The Blooming/Расцвет

Глава 12. Неизбежность

С Баки что-то происходило. Стив понятия не имел, что именно, но что-то в нем изменилось, потому что с какого-то момента, когда бы Роджерс ни обернулся или ни посмотрел через плечо, Баки оказывался прямо там. Наблюдал за ним, изучал его, наклонялся к нему, с таким взглядом, которого Стив никогда раньше не видел. Он кружил вокруг, то приближаясь, то отступая, только чтобы снова приблизиться, с беспечным смешком и знающей, хитрой ухмылкой. Баки рыскал, укрепляя границы, обозначая свою территорию, и Стив не мог отделаться от ощущения, что его преследуют, загоняют в угол, заставляя отступать, отходить в сторону и запутываться в паутине, которую плел Баки, пока он не оказывался именно там, где хотел Барнс. Но это была не угроза, не ловушка. Скорее, настойчивость, соблазн чем-то сладким и соленым, если Стив примет предложение Баки и последует за ним, а не станет сопротивляться. Это должно было настораживать или подавлять, но ничего подобного не происходило. Потому что Баки всегда знал, что подошел слишком близко или зашел слишком далеко, и отступал, если Стив подавал хоть малейший намек на дискомфорт. Но никогда надолго или до такой степени, чтобы Стив мог забыть, что Баки все еще рядом, все еще наблюдает, все еще ждет, когда Роджерс решит, что делать дальше. Как будто Стив когда-нибудь сможет. Сначала, когда Роджерс заметил изменения в том, как Баки двигался и одевался, как язык его тела стал более темным и соблазняющим, он подумал, что в жизни друга появился кто-то еще. Пару раз он видел, как Баки переписывается по телефону, и даже слышал случайный телефонный звонок, когда Барнс говорил с кем-то на другом конце линии по-испански. В воздухе вокруг него витал новый запах, смесь чего-то сладкого и напоминающего Стиву детскую присыпку, но не духи. И никогда не было никаких следов на его шее или пятен помады на одежде, которые Стив мог бы заметить. Он всегда был рядом, когда Стив возвращался из Башни, его лицо озаряла теплая и яркая улыбка, как только Капитан входил в дверь. Стив также помнил, как Баки вел себя до войны, когда у него была девушка, с которой он встречался, и сейчас все было не так. Роджерс просто не знал точно, что происходит, и это незнание сводило его с ума. Потому что его собственное тело горело, и этот огонь он не мог потушить, что бы ни делал. Половину времени его член болел, пульсируя и твердея в джинсах до такой степени, что это было практически единственное, о чем он мог думать. Другую половину времени он проводил либо в своей комнате, зарывшись лицом в подушку и дроча себе с неистовым отчаянием, либо в гостях у товарищей по команде, и даже то, что Брюс все время рассказывал о последних экспериментах, которые проводил, не могло заставить его забыть о Баки. Клинт и Сэм начали бросать на него забавные взгляды, и даже Пеппер зашла так далеко, что спросила, в порядке ли он, и могут ли они как-то помочь. Если бы они только знали. Потому что, что бы ни случилось, где бы он ни находился и как бы твердо (ха, твердо!) ни старался отвлечься, Баки всегда был рядом. В узких джинсах, облегающих его стройные, гладкие, мускулистые бедра, в обтягивающих футболках, демонстрирующих его широкие плечи и каждый гребень и линию мышц спины и груди. Еще были проклятые ремни, которые он начал носить, подчеркивающие тонкий силуэт его талии. А еще — его волосы, его чертовы, мать их, волосы, с которыми он постоянно играл. Его прекрасные, прекрасные темные, шелковистые волосы, бывшие длиннее, чем когда-либо прежде, — Стив хотел вплести в них пальцы, чтобы притянуть Баки к себе, вдохнуть его запах и никогда, никогда не отпускать. У Роджерса бывали моменты, когда он задумывался, не вернулся ли Актив к контролю, и не разработал ли какую-то новую стратегию или форму атаки, которую испытывает на нем. Потому что Капитан мог поклясться богом, что Баки пытался убить его. Чертовски приятным способом. Баки ждал его, когда он вернулся домой той ночью. Конечно, ждал, потому что, что бы с ним ни происходило, Барнс все еще оставался лучшим другом Стива, тем, кто всегда любил его больше всех, больше всех, независимо от того, какого размера было тело Роджерса. Стив не знал, лучше это или хуже, потому что он не просто хотел Баки каждой каплей крови в своих жилах, но и любил его, каждой частичкой звездного света и искры, составлявшей его душу. Баки — это тепло и любовь, опасность и безопасность, и всегда, всегда, всегда, всегда, часть Стива, делавшая его цельным. — Привет, Стиви, — поприветствовал его Баки, как только Роджерс закрыл и запер за собой дверь, и потянулся, чтобы обнять Стива одной рукой, защекотав его лицо своими волосами. И, конечно же, Стив прижался к нему; было похоже, что Баки прекрасно знал, насколько друг был очарован всем этим. — Хороший день с Уилсоном? — Да, все было хорошо, — сказал Стив, отступая (спотыкаясь) назад. — Ты поел? — Баки посмотрел на него, слегка наклонив голову, и хитро улыбнулся своей еле заметной улыбкой, которую, казалось, в последнее время чертовски часто предназначал Стиву. — Потому что у меня есть еда, если ты голоден. — Что у тебя есть? — спросил Капитан, когда Баки в последний раз хлопнул его по плечу, а затем повернулся и практически ползком направился на кухню. — Твои любимые пастелоне, — отозвался Барнс из-за его плеча. И о боже, его волосы, эти его чертовы, мать их, волосы. — Тогда я могу поесть. — Стив следовал за Баки, абсолютно беспомощно следуя пути, который тот проложил для него. — Садись. Я принесу их тебе. — Барнс указал на кухонный стол. А потом этот сукин сын снял с запястья одну из проклятых бесконечных заколок для волос, которые, казалось, внезапно появились у него, и собрал волосы в хвост. — Хорошо. — Стив никогда не узнает, как ему удалось произнести это слово внезапно потяжелевшим и будто распухшим языком. — Все в порядке? — спросил Баки, потянувшись в один из шкафов за тарелкой. — В полном. — Барнс взглянул через плечо на Стива, улыбнулся, как будто это был ожидаемый ответ, а затем повернулся, чтобы достать из духовки контейнер, который он держал теплым, пока ждал возвращения Стива. Конечно, после того, как убрал прядь волос за ухо. — У Уилсона все нормально? — продолжил он, накладывая на тарелку щедрую порцию пастелоне. — Прекрасно, — сумел пробормотать Стив. — Приятно слышать, — согласился Баки, поворачиваясь с блюдом в руках. — Он просил передать привет. — Вот, это было предложение, довольно длинное, законченное и все такое. Баки хмыкнул и подошел к столу. — Итак, Стиви, могу я спросить тебя кое о чем? — спросил он, положив одну руку на плечо Роджерса. Затем наклонился вперед и поставил тарелку перед Стивом, и его лицо оказалось так близко, что несколько прядей волос, которые он не успел завязать, слегка касались щеки Капитана. — Да, Бак, ты можешь спрашивать меня о чем угодно, ты же знаешь. Еда, думай только о еде, вкусной, восхитительной, замечательной еде… которую Баки отправился добывать, зная, что это твоя любимая еда. Барнс снова хмыкнул, а потом посмотрел на друга краем глаза, хитро ухмыляясь. — Я просто хотел спросить, Стиви… — тихо произнес он, наклоняясь еще ближе, чтобы продолжить шептать на ухо. — Тебе нравятся мои волосы? Стив не знал, как назвать звук, вырвавшийся из его горла. Возможно, это был вздох, хрип, хлюпанье или какая-то комбинация всего этого. Он знал только, что, даже если бы Баки не стоял так близко, он бы услышал его. — Ах, — тихий шепот прозвучал так близко, а дыхание коснулось ушной раковины Стива, вызвав каскад мурашек, мурашек, мурашек по всей длине позвоночника. — Я так и думал. И тогда, впервые в жизни, вместо того, чтобы подняться и принять вызов, брошенный ему, Стив встал из-за стола, отступил от Баки и бросился вверх по лестнице в свою комнату.

***

О Боже, он знал. О боже, о боже, он знал. Он знал. Баки наконец-то понял, что Стив так отчаянно пытался от него скрыть. Роджерс понятия не имел, что Баки собирается делать дальше, когда захлопнул дверь и бросился на кровать, закрыв лицо руками. Стив пытался, он отчаянно, отчаянно пытался скрыть все свои чувства, свою бесконечную, бесконечную тоску. Баки и так через многое прошел, и Стив не хотел, чтобы тот чувствовал, будто он ждет от него чего-то взамен. Его дружбы, того факта, что он был здесь, сейчас, живой, после того, как Стив считал его мертвым, было более чем достаточно. Больше, чем то, о чем Роджерс когда-либо осмелился бы попросить. Но Баки был умен, умнее, чем кто-либо когда-либо считал. Легко было забыть, что за всем его легким обаянием и кривыми улыбками скрывался очень острый и хитрый ум, всегда следивший, всегда наблюдавший, улавливавший каждую деталь, спокойно обрабатывавший ее, прежде чем принять решение о следующем шаге. Невероятно умный, с дисциплиной солдата, точностью снайпера и инстинктами хищника, Баки знал, как это использовать, чтобы получить именно то, чего хочет. Стив не понимал, почему он был удивлен. Только теперь Баки решил блефовать, выложив все карты Стива на стол и разложив их так, чтобы просматривать их в свое удовольствие. Стив понятия не имел, что ему делать, потому что догадывался, что после того, как ящик Пандоры был открыт, назад пути уже не будет. Как это изменит их отношения, их динамику, которую они создали между собой в этой симфонии бетона, дерева и кирпича, которую превратили в дом? Оазис Стива в мире, где, даже несмотря на постоянный жгучий голод по присутствию Баки, он всегда чувствовал себя в безопасности. Бежать было трусостью, он знал это. Если бы они поменялись местами, Баки по-дружески поцеловал бы его в щеку, а потом легко сказал: «Я тоже люблю тебя, Стиви. Не так, но никогда не сомневайся, я всегда буду любить тебя», — и ушел бы, словно ничего не изменилось. Но со стороны Роджерса это была не просто дружеская любовь. Чувство нарастало, нарастало и нарастало, кипело в жилах Стива с тех пор, как в семнадцать лет у него впервые появилась эрекция. Позже, чем у большинства мальчиков, ведь его тело отчаянно пыталось сохранить все свои ресурсы, чтобы просто выжить. Только однажды после школы Баки встретился со Стивом и небрежно перекинул руку через плечо друга, как делал всегда, а Роджерс почувствовал запах его пота и мускуса, и внезапно его тело ожило так, как никогда раньше, осознавая присутствие Баки рядом с собой. Тогда это считалось неправильным, но он понимал, что все изменилось. Сэм провел много ночей, тихо обсуждая это со Стивом, так он узнал, что теперь существовали целые спектры сексуальности и полов. Сэм даже поделился со Стивом одной из своих самых глубоких ран: его Райли был не просто однополчанином и близким другом, но и любовником, с которым он делился не только мыслями, но и телесными удовольствиями во время долгих ночей в поле. Хотеть и любить не только представителей противоположного пола было нормально, и Роджерс понимал, что ему не нужно скрывать это желание или любовь. Сегодня это приемлемо, признано. И все же они с Баки никогда не говорили об этом. Баки мог быть очень осторожным в некоторых вещах, и после их разговора несколько месяцев назад, когда Барнс спросил, было ли что-нибудь между ними, он больше ничего не сказал. Просто продолжал заниматься своей жизнью, своим выздоровлением, как и раньше. Затем произошел срыв и его последствия, и им обоим потребовалась энергия, чтобы помочь Баки исцелиться. Однако, видимо, Джеймс Бьюкенен Барнс просто выжидал время, собирая информацию на расстоянии, аккумулировал свои ресурсы, наводил прицел на цель и ждал нужной секунды, чтобы нажать на курок. Стив не думал, что переживет его выстрел. Раздался стук, и Баки шагнул в комнату, закрыв за собой дверь. Он прислонился к стене, скрестив руки, и уставился на Стива, его голова слегка склонилась набок, несколько прядей волос задевали его плечи. Он стоял там, изучая Стива в той идеальной тишине, которой мог окутать себя, как плащом, пока сердцебиение Роджерса звучало в его собственных ушах. — Почему ты убежал? — спросил он наконец. — Я устал, Бак, и это был долгий день. Подумал, что надо бы немного поспать. — Стив знал, что это был самый дурацкий предлог, что он мог придумать, но его мозг отказывался генерировать что-то более логичное. Как и ожидалось, Баки не удалось провести. — Ага. — Он продолжал смотреть на Стива, держа палец на спусковом крючке, еще одно долгое мгновение, прежде чем продолжить. — Позволь мне спросить тебя еще кое о чем, Стиви. — Ладно… — Когда я спросил тебя, были ли мы когда-нибудь чем-то большим друг для друга, ты ответил мне «да». Это все еще правда? — Да, — признал Стив. Отрицать было бессмысленно. Правда уже вышла наружу. Стиву оставалось только ждать и смотреть, что Баки станет делать дальше. — А потом, когда я спросил тебя, принуждал ли я тебя когда-нибудь, ты ответил, что нет. Это все еще правда? — Да, Баки, это все еще правда. Барнс остался стоять на месте у двери, и его глаза едва заметно сверкнули, а потом он шагнул к Стиву. Прошло меньше мгновения, прежде чем Баки поднял взгляд и встретился взглядом со Стивом. А затем… А затем… Баки нажал на курок. — Ты хотел, чтобы я трогал тебя так же, как и тогда? Стив почувствовал, словно гром прокатился по всему его телу. Он закрыл глаза и сделал глубокий, дрожащий вдох. — Да, Баки, хотел, — прошептал он. Это была правда, почти столетней давности, и давно пора было освободить ее. — Я всю жизнь ждал, что ты прикоснешься ко мне вот так. Тишина, тяжелая и густая, повисла в воздухе. Пока ее не нарушил почти бесшумный стук шагов Баки, приближающегося к кровати Стива. — Ты все еще ждешь, когда я прикоснусь к тебе так, Стиви? Роджерс сделал еще один глубокий вдох, такой же дрожащий и почти такой же слабый, прежде чем прошептать: — О Боже, да… Баки засмеялся низким, глубоким и очень, очень довольным смехом, прежде чем внезапно забраться на кровать Стива. — Ну тогда, Стиви, перевернись. Думаю, я точно помню, как о тебе заботиться. Баки сдвинулся и толкнулся, мягко побуждая Роджерса лечь на бок, прежде чем прижался всем своим весом к телу Стива, и оставил единственный, одинокий поцелуй, горячий и влажный, на его шее. — И я ждал более семидесяти пяти лет, чтобы попробовать еще раз. А потом его руки, его руки, одна горячая и сильная, другая прохладная и металлическая, заскользили под рубашкой Стива и по его коже. Все было совсем не так, как Роджерс помнил. Они были другими, с другими телами. И все же, все же, Баки знал, как и всегда, каким-то образом, как прикоснуться к телу Стива, чтобы заставить делать то, что он хочет. Остудить жар, облегчить кашель, погладить, погладить, погладить его так, что Стив отдал бы ему все, что угодно, сделал бы все, о чем Баки попросит его, если бы это означало, что тот продолжит прикасаться к нему. Он был больше, чем в ту ночь, сильнее, его тело идеально подходило Стиву, который тоже стал больше и сильнее. И все же по-прежнему, по-прежнему Баки обращался со Стивом не как со слабым, а как с чем-то священным, чем-то драгоценным, будто был рожден, чтобы заботиться о нем, укутывая в жар собственного тепла и поджигая их обоих. Баки стянул с Стива рубашку, небрежно бросив ее на пол, прежде чем его руки снова обхватили тело Роджерса, а сам он начал осыпать его шею обжигающими поцелуями и прикосновениями языка, все время шепча «Стиви, Стиви, Стиви», пока пытался проникнуть ему под кожу, словно клеймя. Баки целовал, облизывал, покусывал, успокаивая любое жжение прохладным легким дуновением, прежде чем уткнуться лицом в волосы Стива и глубоко вдохнуть с тихим стоном. И все это время его руки исследовали остальные части тела Стива. Он провел пальцами по грудным мышцам, по соскам, игриво пощипывая каждый из них, а затем проскользил ладонями по мышцам живота Стива, притягивая его в колыбель своих бедер. Тогда Стив впервые за семьдесят пять лет почувствовал, как эрекция Баки, горячая и твердая, упирается в его задницу, трется, трется, трется о нее. Это длилось всего секунду. Потому что внезапно руки Баки снова задвигались, расстегивая ремень и молнию Роджерса с завораживающей ловкостью, а потом он потянулся и взял в руку пульсирующий, ноющий, горящий ствол Стива. — О боже, о боже, Баки, Бак… — услышал Стив свой вздох, а затем стон, когда тот сжал пальцы и начал двигать ими. Баки засмеялся, теплый и довольный, его пальцы сжимали члена Стива, а сам он шептал и шептал на ухо нежные похвалы, предлагая поощрение и удовольствие в каждом слове. — Так красиво, Стиви. Так красиво. Ты всегда был для меня самым прекрасным в мире. Жаркие поцелуи, липкие облизывания, небольшие покусывания здесь и крошечный укол зубами там, на шее Стива, на линии челюсти, на мочке уха. Стив почувствовал что-то еще, чего не ощущал уже более семидесяти пяти лет. Кончики пальцев левой руки Баки, только самые кончики, с еле заметным нажатием проводили по его горлу. Происходило что-то новое, чего Баки никогда раньше с ним не делал. Ощущение острых зубов Баки в том месте, где шея Стива пересекалась с его плечом, внезапно впившихся в плоть в тот самый момент, когда он еще крепче сжал руку вокруг члена Стива. Все тело Роджерса, все его существо просто взорвалось. Плоть и кровь, сияние звезд и свет, все и ничто — Стив будто разлетелся на миллион осколков, но все еще оставался в безопасности, согретый объятьями Баки. А потом, потом, когда Стив приходил в себя, дрожащий, слабый и ошеломленный, раздался стон, который он слышал только однажды, еще один звук, не звучавший слишком долго, самое прекрасное эхо; мягкий, тихий смех, вырвавшийся из горла Баки, когда он кончил позади Стива. Но даже тогда Баки еще не закончил с ним. О нет. Как и в ту давнюю ночь, когда Стив перестал дрожать и трястись, он отпустил член Стива и поднес пальцы к своим губам, и очень, очень медленно, целенаправленно слизал с них все капли. — О да, я помню это, — снова засмеялся он. — О боже, Стиви, ты и сейчас такой же сладкий на вкус, как и тогда. Затем он потянул Стива на себя, перевернул его на спину, чтобы тот мог посмотреть на него сверху вниз, наклонился вперед и прижался губами к губам Стива в их первом, но не последнем поцелуе за более чем семьдесят пять лет.