совсем выдохлись: это был крайне кропотливый процесс, который, как они ни старались, затянулся на пару часов после окончания рабочего дня. Достоевский вышагивал по участку с таким же надменным видом, что и в офисе, молча подходил к Вертре, держащему и заполняющему протокол, отрывисто произносил нужные данные и с бесстрастным лицом отходил и переходил к следующему заданию. Глядя на работающего Фёдора, Винс бурчал про себя: «Принцесса хуева» и закатывал глаза, незаметно даже для себя ловя носом лавандовый шлейф с появившимися новыми, мятными вкраплениями, тянущийся за отошедшим коллегой. Рассевшись наконец на те же места в автомобиле, что и по дороге сюда, устало вздохнув, оба приготовились к поездке обратно и были неприятно удивлены словами водителя о том, что он должен заехать на обратном пути в службу доставки, находящуюся недалеко, за каким-то грузом, отправленным для компании. Ледяным тоном Достоевский процедил, что его об этом не предупреждали и что это нарушение трудового распорядка дня, на что водитель только развёл руками: «Все вопросы к начальству» и предложил идти пешком или ловить попутную машину на трассе. Фёдору такие варианты явно не понравились, потому как он замолчал, отвернувшись в своё окно и сердито скрестив руки на груди. Винс тоже хотел повозмущаться, но, во-первых, Достоевский его опередил, во-вторых, предложенные варианты его тоже не устраивали, а в-третьих, он жутко устал и уже рад был хотя бы посидеть на удобном и широком сиденье автомобиля. Пункт выдачи грузов и вправду был рядом, они доехали туда минут за десять. Пришлось выйти из машины — правила погрузки, — и при виде объёма посылки, которую грузчики подкатили к их внедорожнику, Винс чуть не схватился за сердце, а Фёдор, стоявший рядом — видно было по его напряжённому лицу — практически окаменел. Места в багажнике для всех полученных коробок не хватило, ими заняли часть заднего сиденья и даже пол, но весь груз всё равно не вместился. Водитель виновато почесал затылок, просмотрев на пассажиров: — Делать нечего, ребят, придётся загрузить и переднее сиденье. Ты, это, — обратился он к Достоевскому, — придётся пересесть назад. Ну потеснитесь чутка, ничего, доедем как-нибудь. Вертра посмотрел на задние места, загружено всё было по самое не балуй. — Да мы тут не поместимся вдвоём! — возмутился он. — Я ещё влезу, но никак не два человека! Пусть идёт пешком. Изобразив бурную деятельность, водитель кинулся перемещать коробки, пытаясь освободить хоть пару сантиметров, сдвинул, на его взгляд, достаточно и с торжествующим взглядом обернулся к парням. Взгляд Достоевского не был столь лучезарен. Заглянув в салон и резко выпрямившись после, он недоумённо и зло посмотрел на водителя. Его губы чуть дрогнули, Винсент подумал, что сейчас он снова начнёт пререкаться с водителем, но Фёдор просто отвернулся, не вымолвив ни слова. Водитель, желая хоть как-то скрасить для своих пассажиров неудобную поездку, сдвинул своё сиденье вперёд по максимуму, клятвенно заверив, что домчит их обратно на всех парусах. Винс пропустил Фёдора вперёд себя, потом полез в салон сам. Несмотря на все старания водителя, места катастрофически не хватало. Достоевский впечатался в груз, стоящий на сиденье справа от него, Винс впечатался в него, чтобы иметь возможность закрыть дверь. Пришлось даже сесть полубоком, к Фёдору лицом, отчего его правую ногу свело через минуту и он страдальчески взвыл. Достоевский дёрнулся от неожиданности, Винс попытался сесть ровно — так они барахтались на заднем сиденье какое-то время, стремясь прийти к компромиссу, но все попытки оказались тщетны. Удобнее не становилось. Водитель ровно вёл машину, слушая радио, за окнами было уже совсем темно, только редкие фонари по краям трассы освещали небольшие участки дороги то жёлтым теплым светом, то голубыми холодными огнями. — Мне трудно дышать, — еле слышно прошипел Достоевский. — А я почти расплющился о дверь, — рыкнул Винсент ему куда-то в шею. — У меня есть идея, — тихим шёпотом продолжил Фёдор. — Возможно, она не лучшая, но, к превеликому сожалению, единственно возможная в нашей ситуации: я могу сесть к тебе на колени. Винс не мог поверить своим ушам: Достоевский предлагает что?! — Ты раздавишь меня, — пробормотал он сконфуженно. — Я не настолько тяжёлый! — возмутился Фёдор, и Винс даже замер, уставившись на него и впервые видя какое-то проявление чувств от своего бесстрастного коллеги. Он закусил губу, ещё раз попытался сесть удобнее, и, когда у него ничего не получилось, хрипло шепнул: «Давай». Достоевский сразу же аккуратно и бесшумно перелез на ноги Винса. «Тяжеловато, но терпеть можно, — пронеслось в рыжей голове, и тут же он в панике подумал: «А как же водитель?..» Фёдор будто прочитал его мысли, потому что откинулся назад, прижавшись своей спиной к груди Вертры, и прошептал на ухо: «Водителю нас не видно, слишком темно, и вряд ли слышно» и выпрямился. Винс выглянул из-за его плеча: действительно, в машине и вокруг неё было темно, горели лишь значки на панели управления, по радио звучала музыка, заглушая их голоса и возню, и Вертра немного расслабился. Места для ног было предостаточно, и хотя бы в этом неудобства не было, но вот Фёдор сидел напряжённый, прижимаясь твёрдыми ягодицами к бёдрам Винса, и тому было даже больно от дискомфорта, причиняемого неловкой позой Достоевского. Не выдержав, он обхватил его обеими руками и привлёк обратно к себе на грудь, тем самым чуть сместив центр тяжести Фёдора и сделав их положение более комфортным для обоих. От неожиданности Фёдор дёрнулся и хотел вернуться обратно, сесть также прямо, но Винс крепко сцепил руки на его животе, не давая подняться. — Отпусти, — почти что жалобно прошептал Достоевский ему на ухо, но Винсент отрицательно покачал головой и шепнул, чуть повернув голову к нему: — Так удобнее. Не возникай. Достоевский помолчал, будто привыкая, и — это было неожиданно, ведь Вертра, если честно, думал, что он сейчас начнёт брыкаться и возмущаться с удвоенной силой, но нет — постепенно расслабился, опустившись всем весом на Винса и даже положив голову затылком ему на плечо, а макушкой уперевшись в подставку для головы над сиденьем. Достоевский был так неподвижен, что Винсент чуть было не подумал, что он заснул или умер, но Фёдор не чувствовался полностью расслабленным и его дыхание не стало глубоким и равномерным, как у спящего человека. Винс скосил взгляд на него: тот повернул свою голову влево, лицом к Винсу, чуть ли не уткнувшись носом в его шею. Короткие отрывистые вдохи и потом один глубокий, полный отлично чувствовались на коже, словно Фёдор пытался втянуть в себя как можно больше запаха его тела. Не успел Винсент осознать своё открытие в полной мере, как Фёдор придвинулся к нему ближе и вдавил нос в чувствительную ложбинку на шее. От неожиданности Винс сильнее обхватил талию полулежащего на нём Фёдора, когда как тот с чуть слышным придыханием водил носом по шее Винса, то поднимаясь к подбородку, то опускаясь ближе к ключице. — Фёдор, блядь, что ты делаешь? — шепнул ему Винсент; ему было приятно от этих чуть щекотных и искрящих прикосновений, шея всегда была уязвимым для ласк местом. И всё же — это ведь тот самый Достоевский, тот, который отказывался идти с ним на контакт, который в любой подходящий момент пытался задеть его и который смотрел на него как на пустое место. Эта сука — и такое вытворяет?! Пока Винс ловил диссонанс между Фёдором хладнокровным и Фёдором чувственным, тот уже принялся вылизывать его шею короткими касаниями слегка влажного языка, тяжело дыша и подрагивая мышцами живота под ладонями Винсента. — Хорошо пахнешь, — выдохнул Фёдор ему на ухо. — Прости, я не могу удержаться. В машине распространился одуряющий аромат лаванды, к которому начали примешиваться мятные нотки. Винс упивался прикосновениями Достоевского к себе, жадно вдыхал свежий, будоражащий травяной коктейль, всё сильнее прижимая к себе Фёдора левой рукой за талию, правой скользнув на его внутреннюю сторону бедра. Так и не придумав, какой похотливый суккуб укусил Достоевского, что тот буквально набросился на коллегу, к которому раньше выражал одну лишь неприязнь, Винсент решил плыть по течению, тем более что Фёдор нравился ему внешне (когда не вёл себя, как сука), а запах так и вовсе сводил с ума едва ли не с первой встречи. Фёдор совсем обмяк в его объятиях, дрожа, прикусывая мочку уха, руками уперевшись в его ноги под собой, поднимая бёдра навстречу оглаживающей его ладони и опускаясь задницей на низ живота Вертры, дразнящими движениями потираясь о его пах. Последними остатками самоконтроля Винс пытался удержать себя и Достоевского от опрометчивых поступков в салоне автомобиля, повернув к нему голову и шепча что-то успокаивающее, одновременно не в силах отдёрнуть руку с брюк Фёдора и с отчётливого и твёрдого бугорка между его ног. Его член, массируемый извивающимся сверху Фёдором, ныл невыносимо, источая смазку, пачкая нижнее бельё; погрузиться внутрь его тела хотелось до безумия, прямо здесь, сейчас и полностью, до конца; к счастью, крупицами разума Винсент понимал, что это невозможно, и благоразумно сдерживался от того, чтобы стянуть брюки с Фёдора, приспустить свои и отыметь его немедленно, без смазки, прямо на заднем сиденье машины и при ничего не подозревающем водителе. Когда за окнами стало появляться всё больше огней всевозможных расцветок, мягких и расплывчатых оранжевых окон многоэтажек, голубоватых витрин круглосуточных магазинов, Винс отнял руки от Фёдора, проведя напоследок прохладными ладонями по его выгибающемуся телу, желая продлить этот момент и одновременно заботясь, чтобы их не увидели в подобной ситуации. Последние пять минут они ехали, всё ещё глубоко дыша и пытаясь успокоиться; Винсент вдруг ощутил, что Достоевский отнюдь не пушинка, спасало то, что он полулежит, вес его распределён равномерно и что Фёдор, закинув одну свою руку наверх, к голове Винса, будто отвлекая, медленно оглаживал его голову, погружал длинные пальцы в собранные в небрежный хвост рыжие волосы и массировал кожу головы, от чего Винс млел не меньше, чем от поцелуев в шею. Заехав наконец на территорию их строительной компании, водитель подогнал автомобиль прямиком в подземный гараж. Достоевский постепенно начал приходить в себя, задышав глубже, напрягся, оглядываясь и стараясь сесть прямо и привести себя в порядок, заправив слегка выбившуюся рубашку в брюки. Водитель в потёмках не заметил, как именно они ехали — Достоевский поспешил выйти из машины, а Винс, кряхтя, выполз за ним: всё-таки невозможность размяться и лишний вес на своих ногах дали о себе знать. Поднявшись со стоянки компании в свой тёмный кабинет — в такой поздний час никого в здании не было, кроме охраны — Вертра и Достоевский оставили заполненные документы. Фёдор опять молчал, ему явно было неловко находиться рядом с Винсом, он старался не встречаться с ним взглядом и, едва они положили бумаги на стол, попытался быстро покинуть офис, но Винсент перехватил его за запястье у двери и прижал к стене: — Хватит бегать. Что это сегодня было? Фёдор растерянно взглянул на него блестящими глазами сверху вниз, тонкий, хрупкий, такой уязвимый сейчас в темноте, секундно отвёл взгляд в сторону, наклонился ближе к Винсу, и, втянув в себя его запах, прошептал ему в губы: — Ты — альфа. Пока Винсент непонимающе хлопал глазами, пытаясь понять, какого чёрта, при чём тут греческий алфавит, Достоевский отпрянул и торопливо вышел из кабинета, оставив после себя в воздухе всё тот же мятно-лавандовый флёр. Винсент только озадаченно почесал затылок, бубня под нос: — Бета, гамма, дельта… Почему не лямбда или фи? Что он имел в виду? Промаявшись всю ночь за размышлениями о нелогичных, но таких приятных действиях Фёдора, наутро Винс поднялся с тяжёлой головой, несколько раз откладывая сигнал будильника, всерьёз помышляя позвонить на работу и сказаться больным, но, всё же собравшись с духом, выскочил из дома в последнюю минуту. С Достоевским он столкнулся в коридоре, тот шёл в сторону кабинета Куникиды с заполненными документами и встретил Винса хмурым и уклончивым взглядом, словно вчера не существовало. Недоумённо посмотрев ему вслед, Винсент добрался до своего рабочего места; потупив несколько минут в монитор, понял, что сконцентрироваться никак не удаётся, и побрёл вниз за чашкой крепкого кофе. В кофейне неожиданно оказались Осаму и Чуя, тоже невыспавшиеся, у Чуи на шее красовался небольшой синячок, который он то и дело потирал ладонью, желая, наверное, скрыть или сделать менее заметным, но этими попытками привлекая к себе больше внимания. Парни удивлённо воззрились на такого же, как они, сонного Вертру. Чуя ногой подвинул ему стул к столику, за которым они сидели вдвоём, приглашая присоединиться. Дазай похлопал ладонью по столу, намекая на то же самое. Винсент опустился на стул с удручённым вздохом, опёрся локтями на столешницу и уткнулся лицом в ладони. Осаму потрепал его по волосам: — Что с тобой? — Или мы должны спросить — кто? — хитро улыбнулся Чуя. — Греческий, блядь, алфавит, — Винс фыркнул, всё также не отнимая рук от лица, а потом выпрямился, растёр ладонями лицо, поморгал, глядя в никуда, и поднял взгляд на выжидающе смотревших на него коллег. — У меня вопрос, — хрипло начал он, потом коротко откашлялся и тут же продолжил, будто откидывая сомнения, стоит ли спрашивать. — Что такое альфа? Он схватил со стола чашку, торопливо глотнул из неё и скривился — обжёгся чересчур горячим кофе. Осаму неотрывно смотрел на него тёмными глазами. Чуя переводил взгляд то на Винса, то на Осаму, явно будучи в недоумении от странного вопроса. Винс ещё раз откашлялся и откинулся на спину стула. — В смыс- — начал Чуя. Дазай заинтересованно подался вперёд: — Тебя назвали альфой? — Как ты догадался? — вскинул голову Винс. Дазай торжествующе сверкнул глазами: — Я же правильно понимаю, что так тебя назвал Достоевский? Когда Винс утвердительно кивнул, продолжил: — Ты чувствуешь приятный запах от него, который больше не чувствует никто. Я попросил проверить это Чую, — он покосился на Чую, кивнувшего в подтверждение. — Я и сам проходил мимо Достоевского и был у тебя в офисе, и мы не чувствуем ничего из тех ароматов, которые описывал ты. И, если я правильно всё понимаю, у тебя должна была бежать носом кровь, было такое? Винсент ошарашенно уставился на Осаму. — Б-было… Я встретился с ним на выходе с работы и… И потом ещё пару раз, когда он устроился к нам, на первой неделе. Сейчас всё прекратилось, но я думал, это давление, погода менялась, — растерянно и тихо проговорил он. — И он ведёт себя с тобой крайне необычно, так? Винс вспомнил, как Фёдор, мягко говоря, странно вёл себя вчера, будто вбирал в себя с его кожи те запахи, которые чувствовал только он, и поёжился от воспоминаний: — Н-ну, предположим… Чуя внезапно подпрыгнул на стуле, щёлкнув пальцами в догадке. Он протянул руку к Осаму и схватил его за ладонь, восторженно улыбаясь: — Я понял! Винс — альфа! Винсент переводил непонимающий взгляд с одного на другого, Дазай сжал руку Чуи своей ладонью в ответ, слегка ласково похлопав ею по чужой кисти. — И что? — Как — и что? Ну же, Винс, вспоминай, — улыбнулся он. — Это атавизм — давно утраченный в процессе эволюции человечества признак деления некоторых людей на, скажем, весьма специфичные биологические типы. Неужели вы не проходили это на биологии? — Так это когда было-то… Альфы и омеги? — всплыло в голове у Вертры, и он ошарашенно посмотрел на парней. — Но при чём тут я? Бред какой-то. — Иногда у некоторых всплывает этот подавленный ген, это большая редкость, и, видимо, твой признак альфы пробудился, почувствовав рядом с собой кого-то с признаками омеги. И этот кто-то — Достоевский. А твои обонятельные рецепторы чересчур резко среагировали на необычный сильный раздражитель, я читал о таких случаях. Винс схватился за голову: — Блядь! Ты серьёзно сейчас?! Этого не может быть! Это всё бездоказательно, не существует никаких альф и омег. Херня какая-то! Он смотрел на Осаму расширенными глазами, словно ожидал, что тот засмеётся и скажет, что они с Чуей его разыграли, но Дазай был серьёзен и молчал, давая Винсу свыкнуться с этой мыслью. Вертра вскочил, прошёлся из стороны в сторону, нервничая, сжимая ладони в кулаки. Остановился у окна, смотря невидящим взглядом в него. Чуть покачался с пятки на носок, запустил в голову всю пятерню, взломатив рыжую шевелюру. Обернулся к Дазаю, хотел что-то спросить, но тут же отвернулся. Наконец он пару раз глубоко вздохнул — до парней донеслось: «Сука-блядская-ёбаный-пиздец!» — и повернулся к ним: — И что теперь? — Да ничего, — Дазай несколько расслабился, увидев, что Винс пытается принять сложившуюся ситуацию и свою роль в ней… ну, или хотя бы не отрицает этого. — Это часть тебя. Не отталкивай её, даже если она тебе незнакома. Я думаю, тебе стоит продолжать жить так, как жил до этого, впустить в свою жизнь нечто новое и пытаться узнать получше. — И стоит поговорить об этом с Фёдором, — вставил Накахара. — Он явно знает об этом больше, чем мы все вместе взятые. Винсент одним махом допил уже остывший кофе и решительно шагнул к дверям, на выходе благодарно кивнув обоим. Наскоро умывшись в туалете и немного придя в себя, он поспешил в свой кабинет с твёрдым желанием вывести на откровенный разговор Фёдора. Всему этому должно быть логичное объяснение: запах — обычный одеколон, кровь из носа — слабые сосуды, Достоевский — помешанный на ложном учении о существовании уникальных людей сектант. Рабочее место Фёдора пустовало. Похоже, он надолго задержался у начальника. Винс недовольно прикусил губу: вопросы к Достоевскому роились у него в голове, требуя немедленных ответов, жаля его изнутри и не давая сосредоточиться на другом. Час помучившись за своим столом, так и не дождавшись Достоевского, он спешным шагом направился к Куникиде, под любым предлогом намереваясь вытащить оттуда Фёдора и разобраться раз и навсегда с… его видением этого мира. Доппо находился в кабинете в полном одиночестве. По его словам, Достоевский пожаловался на плохое самочувствие и отпросился с работы до конца недели. У Винса, вышедшего от Куникиды, было такое выражение лица, будто он снова собирается отколошматить дверь кабинки туалета и в этот раз снести её с петель. Возможно, даже не одну. Достоевский снова его провёл. Своим поведением и словами посеял в душе смятение и тысячи вопросов, а после ускользнул хладнокровным ужом без всяких объяснений. Рабочий день, безусловно, был потерян. Винсент всё время просидел в интернете, пытаясь найти подтверждение словам Дазая. Нашлось немного: да, в геноме человека сохранились «спящие гены», которые унаследованы от далёких предков, и имеются объекты по разделению персоны на подтипы — альфа и омега. В настоящее время эти участки в геноме отключены. Тем не менее периодически появлялись заявления персон, определяющих себя как один из подтипов, но это либо опровергалось в дальнейшем исследованиями, либо не изучалось и потому не подтверждалось. — Полная херня… — Винсент откинулся на спинку стула, потирая уставшие от долгого сидения за монитором глаза. Дома Винс попытался расслабиться и отвлечься с помощью алкоголя — в какой-то степени получилось, но не до конца. Он приготовился к ещё одной бессонной ночи, и на его удивление его ожидания не оправдались — уставший организм вырубился рано вечером, невзирая на скачущие в голове мысли. Два сигнала, извещающие о получении сообщений, разбудили Винсента в третьем часу ночи. Сетуя на то, что не выключил звук у телефона на ночь, Винс протянул к нему руку. В первом сообщении был адрес и приписка: «Достоевский». Второе, отправленное через две минуты после первого, напрягло Винса ещё больше, поскольку там была просьба от Достоевского, похожая на мольбу: «Пожалуйста, приезжай». С минуту полежав неподвижно, выныривая из состояния полудрёмы, Винсент рыкнул и сел в постели. Как бы ни хотелось не поддаваться на эти эмоциональные провокации, остаться дома и выспаться, он понимал, что лучше разобраться с происходящим побыстрее. Конечно, он приедет. Быстро собравшись, вызвал такси и через пятнадцать минут уже сидел в мчащейся через весь город машине. Стоя перед дверью квартиры Достоевского, пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы унять зачастившее от неожиданного волнения сердце. Звонок, слышен щелчок замка, дверь чуть приоткрывается, приглашая войти. Винсент входит в полутьму прихожей, и его сердце, и так бьющееся в неровном ритме, заколотилось в совершенно бешеном темпе. В приглушённом свете, проникающем из другой комнаты, виден силуэт Достоевского. Чуть угловатый, неловкий, явно смущающийся, Фёдор стоит, вопреки своему внешнему виду, с гордо поднятой головой и не мигая смотрит прямо на Винса. На нём — Винс гулко сглотнул — только чулки и чёрное кружевное бельё; оно чуть велико ему и сползает с одного бока, обнажая выпирающую косточку худого бедра. Фёдор скрестил руки на обнажённой груди, то ли прикрываясь, то ли пытаясь выглядеть увереннее. Тёмные волосы распущены и касаются плеч, он сам переминается с ноги на ногу. Винсент был готов ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон и он не продолжает лежать в своей кровати у себя дома, и он не придумал ничего лучшего, чем ляпнуть: — Федь, что происходит? Достоевский не ответил, вместо этого он в два шага преодолел расстояние между ними, склонился над Винсом и прижался губами к его щеке. Винсента окутал уже такой знакомый аромат лаванды, который сопровождался сладкими медовыми нотками. Несколько ударов сердца спустя Винс нехотя оттолкнул от себя Достоевского, такого соблазнительного, тяжело дышащего; прикосновения к его горячей коже едва не обожгли его самого — Фёдор протестующе замычал, когда его отстранили. Едва ли не впервые в жизни Винсенту было трудно подобрать слова, он открыл рот и снова закрыл его, непонимающе глядя на Фёдора. — Да что происходит, мать твою, — наконец сумел выдавить он из себя. — Фёдор, я приехал просто поговорить, я ничего не… Он не успел договорить, Достоевский снова прижался к нему, припав к шее и вдыхая его запах, как тогда, в машине. Одновременно он схватил правую руку Винса и опустил её себе на ногу, в то место, где заканчивается кромка чулка и начинается гладкая кожа. Тихие стоны под ухом и ощущение под подушечками пальцев кружева и нежной кожи сводили с ума. Вторую руку Винсент опустил на тощую ягодицу Достоевского, слегка сжал, отчего тот ощутимо вздрогнул и прижался к нему ещё сильнее. Нехотя открыв ставшие такими непослушными веки, Винс прохрипел: «Сначала. Мы. Поговорим.» и с огромным усилием заставил себя отнять руки от выгибающегося в его объятиях тела. Фёдор жалобно застонал, лишившись желанной ласки, и потёрся уже твёрдым членом, отчётливо просматривающимся сквозь ажурное бельё, о бедро Винса; по его затуманенному взгляду было видно, что он на грани потери контроля. Схватив его за запястье, Винс утянул его в освещённую комнату — это оказалась гостиная — на глаза попался диван, накрытый пледом, на который тут же был усажен Достоевский, а плед, выдернутый из-под него, полетел на его плечи, скрывая притягательную наготу. Вертра встал прямо перед сидящим Фёдором, после такого стремительного перемещения вмиг посмирневшим и трогательно поджавшим ноги в чёрных чулках, и, стараясь не опускать взгляд ниже края пледа, сурово посмотрел на него. — Я, кажется, попросил тебя не бегать, и что же ты сделал на следующий день? Сбежал, ничего мне не объяснив. Фёдор молчал, изредка облизывая губы и отводя глаза от пронизывающего взгляда Винсента. — Скажи мне, что ты имел в виду, когда назвал меня, — голос Винсента чуть дрогнул, — альфой? Ты же не серьёзно это, что я, ну… Он вконец замялся, чувствуя себя идиотом. Нашёл, что спрашивать, и, главное, у кого! Да Достоевский просто разыгрывает его, издевается, насмехается; непонятно, зачем это ему, но и ежу понятно, что это просто дурацкая шутка. — У меня недавно появились подозрения, что я омега, и когда я встретил тебя, это стало мне совершенно ясно. — Фёдор говорил тихим и спокойным голосом, нервозность выдавало лишь перебирание складок пледа, закрывающего его колени. — В моём роду были омеги, бабушка мне в детстве рассказывала, — продолжил он. — Конечно, это было что-то типа семейного предания, помню, как отец, — тут Фёдор горько усмехнулся, — каким-то образом прознал про бабушкины истории, и досталось нам обоим. Меня выпороли, а бабушка переехала жить в другое место и потом больше ничего мне про это не рассказывала. — Ближе к двадцати годам я стал довольно чувствителен к запахам, ещё появились другие признаки, — Фёдор вдруг заговорил почти шёпотом. — А потом мы столкнулись на улице, потом у компании — я как раз приходил в этот день на собеседование — и твой запах, он просто… просочился мне в лёгкие, будто застрял внутри меня, я чувствую тебя издалека, могу следовать за тобой, идя только по запаху. Это страшное ощущение, на самом деле. Я не могу его контролировать, хочу, но не могу. Ты понимаешь, о чём я? — Достоевский поднял голову и с мольбой посмотрел на Винсента. Чувствуя, что ноги его не держат, Винс опустился на диван рядом с Фёдором: — Д-да, кажется, понимаю. У меня схожие ощущения, и запах твой я чувствую издалека, уже хорошо его запомнив, но я думал, что ты пользуешься каким-то элитным парфюмом. Фёдор покачал головой: — Никаких посторонних запахов, ни одеколона — я слишком остро их ощущаю, чтобы наносить на собственное тело. Он нерешительно взял Винсента за руку: — Тогда, в поездке, я чуть с ума не сошёл, находясь рядом с тобой в тесном пространстве, прикасаясь к тебе, имея возможность вдыхать твой запах. Хотел прийти в себя, отсидеться дома, но у меня не получается успокоиться. — Фёдор машинально гладил длинными пальцами ладонь Винса. — Это мучает меня, невыносимо находиться вдали от тебя, особенно зная теперь, как пахнет твоя кожа, но и невыносимо сейчас, находясь к тебе так близко, не иметь возможности коснуться так, как хочется. Поэтому я надел это, — он махнул рукой на свой скрытый пледом низ тела, — и позвал тебя. Винсент на мгновение прикрыл глаза. «Безумие какое-то». Сжал руку Достоевского в ответ и неожиданно для самого себя спросил у него: — А чем пахну я? — А ты не чувствуешь? — удивился Фёдор. — Странно, я чувствую себя примерно лет с тринадцати. Сначала появился лёгкий запах луговых трав, потом определился основной аромат — лаванда, иногда появляется мята. — Ещё что-то сладкое, будто медовое, — вспомнил Винс. Фёдор улыбнулся. «Да. Когда я рядом с тобой». — А ты пахнешь, — продолжал он, — шоколадом, не приторно-сладким и молочным, а горьким, насыщенным и густым. Когда улыбаешься — чувствую от тебя нейтрально-сладкий кокосовый аромат, иногда солёная карамель, она чаще на работе проявляется, — задумчиво подняв взгляд к потолку, вспоминал Фёдор. — Мне нравятся эти запахи, но я даже не подозревал, что они мои. — Винсент, очнувшись, посмотрел на их переплетённые руки, будто машинально поглаживающие и ласкающие друг друга. Его голос понизился. — И что теперь? Достоевский поднёс его руку к своему лицу, перевернув запястьем вверх и вдохнув запах с тёплой кожи. — Ты мне нужен, — он сбросил плед со своих плеч. — Я пытался перетерпеть это чувство прошлой ночью и весь сегодняшний день, но тщетно. Я больше не могу, мне физически больно от того, что тебя нет рядом и что я не могу до тебя дотронуться. Винс оглядывал его обнажённого, ноги всё ещё были скрыты пледом, но хрупкость, бледность кожи, длинная шея и выпирающие ключицы манили его. Он закрыл глаза и потянулся к Достоевскому, коснулся губами его плеча: напахнуло цветущим лугом. Винсент редко выбирался на природу по причине аллергии, о чём бесконечно жалел, поэтому сейчас жадно вбирал этот влекущий изумительный запах, продвигаясь от плеча по шее, от шеи вниз к ямочке между ключицами и снова вверх, проходя поцелуями от кадыка по нижней челюсти к уху. Фёдор сидел неподвижно, лишь лёгкая дрожь, иногда сотрясающая его тело, и напрягшиеся твёрдыми бусинками соски выдавали его возбуждение. Как только рука Винса опустилась на его грудь, пробежав лёгкими касаниями по соскам, сместилась вниз к животу, дотронулась до нижнего белья, Достоевский глухо простонал сквозь сжатые зубы и выгнулся навстречу ладони. Пальцы ощутили на ткани мокрое пятнышко от предэякулята, сжали бережно вновь твердеющий член. Ладонь Винсента скользнула ниже, пальцы обвели затянутые в кружево яйца, проникли под бельё — Достоевский запрокинул голову на подголовник дивана, раскрыл рот в беззвучном стоне, поднёс к лицу дрожащую руку и прикусил, всё ещё пытаясь сохранить молчание. Винсент поднимает голову и некоторое время смотрит на Фёдора, на зажмуренные глаза, морщинку между бровями, появившуюся от жалобно-нахмуренного выражения лица, на его ладонь, которой он зажал себе рот, потом опускает взгляд вниз, смотрит, как его же пальцы проходятся поверх белья по очертаниям члена, особенное внимание уделяя головке, мучительно медленно оглаживая её контур, и переводит горящий взгляд на чулки чёрного цвета, так соблазнительно обтягивающие тонкие ноги Достоевского. После лёгких шлепков рукой по внутренней стороне одного бедра, потом — другого Достоевский раздвинул ноги шире, придвинулся ближе к краю дивана, задушенно дыша и стараясь больше подставиться под прикосновения. Винсент не заставляет его долго ждать и, безотрывно глядя на его лицо и будто ожидая какой-то реакции, протягивает руку ниже, между ягодиц — первое же лёгкое нажатие на скрытое кружевом отверстие вынуждает Фёдора широко распахнуть глаза и издать громкий стон. Движение повторяется, потом ещё и ещё, надавливая и нажимая, отчего Фёдор заходится в тихих, но беспрерывных стонах. Кончики пальцев скользят под нижнее бельё, задевают сжимающееся отверстие, снова давят. Кружат вокруг, явно пытаясь проникнуть внутрь, но пока не решаясь. Фёдор вскидывает бёдра навстречу дразнящим движениям, то стонет, то поскуливает, всё больше и больше теряя самоконтроль. — Федь, ты готовился? — Винсент хрипло спрашивает его, тоже тяжело дыша, теряя голову и от пьянящего запаха, и от реакции Достоевского. Фёдор не сразу отвечает, поглощённый испытываемыми ощущениями, но потом вскидывает голову, мутными глазами глядя вперёд: — Я… пытался прийти в себя и… ну, ты понимаешь, я делал это сам с собой, но ничего не помогало. Он краснеет, признаваясь в постыдном для себя, и Винс ласково убирает прядь тёмных волос с его лица и целует в скулу. «Тоже мне святой нашёлся. Ангел во плоти. И в чулках». Он торопливо стягивает с него трусики, легко скользящие по гладкому шёлку чулок, отбрасывает их в сторону. Один палец легко проскальзывает внутрь благодаря стараниям Фёдора накануне. Из его рта раздаётся долгий скулящий звук, спина выгнулась, бёдра нетерпеливо вскинуты навстречу проникающему движению, стремясь заполучить ощущения глубже. Винсент чуть отводит руку назад, и Достоевский тут же цепляется за его запястье, не давая отстраниться. Винс добавляет ещё один палец и теперь с небольшим усилием продвигает оба вглубь тела, одновременно зачарованно глядя на Фёдора. Тот извивается под его рукой, мотает головой, волосы налипли на лицо. То прикусывает нижнюю губу, то открывает, будто удивлённо, рот, сводя брови, ресницы дрожат на плотно зажмуренных веках. «Такой красивый». — Пожалуйста… Винс, ещё… — Фёдор просит ещё больше, ещё глубже, и Винсент даёт ему это, тремя пальцами раздвигая податливые мышцы постепенно, бережно и одновременно настойчиво. В один момент Достоевский вскрикнул и впился одной рукой в плечо Винсента. По телу проходит крупная дрожь, ноги судорожно дёргаются. Винс остановился, покрутил пальцами, надавил ещё раз — Достоевский снова охнул, уже не сдерживаясь, громко и протяжно. Оглаживая чувствительные внутренние стенки, Винсент склонился к груди Фёдора, сначала лизнув ближайший к нему сосок, потом сомкнув на нём губы, втянув и пощекотав языком. — О-ох, боже мой… — Фёдор в беспамятстве откровенно насаживается на ввинчивающиеся в него пальцы, что-то шепча горячечно, кажется, умоляя. Винсент окинул взглядом диван, для двоих парней явно неудобный — невольно вспомнив их недавнюю поездку, — и посмотрел на пол: перед диваном лежал большой красно-белый, с затейливым узором ковёр. Идея возникла мгновенно — он осторожно вывел пальцы, утешительно поцеловав при этом Фёдора в плечо, и, встав у дивана на колени, потянул Достоевского к себе. Беспрекословно подчинившись, тот сразу лёг на ковёр, раздвинув ноги. На тусклом свету поблёскивают широкие резинки на чулках. Винс садится на колени между его ног, проводит рукой по шелковистой ткани чулка на левой ноге от ступни к бедру, задержавшись на резинке, проникнув пальцами под неё, оттянув и тут же отпустив — щёлк! — Фёдор тихо вскрикивает от неожиданности. Закидывает его ногу себе на плечо, потеревшись щекой и легко прикасаясь губами. Любуется сверху открывшимся бесстыжим видом, внутренне ликуя и одновременно испытывая непривычное чувство нежности. Поцелуями спускается вниз, до кромки чулка — прикосновения к голой коже ощущаются Фёдором как удары тока, он мелко вздрагивает от каждого касания губ. Винс втягивает кожу, плотно сомкнув губы на нежной внутренней поверхности бедра, посасывает, иногда смыкая зубы, отпускает и продвигается дальше, чередуя с поцелуями и не забывая про другую ногу. Полюбовавшись на получившиеся тёмно-красные пятнышки на внутренней стороне бёдер и рядом с тазовыми косточками по обе стороны, он в завершении широкими мазками языка проходится по члену Достоевского, от основания к головке, собирая с неё сочащуюся смазку из уретры, причмокивая, облизывая, отчего Фёдор захлёбывается в стонах. Презервативы у Винса всегда были с собой. «Ну что поделать, работа такая!» — пошутил бы он в другой раз, но сейчас было не до шуток. Оставив поцелуй на дрожащем животе Фёдора, он поднялся, достал из кармана джинс блестящий пакетик и разделся сам. Фёдор ждал его, левой рукой прикрыв глаза, словно смущаясь, правой рукой царапая ворс ковра, и в противовес своему же стыду непристойно раскинув ноги. Нависнув над Достоевским, Винсент расположился между его ног, медленно потираясь своим членом о его, вызывая очередной жалобный стон. — П-пожалуйста, пожа-алуйста… — протяжно выдыхает Фёдор, подбрасывая бёдра навстречу, очевидно, до безумия нуждаясь в проникновении. Винсент давит головкой на его проход, влажный и готовый, скользит вокруг отверстия, дразня, но не проникая, из-за чего Фёдор почти рыдает. — Винс, пожалуйста! — вскрикивает он, когда член снова только скользит по колечку мышц, массирует и отстраняется. — Пожалуйста что? — Винсент, оторвавшись от облизывания его сосков, безжалостно игнорирует его неназванные мольбы. — Скажи, чего ты хочешь. Фёдор замотал головой, притягивая Винса ближе к себе, пытаясь самостоятельно насадиться на член. Винсент, еле сдерживаясь от невыносимого желания погрузиться в него полностью, входит самым кончиком головки, тут же выходя обратно. Вскрик Достоевского перешёл в хриплое поскуливание: — Пожалуйста… в-выеби меня… Пожалуйста… Словно признавшись в поражении, он отвернул лицо, вмиг залившись румянцем, захватившим ещё шею и верх груди. Винсент довольно рыкнул и толкнулся внутрь, двумя уверенными движениями погрузившись в Фёдора полностью. Того колотила крупная дрожь, мышцы внутри сжимались, не желая отпускать член, но и не давая ему двигаться. Винсент замер над ним, уперевшись обеими руками в пол, закрыв глаза, пережидая острые нахлынувшие ощущения, хватая ртом загустевший воздух. Достоевский немного расслабился, и Винс начал двигаться, сначала медленно, а когда Фёдор закинул ноги ему на талию, — принялся вбиваться в него с такой силой, что ковёр заскользил по полу взад и вперёд. Достоевского хватило ненадолго: сущность омеги, которая среагировала на появление альфы, и долгожданная прелюдия от Винсента — всё это вместе быстро довело его до оргазма. Протяжно застонав в голос, он выгнулся дугой, замер, а потом забился под Винсом, всхлипывая, захлёбываясь в стонах. Винсент, немного замедлившись из-за ритмичной пульсации тесных стенок вокруг его члена, чтобы отсрочить свою эякуляцию, кинул взгляд из-под прикрытых век на Фёдора: тот продолжал оргазмировать, видны были закатившиеся от экстаза глаза, нижняя губа закушена, на подрагивающем животе белёсая лужица и всё ещё не опавший член. От этого греховного вида Винс не выдержал и кончил сам, хрипло простонав, впечатавшись в пах Фёдора своими бёдрами до предела. Придя в себя, он аккуратно вышел, отбросил презерватив куда-то на пол рядом с ними и развалился рядом с Фёдором на ковре, загнанно дыша. Достоевский внезапно приподнялся на локтях, навалился на Винсента и поцеловал его. В губы. Первый раз. Все десять минут, что они лежали на полу в гостиной, на боку, лицом к лицу, они целовались, не имея сил оторваться друг от друга и удивляясь, почему они не начали делать это раньше. Перебравшись в кровать, Винсент и Фёдор продолжили лениво целоваться, переплетясь конечностями, отрываясь от губ друг друга только для того, чтобы глотнуть воздуха и улыбнуться. Естественно, на следующий день Вертра не вышел на работу, сказавшись больным и взяв отпуск на несколько дней за свой счёт. Всё это время он провёл дома и в основном в постели Достоевского. Они только и делали, что трахались, прерываясь на сон, еду, быстрый душ, иногда совместный, и постоянно целуясь. Домой Винсент вернулся через три дня, обессиленный и довольный, как кот, объевшийся сметаны. Фёдор подставлялся ему везде где можно и в каких угодно позах, утоляя свой внутренний плотский голод. В конце концов наваждение схлынуло, и они смогли по-трезвому взглянуть на произошедшее. Достоевский уже не так охотно ластился с поцелуями, а Винс соскучился по своей квартире. Вечером, накануне выхода на работу, он уехал домой, на прощание ткнувшись Фёдору в шею и вдохнув его, ставший уже таким привычным и родным, запах лаванды. Фёдор неловко чмокнул его в губы, и Винсент хмыкнул про себя: «Такой послушный в постели, а завтра на работе снова будет ледяной сукой». Отоспавшийся и в хорошем настроении Вертра влетел к себе в рабочий кабинет и резко остановился, увидев пустое место Достоевского. «Снова не пришёл? Заболел? Вдруг ему стало плохо без меня?» Проверил сообщения в телефоне — пусто. Заглянул к Куникиде, который оказался злой как чёрт, — Достоевский уволился, прислав заявление по электронной почте, даже не соизволив показаться лично и пояснить причину ухода. Винсент молча постоял в его кабинете и вышел, ничего не сказав. Несколько дней он ходил поникший: на звонки Фёдор не отвечал, сообщения с вопросами уходили в никуда. Дазай при встрече с ним отводил глаза, будто был в чём-то виноват, а Чуя хлопал по плечу, пытаясь без слов показать свою поддержку. По вечерам он опустошённым возвращался домой, еда на вкус была как из картона, запахи вокруг будто поблекли, чувства притупились. В подавленном состоянии он наткнулся на Коё, которая, увидев его потухший взгляд, немедленно вызвала Винса к себе. Принеся красивый фарфоровый чайничек, придвинув к нему корзинку со сладостями, она сочувственно вздохнула, глядя на него и пока ничего не спрашивая. Сначала Винсент сидел молча, а потом его будто прорвало: — …Я не понимаю, что со мной происходит. Я хочу быть ближе к нему, меня тянет к нему, но одновременно и отталкивает. Мы с ним такие разные. Но нам было хорошо вместе, и меня злит, что он так легко ушёл… Уволился, — тотчас исправился он. — Я запутался. Иногда я ненавижу его, но скучаю — постоянно. Коё просто смотрела на него, позволяя ему высказаться. Винс замолчал, и она, поднявшись и в таком же молчании, налила ему чаю и поставила перед ним чашку, лёгким и ласковым попутным движением и всё также бессловесно коснувшись его макушки. Они посидели ещё немного в тишине. Винс — так и не взяв чашку в руки, глядя в окно и размышляя над своими же собственными словами. Коё то ли давала ему прийти в себя, а может, ей и добавить было нечего, — тоже молчала. Лишь на прощание она шепнула ему: «Это пройдёт. Но иногда ты можешь сам решить, когда». Вечером, уже лёжа в постели, в голове у него вдруг искоркой сверкнула мысль: «А что, если…?», и Винсент торопливо уткнулся лицом в подушку. Он должен хотя бы немного поспать. Надо, чтобы как можно скорее наступило утро, и тогда он, наплевав на всё, поедет к Фёдору.