Навеянное грёзами

«Простите». По щеке скатилась одинокая слеза, а Гипнос не мог даже разок сомкнуть глаза, чтобы прогнать её. В его расширенных зрачках отражалось бледное лицо человека напротив. Белее были лишь костяшки его собственных пальцев, так сильно он сомкнул их. В правой руке — рукоять меча. В левой — прядь волос. «Простите, но я должен». Человек перед ним умер. Не уснул, а навеки отправился во владения Аида. Его там уже заждались Эак, Радамант и Минос, как и многих, многих других, кому была предназначена смерть. Ужасная судьба миновала их, нить в руках мойр не оборвалась, когда следовало — и это было кошмаром для всего мира, и прежде всего для подземного царства. Таната не было в подземном царстве уже почти год. «Простите, но некому больше выполнять эту работу». Гипнос тоже не должен был её выполнять. Но он был единственным, кто мог хотя бы попытаться. Хотя бы взять в руки меч брата, могильным холодом опаляющий ладонь, и являться к тем, кто ходил по земле дольше, чем следовало. Его передёргивало каждый раз, когда наступал момент занести меч над головой очередного человека. Все внутренности сжимались, сама его сущность противилась — нет, нет, он не может, не способен, не в силах отнимать жизни, он создан совсем не для этого! Он создан, чтобы погружать людей в сон — в чём-то подобный смерти, но никогда не переступающий черту, за которой нет возврата. Но, если не он, то кто? У кого ещё найдутся силы поднять этот меч, от которого разило гнилой кровью и кладбищенской сыростью? Разве мог Гипнос подвести брата, который был ему ближе всех прочих детей Нюкты? «Простите, но таков мой долг». И он очень, очень пытался не подвести. Выходило скверно. Его полёт не такой стремительный, как у Таната. Его руки куда слабее, чем у Таната. У него куда меньше решимости во взгляде и сноровки в движениях, чем у Таната. Он во всём уступал брату, и потому хоть многие люди наконец принимали давно обещанную смерть, число избежавших её лишь множилось, и, даже выбиваясь из сил, Гипнос не мог этого остановить. Не мог стать хорошей заменой брату. Но никто не обвинит его в том, что он не пытался. Переступая через сущность свою, перелетал от дома к дому, закрывая глаза на скорбные лица родственников усопшего и не слушая их причитаний. Не верил, что у него получится ещё хоть раз поднять меч, который с каждой отнятой Гипносом жизнью неумолимо тяжелел — и всё равно поднимал, пускай ему казалось, что рано или поздно запястье его переломится. В пряди волос вцеплялся мёртвой хваткой, чтобы в последнее мгновение не усомниться — и разил, разрывая давно прохудившиеся нити жизни. Не было даже пары минут на отдых. Пот градом катился со лба Гипноса, он перестал считать дни и декады. Если Танат не вернётся, крылья в конце концов подведут Гипноса, и он упадёт, истощённый, сам на мертвеца похожий. Но даже тогда продолжит сжимать меч. «Простите, что я взял на себя больше, чем смог унести. Но больше нести эту ношу было некому».