Лёд и соль

      Сон — лучшее лекарство от всех бед, лучшее из тех, что были ей доступны — единственное место, где она могла спрятаться от реальности. Аджисай снилась обкатанная водой гладкая галька, приятно шуршащая под босыми ногами, и море — синевато-серое, неспокойное, бесконечное.       Оно волновалось: тихо перешептывались водоросли на дне, переплетаясь друг с другом, волны с рокочущим звуком разбивались о прибрежные камни, накатывали холодом на ее босые ноги и стремительно отступали назад, зовя за собой.       Чайки, парящие над бескрайней гладью, кричали пронзительно и громко, хлопали крыльями; пахло свежестью и солью — неповторимо и ярко, аромат хотелось вдыхать полной грудью, так, чтобы он теснился в легких, выталкивая наружу печаль и страх.       Голос — тихий, слышимый только ей, — нашептывал ее имя. Море звало ее, как мать своего ребенка, хотело смыть тоску, соленой водой залечить раны, но голос его был все слабее, пока не уступил место сонной тишине.       Аджи открыла глаза, в первые мгновения не понимая, где находится. Потолок — белеющий в темноте, — был не тем, что она привыкла видеть, коротая часы в подвале. Пару секунд Одзава не двигалась, прислушиваясь к звукам вокруг и собственным ощущениям — стояла мертвая тишина, которая пугала сильнее громких шорохов, на ней по-прежнему было черное, измятое ципао, боль от синяка на щеке почти не чувствовалась, как и веревки на запястьях.       И, что немаловажно — она находилась в комнате одна.       Первым делом Аджисай проверила двери — заперто. Затем отправилась в ванную, где ее ждал сюрприз — пустые прежде полки сейчас были заставлены разноцветными баночками из масс-маркета. Повертев в руках запечатанную зубную щетку, она недоверчиво хмыкнула — после двух дней в подвале подобная щедрость пугала, но отказываться от нее Аджи не собиралась.       Вскрыв упаковку, она потянулась к крану, но рука зависла в воздухе — внимание привлек светлый халат и полотенца, лежащие стопкой на корзине для грязного белья. Поверх них располагался комплект: пижамные светло-розовые штаны и кофта с длинными рукавами такого же цвета.       Аджи замерла, нерешительно поглядывая на чистую одежду. Мысль о горячей ванне искушала — она продрогла до самых костей, так сильно, что холод, казалось, проник в сердце — не отогреться. На раздумья ушла пара секунд — вернувшись в комнату, Аджисай еще раз проверила дверь, прислушалась к звукам — но по ту сторону было тихо, как на кладбище, — и вернулась в ванную.       Струи воды ударились о дно, разлетелись брызгами — трясясь в ознобе, она терпеливо ждала, пока ванна наполнится хотя бы четверть. Вода была горячей — настолько, что приятно обжигала. Морщась от легкой боли, Аджи залезла внутрь и поджала коленки к груди. Мышцы заныли, начиная расслабляться, блаженное тепло окутало измученное замерзшее тело, молочный пар заволок пространство, воздух стал влажным, пахнущим нотками спелого манго — Аджи добавила в воду пару капель шампуня за неимением чего-то другого.       Удовольствие длилось недолго — спустя несколько минут ее снова начало одолевать беспокойство. Она чувствовала себя еще более беспомощной, будучи обнаженной и зная, что в любой момент кто угодно может ворваться к ней. Как бы ей ни хотелось подольше посидеть в горячей воде, чувство страха было сильнее.       Она — пойманная мышь в мышеловке, которой только и оставалось, что ждать неминуемого конца.       Пижама оказалась почти впору — рукава чуть длинноваты, но это мелочь по сравнению с тем, если бы ей вновь пришлось влезть в своё грязное, помятое ципао. Нежно-розовая, она казалась настоящей издевкой над ее положением, как и кожа, пахнущая сладко-кислой смородиной — будто бы все нормально, и Аджи не находится в плену у человека, который спас ей жизнь, а сейчас намеревался отнять ее. И рядом не было никого, кто бы мог прийти к ней на помощь — с пугающей отчетливостью она поняла, что рассчитывать может только на себя.       Выглянув в плотно запертое окно, Аджи отметила, как близко к дому растут деревья: стены буквально обступил хвойный лес — мрачный и угрюмый. Даже если она выберется… Зима закончит дело за похитителями.       Время сгустилось, стало тягучим, как резина — Аджисай мерила шагами комнату: бесцельно кружила от одной стены к другой, сидела за столом, снова вернулась к окну. Когда ожидание стало невыносимым — настолько, что хотелось закричать, нарушив эту сонную, липкую тишину, опутывающую ее подобно кокону, — за дверью раздались шаги.       Аджисай подобралась, как кошка перед прыжком, безотрывно следя за дверной ручкой. Медленно та наклонилась вниз, скрипнула дверная створка…       — Киоши, — сорвалось имя радостным вздохом с ее губ.       — Добрый день, — он остановился на пороге, не решаясь пройти внутрь. В руках Киоши держал поднос, от которого медленно плыл аппетитный запах. — Я принес вам… Тебе поесть.       Аджи неожиданно расслабилась. От Киоши не исходило угрозы — напротив, он вел себя так, будто жутко стеснялся той, кого обязан стеречь.       Аккуратно поставив поднос на стол, он отошел в сторону и извиняющимся тоном добавил:       — Я должен забрать посуду обратно, как только ты поешь.       — Ничего, — она села на стул, с любопытством разглядывая принесенный обед — бобы и якинику. — Я понимаю.       Учитывая, как сильно эта еда отличалась от вчерашнего ужина, Аджи осторожно попробовала первое блюдо — и прикрыла глаза от удовольствия.       — Очень вкусно, — чуть неразборчиво пробормотала она. — Передай мою благодарность тому, кто это готовил.       — Спасибо, — смутился Киоши. — Это готовил я.       Она удивленно округлила глаза.       — О, я подумала, — Аджи немного помедлила, разглядывая содержимое тарелки — мясо было нежным и сочным, буквально таяло во рту, — что ты вегетарианец. За ужином ты не ел рыбу и мясо, только овощи.       — Так и есть. Я не одобряю убийство животных, — смутился Киоши еще больше.       Аджисай неторопливо жевала говядину, недоверчиво глядя на него. Супруга одного из друзей Кенмы, Юмико, была вегетарианкой: она не могла не только готовить — даже смотреть на сырое мясо.       — Но я решил, что ты не обязана разделять мои предпочтения, — поспешно добавил Киоши. — В детстве у меня было много проблем из-за того, что я питаюсь не как все. Да и сейчас, признаться, тоже, — невесело сказал он.       — Понимаю, — Аджи сочувственно кивнула, украдкой посматривая в сторону распахнутой двери за спиной Киоши. — Спасибо, что подумал об этом. Получилось и вправду вкусно.       — Не стоит, — попросил он, заметив ее взгляд. — Внизу Сатоши.       Она смутилась, точно ее поймали за чем-то нехорошим. Но желание выбраться — спастись — было сильнее угрызений совести: Аджисай понимала, что если ей удастся одурачить Киоши, ему достанется — и крепко, однако она ничего не могла поделать с этим бесконтрольным страхом, живущим внутри нее. Он разъедал внутренности, грыз нутро — заставлял лихорадочно обдумывать различные варианты.       Вскочить и опрометью броситься к выходу? Попробовать напасть?..       — А где остальные? — спросила она, вдруг осознав, что услышала только имя Сатоши.       — Уехали, — охотно ответил Киоши. — Где-то через час после ужина. Скоро должны вернуться.       Скоро — это слово подстегнуло, ударило невидимым хлыстом по спине. Одзава вздрогнула, расширенными глазами смотря на Киоши — тот смотрел на нее в ответ, и в его взгляде смешалось понимание вперемешку с такой откровенной жалостью, что Аджисай захотелось расплакаться.       Кто-то — хотя бы кто-то! — сочувствовал ей здесь.       — Мне очень жаль, — прошептал он. — Я бы хотел помочь, но не могу.       — Ты уже помог, — она слабо улыбнулась, отгоняя прочь слезы. — Спасибо, что относишься ко мне с уважением.       Вопреки логике, она чувствовала симпатию к нему — потому что, как ей казалось, они были в одинаковом положении. Как и она, он являлся заложником — только его не сковывали цепи или не удерживали замки.       Нет, было что-то другое, причина, по которой Киоши присоединился к таким, как Ран, и начал безропотно выполнять приказы — по-другому разум просто отказывался мыслить.       — Ты хороший, Киоши, — с горечью сказала Аджи. — Я должна испытывать к тебе ненависть, но не могу. Зачем ты все это делаешь?       Она обвела рукой комнату, подразумевая свое похищение и плен.       — Я же вижу, что тебе неприятно. Возможно, я ошибаюсь, и мне просто хочется видеть в тебе…       — Ты не ошибаешься, — торопливо возразил Киоши. — Я… Я вовсе не считаю правильным то, что они творят. Я бы тебя отпустил, если бы мог, но я не могу. Мне противно смотреть, как господин Хайтани и остальные говорят о тебе, как о важной пленнице.       — Ты можешь кое-что сделать. Кое-что незначительное, но это бы здорово облегчило мое нахождение здесь, — призналась Аджи. — Мне не стоит просить тебя о таком, но если у тебя или в этом доме есть книги… Можешь ты принести мне хотя бы одну? Я чувствую, как схожу с ума, оставаясь взаперти в ожидании чуда.       Киоши, на лице которого в начале ее речи возникло напряжение, расслабился и слабо улыбнулся.       — Я попробую, но не обещаю. Книга… Наверное, я могу. В этом нет ничего такого.       — Совсем ничего, — кивнула Аджи. — С ее помощью я не сбегу и не свяжусь с внешним миром.       — Ладно, — он шагнул к ней, чтобы забрать поднос с опустевшей посудой. — Я отнесу это вниз и вернусь. В гостиной я видел книжную полку — наверняка там найдется что-нибудь подходящее.       Киоши закрыл дверь за собой — звонко лязгнула щеколда, спустился на первый этаж, где среди мягких подушек перед телевизором развалился на диване Сатоши.       — Она поела? — не поворачивая головы, спросил он. — Ты запер ее?       — Да.       Киоши приблизился к раковине, сгрузил грязную посуду и распахнул дверцу посудомоечной машины.       — Принеси мне пива, — крикнул Сатоши, не отрывая взгляда от экрана, где крутили какой-то боевик. — И принимайся за ужин. Ран с Исао скоро подъедут.       Киоши, достав из холодильника холодную бутылку, которая мгновенно покрылась мелкими каплями конденсата, подошел и молча протянул ее. Сатоши наконец отнял взор от телевизора, презрительно осмотрел Киоши с головы до пят и хмыкнул.       — Хилый ты какой-то, не похож на наших. Будешь?       Он качнул бутылкой.       — Нет. Я не пью.       — Мясо не ешь, пиво не пьешь, — он ловко открутил крышку и сделал жадный глоток. — Ты так не приживешься здесь, парень. С девкой-то трахался хоть раз?       — Обязательно отвечать? — смутился Киоши.       На лице собеседника появилось выражение крайнего изумления, после чего он расхохотался, едва не подавившись пенным напитком.       — Неужели девственник? Тебе годков сколько?       — Двадцать, — пробормотал Киоши. — В середине февраля исполнится.       — Зеленый совсем, — Сатоши отхлебнул еще пива, — как в «Бонтен» попал? За долги припахали?       — Я сам вступил. Вместе с другом.       — С другом? А друг где?       Светлое лицо Киоши потемнело — уголки губ дрогнули и опустились вниз, взгляд стал печальным. Руки с длинными пальцами рассеянно затеребили кожаный ремешок браслета на запястье.       — Он умер, месяц назад.       — Подстрелил кто? — с любопытством спросил Сатоши.       — Нет. Несчастный случай, врезался на мотоцикле в столб, — коротко ответил Киоши, и поджал губы. Он не хотел об этом говорить — любой дурак бы понял, и Сатоши не стал исключением.       — Ну, земля ему пухом. Как закончим с этим делом… Свожу тебя в бар, выпьем вместе. Там такие девочки! Должен же кто-то показать тебе все прелести нашей жизни, иначе так и помрешь девственником.       Киоши молча кивнул, не став давать никаких обещаний — но и молчания вполне хватило Сатоши, чтобы удовлетворенно улыбнуться и вновь уставиться в телевизор. Увидев, что он поглощен захватывающим зрелищем на экране, Киоши приблизился к книжной полке над камином — там сиротливо лежало несколько томиков, очевидно, брошенных прежними владельцами дома.       Пальцы пробежали по корешкам — любовный роман, приключенческий, какая-то мистика с изображенным на обложке перекошенным лицом… И тонкая, потрепанная книга с названием «Никто не узнает».       Киоши открыл ее посередине, пробежался глазами по строчкам: «… вся прелесть и секрет моей вечной улыбки состоит в том, что я знаю о них все, в то время как они наивно полагают, будто хорошо прячут свои секреты за плотно закрытыми шторами или лживыми ответами. Это забавно, правда. Вчера я спросил у матери, почему она так грустна, и она ответила: все хорошо, сынок, просто день был тяжелый, но я уже знал, что виной ее нервно подрагивающим рукам является официантка из бара на соседней улице. Мне хотелось ее утешить, сказать, чтобы она не смела расстраиваться — ведь та сука, что так огорчила ее, лежит связанная в сарае за грудой ящиков, ожидая, пока я приду и как следует накажу ее. Надеюсь, она не сдохнет раньше времени… Когда-нибудь я обязательно расскажу маме, что сделал для нее, может, в качестве подарка на следующий день рождения».       — Что ты там делаешь? — Сатоши скривился, увидев в его руках книгу. — Только не говори, что ты еще и читать любишь. Пацан, ты точно уверен, что тебе место в «Бонтен»?       — Просто любопытно стало, — Киоши спрятал томик за спину. — Пойду, проверю еще раз дверь.       — Ага. И ужин начни готовить, — пробормотал Сатоши, вновь возвращаясь к просмотру фильма.       Поднявшись по скрипучей лестнице, Киоши отодвинул щеколду и не сдержал улыбки, видя, с какой надеждой к нему обернулась Аджи, стоящая у окна. Лучи уходящего солнца золотили ее волосы, заставляя их сиять ярче огня в глухой темноте.       — Держи, — он протянул ей книгу.       — Спасибо, — Аджисай прижала ее к груди, глядя на него глазами, полными благодарности. — Спасибо тебе, Киоши. За все.       Он молча смотрел на нее, не в силах отвести взгляда — хотелось задержаться подольше, поговорить с ней, утешить, сказать, что он рад позаботиться о ней, но время было его врагом — всегда, сколько Киоши себя помнил, оно работало против него.       — Мне нужно идти, — он неловко кашлянул. — Приятного чтения.       Едва дверь за ним закрылась, Аджи залезла с ногами на кровать, торопливо раскрыв книгу. Нахождение здесь сводило ее с ума: каждая секунда казалась то ли благословением — она ведь еще жива, то ли мучительной пыткой, продлевающей ее агонию. Углубиться в текст, нырнув с головой в омут темных строчек на белом фоне — слабая попытка убежать от реальности, но она сработала: следующие несколько часов она вчитывалась в содержание, хмуря брови.       Когда в комнате стемнело, Одзава с треском захлопнула книгу — уже стало тяжело различать буквы, глаза заболели, — и уставилась в стену напротив.       Книга была… Ужасной. Она повествовала о юноше, который вырос в патриархальной семье, где отец закрывал глаза на измученную бытом и детьми жену, запрещая сыновьям помогать ей по хозяйству. Старшие дети были такими же — но младший, ранимый и чувствительный, с детства страдал, видя, как под гнетом обязанностей его красивая и цветущая мать превращается в изможденную женщину с потухшими глазами. Его поступки преподносились автором как забота, однако Аджи не видела ничего хорошего в том, что младший ребенок буквально расчленил соседа, посмевшего ударить его мать. Возможно, в другое время она бы забыла о пугающем содержании, но, учитывая, в чьих руках она находилась…       Книга выпала из резко ослабевших пальцев, когда дверь распахнулась. На пороге стоял Сатоши — его глаза скользнули по томику, упавшему на кровать между ее коленей, пока он грубым тоном сообщал о том, что ей следует спуститься вниз.       — Живее, — повторил он, видя, что она не двигается.       — Зачем? — не удержалась от вопроса Аджисай, сползая с кровати и неумело прикрывая книгу подушкой.       — Много вопросов задаешь. Спустишься и узнаешь, — когда она поравнялась с ним, Сатоши цепко ухватил ее за локоть, вынуждая остановиться и посмотреть на него. — Не зазнавайся. То, что тебя переселили из подвала сюда, ничего не значит. Когда все закончится, ты станешь бесполезна.       Аджи выдернула руку, с гневом уставившись на него.       — Это мы еще посмотрим, — прошептала она себе под нос, направляясь к лестнице.       Ступеньки противно заскрипели под ногами, оповещая собравшихся в гостиной о ее прибытии. Первым, кого Одзава увидела — Рана, стоящего возле камина и задумчиво смотревшего на потрескивающий огонь. В правой руке он сжимал бокал с янтарной жидкостью, однако не выглядел расслабленным — напротив, челюсти его были плотно сжаты, как и пальцы, грозя раздавить хрупкое стекло.       — Как тебе на новом месте? — спросил он, не поворачивая головы.       — Лучше, чем в предыдущем, — надменно ответила Аджи, запнувшись в конце — заметила Исао, сидящего в дальнем углу.       Ее вновь охватила паника. Почему они все собрались здесь и позвали ее? Она огляделась в поисках Киоши в надежде, что его присутствие сможет успокоить ее, но его нигде не было видно — только притаившийся в тени Химура и Ран, все еще разглядывающий огонь так, словно он видел там что-то, предназначенное только для его глаз.       — Сегодня имел неудовольствие познакомиться с твоим супругом, — Хайтани повернулся, и на его лице промелькнуло отвращение, лучше любых слов говорящее о том, какое впечатление Кенма произвел на него. — Должен тебя обрадовать: он согласился на наши условия.       — Это означает, что вы меня отпустите?       Ран рассмеялся.       — Ты так наивна. Конечно, нет.       Он залпом допил содержимое бокала и продолжил:       — Когда твой супруг выполнит все, что обещал, ты перестанешь представлять интерес для «Бонтен».       — Но не для тебя, — медленно закончила Аджисай, разглядывая его с тихой ненавистью. — Ты не оставишь меня в покое.       — Рад, что ты такая умница и все понимаешь, — одобрительно откликнулся Ран. — Верно, я не собираюсь отпускать тебя.       Страх обнял ее со спины, прижимаясь ледяным телом, и хоть она и пыталась сделать вид, что все в порядке, ужас в глазах говорил лучше любых слов.       — Зачем ты говоришь об этом мне? — пробормотала она. Выходит, это все?.. Спасения нет?       Нет, не тот вопрос, — Аджи моргнула, выпрямляясь еще сильнее.       — Зачем ты делаешь это? — громко спросила она. — Считаешь меня виноватой в том, что тебя посадили? Но это не я убила Кодзиму, ты принял такое решение. Я лишь пыталась разобраться в том, что со мной случилось…       — Ты полезла не в свое дело. Избежала участи быть сожранной крысами — так жила бы себе спокойно, — насмешливо прищурился Хайтани. — Но нет, было ведь очень любопытно, верно?       — Верно, — спокойно подтвердила Аджи. — Мне было очень любопытно, почему я не помню целую ночь и чей на мне свитер. И я, как и любой здравомыслящий человек, обратилась в полицию.       — К капитану, чье любимое дело — отправлять людей в тюрьму за щедрое вознаграждение. Нет, постой, я немного напутал, — Ран беззаботно посмотрел на собственную руку, — это его второе любимое дело. Первое — наблюдать за избиением.       — Я этого не знала, — выдавила она, пугаясь страшной догадки. — Тот капитан… Ты с ним что-то сделал?       — Похоронил заживо.       Аджисай издала невнятный звук. Ее взгляд заметался по комнате в панике, ища выход. Но выхода не было — нигде.       — Ты и со мной это сделаешь? Убьешь меня? — шепот исходил из глубины ее перепуганного нутра.       Она знала, что он мог это сделать. Ведь он уже это делал — не раз. Смерть смотрела на нее его глазами — потрясающего цвета самых красочных вспышек от взрывов далеких звезд.       — Считаешь это несправедливым? — с высокомерием поинтересовался Ран. — Я спас тебя. Ты живешь благодаря мне.       «Может, мне вырезать твое сердце? Разве оно не принадлежит мне, как и вся ты?».       Ее замутило.       — Нет, — Аджи тряхнула головой, пытаясь зацепиться за что-то, чтобы остаться в реальности, — нет, я не принадлежу тебе.       — Ты в моей власти, — напомнил Хайтани с усмешкой.       — А ты — болен, — грубость вырвалась из нее вместе с нервным смехом, — господи, ты просто болен… Тебе нужна помощь. То, что произошло, так повлияло на тебя, что ты сошел с ума.       Но где-то внутри она знала, что он всегда был таким. Это знание уничтожало последние крупицы надежды на спасение — поэтому она отказывалась в него верить; это знание уничтожало ее саму.       — И вы, — Аджи сглотнула, переводя взор на Исао, — вы подчиняетесь такому человеку? Разве вы не видите, что ему нужна помощь врача?       Она повернулась к стоявшему за ее спиной Сатоши, лицо которого портила кривоватая ухмылка.       — Он же одержим! Готов пойти закрыть глаза на все, готов пойти по головам — лишь бы получить то, чего он жаждет, — она заговорила быстрее, в упор глядя на Сатоши, — не исключено, что в следующий раз это будут ваши головы.       Резкий хлопок прервал ее речь — Аджи вздрогнула, в страхе обернувшись: Ран, хлопнувший в ладоши, издевательски улыбнулся.       — Хорошая попытка, но неудачная.       — Пошел ты к черту, — выпалила она. — Я не намерена это слушать.       Одзава бросилась к лестнице, не желая признаваться в том, что ей чертовски страшно — и она сбегает; наивно надеясь, что он не последует за ней или что Сатоши не остановит ее. Ни первого, ни второго не произошло — ее нога зависла над ступенькой, когда Аджисай услышала звук.       Мелодичный звон — словно что-то хрупкое и твердое бьется о стекло. Медленно, полная дурных предчувствий, она обернулась.       Ран держал в руке тонкую нить жемчуга — покачиваясь в воздухе, она ударялась о бокал, издавая тот самый звук, — и улыбался.       — Это мой браслет, — выдохнула Аджи, не отрывая глаз от розовых жемчужин. — Верни мне мой браслет!       — Он тебе дорог? — с усмешкой спросил Хайтани.       — Нет, — солгала она.       — Врать ты так и не научилась, — сокрушенно вздохнул Ран. — Знаешь, я слышал истории о том, что жемчуг — это слезы русалок.       Он слышал это в детстве, от матери — она любила проводить время с ним и Риндо, уводя их на прогулку и рассказывая различные вещи. Тогда ему казалось, что мама была по меньшей мере колдуньей — ее неземная красота, спокойный голос и одухотворенное лицо, когда она говорила нечто совершенно удивительное, заставляли верить в любое чудо.       Но детство давно закончилось.       — Вода не любит огонь, не так ли? — заговорил Ран.       Она поняла, что он собирается сделать за секунду до — рванулась вперед, заранее зная, что ее попытка обречена на провал, но тело не слушалось — двинулось само, ведомое душераздирающим внутренним криком: спасти то, что осталось от ее отца — хотя бы что-то, частичку того беззаботного времени, когда она ощущала его крепкое плечо, на которое всегда могла опереться.       Сатоши ухватил ее поперек талии, сдавил — ни выдохнуть, Аджи пронзительно закричала, слепо молотя ногами в воздухе:       — Нет!       Одним плавным движением Ран швырнул браслет в камин. Огонь с жадностью голодного зверя облизнул перламутровые жемчужины, намереваясь превратить их в пепел, пока Аджисай неистово боролась, пытаясь освободиться. Ее лицо — залитое слезами, омраченное горем, и глаза, в которых медленно тлела надежда — они были так прекрасны: Ран пожалел, что не может запечатлеть этот момент.       — Уведи ее наверх, — велел Хайтани, когда Одзава бессильно обмякла, устав сопротивляться.       Сатоши молча поволок ее к лестнице, оставляя Рана наедине с Исао.       — Мне позвать Киоши? — уточнил Химура, неслышно покидая свое место.       Хайтани кивнул, задумчиво глядя на браслет, который никак не хотел сгорать — в отличие от него самого.       — Да. Его очередь.       Стоило Исао удалиться, Ран потянулся к кочерге для камина и подцепил нить жемчуга — натуральный, он обладал жаростойкостью, и несколько минут в открытом огне не испортили его красоту — только нагрели так, что прикоснуться невозможно.       — В-вы хотели меня видеть?       Киоши услужливо чуть склонил голову, замерев на почтительном расстоянии. Эта его покорность, готовность покориться судьбе — Рана всегда раздражали такие люди, — мгновенно вывела Хайтани из себя.       Он повернулся, окидывая Киоши уничижительным взглядом с головы до ног.       — Напомнить тебе, что все здесь подчиняются моим приказам?       — Нет, г-господин Хайтани, — тихий, судорожный шепот, — я это п-помню.       — Тогда почему ты решил, что можешь самовольничать? — прошипел Ран. — Что это за книга, которую ты принес ей? Разве я разрешал делать что-то подобное?       — Я п-подумал, что от книги вреда не будет, — перепуганный Киоши опустил глаза в пол. — Она очень п-просила…       — Тебе не надо думать. Надо делать то, что я говорю, — Ран прищурился. — Тебя когда-нибудь били розгами? Говорят, это непередаваемое ощущение — но как-то я слышал, что каждый удар похож на боль от ожога.       Киоши попятился, но остановился, натолкнувшись на Исао.       — Предварительно розги вымачивают в воде. Если вода соленая, а удар достаточно сильный, то кожа лопается — соль попадает в рану, и становится еще больнее, — абсолютно равнодушно сообщил Ран. — Десять ударов за то, что принес ей книгу. И еще десять ударов за каждый день, что книга остается у нее. Если не хочешь жертвовать спиной — сам заберешь ее завтра, хочешь побыть благородным рыцарем — Исао с радостью возьмет с тебя плату.       Киоши в ужасе сглотнул.       — Я… Я з-заберу у нее книгу.       — Хорошее решение. Видишь ли, иногда доброта приносит больше бед, чем зло, — наставительно изрек Хайтани. — И еще кое-что…       Он умолк, глядя на побледневшего парня, который поспешил спросить:       — Ч-что еще, г-господин Хайтани?       Ран улыбнулся.       — Расскажешь потом, как ощущения?