Лёд и соль

      Смотреть ему вслед больно.       Видеть, как он уходит — в холод и снег, где ему самое место, больно вдвойне. Ведь Ран такой же: острый, прозрачный осколок льда, пронзивший ее сердце. Оно растопит его горячей кровью, но сквозное останется навсегда.       Ворвавшийся в гостиную ветер шумно загулял по дому, а Аджисай казалось, что он со свистом проходит через дыру в ее груди. Она опустилась на пол без сил, сжала пальцами пушистый ворс, трясясь в беззвучных рыданиях. Слезы скатывались вниз, расплываясь темными точками на светлом ковре, оставались солеными дорожками на ее щеках — дверь Ран не удосужился закрыть.       Он щелкнул зажигалкой и закурил, стоя на открытой энгаве. Облачко дыма на миг закрыло его прищуренные глаза, холодно изучающие распластавшуюся на полу Аджисай.       Она рыдала так, словно уже сидела возле тела убитого мужа.       Впервые в жизни Ран взмолился о терпении. Попросил сил, чтобы не убить ее прямо сейчас. Ему много раз приходилось видеть ее слезы, но никогда — знать, что они посвящены другому.       Аджисай подняла на него заплаканные глаза. Ее губы скривились, удерживая рвущиеся наружу всхлипы. Она протянула к нему руку, выдохнув:       — Ран...       Ногой он захлопнул дверь, отрезая ее от себя. Разделался с первой сигаретой, взялся за следующую — пока его не затошнило от никотина.       Рыдания стихли, за стенами дома послышалась возня. Когда Хайтани вернулся внутрь, Аджисай не было в гостиной. Со второго этажа доносились едва слышные шаги и шорохи.       Плевать, — он расстегнул ворот рубашки, уселся за стол и открыл ноутбук. Как бы Ран ни старался контролировать себя, он все равно периодически прислушивался к звукам наверху, поэтому, когда через полчаса дом погрузился в полную тишину, его кольнул страх.       Полчаса, которые Хайтани провел, просто глядя в экран.       Он встал, отыскал среди запасов матери Айри бутылку виски, наполнил стакан на четверть. Выпил залпом — жжение в груди немного успокоило сидящую там тревогу, которая беспрестанно ворочалась, давая о себе знать. Поймал себя на мысли, что ждет, когда Аджисай спустится вниз и бросит что-то обидное — на ее взгляд — ему в лицо. Может быть, закричит, дав волю характеру.       Она ведь как огонь — неуправляемая, жестокая, обжигающая. Но почему вместо яростного пламени ему представляются тлеющие угли?..       Ран бросил взгляд на часы. Прошло еще десять минут. На втором этаже по-прежнему было тихо.       Он нарочито не пытался быть бесшумным, когда поднимался наверх — ступеньки под его тяжелыми шагами попискивали тонко, как перепуганные мышки при виде кота. Распахнул дверь так, что она с грохотом ударилась о стену — и застыл в проеме, видя Аджисай, лежащую в постели. Она замоталась в одеяло, как гусеница — только рыжая макушка торчала из-под вороха подушек — и даже не шевельнулась, когда он прошел в комнату и сел на кровать.       И, конечно, она не спала. Просто молчала.       Это что, новый вид протеста, — хмыкнул Ран. — Сначала вопли, теперь молчание?..       Он сдернул с нее одеяло — попытался, потому что Аджисай вцепилась в него, как монахиня в рясу, а он не прикладывал много усилий, рассчитывая, что сделать это будет легко. Когда ткань затрещала, Хайтани угрожающе произнес:       — Я порву его. Это смешно, Аджисай. Отпусти немедленно.       — Уходи, — потребовала она. — Не хочу тебя видеть. И слышать тоже не хочу.       — Я здесь сплю.       — Спи в другом месте.       — Ну что за идиотка, — процедил Ран, рывком сдернув покрывало.       Она тут же поджала колени к груди в инстинктивном жесте, словно защищаясь — как ребенок, и ему стало дурно.       Он же не сделал ничего такого, что могло бы заставить ее прятаться, точно раненого зверя. Это она посмела заикнуться о своем муже — внаглую, бесцеремонно, словно имела право произносить его имя.       Или... Ран на мгновение застыл, глядя в ее покрасневшие от слез глаза.       Она правда не понимала?..       — Аджисай, — он позвал ее.       Дождался, когда она обратит на него свой взор, и спросил ровным голосом:       — Кто я тебе?       Ее ресницы дрогнули, взгляд забегал из стороны в сторону.       — В смысле, — промямлила Аджи, все еще держась за отброшенное одеяло. — Кем я тебя считаю?..       — Хватит, — его голос сломался. — Ты поняла, о чем я спрашиваю.       Она смотрела на него с сожалением, которое и стало ответом.       Конечно, Аджисай поняла вопрос. Еще один вопрос, на который она не могла ответить — в копилку к тем, что мучили ее последние дни.       Кто для нее Ран, которого она впервые увидела в кофейне возле съемной квартиры? Спаситель.       Кто тот Ран, спустившийся в подвал дома в Кофу? Похититель.       Но кем был Ран, который целовал ее так, словно от этого зависела его жизнь?       — Ты требуешь от меня слишком многого, — она закрыла глаза. — Я не могу, Ран. Ты... Слишком много боли причинил.       Его пальцы коснулись ее виска, заправили за ухо рыжую прядь.       — Разве между нами не было ничего хорошего? — с горечью спросил он.       — Было, — она судорожно вдохнула воздух, когда его ладонь переместилась на щеку. — Но этого мало.       Аджисай не хотелось перечислять все то, что никогда не будет забыто ею — то, что делало невозможным их будущее. Похищение, оскорбление, издевательства, физическое и эмоциональное насилие — слишком много всего, что нельзя просто простить.       Но главное... Она инстинктивно коснулась израненного предплечья.       Его имя.       Остановился бы он, если бы она не попросила?..       Сможет ли он останавливаться в будущем?       Хоть движение и было скрытным, Ран заметил, как Аджи дотронулась до ран. Раздраженно дернул уголком губ:       — Все дело в этом, да?       — Это одна из причин, — спокойно ответила она. — Ты использовал мое тело как бумагу, словно я вещь. Ты считаешь меня вещью, Ран.       Он собрался возразить, но Аджи повысила голос:       — Не перебивай! Ты привез меня сюда против воли, продолжаешь держать здесь против воли, и требуешь, чтобы я чувствовала то, что хочется тебе. Ты желаешь контролировать меня полностью.       — Я просто желаю тебя.       — Как кого? — вернула она ему вопрос, усмехнувшись. — Как ту, которой поклялся отомстить?       Вместо ответа Хайтани встал и направился к двери. Удивленная Аджисай уставилась ему в спину — опять уходит?..       Неужели он снова взбешен? Ушел, чтобы не причинить ей куда большую боль, чем пощечина? Она терялась в догадках. Все встало на свои места, когда через минуту Ран вернулся.       В его руке сверкало лезвие.       Хайтани сел на кровать и положил нож ей на колени— Аджисай уставилась на него, как на гремучую змею. Закатав рукав рубашки, Ран протянул правую руку вперед — ту, что была чиста.       — Что все это значит? — она смотрела то на нож, заманчиво блестевший в свете лампы, то на лицо Рана — мрачное и сосредоточенное.       Ни страха, ни колебаний — он предлагал ей свою плоть и оружие, не опасаясь, что она может нанести слишком глубокие раны.       — Сделай со мной то, что я сделал с тобой.       — Ран, это...       — Это справедливо, — он ухмыльнулся, откинул непослушную прядь со лба. — Давай. Оставь мне шрамы. Я с радостью буду носить твое имя на теле.       На мгновение ей и вправду захотелось этого — причинить ему боль. Схватить нож и кропотливо вырезать каждую букву своего имени, упиваясь чужими страданиями, напитываясь ими, дабы они перекрыли ее собственную боль. Но она знала — никаких страданий не будет. Ран даже не вздрогнет, когда она проткнет его плоть.       И чем же она будет лучше него?       Аджи столкнула нож на пол.       — Думаешь, мои раны будут меньше болеть, если я сделаю то же самое с тобой? — с вызовом спросила она. — Думаешь, так все можно исправить?       — Оскорбление смывают кровью.       — А разбитое сердце чем? — тихо произнесла она. — Чем лечат?       — Любовью, — без колебаний ответил он.       Аджисай покачала головой.       — Ты не можешь меня любить. То, что ты чувствуешь ко мне — не любовь. Это одержимость.       — Какая разница, как это называется, если я не могу без тебя? — его выражение лица стало угрожающим. — И не буду. Ты навсегда останешься со мной.       — Ты даже не спрашиваешь, — с горечью прошептала она. — Ты не спрашиваешь, чего хочу я.       — У тебя будет все.       — Кроме свободы.       — Кроме нее, — согласился Ран.       Он взял ее за руку, задумчиво погладил нежную кожу, перебрал пальцы, как струны. Его взгляд задержался на безымянном — раньше там сверкало кольцо, подаренное Кенмой. Она сняла его в тот день, когда вернулась с рынка, узнав, что муж уволил рабочих.       — Ты считаешь, что я не думаю о твоих чувствах, — вдруг сказал Ран. — Но думаешь ли ты о моих, когда говоришь про Кенму?       — Он мой муж, — брови Аджи сдвинулись. — Пока еще. Нравится тебе это, или нет — я ношу его фамилию.       — Ты знаешь, что его дни сочтены.       Она бессильно закрыла глаза.       Бесполезно. Они ходят по кругу. Ран никогда не поймет, что она испытывает к Кенме: уважение, благодарность, обычное человеческое сочувствие. Для Хайтани все гораздо проще: он либо любит, либо нет.       Есть его брат, есть Аджисай — и есть все остальные.       — Что нужно, чтобы ты изменил решение?       — Хочешь поторговаться за его жизнь? — усмехнулся Ран. — Есть что-то, что ты можешь мне предложить?       — Нет, потому что ты сам берешь все, что желаешь, — она гневно выдернула руку. — Ты, кажется, только что уверял, что у меня будет все, что я захочу? Так я хочу его жизнь! Отдай мне Кенму. Обещай, что не убьешь его.       — Из всего, что ты могла попросить, ты просишь это? — Ран, не мигая, смотрел на нее. — Жизнь мужа?       Что-то в его взгляде не нравилось ей. Что-то сверкающее, как сноп искр перед взрывом. Но Аджисай не собиралась отступать.       — Да. Я хочу это. Докажи, что твои слова — не пустой звук, — с небрежностью бросила она.       — Хорошо. Я не убью его. Но не могу ручаться за других.       Одзава взглянула на него с удивлением. Он сдался так просто?       — Ты сказал, он может остаться работать на твою организацию — в этом случае ему сохранят жизнь, — напомнила она.       Ран кивнул.       — Но ты сказала, что он не согласится.       — Сделай так, чтобы он согласился, — Аджи мрачно улыбнулась. — Ты ведь мастер заставлять людей делать то, что им не хочется. Сможешь?       — Смогу, — медленно ответил Хайтани. — Я все могу, кроме одной вещи...       Он схватил ее за подбородок, вынуждая смотреть ему прямо в глаза.       — Заставить тебя видеть во мне не только чудовище.       — Я вижу, — запротестовала она.       — Не видишь, — Ран отпустил ее, резко встал и подошел к окну. — Через два дня мне нужно уехать на несколько часов. Ты останешься здесь.       Глаза Аджи округлились. Он оставит ее тут одну?       — Сбегать не советую, — скучным тоном поведал Хайтани. — Иначе твоего мужа найдут по частям в разных концах Токио. А потом и твою подружку.       — Йоко? — голос Аджисай дрогнул. — Ты так и не рассказал, что с ней.       — Она встречается с моим коллегой.       — Встречается... Как мы? — уточнила она.       Хайтани повернулся, пригвождая ее к кровати яростным взглядом.       — Спрашиваешь, держит ли он ее в плену? Издевается ли он над ней? Может, бьет или насилует? Не знаю.       — Я не это имела в виду...       — Не оправдывайся, — грубо перебил Ран. — Разве этому я тебя учил?       — Да хватит уже! — взорвалась Аджи. — Наши отношения нельзя назвать нормальными, и ты сам это понимаешь! Ты похитил меня, удерживал силой, и...       Ее голос, поначалу звучавший громко, под конец фразы утратил силу. Сделав вдох, она расплакалась. Ран тут же оказался рядом — кровать прогнулась под его весом, когда он присел на край и притянул Аджи к себе.       — Я просто устала, — всхлипнула она. — Я хочу, чтобы все закончилось. Чтобы все закончилось хорошо. Это ты можешь пообещать?       — Могу. Я сделаю все, чтобы ты чувствовала себя счастливой, — не колеблясь, ответил Ран. — Все, что захочешь. Просто скажи, Аджисай.       — Тогда останься сейчас, — умоляющий взгляд снизу вверх. — Со мной. Не уходи.       Дай мне еще раз ощутить себя цельной, — молча просила она. — Еще раз забыться, пусть и на короткое мгновение. Притворись, что все хорошо.       Ран аккуратно смахнул слезинку с ее щеки, рассматривая ставшее таким знакомым лицо — порозовевший кончик носа, пухлые губы, зелень глаз в окружении темных ресниц.       — Я не уйду, — пообещал он, ложась рядом. — Тебе нужно отдохнуть. Ты наплакала целую реку слез.       — Чтобы утопить тебя в ней, — буркнула она, укладывая голову ему на плечо.       Я уже и так тону, — подумал Ран. Аджисай заснула быстро, измученная событиями днями, а он все никак не мог избавиться от дурных мыслей.       Риндо, обеспокоенный происходящим, сообщил, что Санзу намерен отыскать убийцу Такеоми во что бы то ни стало. И что он развернул активные действия, не допуская никого из членов «Бонтен» к расследованию. Это уже было чертовски плохо, не считая убийства Фумико, потерю одного из штабов — дома в Кофу — и само наличие чувств к Аджисай.       Хайтани понимал, что скоро Коко потребует вернуть ее.       И понимал, что не сможет ее отдать.       Все это отдавало абсурдом — что та, кого он хотел уничтожить, теперь являлась самым дорогим. И что в попытке ее сохранить он, скорее всего, потеряет все, включая жизнь.       Ран знал, чем рискует. Это как отправиться в пустыню без единой капли воды — ни шанса на спасение. И, кажется, он был именно таким дураком.       Аджисай сонно заворочалась, когда Хайтани, поцеловав ее в лоб, осторожно выскользнул из кровати. Поднял упавший нож, спустился на кухню, где налил себе еще четверть стакана. Спиртное обожгло горло, притупило боль — в раковину, одна за другой, срываясь вниз, закапали красные капли.       Ее имя расцвело на коже кровавым обещанием.