Лёд и соль

      — Спускайся, — приказал Ран.       Исао растерянно взглянул на него — как ребенок, не понимающий, чего хотят взрослые. Чувствуя, как от злости зубы начинают скрипеть друг об друга, а на скулах ходят желваки, Хайтани ухватил подчиненного за рукав и повел к лестнице.       — Вон, — бросил он, даже не взглянув на Сатоши и Киоши, которые сидели в гостиной.       Мысли в голове лихорадочно крутились — насколько все плохо? Поглощенный раздумьями, Ран не заметил пылающего недовольством взгляда Сатоши, устремленного ему в спину — на короткое мгновение тот замер, словно собираясь что-то сказать, но в последнюю секунду передумал и покорно побрел прочь.       — Выпей.       Плеснув в бокал виски, Ран протянул его Исао. Привычка во всем подчиняться Хайтани сработала безотказно — Химура залпом проглотил жидкость, закашлялся, утер рот рукавом и прохрипел:       — Еще.       — Рассказывай, — потребовал Ран, когда Исао опустошил второй бокал. — Что произошло?       — Я...       В темных глазах Химуры блеснул ужас, когда он начал говорить — картинки, одна страшнее другой, снова всплыли в его сознании. Замолкнув, он уставился на собственные руки — поневоле Ран тоже посмотрел на них, отмечая непривычную глазу дрожь, — и с трудом продолжил:       — Я узнал, где она работает, дождался, пока закончится смена. Поехал за ней... К ее дому. Рассчитывал поговорить, но она...       Исао поднял на него взгляд, полный боли и отчаяния до самых краев.       — Она разозлилась, увидев меня. Я тысячу раз представлял нашу встречу... Случайную или нет, все обдумывал, как это будет, гадал. Но все оказалось совсем не так. Ни один из вариантов не сбылся...       — Реальность всегда непредсказуема, — Ран коротко выдохнул — терзания Исао из-за своей бывшей любви раздражали. — Что именно она сказала?       Исао произнес это так, словно сам до конца не верил в услышанное:       — Что я заслужил все, что со мной случилось. Что она поступила правильно, отправив меня за решетку. Я думал, что ее мучает совесть, думал, что если она увидит меня, то поймет, как ошиблась, какую чудовищную ошибку допустила. Но она... Она была довольна тем, что сделала.       Химура замолчал. Ран опустился в кресло напротив, уставившись в окно — смотреть на Исао не хотелось, потому что вид у него был до того жалкий, что руки чесались схватить за плечи и хорошенько встряхнуть его.       Несмотря на то, что исход поведения Йоко был печален, он все же не мог не восхититься ее жестокостью. И мысленно сравнить с Аджисай — в отличие от подруги, Одзава никогда не гордилась тем, что смогла украсть четыре года его жизни.       И, тем не менее, они принадлежали ей, как и его воспаленный разум. Раскаяние Аджи ничего не меняло — утерянное не вернуть.       — Ты вспылил и убил ее?       — Мы начали спорить. Я вспомнил, каково это, — взгляд Исао заметался по гостиной, — когда чувствуешь такую ярость, что хочется крушить все вокруг. Йоко ударила меня... Дала пощечину, и я ее толкнул. Мы стояли на лестнице.       Химура сгорбился и закрыл лицо руками, невнятно зашептав:       — Она так страшно падала... Так медленно, а в конце просто застыла. Лежала на полу, как тряпичная кукла, и не двигалась. Только лужа крови... Увеличивалась под ее головой.       И пропитывала гладкие блестящие черные волосы.       — Ты проверил пульс? — Ран подался вперед, неодобрительно сдвинув брови. — Она точно мертва?       — Я не смог подойти к ней, — упавшим голосом признался Исао, запустив обе руки в волосы и опираясь локтями о колени. — Я убежал.       Блять, — похолодел Хайтани.       — То есть, — Ран на ощупь нашел узел галстука, начавшего внезапно душить его, и ослабил, — она может быть жива?       — Не знаю, я не знаю, я не знаю, — монотонно заговорил Исао, раскачиваясь из стороны. — Не знаю, не знаю...       — И ты ничего не узнал, — голос Рана с каждым словом становился все ровнее и холоднее. — Ничего из того, что нужно было.       — Я все исправлю, Ран. Я, — Исао беспомощно поднял на него глаза, — просто скажи, что мне...       — Хватит, — с яростью прошептал Хайтани, поворачиваясь к нему. — Ты уже пробовал все исправить, а в итоге стало только хуже. Очевидно, при виде Йоко твои мозги отключились.       — Я не хотел подвести тебя, — взмолился Химура. — Прошу, дай мне шанс! Я все разузнаю...       Он замолчал — Ран, с побелевшим лицом, сделал резкий жест, разрубая воздух ребром ладони.       — Ты больше ничего не будешь предпринимать самостоятельно, — слова Хайтани звучали как приговор: — Я ошибся в тебе.       Поднявшись, Ран достал телефон из кармана брюк, набирая номер единственного, кто еще ни разу не подвел его — Риндо, — и добавил:       — Приди в себя, прими душ и поешь. Через два часа поедем в Токио.       Исао проводил его затравленным взглядом, который жег спину, но Хайтани не обернулся — слишком велик был его гнев, который перекрывало только одно чувство — отчаяние. Оно упорно цеплялось за плечи, пытаясь утянуть Рана вниз, но он не поддавался — каким бы паршивым ни казалось положение дел, все можно изменить, пока Хайтани здесь, а не скован стальными прутьями или не убит пулей в лоб — это он хорошо усвоил еще в первые дни своего пребывания в тюрьме.              — Санзу ищет того, кто убил Такеоми — весь «Бонтен» ходит на цыпочках и переговаривается шепотом, а ты утверждаешь, что полиция знает, где ты держишь жену Одзавы? — голос Риндо был похож на шипение змеи.       — Может знать, — процедил Ран.       — И та девка, что могла пролить свет на эту ситуацию, убита Исао?       — Скорее всего.       — Скорее... Всего? — чуть не задохнулся от ярости Риндо.       Ран воочию представил, как брат сжал корпус мобильного, желая расплющить металл, как исказились черты его лица от сильного гнева: вздернулись брови, крылья носа раздулись, напряглась челюсть.       — Это и нужно узнать, — терпеливо втолковывал ему Хайтани.       — Ты понимаешь, в каком мы окажемся дерьме, если Фумико успела кому-то что-то сказать? Или если эта Йоко жива? — выдохнул Риндо. — Майки от нас мокрого места не оставит. Да еще и Санзу...       Рану не нужно было видеть брата, чтобы понять — в данную секунду лицо младшего скривилось при мысли об их потенциальном будущем.       — Если Йоко все же жива, от Исао придется избавиться, — продолжил Риндо после недолгой паузы.       — Знаю.       — Рад, что хотя бы это ты осознаешь, — пробурчал Риндо, но голос, в котором еще прослеживались нотки недовольства, стал ровнее и спокойнее: его владелец быстро приходил в ярость, но так же быстро остывал. — Я перезвоню, как будут новости. Эй, Ран...       Младший помялся немного и торопливо добавил:       — Я на твоей стороне. Всегда буду.       Ран прикрыл глаза, чувствуя благодарность. Ему нужно было это услышать.       — Встретимся в Токио, Риндо. Соблюдай осторожность.       — И ты, — незамедлительно откликнулся брат, беззлобно добавив: — Хотя какой смысл говорить тебе об этом... Все равно поступишь так, как считаешь нужным.       — Разве это так уж и плохо? — прошептал Ран с улыбкой — но в пустоту: из динамика уже доносились короткие, отрывистые гудки.       Какими бы серьезными не были различия в их взглядах, знание того, что Риндо всегда последует за ним, давало ощущение твердой почвы. Незыблемая константа, благодаря которой хрупкий мир вокруг Хайтани все еще держался. Он мог быть сломленным, истерзанным, лишенным сил — но стоял на ногах крепко, пока рядом, в тени за его плечом был Риндо.       Ран считался сильным братом — старшим братом, тем, кто ведет в бой и определяет правила; но большая часть его силы исходила от Риндо. Убери младшего — и Ран будет раздроблен. Возможно, кем-то таким он стал для Исао — поддержкой, стальной опорой, не дающей согнуться, — в тюрьме Химуру втоптали в пол, унизив все мужское, что в нем было, а Ран был тем, кто помог ему подняться, отряхнуться и жить дальше.       Но следы не уберешь, просто сбросив с себя грязь — ее можно только смыть. Кровью или слезами.       Исао плакал.       Ран, спустившись, сразу заметил покрасневшие веки и мокрые, слипшиеся ресницы. При виде Хайтани Химура сразу же поднялся, выражая готовность ехать куда угодно — хоть на край света, если Ран прикажет. Раньше подобная преданность льстила Хайтани, сейчас она вызывала беспокойство.       — Когда выезжаем? — спросил Исао, вглядываясь в лицо Рана с необъяснимой надеждой, что между ними все будет по-старому, невзирая на то, что он допустил ошибку.       — Через час, — сухо ответил Ран, слыша за спиной металлическое звяканье. Обернувшись, он уставился на Киоши, который невозмутимо ставил тарелки на поднос. — Что ты делаешь?       — С-собираюсь отнести еду пленнице. В-вместо Сатоши, — тут же начал заикаться Киоши, впечатленный прямым обращением к нему. — Он п-попросил.       Глаза Рана подозрительно сузились.       — Исао, отнеси ты, — приказал он. — Где Сатоши?       — Н-на улице, — поспешно доложил Киоши. — П-пошел освежиться.       Хайтани молча направился к выходу — Сатоши нужно было проинструктировать на случай непредвиденных ситуаций в его отсутствие, — оставляя Киоши и Исао наедине. Несколько минут вязкую тишину нарушал только звон посуды — а затем, с заискивающей робкой улыбкой, Киоши протянул поднос вперед:       — Все готово. Получилось очень вкусно.       Густой запах специй защекотал ноздри. Химура принюхался, без труда определяя аромат мяса — и подсознание царапнуло какое-то несоответствие. Крохотная деталь, жужжащая где-то рядом, как назойливая муха в темноте — Исао никак не мог за нее уцепиться, пустым взглядом глядя на Киоши.       — Все хорошо? — осторожно спросил тот. — Я могу и сам отнести...       — Почему ты не заикаешься? — спросил Химура.       — Что?       Киоши растерялся. Его лицо слегка побледнело, глаза забегали в разные стороны. Посуда на подносе тихо звякнула, потревоженная тремором рук.       — Ты не заикаешься, когда говоришь со мной или с Сатоши. Испытываешь трудности только тогда, когда обращаешься к Рану. Почему? — медленно, разжевывая очевидное, повторил Химура.       — Потому что я его боюсь, — честно признался он. — Заикаюсь, когда мне страшно.       — Тебе не место тут, ты знаешь?       Киоши понуро опустил голову.       — Знаю. Но я стараюсь... Заикаюсь уже меньше.       — Дело не в этом. Раз не понимаешь сам — все еще хуже.       Химура забрал поднос из подрагивающих рук, смерил стоящего перед ним юношу тяжелым взглядом: слишком боязливый, слишком стеснительный, слишком... Уязвимый. Не покрытый толстой кожей, как броней, помогающей закрывать глаза на очередные зверства, которых не избежать, работая на «Бонтен».       Это «слишком» его и настораживало. Как вообще Киоши попал сюда? На это задание отправляли проверенных, опытных членов, способных перерезать горло женщине, не моргнув и глазом. Кто отвечал за распределение?       Уже у двери в комнату пленницы Исао понял, какая деталь вызвала в нем недоумение. Киоши сказал: «получилось вкусно», но он — вегетарианец. Пробовал мясо? Слишком самоотверженно для того, кто не употребляет пищу животного происхождения.       И опять это надоедливое «слишком», липкое, пристающее к зубам, как дешевая ириска.       Решив разобраться с этим по возвращении из Токио, Исао толкнул щеколду и вошел в комнату. Аджисай сидела у окна, подставив лицо слабо греющим рассветным лучам — солнце только поднималось над лесом, робко дотрагиваясь до верхушек деревьев.       В рассеянном свете ее фигура казалась призрачной: сходства добавляло и то, что Одзава даже не пошевелилась, услышав чужие шаги.       — Твой завтрак.       Исао поставил поднос на стол. Аджи повернулась — ее зеленые глаза светились, как омытая ливнем листва, только вместо дождя были слезы. На бледном лице ярко выделялись лишь они — и покрасневшие, зацелованные губы. Исао опустил взгляд вниз, понимая, от какого занятия отвлек Хайтани — почему-то смотреть на ее рот ощущалось как нечто постыдное, кощунственное, будто он подглядывал в замочную скважину за предающейся любовным утехам парочкой.       — Спасибо, — произнесла наконец Аджи, отходя от окна и садясь за стол.       Взяла вилку, наколола кусочек бекона и положила в рот, тщательно жуя. Неторопливо, словно находилась на торжественном приеме, а не в тесной комнате со стоящим у нее за спиной надзирателем — но Исао видел, как напрягалась ее кисть, сжимающая столовый прибор, в попытке скрыть нервную дрожь, и то, насколько неестественно прямой выглядела ее осанка.       На протяжении всего завтрака она молчала, чему Исао был несказанно рад. Он не терял бдительности, буравя внимательным взглядом ее спину — помня о том, как она одурачила Сатоши, — однако то и дело мыслями возвращался к Йоко.       К его любимой Йоко.       К его мертвой Йоко.       Тихие слова, сказанные в пустоту комнаты, оказались громче выстрела. Вставая со стула, Аджисай обронила:       — Йоко пришла бы в ужас, узнай она, кем ты стал.       — Это она сделала меня таким, — вырвалось изо рта несмотря на то, что он твердо решил не вступать с пленницей в диалог.       — Не Йоко заставила тебя убивать людей.       — Да что ты знаешь? — его пальцы, уже схватившие край подноса, разжались. Повернувшись к ней, Химура сделал шаг вперед, тесня Одзаву к окну. — Что ты можешь знать, когда дальше собственного носа не видишь?       — Я вижу тебя, стоящего передо мной, — не потеряв самообладания, ответила Аджи. — Запирающего эту комнату. Выполняющего приказы Хайтани. Тебя, держащего меня за руки, пока кто-то другой резал мою кожу. Думаешь, ты лучше только потому, что не держал нож?       — Я так не думаю, — Исао сделал еще один шаг, вынудив ее прижаться вплотную к окну. Подоконник больно впился в поясницу, но Аджи только вздернула подбородок, с упорством глядя на Химуру — в висках стучало, сердце заходилось в неровном ритме от страха, но она держала лицо из последних сил. — Я бы с радостью взял тот нож и вонзил тебе в сердце. Люди страдают из-за тебя, госпожа Одзава. Твой муж, Ран, даже твоя подруга — все они...       Ресницы Аджисай дрогнули, глаза широко раскрылись, когда Исао прошипел:       — ... страдают, потому что ты жива. На твоем месте я бы сам вонзил себе нож в сердце.       Ведь если бы Ран тогда не спас рыжеволосую девчонку... Йоко была бы жива. Он бы не поехал к ней, он бы не стал...       Я бы не стал, — мысленно обратился к себе Исао. — Я бы не стал, не смог ее убить, я же люблю ее... Нет, я бы не убил. Это только ради Рана. Только ради сохранения тайны. Я бы никогда... Без причины...       — Единственный, кто не заслуживает жизни в этой комнате — ты, — выплюнула Аджи. — Не знаю, как Хайтани сделал из тебя послушную собачонку, но лучше бы вам обоим сдохнуть.       То, с какой убежденностью она швырнула ему эти страшные слова в лицо, заставило кровь в его жилах вскипеть. Как она смела сказать такое про Рана, когда он сделал все, чтобы оставить ее в живых?       Не помня себя от злости, Исао потянулся к тонкому, беззащитно обнаженному горлу, но остановился — взгляд снова наткнулся на ее губы. На ее проклятые, зацелованные губы — влажно-алые, приоткрытые, — и ладонь застыла в воздухе, наткнувшись на невидимую стену.       Он не имел права трогать то, что принадлежит Рану.       — Лучше не говори о том, о чем не знаешь, — темные глаза Химуры превратились в узкие щелки, сузившись до предела. Распаленный, он едва осознавал, что именно говорит — желание вознести Хайтани на пьедестал вытеснило голос разума: — Ран не хотел причинять тебе боль. Он был вынужден сделать это, потому что ты оказалась слишком глупой. Благодари его за то, что отделалась малой кровью, а не потеряла все конечности.       — Обязательно упомяну об этом в своей благодарственной речи в честь поимки вашей шайки, — Аджисай вся дрожала — весь страх затмил гнев. — Тебя тоже поблагодарю за советы, псина.       Исао лишь молча отстранился — оскорбления в свой адрес его не задевали: он давно утратил чувство гордости и собственного достоинства. Забрав поднос, он покинул комнату — как только дверь закрылась, Аджисай бросилась к кровати, уткнулась лицом в подушку и закричала, как раненый зверь.       Я больше так не могу, — слезы пропитывали ткань, от которой пахло Раном. — Не могу. Я так устала...       Она по привычке потянулась к запястью, на котором должен был быть браслет — но пальцы наткнулись на повязку. Нижняя губа Аджи затряслась — глотая слезы, она провела ладонью по бинту, пытаясь представить гладкость и прохладу жемчуга.       Ты сильнее его, Аджи, — голос отца, наполненный гордостью и любовью, воскрес в ее голове. — Ты сильнее ненависти.       Но она была такой слабой. Измученной — видел бы отец ее сейчас, ужаснулся, — и не способной что-либо сделать.       Перевернувшись на спину, Аджисай уставилась в потолок. В этой комнате ей нечем было заняться — кроме как думать, вновь и вновь перебирая мысли, отделяя нужные, как зерна от плевел. Ран определенно тяготел к ней — Аджисай не хотелось разбираться, что это было: нездоровая любовь, одержимость или нечто другое, — важен был сам факт: она ему нужна. Не только как пленница — это косвенно подтвердил и Исао, намекнув на то, что Хайтани защищает ее.       В его словах была доля горькой правды — если бы не Ран, она была бы мертва уже несколько лет. Она могла погибнуть в лесу, скончаться на холодном полу подвала, истечь кровью, получить пулю в висок — но почему-то еще дышала. Годы, украденные у Смерти, были подарком Хайтани, а его интерес — возможностью выбраться.       И все же, — Аджи нахмурилась, вспоминая слова Исао о том, что Ран был вынужден нанести ей увечье, — что это означает? Мало спастись от Рана — нужно спасаться от кого-то еще? Кого-то, кому подчиняется сам Хайтани?       Подобное умозаключение вызвало усмешку — она и с Раном-то справиться не может, куда ей до влиятельной организации. Даже если вернет себе свободу — как долго она протянет? Кто убережет ее — Кенма, которому самому требовалась помощь?       Прикусив губу, Аджисай тяжело задышала от волнения. Она не видела другого выхода, кроме как воспользоваться слабостью Рана — одурачить его, заставить желать ее еще больше, сделать своим щитом: пусть все удары судьбы примет он, а не она.       Осталось только совладать с собственной ненавистью и позабыть про уязвленную гордость. Сжав руку в кулак, Одзава замерла на мгновение, чувствуя тупую боль в предплечье — наслаждаясь ею, запоминая ее, чтобы потом — когда придет время, — вновь вспомнить все, что она пережила по вине Хайтани, и вернуть долг.