Поговорим?

На телефоне Макса действительно высветилось угаданное Серёжей имя, ожидаемо не предвещающее ничего хорошего. Стас (16:16) Привет, Максим! Нам показалось, что тебе не помешают каникулы. Билет я оплатил, самолёт сегодня. Стас (16:18) *документ*

Я (16:19)

Привет. Не понял.

Стас (16:21) Позже наберу. Стас (16:22) Или спроси Серёжу. Затем до Шевелева из комнаты донеслись громко зачитанные Максимом сообщения Стаса и ёмкое «Да иди ты нахуй, Серёжа», после которых тот явно вскочил с кровати и громко зашагал по комнате. «Спасибо, Стас» — единственное, что промелькнуло в голове Серёжи. Он абсолютно точно не имел понятия, что делать. Казалось, что к тому, что Макс психанёт, он был готов, но рисовал себе несколько другую причину, которая его самого тревожила и явно требовала обсуждения. Знал только, что просто стоит быть рядом, это хотя бы честно. Шевелев знал, что виноват. И в том, что позволил себе поддержать идею Стаса, и в том, что вовремя не остановил Максима и позволил ему себя поцеловать. Слишком много было принято неправильных решений за последние сутки, а сейчас слишком много вытекающих из этого проблем он один должен был решить. Серёжа сделал глубокий вдох и направился в комнату Зайца. Даже по молчанию Макса, который торопливо ходил и беспорядочно закидывал вещи в спортивную сумку, было понятно, как сильно он злится. Да, он просто шумно перемещался по комнате, хватал первую попавшуюся на глаза вещь и агрессивно швырял к остальной куче, хотя вообще-то хотелось что-нибудь разбить, а где-то совсем глубоко внутри — даже ударить Серёжу. Сублимация, получается? — Поговорим? — осторожно спросил Шевелев, остановившись в дверном проёме позади Максима. Макс только встал посреди комнаты, медленно повернулся к нему и просто посмотрел в глаза. Во взгляде читался медленно разгорающийся гнев, что выглядело довольно пугающе и заставляло Серёжу растеряться ещё сильнее. — Максим, — набрав побольше воздуха, начал тот. — У меня нет особенно весомых для тебя объяснений, но я попробую. Я говорил тебе это вчера, ты был пьян и, может, не помнишь, но с первого дня, как мы сюда прилетели, творится какая-то хуета. Мы ни дня нормально не говорили, ты только злился или вообще сваливал, затем напивался до беспамятства и не говорил о причинах ни слова. Единственный раз, этой ночью, когда я попытался вытянуть из тебя хоть что-то, ты сказал «забей». Раз ты позволял себе помогать, я понял, что дело не в нашей ссоре, да и изначально догадывался, потому что ты не мог так психовать из-за неё. Всё это время я не могу найти объяснение твоему поведению, но есть варианты. Ты понимаешь, о чём я. А сегодня позвонил Стас, который тоже волнуется за тебя, и спросил, что я думаю о том, чтобы ты взял тайм-аут здесь и разобрался с тем, что тебя беспокоит. Я не знаю, как ты всё это видишь, потому что ты упорно не говоришь со мной, но я волнуюсь за тебя. Ты странно реагируешь на какие-то обычные рабочие моменты, не ешь и почти не спишь, что вообще-то на тебя не похоже. Пожалуйста, считай это не мудоёбством, а проявлением заботы с моей стороны. Шевелеву стоило титанических усилий сохранять пусть и напускное, но спокойствие. Хорошо, что у Макса таких проблем не было, эмоции били так бесконтрольно сильно, что он почти ничего не видел вокруг себя. — Ебал я в рот таких заботливых друзей, — почти прошипел Заяц. — Макс… — начал возражать Серёжа, но тот резко подлетел к нему, остановившись так близко и резко, что, признаться, даже немного напугал его, заставив остановиться. — Чего Макс, а? Скажешь опять, что мы друзья? Ну попробуй, — агрессивно-насмешливо бросил Максим. И ровно в этот момент в его голове пронеслось воспоминание, с которым он планировал разобраться позже и гораздо рациональнее, хоть и не знал, как, но сейчас эмоции полностью завладели им, не давая возможности думать, а уж тем более себя контролировать. Смесь гнева и страха резко окатила Макса изнутри, а тело физически пронзил какой-то болезненный импульс. На всё это нашлась единственная простая и понятная реакция. Он резко замахнулся и ударил кулаком в стену прямо рядом с абсолютно растерянным Шевелевым, немного задевая рукой дверной косяк. Серёжа, оценив траекторию удара, быстро это понял и, ожидая, что он разбил её или сломал хоть одну из костей, инстинктивно потянулся к руке Максима. Как оказалось, через этот неожиданный для обоих поступок, который должен был немного снизить напряжение и отрезвить Зайца, вышли далеко не все эмоции. Тот резко отдёрнул руку и сделал пару шагов назад. — Ты хочешь знать, что происходит? Хорошо. Присаживайся, слушай внимательно, — язвительно-театрально начал Макс, указывая рукой на кровать, но Шевелев остался на месте. — Дай посмотреть на руку и говори всё, что хочешь, — выжимая из себя все свои актёрские таланты, почти невозмутимо сказал Серёжа. Он сделал пару шагов к Зайцу, аккуратно взяв разбитую руку в свои, что для Максима оказалось уже слишком. Очередной болезненный импульс, за которым в нём поднялась очередная волна раздражения. Нет, ударить Шевелева точно не хотелось. На этот раз хотелось просто кричать, но ярость резко сменила тревожная усталость, от которой едва хватало сил просто говорить. — Не трогай, — ровно сказал Макс, высвобождая руку. — Но выслушай. Этого всего не было бы, если бы ты не лез не в своё дело. А раз уж влез и всё пошло по пизде, тогда слушай. Я хуй знает, как о таком говорят. У меня есть девушка и вместе мы лет пять, а недавно я понял, что не люблю её. А когда узнаешь, как я это понял, ты, Серёжа, охуеешь. Помнишь последний раз, когда мы выступали в Гомеле? Серёжа помнил. Это был апрель. В России объявили локдаун и жизнь любого жанра комиков бессрочно замерла, а в Беларуси с этим было как-то попроще и ребята были рады, получив приглашение на этот ивент. Выступили они тогда хорошо, были ужасно собой довольны и, как и полагалось, решили это отметить, ограничившись парой бокалов пива в баре, находящемся на другом конце города от их отеля. Гаус и Горох решили продолжить вечер в клубе, а Заяц и Шевелев такой вариант не поддерживали. Оставшись в компании друг друга и прикинув, как скоро они доберутся до отеля пешком, отправились гулять. Количество выпитого пива не подразумевало туманности сознания, но давало приятное расслабление. В тот вечер не произошло ничего необычного, они просто шли по знакомым улицам, наслаждаясь тёплым апрельским вечером, обсуждая абсолютно всё, что придёт в голову: дурацкие истории детства, животных, родителей, то, что встречал их взгляд на улицах. Эти разговоры продолжались и в номере отеля, и на балконе, когда Серёжа не мог противостоять глубоко въевшейся вредной привычке, и закончились только утром, когда страшно помятые, но довольно счастливые Горох и Гаус ввалились в тот самый номер. — А потом мы все нахуй переругались, но тот вечер не выходил из моей головы два месяца, — продолжил Макс, ощущая себя так уязвимо, будто его насильно наизнанку выворачивают. — Я не понимал, почему. Давно такого не чувствовал: лёгкости, понимания, спокойствия какого-то. Потом мы на Команды полетели, снимали хату вместе и эти разговоры не заканчивались, мне опять так хорошо было. А потом опять разъехались и вот тут я уже охуел. Я прилетел к ней, я думал, что скучал, но уже на следующий день понял, что это не то, что вообще ничего не чувствую. Она просто есть и я просто есть в одной квартире. Ебаться не помогало тоже и даже не хотелось. Я пиздец как загнался. Нельзя улететь от человека на месяц, вернуться и разлюбить. Значит, это просто какая-то херь. Всё это время я думал, что-то пытался наладить, потом решил с этим кончать. Хуй знает, как безобидно бросить человека, с которым жил пять лет и уж тем более, как игнорировать факт, что из своей головы ты несколько месяцев не можешь выпиздить обычную, ничего не значащую ночь. Я решаюсь, настраиваюсь, но тебе и Стасу очень надо, чтобы мы срочно были в Москве без видимой на то причины, и мы всё бросили и сорвались. Я нихуя ей не сказал, представляешь? Молча собрал сумку, как сейчас, и улетел. Думал, здесь точно разберусь со всей этой хуетой. Но Горох забивает хату с Гаусом, а мне достался ты. Ты не даёшь мне даже думать. Как же ты заебал… с какими-то вопросами, на которые у меня нет ответов. Я просил оставить меня в покое — ты не понял, я свалил от тебя — ты писал мне, я напился, ушел — ты меня догнал и затащил в офис, сейчас доёбываешь. — Я не знал. — тихо возразил Серёжа. — А я не закончил, — резко бросил Макс, не давая ему продолжить. — Сейчас я стою посреди этой ёбаной квартиры, рассказываю тебе хуйню, в которой сам не уверен, и всё это только из-за тебя, потому что ты не можешь не лезть. У меня есть девушка, которую я не люблю и не понимаю, что мне со всем этим делать. Хорошо, что у меня есть заботливые друг и босс, которые утром собрались и решили, что мне срочно надо лететь туда, где мне тошно просто быть и бросать человека, с которым я был четверть жизни, потому что раз я сказал всё это вслух, тянуть уже больше нельзя. — Ты не должен, — осторожно сказал Шевелев. — А тебе вообще похуй? — не дал закончить очередное предложение Максим, в котором, возможно, с целью защиты снова разыгралась злость. — Не ебу, что ты теперь будешь делать с этой информацией, но ты же так хотел разговора. У меня самолёт. Поцелуй — ошибка, моя ошибка, хоть я и мало чего понимал. Тебя не виню. В эту квартиру я тоже больше не вернусь — не смогу сидеть с тобой на кухне. Пока. Макс схватил свою кое-как собранную спортивную сумку и направился в коридор, специально задевая плечом Серёжу. Тот был выбит этим разговором из колеи настолько, что решил на всё это даже не реагировать, продолжив стоять на месте, не глядя на то, как Максим вроде бы последний раз выходит из их квартиры. Внутри зияла такая дыра, будто его разорвали изнутри, оставив только оболочку из кожи. Думать было не о чем. Склонность Шевелева к рационализации кричала, что, кроме того, что он физически не может, уже и нет смысла теперь что-то чувствовать. Пусть и на эмоциях, свою сторону Заяц изложил достаточно доступно. Хотя изначально было ясно, что между ними ничего быть не может, создавалось ощущение, что слова Макса разбили ему сердце. Не те, где он обвиняет его в том, что тот сломал его жизнь, а те, которые искренне кричали о том, что Заяц тоже что-то чувствует, хоть и боится, сопротивляется. Это звучало, как … надежда? Которую, правда, у Серёжи незамедлительно отняли. Простояв в коридоре около девяти минут, Шевелев понял, что при всей любви к тишине, сегодня он её не вынесет. Куда-то идти ему не хотелось, как и что-то кому-то объяснять. Но в его жизни определённо были люди, которые и в беде не бросят, и лишнего не спросят — всё, как полагается. Классный он всё-таки друг, который вспоминает о товарищах, только когда всё идёт по пизде. Грустно усмехнувшись, он набрал номер Артёма. К счастью, ни Гаус, ни Горох сегодня не были заняты и от вечеринки уже тоже порядком отошли, чтобы сегодня снова напиться.