Лёд и соль

      Часы на настенной полке мерно тикали, отсчитывая секунды до полуночи: одна, вторая, третья… В квартире стояла пронзительная, пугающая тишина — и в этом отсутствии звуков Эйка особенно остро чувствовала собственное бессилие, накатывающее волнами.       Сегодня ее мужу вынесли приговор.       Чашка, наполненная чаем, слегка подрагивала в руке — в отражении она видела собственное растерянное лицо: соглашаясь выйти замуж, вместе с новой фамилией рассчитывала получить билет в роскошную жизнь, а обрела статус жены преступника и двух маленьких детей.       Детей…       Эйка поджала губы.       Когда она познакомилась с будущим супругом, наличие двух сыновей ее не смутило. Эйка любила малышей — ее умиляли пухлощекие младенцы в колясках, но сама мысль о беременности пугала — она с ужасом представляла себя отекшей, толстой, неповоротливой, некрасивой.       Красота — все, что имелось у нее в запасе, больше же Эйка ничем похвастаться не могла: учеба давалась ей тяжело, перспектива добиваться всего упорным трудом вызывала скуку. Предложение руки и сердца от Хайтани она восприняла как счастливый шанс — и немедленно согласилась.       По правде, она была просто очарована мужем, поэтому на некоторые вещи предпочла закрыть глаза — например, на портрет предыдущей супруги, висящий на стене в гостиной. О том, чтобы убрать его, Эйка даже не смела заикнуться — отношения с детьми складывались тяжело, а уж подобное предложение и вовсе свело бы на нет все слабые попытки сблизиться с Раном и Риндо.       Они вели себя по-разному с ней. Риндо, младший, поначалу отнесся недоверчиво, но вскоре пошел на контакт — конечно, о какой-то душевной близости речи не шло, но они вдвоем неплохо проводили время, пока не приходил Ран.       С ним было сложнее, намного сложнее.       Когда Эйка впервые увидела братьев, первой ее мыслью было: какие красивые дети. Восхищение длилось ровно минуту — до того момента, как старший посмотрел на нее в упор. Стало жутко — у Рана был взгляд взрослого, не ребенка, и такой лед в глазах, что Эйку пробрала дрожь.       Светловолосый, улыбчивый, тонкокостный — он производил впечатление ангела, но как выяснилось позже, ангельского в Ране было не больше, чем кислорода в космосе.       — Ты мне не нравишься, — объявил он ей, как только они остались наедине.       Эйка смутилась и попробовала отшутиться:       — Это нормально, Ран. Мы же незнакомы, но когда ты узнаешь меня получше…       — Я уже знаю тебя, — прервал ее Ран. — Вернее, знаю таких, как ты.       От его взгляда — пристального, немигающего — и серьезности, которая абсолютно не вязалась с детскими чертами лица, Эйка растерялась еще больше.       — Не лезь к нам с Риндо. У нас уже есть мать, а замена нам не нужна.       Это пройдет, — утешала себя Эйка. — Просто им необходимо время.       Но даже спустя год Ран по-прежнему вел себя так, словно Эйка являлась прислугой — холодно и отстраненно. Не грубил, не пытался устраивать пакости — он просто ее не замечал. Если Риндо мог переброситься с Эйкой парой словечек и иногда рассказывал какую-то чепуху, то Ран — никогда.       Глава семейства вечно отсутствовал, пропадая сутками на работе — подразумевалось, что воспитанием должна была заниматься Эйка, но дети воспитывали себя сами. Иногда она чувствовала себя брошенной — призрак, бродящий в квартире, которого никто не замечает, пока он не уронит на пол вазу с грохотом или не завоет в прихожей.       Оттепель наступила, когда Ран заболел — свалился с высокой температурой. Эйка носилась от его комнаты до комнаты Риндо, проверяя, как там младший; лихорадочно размешивала лекарства и укутывала Рана в одеяло — тот вечно сбрасывал его, будто назло ей. Ночью она практически не спала — сидела рядом с кроватью, бдительно прислушиваясь к чужому дыханию, в котором звучали тяжелые хрипы, периодически подсовывала градусник — температура никак не хотела спадать.       В очередной раз потянувшись ладонью к мокрому и горячему лбу, Эйка едва не вскрикнула от испуга — запястье слабо сжали чужие пальцы.       — Что ты делаешь? — хриплым шепотом спросил Ран, глядя на нее блестящими от лихорадки глазами.       — Температуру проверяю, — сглотнула ком в горле Эйка.       Слабо светящий ночник отбрасывал тень на детское лицо, делая его черты прекрасно-жуткими. Ран пару мгновений смотрел на нее, не мигая, потом разжал пальцы.       — Где Риндо?       — Спит в своей комнате. Еле уговорила его не ходить к тебе, чтобы не заразиться, — отчиталась Эйка, чувствуя раздражение — она и в самом деле постоянно отчитывалась перед ним, даже сейчас, когда Ран должен был покорно лежать и глотать лекарства.       Он кивнул и закрыл глаза.       — Мне уйти? — спросила она, зная, что Ран не любит, когда кто-то находится в его комнате.       — Как хочешь, — равнодушно ответил он.       Эйка заерзала на стуле, втайне ликуя: не прогнал. Это была маленькая, но победа — в обычном состоянии Ран бы велел ей немедленно убраться вон.       — Может, рассказать тебе что-нибудь? Какую-то историю?       Он распахнул глаза, снова глянул на нее — с очевидным раздражением.       — Нет. Если остаешься здесь, сиди молча. Я засыпаю только в тишине.       Эйка не стала настаивать, понимая, что Ран не уступит — уселась поудобнее, достала книжку, которую прихватила с собой ранее. Шелест страниц перемежался с тяжелым дыханием, которое вскоре зазвучало легче — к утру температура спала, и Ран по-прежнему обращался с ней, как с горничной, однако льда в его голосе поубавилось.       И все равно — они были чужими друг другу. Между ней и Раном с Риндо всегда существовала черта, которую не стоило переходить — и Ран никогда не давал забыть о ее существовании. Границы немного размывались за семейными ужинами, но сейчас, когда их отец в тюрьме, Эйка не знала, как ей поступить.       Эта ответственность — эти дети — была ей не по плечу.       В коридоре тихо скрипнула дверь. Подняв глаза, Эйка увидела бледного Рана, стоящего в дверном проеме — светлые косы растрепались, взгляд — угрюмый и серьезный.       — Почему ты не спишь? Уже очень поздно, а у вас с братом был тяжелый день.       — Не спится.       Ребенок прошел к холодильнику и извлек из недр банку с апельсиновым джемом, который она обожала — обычно Ран к нему не притрагивался. Эйка хотела было сказать о вреде пищи на ночь, но захлопнула рот — их отца сегодня упекли за решетку на долгое время, и лекция — явно не то, что нужно слышать Рану.       — Хочешь, поговорим о том, что случилось? — осторожно предложила она.       Ран щелкнул кнопкой тостера, обернулся, посмотрел на нее и ответил:       — Нет. Лучше поговорим о том, что ты будешь делать дальше.       Ее сердце сжалось от боли. Этот ребенок… Ребенок с глазами взрослого, с двумя светлыми косами, в домашней серой кофте с чересчур длинными рукавами, которые он привык закатывать, чтобы не мешались — этот ребенок не плакал, когда забирали отца.       Этот ребенок спрашивал, что она собирается делать, и на дне его глаз Эйка видела страх — совсем крохотное зернышко, — за их с братом судьбу.       Она вдруг отчетливо поняла, что кажущегося безразличным Рана мучают демоны неизвестности — он понимал, что все не будет как раньше, и — совсем еще юный, хотел взвалить все на себя. Хотел взять контроль в свои руки, понимая, что позже это обернется для него сущим кошмаром.       У этого ребенка украли детство, а теперь он пытался сохранить хотя бы крохи беззаботных дней для Риндо.       — Отец просил меня позаботиться о тебе, — угрюмо сообщил Ран, глядя на нее из-под светлой челки. — Я дал слово.       Горло перехватило в спазме.       — Я взрослая, — Эйка улыбнулась дрожащими губами. — Это я должна о вас заботиться.       — Но тебе страшно, — ребенок взглядом указал на ее руки, ходившие ходуном. — Ты сегодня ничего не ела и в свой чай вместо сахара положила соль.       Эйка растерянно посмотрела на кружку. Неужели?.. Она сделала глоток и сморщилась.       — Ты не хочешь быть нашим опекуном, — подытожил Ран. — Боишься, что не справишься. — Я уже не справилась, — Эйка отодвинула чашку в сторону, — я тебе не нравлюсь, следовательно, Риндо тоже.       — Это не так. Риндо относится к тебе хорошо, когда ты не пытаешься подсунуть ему в рюкзак обед или повязать шарф на шею.       — Я пытаюсь заботиться…       — Не надо, — жестко оборвал ее речь Ран. — Нашей матерью ты никогда не станешь. Не веди себя так, будто ты ею являешься. Неужели думала, что все будет просто?       — Нет… Конечно, нет, — прошептала она.       — Врешь сама себе, — презрительно хмыкнул Ран.       Эйка испуганно втянула голову в плечи. Этот ребенок… С ума ее сведет.       — Не отказывайся от опекунства, — посоветовал он, доставая поджаренный хлеб и открывая банку с джемом. — Так всем будет проще. Никаких хлопот с нами не будет.       Последняя фраза далась ему с трудом. Эйка опустила глаза вниз, понимая: если откажется — их отправят в приют, поскольку других родственников у Хайтани не было. Только по этой причине Ран сейчас стоял и говорил с ней — и пусть он не просил, в его напряженной позе отчетливо угадывалось беспокойство.       — Я не откажусь, — сказала Эйка. Ей тоже было страшно, очень страшно. Но это дети, — напомнила она себе. — Пусть и не мои… Но в тоже время мои дети.       — Спасибо, — с серьезным видом произнес Ран. Обогнул стол и поставил перед ней тарелку с тостами. — Спокойной ночи.       Эйка уставилась на два ярких пятна на белом фарфоре, моргнула, чтобы прогнать слезы. Стоило догадаться сразу, для кого он готовил их — Ран же терпеть не может апельсиновый джем.