Лёд и соль

      Из всех цветов, доступных человеческому взгляду, Ран больше всего ненавидел коричневый. Грязный, больной цвет.       Уныние, скука, невзрачность. Камни, песок, глина, почва.       Люди, носящие коричневый, становились неприметными, тусклыми — он «прятал» их, скрывая от чужих глаз, помогал смешаться с толпой; на что Ран, всегда заявлявший о себе громко, иронично улыбался.       Цвет бедности. Отвратительный цвет.       И, к его недовольству, именно такого цвета были стены в их новой квартире — не бежевый, не мокко, не шоколадный — блядский темно-коричневый. Уставившись в окно, только чтобы не видеть это унылое уродство, Ран потянулся к серебряной цепочке на шее, привычно перебирая звенья — однообразные движения и прохлада металла заметно успокаивали.       В коридоре хлопнула дверь, по щиколоткам старшего Хайтани прошелся легкий сквозняк. Зашуршали бумажные пакеты, через мгновение послышалось произнесенное родным голосом «да блять!» — Риндо опять пытался одновременно стащить обувь и донести пакеты до кухни.       — Что не так? — сразу же спросил он, едва увидел спину брата.       Когда Ран находился в дурном расположении духа, он всегда таращился в окно с задумчивым видом — тонкие губы его при этом расползались в недовольной усмешке, и со стороны это выглядело жутковато — словно он мысленно расчленял каждого прохожего на улице.       Впрочем, зная брата лучше остальных, Риндо бы не удивился, если бы узнал, что подобные мысли действительно бродят в голове старшего Хайтани.       — Не выспался, — с отвращением ко всему сущему сообщил Ран. — Соседи сверху закатили концерт с выяснением отношений, наплевав на время.       — Время — час дня, — напомнил Риндо.       — А мне поебать, — коротко ответил Ран, который засыпал под утро и с трудом покидал постель раньше обеда.       — Просто скажи, что хочешь съехать.       — Я не хочу съезжать.       Риндо, пользуясь тем, что брат стоит к нему спиной, закатил глаза. Эта квартира, которую они сняли после того, как вышли из колонии, отвечала всем требованиям — кроме цвета стен.       И она нравилась Риндо. Только по этой причине Ран не настаивал на переезде, молча страдая каждый день — данный оттенок коричневого, по его словам, угнетал мыслительные процессы и раздражал зрение.       — Звонила Эйка, просила привезти ей денег, — перевел тему Риндо.       — Перебьется, — емко описал свое отношение к просьбам мачехи Ран.       — Сам ей это передашь. Вместе с деньгами. Новости видел?       Ран раздраженно дернул плечом.       — Видел, — констатировал Риндо, извлекая из пакета зеленые хрустящие яблоки и — гадость — химозный мармелад для брата. — Полиция решила, что Юкио — одна из жертв.       — Чего еще можно было от них ожидать, — с презрением хмыкнул Ран.       — Журналисты давят на следователей, желая получить живого убийцу, а не труп, — Риндо ловко подбросил яблоко в воздух и поймал. — Если бы Юкио признали серийным маньяком, газеты трубили бы о том, что полиция просто свалила вину на того, кто не сможет заговорить.       — Обычно они так и делают, — желчно заметил Ран. — Но когда не надо, тычутся носами во все щели, как слепые щенки.       — Поболтают и успокоятся, — пожал плечами Риндо. — Новых убийств не будет, следовательно, и пищи для разговоров тоже.       — Надеюсь, Юкио памятник не установят, как бедной измученной жертве, — ехидно обронил Ран, натягивая свитер, висящий на спинке стула, — а то убитые в гробах перевернутся.       — Ну, по факту, он — измученная бедная жертва. Ему вырезали куски мяса с обеих рук и сожгли заживо, — Риндо с хрустом надкусил яблоко. — Ты к Эйке?       — К кому еще, — Ран на ходу стянул шоколадку со стола и направился к выходу. — Заодно встречусь с Коко — надо обсудить дела.       — Спасибо, что позвал.       — Зову. Пойдешь?       — Нет, — Риндо мысленно содрогнулся, представив хотя бы десять минут наедине с мачехой — только Ран мог ее выносить и не желать при этом вскрыть себе череп. — Без меня, я лучше приготовлю ужин.       Теперь пришла очередь содрогаться Рану — Риндо был ярым противником вредной пищи, все время пробуя какие-то невообразимые «полезные» рецепты; от зеленого цвета Рана скоро тоже начнет подташнивать, потому что спаржа, брокколи и шпинат плотно оккупировали их холодильник и покидать его не собирались.       — Сколько она попросила? — крикнул Хайтани уже из прихожей.       — В два раза больше обычного!       — А аппетиты растут, — пробормотал Ран, беря ключи от машины и не испытывая ни малейшего желания тащиться в другой район, чтобы дать мачехе денег.       Эйке повезло, что Хайтани держал свое слово — в противном случае она бы с треском вылетела за порог дома, как только отца посадили — но Ран, во-первых, пообещал ему позаботиться о ней, а во-вторых — им нужен был опекун, на роль которого Эйка отлично подходила.       Квартира, в которой она проживала, тоже была новой, но не съемной — родительская была слишком огромной для одной женщины, и Эйка изъявила желание перебраться в более «уютное местечко». На самом деле — Ран подозревал это сразу — ей просто хотелось жить в домике принцессы, а перекрашивать стены в розовый Хайтани категорически запретил.       Новая жилплощадь Эйки располагалась недалеко от дома той девицы, что они вытащили из лап смерти — он невольно вспомнил о ней, когда оказался поблизости. Девушка — звали ее Аджисай, Хайтани тщательно проверил документы, — была восемнадцатилетней студенткой-первокурсницей, которой сначала очень не повезло — а потом повезло.       Иронично, что в роли ее ангелов-хранителей выступили братья Хайтани. Чем-чем, а милосердием Ран никогда не отличался — и убийство Юкио вовсе не было восстановлением справедливости. Кодзима был достаточно умен и осторожен, чтобы не попадать в поле зрения полиции и умело скрывать свои преступления, только вот он не учел одного — совершал он их на территории Хайтани.       Когда пропала одна из девочек, работающих на них, Ран не насторожился. Такое случалось — загуляла, попался привлекательный клиент, нажралась наркоты или решила подзаработать на стороне — вариантов масса. Но когда пропала вторая, а Каябута забил тревогу, уверяя, что у Мизуки — больная мать, и она не из тех, кто способен взять и исчезнуть, Ран призадумался.       Шестое чувство подсказывало, что дело неладно — но встретить совершенно чокнутого маньяка, который к тому же еще и любил эксперименты, Хайтани точно не ожидал. Всякое бывало — за последние года четыре они насмотрелись многого: были и клиенты, любящие поиграть в изнасилование, были и те, кто испытывал кайф от жесткого секса — и под этим словосочетанием подразумевались не плетка и наручники, а нечто похуже.       Но Кодзима превзошел все ожидания.       На него, сидящего в углу — самом темном и укромном месте клуба, — Ран обратил внимание сразу же. Время, проведенное в колонии, не прошло даром — умение читать людей было ценнейшим навыком, который ему подарила тюрьма и куча книг — в камере делать было особо нечего, кроме как пялиться в стены. Суетливые движения, бегающий взгляд, эта мерзкая сальная улыбочка — Юкио постоянно облизывался, рассматривая девушек у барной стойки, как какой-то плешивый кот при виде куска рыбы, от чего у Рана возникло желание срочно вымыть руки.       Чем дольше он смотрел на Юкио, тем сильнее становилось ощущение, что он смотрит на что-то невыразимо отвратительное — например, на кучу опарышей, беспорядочно извивающихся в мертвой плоти.       Все могло бы решиться в тот вечер — но ему потребовалось уехать; в клубе остался Риндо, который и увидел, как Кодзима увозит очередную девушку.       Ран, конечно же, запретил ему ехать за Юкио. Риндо, конечно же, не послушался — он проявлял фантастическое упрямство даже в самых незначительных вещах, только вот на местности ориентировался крайне плохо: потерял из виду машину Кодзимы, а когда наконец отыскал ее возле того полузаброшенного дома, на улице уже светало — Юкио благополучно расправился с жертвой и успел зарыть ее тело на заднем дворе.       Осмотр подвала в отсутствие хозяина показал, что Кодзима — именно тот, кого они ищут. Голос брата подрагивал от удивления, когда он по телефону описывал Рану обстановку: стол, заляпанный кровью, обилие различных инструментов, куски веревки и наручники.       — Он явно психопат, — подытожил младший.       — Уходи оттуда, — велел Ран, который только вернулся в квартиру после встречи с Коко и разборок с покупателями. — Вечером решим, что делать.       Психическое здоровье Кодзимы его не особо волновало — старшему Хайтани было абсолютно, просто феерически поебать на то, по какой причине Юкио вдруг решил оборудовать в собственном подвале комнату пыток. Главным оставалось, что этот уебок убивал шлюх, принадлежавших Рану — они трудились на его территории, приносили ему деньги и находились под его защитой.       Терпеть убытки и испорченную репутацию из-за какого-то садиста Ран не намеревался. Вопрос о полиции даже не стоял — Юкио был источником проблем, следовательно, его нужно устранить, что и было сделано неделю назад — они с Риндо присутствовали в клубе, когда Кодзима нацелился на очередную жертву.       Она была не из тех, кто работал на Хайтани — вела себя скованно, все время озиралась и искала кого-то взглядом, да и ее волосы — Ран бы такие точно запомнил: кудрявые и рыжие, цвета алеющего заката с нежнейшими оттенками розового.       Когда Юкио повел ее к машине, оба Хайтани покинули клуб через черный ход и поехали прямиком в тот дом — Риндо занял выжидательную позицию возле лестницы, а Ран вольготно расположился в кресле, стараясь не прикасаться лишний раз к чему-либо в этом помещении.       Быть тихим и незаметным Юкио особо не старался — хлопок двери, его ругательства и тихие стоны девушки они услышали сразу же. Глаза Рана, привыкшие к темноте, увидели, как дернулся Риндо, когда Кодзима просто столкнул свою жертву вниз — она приземлилась с гулким шлепком; чудо, что ничего не сломала.       Младший Хайтани сжал руки в кулаки, слегка встряхнулся, как хорошо откормленный бойцовый пес, предвкушая добычу — у него имелись проблемы с контролем гнева, о чем Ран прекрасно знал, поэтому, пока Риндо методично избивал верещащего Юкио, он подошел к лежащей на полу девушке.       Да, та же самая — буйство рыжих кудрей, голубое платье, светлая кожа. Ее лоб покрывала испарина, она тяжело дышала, иногда вздрагивая всем телом — будто ей снились кошмары.       Ран присел на корточки, проверил пульс, сосредоточившись на ударах сердца — отвлекали визги Юкио и писк крыс, беспокойно мечущихся в клетке. Едва Ран увидел ее — без нижнего дна, со специальной выдвижной решеткой и железной выемкой-блюдцем наверху, то сразу понял, какую участь уготовил бедняжке Кодзима.       Запас бензина в углу подвала подтвердил его догадки — в металлическое блюдце Юкио бы налил горючее и поджег, предварительно убрав нижнюю решетку и поставив клетку на оголенный живот девушки. Крысы, спасаясь от жара, прогрызли бы себе путь к свободе — через ее внутренности.       Рука Рана переместилась с тонкого запястья на солнечное сплетение, чуть сползла вниз — именно в этом месте стояла бы клетка. Жертва при данной пытке должна оставаться в сознании, ощущая, как разрывают ее кожу и поедают органы.       Да, Юкио определенно был большим затейником.       — Риндо, — Ран знал, что следует отвлечь брата, пока он не забил Кодзиму до смерти, — можешь проверить, не сломано ли у нее чего? И отнести ее наверх.       Вторым слабым местом брата была потребность заботиться о ком-то — если у Рана она распространялась только на Риндо, то младший спокойно мог помочь кому угодно, если считал, что человек этого заслуживает.       Риндо быстро переключился, оставив Юкио в покое — бросив взгляд на валяющегося в отключке Кодзиму, Ран поморщился — перестарались, придет в себя часа через два-три. Торчать столько времени в этой дыре у Хайтани никакого желания не было — однако чокнутый псих быстрой смерти не заслуживал.       Поджигая дом, Ран не испытывал удовлетворения или радости от проделанного — и никаких угрызений совести. В его понимании Юкио даже человеком не был — эдакое существо, лишь притворяющееся им, но на деле — посмотри под другим углом, и полезет гниль.       Особый сорт людей — именно его представители, дорываясь до власти, демонстрировали, на какое разложение способна их душа. Учителя, надзиратели, врачи, воспитатели — среди этих профессий чаще всего встречались садисты, наслаждающиеся чужой болью и страданиями. Однако — стоило им столкнуться с кем-то, кто превосходит их — они поджимали хвосты и вновь надевали человеческую маску.       Девчонке, которую Ран вынес из дома на руках, очень повезло — она должна была умереть той ночью. Но выжила — исключительно благодаря ему.       Ран мог бы оставить ее там — он не благородный рыцарь, и первостепенной задачей являлось не спасение первокурсницы, а решение проблемы, которую представлял собой Юкио. Просто ей повезло. У нее были красивые волосы и выглядела она трогательно-беззащитно — как кусочек чистого, ясного неба, или же свежий, невинный цветок. И пахла им же — через сигаретный дым отчетливо ощущались ноты нежного аромата.       Эйка бы наверняка прослезилась и решила, что мы предназначены друг другу, — хмыкнул Ран, паркуя машину возле дома мачехи. На метро было бы быстрее и удобнее — кому-то, но не Хайтани, который не терпел чужих прикосновений, коих невозможно избежать в давке.       Предупреждать о своем визите он не стал — просто позвонил в дверь, зная, что Эйка точно дома. Ходить ей особо некуда — все существование госпожи Хайтани сводилось к визитам в салоны красоты и фитнес-центры, где она поддерживала единственное, чем ее одарила природа — красоту.       На самом деле, — Ран одернул рукава свитера, — в случае Эйки это не подарок, а суровая необходимость. Учитывая, что она тупа как пробка, без привлекательной внешности она бы не выжила.       Дверь наконец распахнулась, открывая его взору мачеху — сладкоголосое блондинистое существо в розовом костюме. Увидев Рана, Эйка радостно заверещала: — Мой хороший, ты приехал! А я тебя к вечеру ждала, хотела приготовить что-нибудь вкусное к твоему приходу. — Не стоило, — Ран отодвинул ее в сторону и по-хозяйски зашел в квартиру, морщась от запаха едких духов.       Было у Эйки одно потрясающее качество, которое на первых порах ставило Рана в тупик — доброта. Эйка совершенно не помнила нанесенных ей обид; а жалеть готова была кого угодно — иной раз ему казалось: отруби он ей палец — через полчаса Эйка забудет об этом и с энтузиазмом примется готовить для него яблочный пирог.       Вот и сейчас — ни капли не смутившись, Эйка продолжила:       — Проходи, я хотя бы приготовлю кофе. У меня еще остался замечательный торт — я помню, как ты любишь сладкое. В детстве ты всегда съедал и порцию Риндо тоже…       Голос мачехи постепенно отдалялся — она все еще щебетала что-то, но уже из кухни — Ран даже не прислушивался, сразу направившись в гостиную. От обилия розового ему моментально стало неуютно — Эйке исполнилось тридцать два в том году, однако квартира больше напоминала ожившую мечту десятилетней девочки: все, от дивана до стен, было поросячьего цвета.       Впрочем, отец считал это умилительным, — Ран замер напротив фотографии в коралловой рамке, разглядывая хмурое лицо родителя, улыбающееся — Эйки, и серьезные — их с Риндо.       В прошлом влиятельный бизнесмен, после гибели первой жены он сразу же женился на Эйке — пустоголовой блондинистой девице, которая тепло отнеслась к наличию двух сыновей у своего ухажера. В детстве — совсем недолго — Ран восхищался отцом, планируя пойти по его стопам, но когда однажды в доме появились ребята в черных костюмах и с яркими татуировками, Ран быстро понял, кому принадлежит этот мир.       Ты можешь строить собственное дело, платить налоги, ежемесячно отправлять деньги в благотворительные фонды, но в один прекрасный день явится кто-то и отберет у тебя все — потому что может.       Так устроена жизнь, — сказал отец перед тем, как его посадили в тюрьму. Компания, которой он владел, неожиданно отошла другим людям, и все, что у осталось у Рана и Риндо — глупая Эйка, родительская квартира, пара фотоальбомов и внушительный счет в банке.       Ах, и просьба отца позаботиться о мачехе, благодаря которой Ран сейчас слушал ее бормотание.       — Вот, добавила тебе сливки и сахар. Или лучше следовало кокосового молока налить? Торт тоже принесла, съешь хотя бы кусочек! И садись, поболтаем, а то я так давно тебя не видела, — Эйка вошла в гостиную, держа в руках поднос. — Каждый раз смотрю и любуюсь — раньше ты мне до плеча доставал, а теперь на целых две головы выше.       — Эйка, — Ран бесцеремонно прервал ее, — зачем тебе столько денег?       Она замялась, отвела взгляд.       — Ну, процедуры всякие… Молодость-то проходит. Косметолог посоветовала мне парочку… Знаешь ли, поддержание красоты дорого обходится.       — Я знаю, во сколько оно обходится. Или ты решилась на пластическую операцию?       — Думаешь, пора? — испуганно спросила мачеха, застыв с чайной ложечкой в руках. Бросила беспокойный взгляд в зеркало, висящее на стене, вгляделась в собственное отражение. — Я боюсь операций…       — Думаю, тебе стоит сказать мне правду.       — Не понимаю, о чем ты, — она занервничала. — Просто я немного больше потратила в этом месяце. Купила себе кое-что из вещей, пару колечек.       Эйка умильно уставилась на него взглядом пушистого щеночка в корзинке. Ран, присмотревшись, заметил бледность лица, тщательно скрытую слоем крема, и покрасневшие белки глаз.       — Дело твое, — он кивнул и вытащил из кармана пачку банкнот. — Здесь в два раза больше, чем обычно. Я воспользуюсь ванной?       — Спасибо, — Эйка заулыбалась, точно ребенок. — Конечно, зачем ты спрашиваешь?       Криво улыбнувшись в ответ, Ран встал и прошел в ванную, расположенную в конце коридора. Вопрос был задан не просто так — он дал ей возможность самостоятельно признаться, однако Эйка и в самом деле была глупа, раз надеялась обмануть его.       В ванной он обшарил шкафчики, помня, что лекарства мачеха хранила там. Повертел в руках сильное обезболивающее — упаковка почти пустая, поморщился при виде кипы бумажных платков. Присел, чтобы осмотреть пол — взгляд зацепился за крохотный бледно-розовый лепесток с оборванными краями.       — Эйка, — позвал он ее.       Она появилась в дверном проеме, не решаясь пройти внутрь.       — Ты звал, Ран?       — Подойди.       Мачеха замялась, но, помня, на что способен ее пасынок, неохотно зашла внутрь. Как только она оказалась рядом, Ран ухватил ее за шею и заставил согнуться почти пополам — Эйка взвизгнула, рефлекторно вцепилась в его пальцы, крепко держащие ее.       — Ран!       — Это что? — спокойно спросил он, указывая второй рукой на лепесток.       Она перестала вырываться и заплакала — тихо и безнадежно.       — Я хотела сказать…       — Но солгала, — Ран отпустил ее, и Эйка плюхнулась на пол. — Ты больна.       — Да, — призналась она.       — Кто он? Только не говори, что это отец — он больше десяти лет в тюрьме и за это время ты навещала его трижды.       — Я познакомилась с мужчиной. Имею я право на личную жизнь или нет? — Эйка подняла глаза и зло продолжила: — Или мне нужно похоронить себя?       — Я тебя не осуждаю, — ровным голосом ответил Хайтани, что было правдой. Ему, в общем-то, наплевать, с кем встречается мачеха. — Кто он?       — Его зовут Такеоми.       Ран нахмурился. Что-то знакомое — где он слышал это имя?       — И он не любит тебя, судя по тому, что ты блюешь цветами. Что это? Ирисы?       — Азалия, — Эйка побледнела. — Символ печали и одиночества.       Брови Рана поползли вверх. Он хрипло рассмеялся — сначала негромко, а потом в голос. Эйка, едва услышав его смех, снова зарыдала; а Хайтани не мог перестать хохотать — надо же, как распорядилась судьба: их родная мать погибла от ханахаки, потому что отец не смог полюбить ее, зато смог полюбить Эйку, которая сейчас умирала от чувств к другому.       — Ты должна лечь на операцию, — перестав смеяться, Ран присел на корточки. — Эйка.       — Я боюсь, — прошептала она.       — А сдохнуть не боишься?       — Нет нужды, — она утерла слезы рукавом, — я призналась ему в чувствах — он ответил взаимностью.       — Тогда откуда этот лепесток?       — Процесс выздоровления длится не один день. Я просто выкашливаю остатки, — прозвучало очень тихо.       Ран уставился на нее с жалостью.       — Это ложь, Эйка. Ты умираешь.       — Нет! Послушай же меня, — она схватила его за рукав, — Ран, он правда меня любит! Мне намного лучше, честно.       — Тогда сходи к врачу и покажи мне заключение о том, что цветы увядают. Если я не увижу его на следующей неделе — ты ляжешь на операцию, — устало произнес Хайтани, отцепляя ее пальцы от своего свитера.       Представить Эйку без ее глупого верещания и детских ужимок почти невозможно. Точнее, это будет уже не Эйка.       Но если она умрет — он нарушит обещание, данное отцу. Ран физически ощутил, как усталость сменяется злостью — он ненавидел, когда что-то выходило из-под контроля.       — Я принесу, — пообещала она. — Принесу.       — Тогда жду, — Хайтани поднялся, замер, глядя на нее сверху вниз. — У тебя неделя, не больше. Но лучше управься за выходные.       Он двинулся к выходу — вслед ему прозвучало жалкое:       — А торт?..       Игнорируя возглас, Ран покинул квартиру — спустился по лестнице, пройдя мимо лифта: за время, пока его ноги пересчитывали ступеньки, он сумел успокоиться, но не до конца. В голове вертелось чужое имя — Ран все никак не мог вспомнить, откуда оно ему знакомо: кто этот Такеоми? Где они встречались?       Заметив через дорогу кофейню, он резко сменил маршрут — ему необходим кофе, и покрепче. Внутри было малолюдно — заняв очередь, Ран написал Риндо сообщение, попросив брата никуда не уходить — им придется обсудить вопрос болезни Эйки вдвоем.       Какой-то парень задел Рана плечом — и тут же отшатнулся, пробормотав скомканные извинения, едва Хайтани отнял взгляд от экрана и посмотрел на него. Раздражение, бурлившее внутри подобно морю, которое кто-то вскипятил, всколыхнулось — в глазах Рана читалось желание убивать.       — Прошу прощения, — испуганно буркнул парень, отскакивая в сторону.       Вместо него тут же появилась девушка — мелькнули алым всполохом рыжие волосы, и Ран сделал глубокий вдох.       Та самая.       Из подвала.       И она узнала его, чего быть не могло.       Дернулась, будто собралась немедленно сбежать, лихорадочно переплела пальцы рук, опустила голову низко — ему была видна только макушка и носок ее туфли — Аджисай притоптывала ногой, точно нервничая.       Ебаный день, — с тоской подумал Хайтани, расплачиваясь за эспрессо. Направляясь к выходу, он смотрел на отражение кассы в начищенных до блеска стеклах — стоило ему уйти, как девчонка тут же повернулась, сверля взглядом его спину.       Узнала. Но как?.. Она не приходила в себя всю дорогу — валялась на заднем сиденье, как мешок, набитый тряпьем. Когда Ран усадил ее в подъезде на пол, она даже глаза не открыла — только недовольно нахмурилась.       Завернув за угол, Хайтани одним глотком выпил кофе и отправил стаканчик в ближайшую урну. Место выбрал специально возле подъездной двери — сначала Аджисай наверняка будет вертеть головой по сторонам, но чем ближе она будет к дому, тем слабее станет ее бдительность.       Схватить девчонку не составило труда — она пронеслась мимо, даже не заметив его; Ран ловко потянул ее за локоть, разворачивая и прижимая к стенке. В глазах прохожих они сойдут за влюбленную парочку — он наклонился к ее лицу, когда мимо прошел мужчина, громко говорящий по телефону; в эту же секунду приставил лезвие к ее шее — чтобы избежать лишней мороки.       — Не вздумай орать, или я перережу тебе горло быстрее, чем ты скажешь «помогите».       Она уставилась на него с паническим ужасом в глазах. Зрачки расширились, почти вытеснив радужку — ярко-зеленую, как молодые листья; Ран невольно вспомнил о цветочных стеблях и розовом лепестке, сиротливо лежащем на полу в ванной Эйки, разозлился.       — Я не буду кричать, — прошептала Аджи. — Отпусти.       — Зачем пялилась?       Мысленно загадал — соврет, значит, понятливая. Хорошо ориентируется. Изворотливость и умение не теряться в таких ситуациях, как эта — большой плюс.       — Ты был в том доме?       Ран подавил желание закатить глаза. Ясно, она идиотка. Из всего, что могла бы сказать — это было самым неподходящим.       И, словно она еще недостаточно закопала себя, Аджисай продолжила:       — В доме, который сгорел...       — В каком ещё доме? — любезно переспросил Ран.       — Не лги мне, — ее шепот стал яростным. — В том, где нашли убитых девушек. Ты точно был там.       — С чего такой вывод?       — Твой запах, — она осторожно сглотнула, стараясь не думать о лезвии у горла, — ты пахнешь льдом. Как и твоя одежда.       Человеческий фактор, — Ран поджал губы, стараясь спрятать эмоции — теперь он злился на самого себя. — Надо было забрать свитер.       Но он попросту забыл о нем — пока они ехали, Ран привык к ощущению тонкой футболки на теле, а когда затаскивал Аджисай на нужный этаж, то беспокоился только о любопытных соседях.       — Он у тебя?       — Что? — она распахнула глаза шире.       — Свитер. Он у тебя дома?       — Нет, — быстро ответила она.       — Ты живешь одна?       — С отцом и братом, — вновь соврала Аджи.       Ран ухмыльнулся:       — Лгунья.       — Я не…       — Идем, — он убрал лезвие от шеи, переместив его ниже.       — Я с тобой никуда не пойду, — Аджисай предприняла слабую попытку вырваться и тут же испуганно замерла, ощутив, как кончик ножа больно ткнулся в бок.       — Еще как пойдешь, — заверил ее Ран. — Тихо и спокойно, без криков. Я заберу свитер и уйду, а ты забудешь о том, что вообще меня видела.       Его голос — тихий и ласковый, совсем не вязался с упирающейся в ее тело холодной сталью. Он словно гипнотизировал ее — и, хотя Аджи начала бить мелкая дрожь, а пальцы рук противно подрагивали, внутри зародилась надежда: может, он действительно просто заберет свитер и уйдет?       Нет, ты не должна пускать его в дом, — пробился сквозь пелену дурмана голос разума. — На улице полно свидетелей, он ничего не сделает, а вот в квартире…       — Шевелись, — Ран потянул ее в сторону подъезда, обнимая за талию — будто они влюбленные, которые не могут отлипнуть друг от друга.       Покорно переставляя ноги и чувствуя, как от страха все неприятно сводит, Кагава шла, не сводя глаз с двери и мысленно молилась: кто-то, ну, хоть кто-нибудь…       Сосед с четвертого этажа, работавший охранником — взрослый мужчина с суровым видом; или тот молодой высокий парень, что поглядывает на нее каждый раз при встрече — кто-то из них может стать ее спасением.       Собачий лай Аджи услышала, едва войдя в подъезд — и прикусила губу так сильно, что ощутила вкус крови во рту. В доме только у одного жильца имелась собака — забавный йорк с умильной мордашкой, принадлежавшей госпоже Тану. Именно она обнаружила Аджи лежащей возле своей квартиры тем утром.       — Потише, милый, — раздался этажом выше голос госпожи Тану. — Я знаю, что ты хочешь гулять.       — Только пискни, — предупредил Ран, увлекая Аджи за собой под лестницу. — Или тут будет три трупа.       Она яростно замотала головой — под лестницей царил полумрак, в котором они, вжавшись в стену, стали почти неразличимы; Ран зажал ей рот второй рукой. Пальцы с силой прижались к губам — так, что и вдохнуть нельзя, спиной она уперлась в его грудную клетку, запрокидывая голову.       Он абсолютно спокоен, — с ужасом поняла Аджи. Его грудь вздымалась мерно и редко, как у человека, находящегося в состоянии безмятежности, ладонь была прохладной и уверенно лежала на ее лице.       Если бы он не держал ее, она бы упала — коленки затряслись, в ногах появилась слабость.       Госпожа Тану, не прекращая ворковать со своим питомцем, прошла мимо них, ничего не заметив.       — Пошли.       Ран убрал руку — Аджи тут же открыла рот, тяжело дыша; в ушах шумела кровь, голова от страха кружилась. Эти несколько лестничных пролетов, что они преодолели вместе, стали для нее чем-то вроде пути на гильотину — у двери она трясущимися руками вставила ключ в замок и повернула его, ухватилась за ручку и потянула на себя.       Тяжелая дверь отворилась, открывая взору длинный светлый коридор — уходя, Аджисай не выключила свет, рассчитывая скоро вернуться. Ран втолкнул ее внутрь, и лезвие наконец-то исчезло — он повернулся, чтобы запереть замок, для чего ему потребовались обе руки, и тогда Аджи, воспользовавшись этой заминкой, побежала.