Непохожие похожести

С тех пор, как Лань Сичэнь ушел в уединенную медитацию, не так уж много времени пройти успело. Слёзы высохли на щеках цвета кушанского нефрита, но не затянулись раны на больном сердце, все ещё кровоточа. Поза лотоса, полуприкрытые веки, подернутые дымкой трепещущих ресниц, руки, в бесполезной молитве сложенные, и размеренное дыхание — все это давно должно было бы вернуть прежнее спокойствие и внешнее, и внутреннее, но даже эти действия не в состоянии сейчас смятенный дух успокоить. Губы Хуаня плотно сжаты, но даже так в душе он продолжает кричать от невыносимой боли. Улыбка… он будто целую вечность не улыбался, и уголки вмиг онемевших уст опущены, выражая глубокую скорбь, тяжким грузом на сердце лежащую. Он чувствует этот неровный ток цигуна, бушующий в его венах, каждый раз концентрируясь, он теряет эту концентрацию. Кажется… в следующий раз он уже не сможет ее вернуть. Сколько дней, часов, минут… все это — что чистые капли воды в колодце его разума. Лань Хуань каждую секунду контролирует своё дыхание, учится жить с этой болью, однако, что может утихомирить эту всеуничтожающую бездну, разверстую в его уже не идеально чистой и безгрешной душе. Поймать момент ясного сознания, сохранить его: так просто и так сложно до невозможного. Сумеет ли он?.. — Сичэнь, — зовет его тихий, почти ледяной в своей ровности голос. Это почти равнодушие, но Хуаню этот голос слишком знаком, потому он слышит больше, чем можно услышать, и там где кто-то услышит безразличие и покой, он слышит заботу и небольшую встревоженность. Плавным движением, взмахнув ресницами, открывая глаза, он возвращается в реальность. — Ванцзи. Вы с господином Вэем уже вернулись из вашего небольшого мирского путешествия? Лицо его младшего брата не выражает почти ничего. Однако он явно обеспокоен. — С тобой хочет встретиться кое-кто, брат, — неожиданно пространно для такого прямолинейного человека, как Второй Нефрит, говорит ему Ванцзи. Сичэнь кивает. — Наверное это что-то важное. Иначе ты бы не пришел, верно? — почти утвердительно спрашивает у младшего Глава Лань, и печальная улыбка слышится в этой фразе. — Мгм, — привычно односложно отвечает Ванцзи, чтобы затем покинуть цзиньши старшего брата. Новый посетитель его обители переступает порог покоев Сичэня тихо, словно не желая сверх меры беспокоить Первого Нефрита. Однако Лань Сичэнь не из тех людей, которые не обращают внимания на возможные неудобства, которые они могут причинить окружающим. Особенно важно не проявить грубости по отношению к гостю. — Приветствую госпожу, — кивает он женщине, вошедшей в его покои. — Цзэу-цзюнь, — склоняется перед ним вошедшая в ответном поклоне. С минуту они просто стоят друг напротив друга, пока, наконец, глава Лань не нарушает молчание первым: — Должно быть, госпожа проделала большой путь до Облачных глубин. Надеюсь, вам был оказан должный прием. Лицо женщины сурово, как у кого-то, чья жизнь была полна трудностей и невзгод, однако, видимо, она не из числа тех, кого обстоятельства ломают, и… при мысли об одних лишь обстоятельствах, о сломленности… Лань Сичэнь решает, что лучше не думать вовсе. Он не хочет снова бередить эти раны, однако все, что его окружает, невольно пробуждает в его памяти самые счастливые и самые ужасные моменты в его жизни. Если он когда-то и согрешил, ему воздалось стократ по его грехам. — Благодарю главу за беспокойство, — с небольшой заминкой отвечает девушка. — Однако дело, с которым я к вам пришла, не требует отлагательств. Лань Сичэнь уже знаком с делами подобного рода. Безотлагательными. Это нечто большее, чем этикет — это образ жизни, образ мыслей. Когда-то он, подобно брату, находил особую прелесть в этой правильности. Конечно, он не следовал всем правилам ордена, беря их за самоцель своего бытия и проч. Однако ему нравилась эта улыбка — губы, приподнятые под этим и не под каким-либо другим углом, — градация чёрного и белого и святая уверенность в собственной непогрешимости. Тогда все было безотлагательным и непременным, и как просто было раздавать советы, когда не было места для сомнений и для любой вещи было свое разумное объяснение. Но где же сейчас его непоколебимость? — Я знаю, что мой приход мог быть достаточно неожиданным для Цзэу-цзюня и, быть может, не вполне уместным, — прерывает очередную неловкую паузу его гостья. — Однако я думаю, что причина моего прихода будет достаточным для меня оправданием. Лань Сичэнь смотрит на неё, улыбаясь уже не той благосклонно-снисходительной улыбкой всесведущего человека, но с некоторой долей горечи и почти что смирения со своей участью. Вежливость и этикет посетительницы почти безупречны, ему нечего противопоставить её словам, и он лишь ждёт, когда она перейдет непосредственно к сути дела. — Я пришла из Нечистой Юдоли, — говорит, наконец, она, и Лань Сичэнь с удивлением обнаруживает себя крайне заинтригованным дальнейшим ее рассказом. Извинившись за свою бестактность, причиной для которой послужила, конечно же, спешка, девушка называет свое имя. Вэнь Цин, та самая, которая вот уже как шестнадцать лет мертва должна была быть. Сичэнь в очередной раз удивляется за столь короткий промежуток времени, но не выдает своего удивления ничем, кроме едва заметного поднятия брови. Целительница (со столь заслуженно известным именем позор не знать профессии девушки) на его непроизвольный жест лишь коротко усмехается, и в усмешке её сквозит столь знакомая Первому Нефриту горечь, что не ему рассуждать о ее манерах. Она продолжает говорить, более не отвлекаясь на условности, и рассказ ее незатейлив и прост. Голос ее четок и конкретен: ни к единому словечку не придерешься и даже вопросов никаких по окончании монолога не останется. О себе она почти не говорит, да и вообще речь ее больше похожа на рапорт военного врача (вещь, должно быть весьма ей знакомая). Да, они пришли с братом на покаяние к Цзиням. Нет, их не казнили, как было объявлено во всеуслышание. Нет, Цзинь Гуаншань не был тайным покровителем отпрысков Цишань Вэнь и смерть очередных «вэньских псов» (дословная цитата из речи Чифэн-цзюня) была бы бывшему главе Ордена Цзинь только на руку. Да, Цзинь Гуанъяо заступился за них, и нет, нет, достопочтенный Цзэу-цзюнь, этой ничтожнейшей не ведомы мотивы, коими руководствовался бывший господин Верховный Заклинатель. Лицо достопочтенного Цзэу-цзюня меж тем приобретает выборочно и непоследовательно все мыслимые и немыслимые цвета и оттенки: от смертельно-белого до пунцово-красного. О чем он думает на протяжении всего монолога госпожи Вэнь даже сам он едва ли вспомнит потом, однако одно про него можно сказать точно: спокойствия в нём ни грамма. — Значит, А-Яо и правда жив? — спрашивает, наконец, он у Вэнь Цин по окончании её монолога. Усмешка вновь не красит девичьи мягкие черты суровой целительницы. — Не знаю, что значит, а что не значит, — отвечает она, совершенно не думая уже о церемониях. — Однако, когда я уходила, он определённо был живым. По крайней мере, физически… Потом идёт короткий рассказ о жизни А-Яо в Цинхэ Не — Хуайсан заботится о нём, как умеет, Цзэу-цзюнь, да, однажды он и правда убил своего сангэ, но раскаяние его было так сильно, что больше жизни достопочтенного Ляньфан-цзуня ничего не угрожает (по крайней мере, не от руки его четвёртого брата). Однако, то, как Вэнь Цин описывает жизнь двух его младших братьев в Нечистой Юдоли, очень похоже на описание жизни двух старых супругов, постоянно ругающихся, но уже не мыслящих расставание. Это странное чувство, что алым шаром боли растет в груди Сичэня, он бы назвал его необъяснимым и странным, однако он знает самое подходящее для него название… Ревность… — Так значит, А-Яо не видится ни с кем, кроме главы Не? — осторожно спрашивает у целительницы Первый Нефрит. Вэнь Цин поводит плечом: — Отчего же? Ещё есть я, обязанная вылечивать все его раны, которые он может получить. Девушка снова вспоминает те следы ненависти к себе, которых так много было на теле бывшего главы Ордена Цзинь. Однако Лань Сичэнь думает о совсем других вещах: Хуайсан бьет А-Яо?! Однако потом она лаконично, но и всеобъемлюще в то же время описывает ту заботу, которую проявляет Незнайка в отношении своего пленника. Хотя он никуда и не выпускает его, однако он старается предоставить своему третьему брату все комфортные условия, которые только можно представить. Если честно, это больше похоже на дифирамб, на прекрасную «оду на восшествие», которую целительница поет воодушевленно и самозабвенно, чтобы ни у кого не возникло никаких сомнений в её старательности. — А-Яо… — Сичэнь только сейчас осознает всю вульгарность своего обращения к бывшему главе Ордена Цзинь, и что-то будто вынуждает его осечься. — Цзинь Гуанъяо, он сейчас в порядке? Вэнь Цин молчит в неком раздумьи, не зная словно, как лучше ответить на вопрос. Потом она, придя к некоторому внутреннему компромиссу, кивает, отвечая коротко, но весьма определённо: — Да, думаю, он в порядке. В порядке… Сичэню бы порадоваться, что с его санди теперь все вроде даже хорошо, но он… злится? С ним все в порядке! Ну и как это понимать? Потерять руку, а потом и жизнь, и честь — а теперь с ним все в порядке! С головой у А-Яо в таком случае точно все не в порядке. Вэнь Цин, словно угадав направление его мыслей, осторожно покашливает, прервав мрачные раздумья Первого Нефрита. — На самом деле, я бы не утверждала что-то столь опрометчивое, глава Лань. Он в порядке скорее в сравнении с тем временем, когда он только проснулся. Он, по крайней мере, уже жив. Странное и неправильное облегчение разливается в груди Лань Сичэня. Что ж, во всяком случае он не одинок в своих страданиях. На самом деле, он всегда был в некоторой степени эгоистичен, и даже его нежелание видеть правду все эти годы имело причиной лишь этот эгоизм в его потребности жить спокойной и даже почти счастливой жизнью, где А-Яо его любимый младший брат, столь много добившийся, он сам — глава уважаемого ордена, и лишь Ванцзи — чёрное пятно на его ослепительно-белой репутации (да и тут повинен скорее не младший его брат, а Вэй Усянь, ставший причиной стольких бед для всех без исключения). Сколь бы хорошим ни казался Первый Нефрит, он всегда был таким — безвольным и слабохарактерным, принимающий обстоятельства такими, какие они есть, и не особо желающим как-то менять положение дел. Вот и сейчас, услышав, что А-Яо, его А-Яо, страдает где-то там, Сичэнь странным образом успокаивается. И как бы его самого не пугало состояние подобного рода, однако теперь имеет смысл продолжить расспрашивать целительницу. — Как давно… — горло пересыхает, и слова замирают невысказанностью на бледности тонких губ. — Как давно он уже… живёт у главы Не? Вэнь Цин слегка поводит плечом, словно сгоняя с себя морок иллюзии. — Месяц? — не отвечает — спрашивает — она. — Может, два. Не знаю… Интересно, как заразительны манеры и поведение Хуайсана. «Не знаю»… скоро эта фраза станет для Сичэня такой же проклятой, как и число «четыре» (Хуайсан — четвертый среди названых братьев). Однако Вэнь Цин, наверное, почти двадцать лет жила в доме Незнайки, — напоминает себе Сичэнь. Есть ли что-то удивительное в том, что некоторые черты характера главы Ордена Не передались и ей? Было бы куда более странно, если бы этого не произошло. — Во всяком случае, присутствие Ляньфан-цзуня явно оказывает благотворное влияние на состояние главы Не, — замечает целительница. «Благотворное влияние на состояние главы Не»? Сичэнь не сдерживает смешка (он вообще крайне несдержан в последнее время) при этих её словах. А сам Ляньфан-цзунь? Какое на него влияние оказывает глава Не? Тоже благотворное? Или состояние А-Яо мало кого волнует в данной ситуации? Сичэнь субъективен и предвзят (впрочем, когда это было иначе). Он знает о своей субъективности и предвзятости, он признает свои слабости (не то чтобы это как-то влияло на общее положение дел). Его А-Яо — преступник в глазах общественности; отрицать этот факт — все равно, что говорить, что белое — это чёрное. Его А-Яо убивал людей — не сотнями, конечно, но дело ведь не в количестве, не так ли? А ещё А-Яо его любимый младший брат (иногда даже больше, чем Ванцзи, с которым частенько… непросто). Любовь в глазах смотрящего, она ослепляет порой, не так ли? Сичэню нравится порою быть ослепленным своими чувствами. По крайней мере, это не так больно. — И что же глава Не? — спрашивает он несколько устало у целительницы. Она улыбается. Ее улыбка странная и немного безумная. Так улыбаются люди, потерявшие всё, те, кому больше нечего терять. — Иногда мне кажется, что он даже счастлив, — признается она Нефриту тем сокровенным шепотом, коим обычно легкомысленные молоденькие заклинательницы шепчут непристойности на ухо друг дружке. Сичэнь молчит. Однако потом он все же произносит вслух этот вопрос, повисший недосказанностью между ними. — Так чего же вы от меня хотите, госпожа Вэнь? Лицо Вэнь Цин приобретает ту строгость, с которой она, наверно, родилась и которая никогда будто и не сходила с ее лица. — Кому-то глава Не, может, и покажется невинным молодым человеком, — произносит она с долей иронии и скептицизма. — Но я жила с ним больше шестнадцати лет и одно я могу сказать точно: господин Не, возможно, и наделен некими добродетелями, но невинность — не в их числе. Он… небезопасный человек, — в этот момент Сичэнь замечает про себя между прочим, что и его А-Яо безопасным не назовёшь, однако… когда его волновали такие мелочи, если дело касалось близких ему людей (особенно людей настолько близких)? Вэнь Цин ненадолго замирает, чтобы потом продолжить говорить. — Может, у главы Не и нет злых намерений в отношении Ляньфан-цзуня, но у самого господина Цзиня в ситуации, где он остается в Нечистой Юдоли, будет лишь два исхода. Ни один из них нельзя охарактеризовать, как благоприятный, по правде. Она не говорит вслух, что это за исходы, но Сичэнь и без того знает, о чём идёт речь. А-Яо будет либо сломлен, либо убит. А-Яо должен жить. Следующая фраза Сичэня прямо вытекает из всего их предыдущего разговора. Она непременна и неизбежна, как и решение, которое принимает Первый Нефрит в тот же миг. — Я надеюсь, компания этого Ланя не будет слишком в тягость вам, лекарь Вэнь, когда вы будете возвращаться в Цинхэ Не, — лёгкая улыбка трогает бледные уста. — К тому же, — прибавляет он, и в голос его почти возвращаются привычные покровительственно-снисходительные нотки. — На мече добраться до Нечистой Юдоли из Облачных Глубин будет куда быстрее, чем пешим ходом, не так ли?