Лёд и соль

      Считается, что каждое прожитое испытание — каждая боль, каждое потрясение, — оставляет невидимый отпечаток на человеческой душе. Иногда эти следы можно увидеть и на лицах — морщины скорби, лучики радости вокруг глаз, вечно поджатые в недовольстве губы. И шрамы — они кричат о перенесенном громче всего.       Но на лице Рана — холеном, красивом и равнодушном — нет ничего. Гладкая маска-кожа, и только на дне зрачков — зияющая червоточина. Ненависть и собственное бессилие каждый день поедали его живьем, обгладывая до белых костей — Хайтани варился в своих же чувствах, как грешник в кипящем котле, и не мог — не хотел выбраться.       Вместо трудного пути прощения он выбрал легкую дорогу мести. Полагал, что как только все причастные к похищению четырех лет его жизни — это много для того, кто выбрал криминальный мир, в котором редко доживали до тридцати, — понесут наказание, он наконец обретет душевное равновесие.       — При чем тут мой муж? — дрогнувшим голосом спросила Аджи, глядя на видеокамеру, как на гремучую змею.       — Ты же хочешь отсюда выбраться, — снисходительно, краешками губ улыбнулся Ран.       — Что я должна сделать?       Хайтани неспешно затянулся, рассматривая стоящую перед ним пленницу из-под темных ресниц. Серо-голубой дым окутал его лицо.       Красивый, — отстраненно отметила Аджи. — Красивый и ядовитый.       С детства интересуясь жизнью морских обитателей, она знала, что природа наделяет яркой расцветкой самых опасных тварей — своего рода предупреждение, знак, вопящий во все горло: не приближайся, не трогай. В Ране об этом кричало все: переливчатый оттенок волос — от нежно-сиреневого до серебряного и темного, антрацитовая глубина глаз с налетом лилового, иссиня-черный костюм и металлический отблеск угольного сапфира в самом крупном кольце.       — Ничего сложного, — он коварно улыбнулся, противореча своим словам, — просто рассказать мужу, как тебе здесь плохо и что ему нужно постараться, чтобы забрать тебя отсюда.       — А сумма? — растерялась Аджи.       — Какая сумма? — с интересом уточнил Хайтани.       — Выкуп. За меня, — прошептала Аджисай, стремительно бледнея.       Ран вздернул бровь с нескрываемой насмешкой.       — Разве похоже, что я нуждаюсь в деньгах?       — Нет, — сглотнув, ответила она.       Хайтани с наслаждением наблюдал, как краски покидают ее лицо — ему казалось, он даже слышит, как медленно, со скрипом вращаются мысли в ее голове, как постепенно она начинает понимать — и вот уже бледность уступает место ужасу.       — Что вы хотите от Кенмы? — на имени супруга горло перехватило.       — Чтобы он хорошо выполнял свою работу, — Ран затянулся и бросил окурок на пол. Аджи невольно проследила за его полетом — он упал в метре от нее и теперь дымился, сгорая. — Как делал это и раньше.       Ей показалось, что ее ударили — настолько она не ожидала услышать такое. Вздрогнув всем телом, Аджисай переспросила:       — Как раньше? Он работал на тебя… Раньше?       — На нас, — поправил ее Ран. — На преступную организацию под названием «Бонтен».       — И… Что он делал?       — Если не вдаваться в подробности — транспортировка незаконного груза, — Ран ласково посмотрел на нее, — на кораблях твоего отца.       — На кораблях моего отца, — мертвым голосом повторила Аджи, невидяще уставившись перед собой.       Дело всей его жизни, в которое он вложил себя, свою душу — каждый корабль, каждый рабочий, каждая деталь, — Кенма просто испоганил. Уничтожил, запачкав грязью — уволил рыбаков, верно служивших не один год, и позволил другим людям использовать суда как средство для перевозки… Чего? Наркотиков? Оружия?       В голове вертелось до тошноты наивное: как он мог?       — Приступим, пока это милое потерянное выражение не стерлось с твоего лица, — Ран нажал кнопку записи.       Аджисай перевела взгляд на объектив, пытаясь представить, что вместо камеры перед ней — Кенма; он бы точно сейчас посмотрел на нее с укоризной, всем своим видом говоря: я так и знал, что ты ни на что не способна. Фантазия оказалась столь яркой, что внутри все дернулось от неприязни. Деревянным, скрипучим голосом она произнесла:       — Кенма… Сделай все, о чем тебя просят эти люди.       Она сделала паузу, чтобы облизнуть сухие губы, и добавила:       — Пожалуйста.       Ей было до ужаса стыдно и неловко говорить эти слова, стоя перед тем, кто превратил последние два дня ее жизни в сущий кошмар и планировал делать это еще на протяжении долгого времени. Гордость бунтовала внутри — Аджисай редко когда приходилось просить кого-то, тем более — просить о таком; она не хотела терять достоинства, плакать и умолять, поэтому стояла с ровной спиной и поднятым вверх подбородком, всей позой выражая непокорность.       Ран, все это время смотревший не на экран, где отображалась запись, а нее, недовольно вскинул бровь. Когда Аджи замолчала — тишина была одуряющей, звенящей в ушах, — Хайтани, не скрывая раздражения, спросил:       — Это все?       — А что нужно еще сказать? — огрызнулась она. — Я произнесла то, что ты велел.       — Проблема не в том, что ты сказала, а как, — он встал, бросив камеру на табуретку, и приблизился к ней.       Аджи оставалась на месте, напряженно смотря на него — только бешеная пульсация жилки на шее выдавала ее чувства.       Я не покажу ему своего страха, — решила она. — Больше — нет.       — Видишь ли, — Ран застыл напротив нее, — ты совсем не похожа на страдающую пленницу.       У Аджи дернулась щека — та самая, на которой был синяк. Она чувствовала, как грубая веревка натирает кожу запястий, как ступни — кто-то снял с нее обувь, и теперь она стояла голыми ногами на холодном полу, — леденеют с каждой секундой все сильнее.       В груди медленно назревал истерический смех. На кого она тогда похожа, по его мнению?       Задай она ему этот вопрос, Ран бы без колебаний ответил — на ведьму. На дикую, гордую ведьму — с рыжими спутанными волосами цвета огня и лесными глазами. И если бы это оказалось правдой, он был бы счастлив — потому что колдовством можно объяснить многое.       Все то, чего он не понимал — почему ему нестерпимо, до ломоты в костях, хотелось причинить ей боль? Почему один ее вид вызывал у его сердца лихорадку? Что это за болезнь? Безумие? Заражение крови?       Словно яд, она проникла в его вены, отравляя собой все — и тело, и сны, и мысли.       — Дело в не том, как ты выглядишь, — взгляд Хайтани скользнул по ее локонам — часть из них снова начала виться, превращаясь в причудливые завитки. — А в том, как ты говоришь. В твоем голосе нет ни страха, ни отчаяния.       — Если я не рыдаю, это не значит, что я не боюсь, — пробормотала она.       Между ними было расстояние длиной в шаг — Ран не предпринимал ни единой попытки, чтобы сократить его, но этого не требовалось. Ему ничего не нужно делать, чтобы внутри Аджи вновь поднялась волна парализующего страха — достаточно присутствия и пронизывающего взгляда.       Ран снова рассмеялся. Приятный, бархатный звук, сравнимый с урчанием кота — ее передернуло.       — О, поверь мне, я знаю, когда люди боятся по-настоящему. Я слышал тысячи оттенков боли в голосах, а в твоем я слышу только непокорность.       Он протянул руку к ее щеке — Аджисай отпрянула назад, избегая прикосновения, и яростно выпалила:       — Мне что, встать на колени, чтобы твое видео стало убедительным?       Это была глупость, высказанная вслух, — попытка убедить его, что быть более убедительной она не может. Через секунду Аджи горько пожалела, что вообще открыла рот — во взгляде Хайтани мелькнул неподдельный интерес, настолько яркий и интенсивный, что Аджисай внезапно с пугающей ясностью поняла — даже если она это сделает, ему все равно будет мало. Он не остановится, пока не превратит ее в ничто. Будет ломать медленно — кирпичик за кирпичиком разбирая ее, пока от Аджи не останутся только дымящиеся развалины — руины Карфагена после вторжения римлян.       — Встань.       Она не шевельнулась. Руки затекли в плечах — хотелось ссутулиться, спрятаться, заняв как можно меньше места, но она стоически держала спину прямо, стиснув зубы.       — На колени, — властно произнес Ран.       Один только звук его голоса действовал на нее, как мелодия факира на кобру — каждая клеточка ее тела вопила в ужасе, колени предательски подгибались. Их взгляды схлестнулись в немом сражении: ее — весенняя зелень с оттенками хвои, его — бездонное нутро космоса с лиловыми вспышками далеких звезд.       — Нет, — сказала Аджи. — Я не встану.       Внезапно жестокость покинула его лицо. Хайтани улыбнулся — не вымученно, не фальшиво, как раньше, не приторно, будто издеваясь. Он улыбнулся искренне — в глазах мелькнуло веселье; внутри Аджисай все сжалось. Она знала, что эта радость не сулит ей ничего хорошего.       — Встанешь, — с угрозой пообещал Ран.       И через мгновение сдержал слово. Его руки легли ей на плечи — подавшись всем телом вперед, словно в танце, Хайтани наклонил ее назад, одновременно сделав подсечку. Колени Аджи встретились с полом — не имея возможности ухватиться за Рана, она опустилась вниз, поморщившись от унижения, но тут же снова вскинула подбородок.       — Есть большая разница между тем, когда кто-то добровольно преклоняет колени перед тобой, — она торжествующе уставилась на него, — и тем, когда ты сам ставишь кого-то на колени.       Ран наклонился к ней — так близко, что их носы могли бы соприкоснуться, подайся она чуть вперед. Правая рука скользнула в рыжую копну волос, оттягивая их, несколько прядок тут же зацепились за кольца, вызывая дискомфорт.       — Нет никакой разницы, каким путем достигнута цель, — прошептал Ран ей в губы. — Главное, что она достигнута.       — Отпусти, — сквозь зубы процедила Аджисай.       Вместо ответа Ран, улыбаясь, потянул сильнее, вынуждая ее запрокинуть голову. Он смотрел на нее из-под полуопущенных век — ресницы отбрасывали длинную темную тень на светлую кожу, рот кривился в усмешке. Левая рука легла на шею — ощутив прохладные пальцы, Аджисай пробила мелкая дрожь. Мгновение — и ладонь сжалась, несильно надавливая.       Глаза Аджи распахнулись шире, губы приоткрылись — она испуганно выдохнула, утопая в вязком водовороте воспоминаний: как однажды он уже сделал подобное, прямо в ее квартире.       — Пусти, — выдавила она. Голос сломался на последнем слоге.       Хватка тут же ослабла, а сам Ран удовлетворенно кивнул:       — Вот, что мне нужно. Попробуем еще раз.       Он вернулся к табурету, взял в руки камеру. Аджи по-прежнему стояла на коленях, не делая попытки подняться — разбитая, деморализованная; по ее щеке соскользнула одинокая слезинка, когда она повторила тот же текст, но совершенно другим голосом — дрожащим, умоляющим.       — Умница, — похвалил ее Ран. К горлу вновь поднялась тошнота. — Заслужила ужин.       Желудок тут же предательски заныл — неприятная режущая боль в животе усилилась. Как бы Одзаве ни хотелось послать его к черту — есть она хотела больше, потому промолчала, глядя вниз.       Как только Хайтани покинул подвал, Аджисай сгорбилась, осев на пол. Затем, вспомнив про футон, переползла на него — руки ей никто не развязал, а сил встать не было. Забившись в угол, она закрыла глаза, постепенно выравнивая дыхание — дышала глубоко и мерно, чтобы отогнать подступающую истерику. От стены веяло жутким холодом — многое бы она отдала сейчас, чтобы принять горячую ванну; одна только мысль об обжигающей воде подарила приятную дрожь.       Спустя время дверь открылась, впуская того мужчину, который показался Одзаве знакомым, но как бы она ни старалась, не могла вспомнить его. Найдя ее взглядом, он тихо произнес:       — Пойдем.       — Куда? — хрипло спросила Аджи.       — Ужинать.       Она растерялась, недоуменно уставилась на него.       — Я буду есть не здесь?       — Нет. Вместе со всеми. Ран так хочет.       По телу прошла волна злости. Сначала Аджи хотела отказаться — если Ран так хочет, то пусть сам приходит, — но потом она поняла, что не протянет еще день без еды. К тому же вне подвала было тепло — когда ее вели сюда, она успела увидеть растопленный камин, от которого тянуло жаром.       Неуклюже поднявшись, Одзава выставила вперед связанные руки.       — Развяжете?       Мужчина отрицательно качнул головой и пошире распахнул дверь, намекая, что ей следует идти, а не задавать кучу вопросов. Пожав плечами, Аджи двинулась к ступенькам, медленно поднялась и вышла на кухню. Яркий свет поначалу ослепил ее, тело окутало блаженное тепло. Когда глаза привыкли, Аджи осмотрелась, не решаясь идти дальше — в центре кухни стоял большой круглый стол, за которым сидел Ран и еще двое. Одного из них Аджи знала — тот парень, что поделился с ней протеиновым батончиком, личность второго оставалась загадкой.       — Не стесняйся, — в правой руке Хайтани держал бокал вина. — Присаживайся.       Настороженная, ожидающая подвоха, она шагнула вперед. Взгляд упал на столешницу, где стояли различные закуски и вторые блюда — тарелочки теснились, боками прижимаясь друг к другу, и только возле одной миски царила пустота.       То, что она предназначена для нее, Аджисай поняла сразу. В белой глубокой тарелке был рис — и ничего больше. Подняв глаза на Рана, она увидела, что он усмехается.       — Что-то не так? — подчеркнуто вежливо спросил Хайтани.       — Нет, все в порядке.       Аджи уселась на стул, расправила плечи. Если Ран ожидал, что она заплачет от несправедливости: на его тарелке лежал ароматный стейк, в то время как она будет есть пустой рис, — то пусть подавится своими ожиданиями.       — Я представлю тебе всех, — Хайтани тем временем продолжил играть роль радушного хозяина. — Это Киоши.       Светловолосый парень, который проявил к ней сочувствие, кивнул и робко улыбнулся. Аджисай не поскупилась на улыбку в ответ — широкую и нежную. Все всегда говорили, что она у нее потрясающая — Киоши зарделся, смутившись, а Аджи добавила:       — Приятно познакомиться, Киоши.       Едва он открыл рот, чтобы сказать то же самое, как Ран бесцеремонно вмешался:       — А это — Сатоши.       Второй мужчина за столом посмотрел на нее неприятным взглядом. Аджи сухо кивнула. Он ей не понравился — внешность обычная: ежик темных коротких волос, скуластое лицо, густые широкие брови, однако взгляд его выражал открытое пренебрежение.       — И Исао Химура, — завершил Хайтани, поднося ко рту бокал с вином.       Второй раз за сутки Одзава ощутила потрясение. Она повернулась, чтобы взглянуть на Химуру, усевшегося по левую руку от нее — и подавила желание вскрикнуть. Радость и удивление смешались вместе — об Исао она ничего не слышала вот уже четыре года, с тех самых пор, как Йоко объявила об их расставании. Что он делает здесь? Как познакомился с Хайтани? Узнал ли он ее?       Все эти вопросы вертелись на кончике языка, но Аджисай понимала, что сейчас задавать их не стоит.       — Приятного аппетита, — обратился к ней Ран таким тоном, что стало ясно — он был бы не против, если бы она подавилась.       Для всех это послужило сигналом — мужчины взялись за приборы, как по команде, а Аджи уставилась на свою тарелку — ей единственной дали палочки вместо европейских приборов. Естественно, в обычной ситуации это не вызвало бы затруднений, но ее руки… Все еще были связаны.       Сделав большой глоток вина, Хайтани осведомился:       — В чем дело?       — Мне развяжут руки? — ровным голосом спросила Аджи.       Ран задумался, слегка нахмурившись. Она ждала, терпеливо глядя на него — в ней одновременно боролось желание начать есть руками и искушающая мысль швырнуть тарелку ему в лицо.       — Нет, — наконец ответил Хайтани. — Не развяжут.       От его острого взгляда не ускользнуло то, как пленница отнеслась к каждому из присутствующих, и если реакция на Сатоши и Исао была понятна, то неожиданная улыбка, посвященная Киоши, сильно напрягла Рана.       Он поставил бокал на стол, ожидая, что она попросит избавить ее от веревки. Вместо этого Аджи неуклюже взяла палочки и принялась есть.       Скотина, — подумала она, понимая, что со связанными запястьями выглядит как тираннозавр, пытающийся достать до земли. Процесс принятия пищи растянулся — в то время, когда все уже съели свои порции, Аджи едва осилила треть тарелки, но это ее не особо волновало: после двух дней голода даже пустой рис казался ей восхитительным на вкус.       — А где Даичи? — спросила она, чтобы разбавить тишину и отвлечь внимание всех от своих смешных стараний.       Ответил ей Ран — создавалось впечатление, что остальным запретили с ней разговаривать:       — Даичи покинул нас. Ты хотела бы его видеть?       — Нет, — поспешно ответила она. — Меня его отъезд не расстроил.       Тишина стала еще более гнетущей — Киоши внезапно побледнел, перестав гонять фасоль по тарелке, а Ран расхохотался.       — Когда я сказал, что Даичи покинул нас, — он посмотрел на нее весело, — то имел в виду, что он отправился на тот свет.       Аджисай едва не поперхнулась рисом. Прекратив жевать, она оторопело уставилась на Хайтани. Он убил своего же подчиненного?..       Больше она ничего спрашивать не рискнула. Ужин завершился в молчании — изредка Аджи поглядывала на остальных, помня старую присказку: многое можно понять по тому, как человек ест. Сатоши ел жадно, заглатывая мясо большими кусками, Исао долго жевал пищу — складывалось ощущение, что ест он нехотя, только ради того, чтобы восполнить энергию. У Киоши на тарелке были лишь овощи — к мясу он не притронулся, как и к рыбе. А Ран…       При виде ножа в его пальцах ей стало дурно. Ловко разрезав стейк, он отправил в рот первый кусочек — с кровью, и запил вином. Одзава уткнулась глазами в свой рис. Когда ее тарелка опустела, Аджисай осталась сидеть на месте, надеясь потянуть еще чуть-чуть времени — за ее спиной располагался камин, в котором задорно трещали сухие поленья.       И тогда Ран, вертя в руках бокал, спросил:       — Так приятна наша компания, что уходить не хочется?       Она с ненавистью взглянула на него. После такого вопроса, ответом на который могло быть только твердое «нет», волей-неволей придется уйти. Встав, Аджисай направилась в сторону двери — каждый последующий шаг давался тяжелее предыдущего, потому что она помнила, как холодно в подвале.       Ее тело протестовало — желудок снова сжался, внутри назревало отчаяние. Одзаве хотелось остановиться — несколько раз она была уже на грани того, чтобы слезно просить не отправлять ее вниз, но гордость победила. Доковыляв до двери, она потянулась к ручке, обратив внимание на массивную щеколду — блестящая, новенькая, установленная специально, чтобы держать ее взаперти.       Из нутра подвала дыхнуло холодом. Аджи облизнула губы, медля и уговаривая себя сделать еще шаг. Еще шаг — и дверь захлопнется, отрезая ее от тепла и света; в глазах внезапно потемнело, словно она уже была внутри, накатила слабость.       Кажется, я сейчас упаду в обморок, — мелькнула мысль перед тем, как она начала оседать на пол.       Упасть ей не дал Ран, все это время внимательно наблюдавший за тем, как Аджи идет к подвалу. Он заметил, что ее движения замедлились, а у самой двери она пошатнулась, теряя опору — не раздумывая ни секунды, Хайтани стремительно преодолел расстояние между ними и подхватил ее на руки.       Сатоши вскочил, собираясь помочь — забрать обмякшее тело, но Ран так на него взглянул, что тот попятился назад.       — Исао, — напряженно позвал Хайтани, одновременно проверяя пульс. — Комната готова?       — Да, — кивнул Химура. — Все, что было нужно, я купил.       — Она будет жить наверху? — уточнил Сатоши.       Исао кивнул, с молчаливого разрешения Хайтани объяснив:       — Если она серьезно заболеет, возникнут проблемы. В подвале слишком сыро и холодно, а она нужна нам дееспособной.       — Сколько мороки, — фыркнул Сатоши. — Из-за какой-то девицы. Я бы оставил ее в подвале — женщины вообще живучие.       — Я твоего мнения не спрашивал, — осадил его Хайтани.       Сатоши насупился в ответ на грубость — но ума хватило не развивать тему. Вместо этого он достал жемчужный браслет — ряд круглых жемчужин нежнейшего розового оттенка, сказав:       — Нашел в кармане у Даичи. Похоже, решил немного поживиться. Явно принадлежал нашей пленнице.       — Оставь его на столе, позже заберу, — велел Хайтани.       Не говоря больше ни слова, Ран поудобнее перехватил свою ношу и направился по скрипучей лестнице наверх. За ним тенью последовал Исао — обогнав его в коридоре, Химура услужливо распахнул дверь. Опустив Аджи на кровать, Хайтани выпрямился и огляделся: скрытые камеры — на месте, возможные пути побега — перекрыты, опасные предметы — удалены.       — Вот вещи, — Исао указал на пакет.       — Достань мазь, — велел Ран, глядя на безвольно лежащую Аджисай — кожу залила мертвенная бледность, на фоне которой синяк выделялся особенно ярко.       Химура подал небольшой тюбик. Выдавив немного на пальцы, Хайтани аккуратно прикоснулся к скуле, распределяя мазь — этот синяк, оставленный другим человеком, жутко его бесил. Если кто и имел права оставлять на ней следы — так это он, потому что ее жизнь принадлежала ему.       — Она меня узнала, — тихо произнес Исао.       Хайтани кивнул.       — И не подала виду. Почему?       — Может, она знает, что сделала Йоко, — бесцветный голос Химуры стал еще тусклее. — И ей стыдно. Или она боится, что я начну расспрашивать ее про Йоко.       — Я все еще могу найти Йоко в любой момент, — напомнил Ран.       — Нет, — решительно отказался Исао. — Я не хочу причинять ей боль.       — Когда-нибудь твоя доброта станет причиной твоей смерти, — негромко проговорил Хайтани.       — Звучит как предостережение.       — Это оно и есть, — спокойно отозвался Ран, закрывая тюбик. — Через час я уезжаю в Токио. Нужно доставить видеозапись Коко — Кенма захотел удостовериться, что его драгоценная супруга жива.       — Но ведь идея снять видео принадлежит тебе, так? — кончики губ Исао чуть приподнялись в улыбке.       — Не мог отказать себе в удовольствии посмотреть на его лицо, когда он будет наслаждаться записью, — ухмыльнулся Ран. — Ты поедешь со мной, Сатоши останется здесь. Передай ему, чтобы он внимательно приглядывал за пленницей — она останется в этой комнате до моего возвращения.       — Как быть с ее питанием? — уточнил Исао. — Она явно истощена.       Ран раздраженно дернул щекой.       — Еда должна быть нормальной. И пусть Сатоши присматривает еще и за тем парнем. Он мне не нравится.       — Из-за возраста?       — Не только. Иди.       Исао, уловив нотки злости в голосе начальника, кивнул и направился к выходу. Уже у двери он, не стерпев, обернулся и спросил:       — Тебе… Стало легче?       Взгляд Рана скользнул по огненным прядям — подхватив одну из них, он рассеянно накрутил локон на палец, наблюдая, как свет от лампы обнажает золотисто-медные всполохи.       — Спроси меня, когда я закончу с ней.