Лесная зелень глаз твоих

            К замку семейства Урарака Кацуки подъезжает только на закате.       Было бы обидно — до дома остаётся всего пара часов пути, но лучше в этих краях не ездить по темноте. Было бы обидно, если бы так и не было задумано.       Конечно же лорд и леди Урарака приглашают его присоединиться к ним за ужином. Конечно же они наперебой заверяют его, что нужно остаться на ночь, он же с ума не сошёл и не хочет расставаться со своей жизнью молодой. Кацуки благодарит их в своей скупой манере и неохотно рассказывает пару историй о том, как в странствиях он пару раз таки чуть с жизнью не расстался. Дочка леди и лорда, Очако, слушает его во все уши, но временами недовольно морщит нос.       В прошлый его приезд она сказала что-то в том духе, что он изменился со времён, когда они оба были почти детьми, и изменился к лучшему. Но всё равно особой любви между ними нет. Недаром же пару лет назад разговоры о замужестве увяли быстрее, чем цветы на морозе. Хотя, может её родители так хорошо относятся к Кацуки, потому что ещё на что-то надеются. И мать его иногда вспоминает о «той милой девочке»…       Старую каргу как-то слишком уж заботит то, что Кацуки до сих пор не нашёл свою великую истинную любовь. Она-то в его годы уже выцарапывала любимого-единственного из лап настоящей карги — какой-то ведьмы. А Кацуки что-то не торопится влипнуть в историю с похищениями, заклятиями и ну-вы-понимаете чем.       Настоящую любовь неожиданно нашёл Киришима — и поэтому Бакуго едет домой один. Случилось всё, когда дочка лорда Ашидо, по общественному мнению — бедная девочка, которой вечность суждено сидеть взаперти из-за ужасного проклятия — неожиданно появилась на весеннем турнире. И пока все вокруг перешёптывались о её странных волосах и странных глазах и странном цвете кожи, и, о нет, о рожках, Киришима не мог отвести глаз. «Она такая смелая» — выдохнул он тогда влюблённым тоном, и уже было ясно, что его не спасти. Он посвятил ей все свои победы, она его заметила, и всё завертелось настолько быстро, что Кацуки предпочёл дружески исчезнуть. Киришима уже столько всего делил с ним — и приключения, и трапезы, и постель (не в дружеском смысле, но каким-то образом по-дружески, что могло получиться только у Киришимы). Уж наверное со своей великой любовью ему хотелось разобраться самостоятельно. Хотя, он обещал пригласить на свадьбу, и Кацуки тогда заранее содрогнулся.       Без Киришимы, которому удаётся сделать терпимым что угодно на свете, даже бесконечные перепалки с матерью, торопиться совсем не хочется. Кацуки и не торопится. Сейчас переночует, а потом… Не с рассветом же ему уезжать. Зная семью Урарака, до обеда точно не отпустят. И ещё после пару часов заставят отдохнуть — а то для здоровья вредно. А там уж, потихонечку… К ужину до дома доберётся. И сначала карга будет слишком рада его приезду — а потом уже будет поздно ругаться. Потому что ночью надо спать.       Да, чтобы подольше не ругаться с матерью он и задержался. И ещё… И ещё чтобы оттянуть тот момент, когда он поедет к родному замку мимо домика тётушки Инко. Она непременно услышит стук копыт, и выйдет на крыльцо. Будет вглядываться в него внимательными глазами — нет, не обвиняя, хотя ведь есть за что. Она только надеется на что-то, едва-едва, но надеется. И, видимо, каждый раз что-то в лице Кацуки говорит её надеждам «нет».       А глаза у неё такие тёмные и тоскливые. Как зелёный влажный мох на болоте. Они так похожи — и так не похожи — на его глаза…        — Сэр Бакуго, а чем всё-таки закончилась та история с драконом? — громко спрашивает круглолицая Урарака.       Кацуки пытается вспомнить, о чём он только что говорил. Киришима — замечательный друг, но из-за него в истории с драконами они влипали не единожды. И даже не дважды.        — Хорошо закончилась, — невнятно бурчит Кацуки.        — Это хорошо, что хорошо, — неловко поддерживает его отец Урараки, пока леди тихонько упрекает дочь:        — Ну что же ты, он же совсем засыпает, устал с дороги…       Круглоли… Очако закатывает глаза, но доброй ночи ему желает довольно искренне. До спальни его провожает та служанка Очако, которая здорово смахивает на лягушку. Хотя почему «та» — она у Очако единственная. И не совсем прислуга — они же такие все из себя лучшие подружки. Когда её и правда превратили в лягушку, Круглолицая очень переживала. А как расколдовала — до сих пор не признаётся. Хотя девчонка вроде и до своего превращения в лягушку здорово смахивала на лягушку, и, ох, Кацуки и правда совсем сонный. Мысли путаются.       Девчонка оставляет ему свечу и бесшумно исчезает. Остаются только тени, пляшущие по стенам скромной комнатки. Но Кацуки уже слишком вырос, чтобы их бояться.       Он раздевается и задувает свечу. От этого сильно темнее в комнате не становится — луна ярко светит в узкое окно. Кацуки выглядывает наружу. Там свежо. Ветер гонит по небу редкие облачка, и растущая, уже здорово округлившаяся луна ярко сияет. А снизу темнеет лес.       Проклятущий лес. Хороший вид на него отсюда, однако.       Если бы не нужно было каждый раз его объезжать, дорогу до дома было бы отсрочить ещё сложнее. Но лес есть, и никто в здравом уме не осмелиться пройти его насквозь.       Кацуки последний раз недовольно зыркает на него, и ложится спать.       Денёк завтра предстоит тот ещё.       ***       Шелестят листья на деревьях. Они шумят всё громче и громче с каждой секундой. Шелестят листья, а ветра нет.       Кацуки знает, что они это нарочно. Они пытаются заглушить, пытаются не дать ему услышать, понять, найти…       Голос — такой знакомый, такой родной — зовёт его откуда-то из-за деревьев. Зовёт тем именем, каким Кацуки давным-давно никто не звал.        — Каччан! Каччан!       Он не в беде — понимает Кацуки, он не зовёт на помощь. Просто взволнован — ещё бы, они ведь так давно не виделись.       Он… Он и не злится. Ни капельки. В груди вспыхивает тёплая радость.       Нужно просто идти на голос. Нужно просто его найти. А там — и обнять, и извиниться, и…       Но деревья шумят всё громче. И голос — такой важный, такой нужный голос — становится не различить…       ***       Наутро Кацуки не помнит, что ему снилось. Но очевидно, что какая-то гадость, потому что настолько разбитым он себя давно не чувствовал. За столом с семейством Урарака он сидит мрачно и молчаливо. Его пытаются развлечь рассказами о том, как весной прошёл сев, да на какой урожай рассчитывают, и как там у них поживает скотина. Всё что может Кацуки — односложно поддакивать, и время от времени кивать.       Недовольная таким положением дел Круглолицая вдруг подаёт голос:        — А у нас тут тоже кое-что странное происходит. Почти как в ваших рассказах, сэр Бакуго. Кацуки только хмыкает в ответ на её слова. Но тут родители Круглолицей тоже вставляют пару слов:        — Да ничего странного, тут такое всегда было, — отмахивается леди Урарака. А её муж многозначительно добавляет:        — Вы же знаете… Лес.       Кацуки знает, и поэтому его рука невольно тянется к поясу, где должен быть меч — ну, когда он не в гостях за столом. Ага, клятый лес — и ничего странного, как же. Такое всегда было — подумаешь, люди пропадают время от времени. Это же совсем редко происходит. Главное, не соваться глубоко в лес, а лучше и вообще не соваться, и с тобой ничего не случится.       Всем этим лживым словам Кацуки давно не верит. Поэтому он в чём-то согласен с Круглолицей, когда она привстаёт со своего места и возмущённо начинает:        — Раньше так не было! Дети — целых трое! А до этого сколько — шестеро человек?        — С детьми всё в порядке, — поспешно произносит леди Урарака. Интересно, кого она сейчас успокаивает — гостя или саму себя? — А те шестеро просто перепили на свадьбе в соседней деревне и заплутали в лесу.        — И вернулись через неделю, — мрачно продолжает Круглолицая. — Уверяя, что бродили по лесу всего одну ночь!        — Хорошо, что-то происходит, — вздыхает лорд Урарака. — Но что мы можем поделать?        — Спросить Королеву-из-под-Холмов, за что она прогневалась на нас? — спрашивает Круглолицая так, будто это самая очевидная вещь на свете.       Вопрос на мгновение повисает в воздухе. А затем Кацуки разражается громким хриплым смехом.       Спросить. Королеву. Прийти и спросить. И перед этим, видимо, вежливо постучаться во что-то там, что у неё есть вместо двери. Ой, молодчина, Очако, вот уж насмешила.       Он останавливается, когда взгляды родителей Круглолицей становятся совсем уж странными. А сама она прожигает его глазами так, будто сейчас и прибьёт на месте.       Но, когда она открывает рот, с языка у неё разве что мёд не льётся:        — Сэр Бакуго, простите, что вынудила вас стать свидетелем… Этой сцены.        — Да не за что, — исключительно от неожиданности произносит Кацуки. И, немного подумав, всё-таки выдавливает: — Вы меня тоже извините.       Остаток трапезы проходит ещё более неловко. Круглолицая подзывает к себе лягуху и о чём-то с ней долго шепчется. Лорд и леди Урарака всё ещё пытаются развлечь Кацуки разговором, но он в этот раз даже кивает невпопад.       Ему, как и не такой уж дурочке Круглолицей, тоже кажется, что что-то надо делать. А то эти твари из-под Холмов обнаглеют совершенно, а они и так никогда скромными сиротками не были. Но что делать — и правда непонятно, тут отец Круглолицей прав.       В итоге Кацуки решает, что это не его проблемы. Ну, не совсем не его. Давайте так — это проблемы будущего Кацуки, который наконец доберётся до дома родного, отдохнёт, поссорится с матерью, ещё немного отдохнёт, помирится с матерью, и уже вместе они что-нибудь сообразят. А пока лучше сосредоточиться на старом плане, и не лезть в новые приключения.       Семейство Урарака провожает его как-то даже слишком радостно.        — Надеюсь, ещё свидимся! — кричит ему в спину Очако и Кацуки слышится в этом какой-то угрожающий намёк.       И, когда на выезде из деревни ему с обочины дороги машет девочка-лягушка, он понимает, что вовсе это был не намёк.        — Н-ну? — грозно спрашивает Кацуки, подъехав ближе, но лягухе (да как же её зовут, ёлки-палки?) это совершенно побоку. Она смотрит на него круглыми блестящими глазами и не моргает. Кажется.        — Госпожа Очако просит вас подождать её на опушке, — ровно произносит она. Хм, а от проклятия с каждым годом последствий всё меньше и меньше. Раньше она бы квакнула хоть разок, а теперь только в конце фразы как-то странно сглатывает.        — И чего это она решила, что я… — ехидно начинает Кацуки, но Цую (вот, наконец-то имя в памяти всплыло!), хватает его коня за поводья и очень серьёзно смотрит ему в глаза.        — Пожалуйста. Иначе она пойдёт в лес одна.       ***        — Она не успела вам рассказать, что я, ква, что я кое-кого видела в лесу, — рассказывает Цую, пока они ждут на опушке леса эту дурацкую Круглолицую. Кваканье у Цую всё-таки вылезает — от волнения, наверное. Кацуки и самому как-то не по себе. Шелестит листва. И ладно, шелестит себе и шелестит — но ему чудится в этом звуке что-то издевательское. И ещё что-то, что он не может вспомнить.        — Мой младший брат… Он долго не возвращался домой, и я, ква, испугалась. Он на речку на самом деле убежал, но это было совсем недолго после того, ква-к, как дети пропали. Они вернулись, их вернули уже утром следующего дня, но… Но…        — В общем, ты пошла в лес, — мрачно подытоживает Бакуго, потому что бормотание это у него уже вот где. Как назло, порыв ветерка делает шелест листьев совсем уж похожим на тихий смех.        — Да, я пошла в лес, — Цую собирается с мыслями, — и встретила там рыцаря с зелёными глазами. Незнакомого. Нездешнего.       И вот это «с зелёными глазами» почему-то очень неприятно дёргает. Хотя мало ли на свете зеленоглазых. А под Холмами, говорят, и вовсе все такие.        — Но он был хороший, — задумчиво заканчивает Цую. — Мне так по-ква-залось.       Бакуго вздыхает сквозь зубы. Ясно. Хороший-нездешний-зеленоглазый рыцарь. Может, ещё он высокий и красивый? В голове крутится только одна мысль, принадлежащая более маленькому и злому Кацуки — «Ох уж эти девчонки!».        — И чего, — медленно произносит он, стараясь сдержать раздражение, потому что лягушка-то не виновата. — И чего ей надо-то? От него и от меня.       Цую кивает куда-то в сторону — мол, сами у неё и спросите. И действительно, на опушке наконец показывается запыхавшаяся Урарака. Щёки у неё из-за этого кажутся ещё более румяными и круглыми.        — Кое-как отговорилась, и до ужина меня точно не хватятся! — радостно выпаливает она. Кацуки осаживает её всё тем же грозным:        — Н-ну?        — А, — Круглолицая едва кивает ему, и переходит к более важным делам — пытается отряхнуть подол и поправить растрепавшуюся причёску. — Спасибо, что решили присоединиться к нам и всё такое.        — Да что ты, — Кацуки вспоминает о вежливости в последнюю минуту, но конец фразы всё равно звучит крайне издевательски, — что вы задумали-то в конце концов? А, леди Урарака?        — Ну-у-у, — глубокомысленно выдаёт она, будто передразнивая его, — мне кажется, вы не зря засомневались в том, что можно «просто спросить» Королеву-из-под-Холмов. Поэтому мы спросим сложно! Через посредника.       Урарака ещё раз крутится, оглядывая своё платье. Цую кивает ей — всё в порядке, вид приличный. Хоть в пир, хоть в мир. Хоть в лес.        — А может, к Королеве обращаться и вовсе не понадобится! — воодушевлённо продолжает Урарака. — Мы расспрашивали детей, и, судя по всему, именно этот рыцарь вывел их из леса. Хотя, наверняка, он же их сначала туда и завёл. Он кажется хорошим, так что мы его попросим, и он больше так не будет!       Тут уж Кацуки откровенно закатывает глаза. Да даже старый добрый Киришима не выдавал настолько незамутнённых планов, хотя и прямолинеен, что твоя стрела. Или копьё внушительной такой длины.       Но вдохновенная идиотка и её служанка уже вступают под своды леса. И Кацуки тащится за ними.       Он очень надеется, что это окажется бредом. Он почти в этом уверен.       Но с этим лесом и «почти» хватит. То ещё местечко.       Хорошо, если его помощь Круглолицей не понадобится. Он ещё и смеяться над ней будет до конца жизни при таком раскладе.       Но уж если понадобится… Ох, как бы тут его одного хватило. Вот бы ему сейчас Киришиму. И копьё.       Бакуго Кацуки неожиданно для самого себя сглатывает. И делает шаг в тень с солнечной опушки.       ***       Оказывается, что вовсе не нужен никакой «нездешний» рыцарь, чтобы тебя водили кругами по лесу. Достаточно одной круглолицей девчонки с шилом в заднице.       Кацуки без понятия, почему он всё ещё не взорвался, как драконьи яйца, которые сунули в костёр (не спрашивайте). Он всего лишь яростно пыхтит, когда Урарака очередной раз тащит их через кусты или через заросли чертополоха. И закатывает глаза, когда она останавливается, чтобы вынуть репьи из волос, и через минуту засадить туда новых.       Мда, если бы его уже не посвятили в рыцари, то стоило хотя бы за это.       Но лучше злиться на Урараку, потому что как только она хоть чуть-чуть затихает, у Кацуки появляется навязчивое ощущение, что за ними наблюдают. Прямо лопатки чешутся.       Может и наблюдают. Весь народ-из-под-Холмов разом. И потешаются над Кацуки и невообразимо дурацкой ситуацией, в которую он попал. Смеются, прям животики надорвали.       Девчонки, снова остановившись, о чём-то громко перешёптываются, давая Кацуки возможность со всей подозрительностью осмотреться вокруг. Но никто не прячется в кронах деревьев, и ничья насмешливая рожа не торчит из кустов. Тем временем обсуждение Урараки и Цую становится всё громче:        — Здесь? Ты уверена, что это здесь?        — Да, ква, уверена.        — Хм-м, ну это и правда выглядит странно.        — Что там у вас? — спрашивает Кацуки очень сдержанным тоном, и чуть менее сдержанно отпихивает Урараку в сторону, чтобы самому поглядеть.       И перед ним разворачивается самая неподозрительная полянка в мире. Лучи солнца так красиво падают на траву, и такие славные молодые ясени обрамляют её. Она выглядит так тихо и мирно. Что для этого клятого леса и правда странно.        — Чувствуете, как пахнет? — шепчет Круглолицая, пытаясь выглянуть из-за его плеча. Кацуки принюхивается. И только после того, как до него долетает тяжёлый цветочный запах, он наконец замечает их. Два розовых куста на другом краю поляны. Они растут чуть поодаль друг от друга и здорово напоминают… Ворота?       И цветы на на них — такие огромные, каждый размером с две обыкновенные розы. Такие пышные, словно вот-вот отцветут и осыплются. Такие нежные, жемчужно-белые, что будто бы светятся.       Да, дело определённо странное. А странные штуки не мешает потыкать холодным железом. Бакуго уже готов выходить на поляну с мечом наголо, но девчонки в две руки затягивают его назад.        — Нет-нет, первая пойду я, — говорит Урарака, — а у вас, если что, будет этот… Эффект неожиданности!        Ага, особенно если какая-нибудь тварь, выскочившая на поляну, отвлечётся на то, чтобы для начала сожрать девчонку. И не то чтобы Кацуки сильно расстроится. Пусть, короче, Круглолицая делает какую хочет стрёмную хрень — в конце концов, последние часа два она этим и занимается.        — Но… — пытается возразить Цую. Урарака лишь мимолётно касается её руки, и выпархивает на поляну.       Она притормаживает посередине, оглядывается, морщится, глядя на недовольное лицо Кацуки. Да уж, так и видно, насколько у неё подробный и продуманный план. Потом Круглолицая наконец приближается к странным кустам. Оглядывает их, обнюхивает. Неуверенно тыкает пальцем в серединку одной из роз. Палец, видимо, остаётся на месте. Круглолицая улыбается широко и решительно, и берёт розу за стебель, чтобы сорвать.       И тут — тут что-то неуловимо меняется. Кацуки понимает, что на поляне появился кто-то ещё до того, как слышит голос:        — Как смеешь ты… Как смеете вы… Эмм… Пожалуйста, не рвите цветы, они принадлежат моей госпоже!       Кацуки мог бы поклясться, что никогда не слышал этого голоса. Кацуки мог бы поклясться, что голос ему знаком. Может, не он сам, но интонации кажутся почти что родными. Это неуверенное, сбивчивое бормотание… Где же Кацуки его слышал?       Тревога мягко подкрадывается, приставляет к шее холодный клинок. Кацуки, не обращая внимания на девочку-лягушку, выходит на поляну, где Круглолицая добросовестно распинается перед неизвестным:        — О, у меня как раз есть разговор к твоей госпоже. Понимаешь, я дочь лорда и леди Урарака, и мы владеем частью этого леса, и из-за тебя… То есть, не то чтобы из-за тебя…        — Я-я… Я очень извиняюсь за неудобства, — перебивает её этот знакомый-незнакомый подрагивающий голос. И тут бы Кацуки узнал его, даже если бы не мог разглядеть. А он может. И слишком хорошо.       Он и правда высокий и красивый. В его облике, как и в голосе, смешиваются знакомые и незнакомые черты. Волосы такие же кудрявые и растрёпанные, какими всегда были в детстве. Лицо, конечно, уже не настолько круглое, но по-прежнему все щёки в веснушках. И кривоватая неловкая улыбка — всегда у него такая, когда он извиняется.       Кацуки пытается впитать в себя каждую чёрточку, каждую мелочь. Он чувствует, что его так же внимательно рассматривают в ответ. В какой-то момент они оба поднимают глаза. И будто сталкиваются не взглядами, а лбами. Будто скрещивают клинки.       Но Бакуго быстро остаётся безоружным. Глаза… Глаза зелёные. Но не те.       А в них было всё самое важное. Столько света, столько маленьких искорок — как целое звёздное небо. Даже если он пытался спрятать улыбку и хихикал в ладони, глаза всё равно улыбались. Если же он улыбался неискренне, пытаясь скрыть свою боль, глаза выдавали его. Там надолго поселялась тень. Поселялась она там обычно по вине…       Кацуки встряхивается. Неважно, как было. Важно то, как дела обстоят сейчас. Он осторожно и плавно приближается, ненавязчиво заслоняет собой Круглолицую. Потому что, ну правда, глаза же совсем не те! Не искры, не листья, подсвеченные солнечными лучами, не зеленоватые светляки. Они тусклые. Полумёртвые. Драгоценные камни, сотню лет пролежавшие в пещере у дракона, в темноте, никому не нужные.       Глаза не его. И значит, это не он. Тем более, что этого быть не может. Потому что такого просто не может быть.       А если это не он — то мало ли какая тварь влезла в это обличье. Не особо удачливая, вот какая. Кацуки её просто тут же и прикопает, и плевать, кто там чья госпожа. Нечего раны бередить. Нечего.       Он задвигает Круглолицую ещё дальше себе за спину, пытается вытащить меч из ножен, но девчонка ему мешает.        — Сэр Бакуго! — возмущённо пыхтит она. — Что вы такое делаете? У нас всё хорошо, подождите немножко, и мы точно договоримся!        — Сэр Бакуго? — ошарашенно бормочет тварь. Нет, а неплохо у неё получается — то, как опущены руки, то, как распахнулись глаза… Глаза — они только и выдают.        — Он самый, — ухмыляется Кацуки в ответ. — А вот ты что такое?       Он — оно — так знакомо отводит взгляд и давит кривую улыбку. Будто сейчас тихо-тихо скажет: «Каччан, не надо, Каччан». А потом зажмурится, и не станет сопротивляться.       Что-то шевелится в сердце у Кацуки. Это маленький, мерзкий, скользкий росток вины. Отвратительно. Лучше уж тревога, которая уже пырнула его в спину и проворачивает в ране кинжал.        — Разве ты меня не узнаёшь? — еле слышно спрашивает этот… это… что бы это ни было. Тон такой знакомый — чуть-чуть горький, но нельзя его назвать обиженным.       Потому что это же Изуку. Он простит его быстрее, чем успеет обидеться. Как прощает всегда. Как прощал…       Это не Изуку. Пожалуйста, пусть это не Изуку.       Тварь поднимает на него свои неправильные глаза. Спрашивает снова, тонко и отчаянно:        — Совсем не узнаёшь, Ка…       Кацуки не выдерживает. Он не разменивается на то, чтобы достать меч — бросается на чудище с голыми руками.       А оно… А он просто стоит и смотрит. Беззащитными зелёными глазами.       Кацуки в последний момент уходит в сторону — и сваливается в проход между кустами.       А потом есть жар, и холод, и туман — снаружи и в голове. Набатом бьёт одна-единственная мысль.       И всё-таки это Изуку.       Живой-живой-живой.       Вот же проклятье.       ***       Кацуки очухивается не сразу. Насколько не сразу — сложно сказать. Солнце уже клонится к закату, но вроде бы так и было, да?       Непонятки не только с временем, но и с местом. Вместо кустов роз перед Кацуки возвышаются обломки каменных ворот — искрошившиеся, заросшие мхом. Он обходит их по кругу, но ни Изуку, ни Круглолицой, ни даже девчонки-лягушки нигде не видно. Как и ясеней. Как и леса.       Вокруг, куда ни глянь, расстилается пустошь, покрытая вереском. Цветущим вереском, и для этого как-то рановато.       Как обычно и бывает во сне — а это сон — Кацуки ничему не удивляется. Он просто делает шаг, и ещё один, и ещё. Он идёт по вересковой пустоши неизвестно куда.       Ну как куда — не мешало бы найти Изуку. Кацуки почему-то уверен, что рано или поздно его найдёт.       Кто знает, сколько он идёт — несколько минут, несколько часов? Солнце не двигается с места. Ветер становится всё сильнее.       Когда Кацуки уже приходится сгибаться под его порывами, он вдруг слышит тот самый голос:        — Каччан!       И ветер прекращается. Солнце уходит. Вереск стремительно вянет, и пустошь становится тусклой и бесцветной.       Наступает ночь — безлунная, беззвёздная. Но Кацуки продолжает идти. И вскоре он видит огоньки. Они светят так мягко и нежно. Им легко довериться.       Огоньки приводят его в лес — но это точно не лес рядом с замком Урарака. Он голый, и чёрный. Острые ветви деревьев хищно пересекают небо. Они режут его на части, на мелкие части, и Кацуки понимает, что это они съели луну, да и звёзды пропали не случайно.        — Каччан! — вновь зовёт голос. Ему страшно, очень страшно, а вот Кацуки почему-то ни капельки. Даже когда лес исчезает, и вот уже над ним грязно-серое небо, а под ногами — грязно-коричневое болото. Оно засасывает его быстро, неумолимо. Скоро сомкнётся над головой, и Кацуки останется здесь навеки…        — Каччан! — это крик, вопль отчаяния. — Кацуки!       И болото исчезает тоже. Исчезает всё, и остаётся только темнота. Такая ласковая и тёплая, будто это всё и вправду был сон.       Сон кончился, и можно проснуться.       Кацуки приоткрывает глаза. Рассветное солнце пробивается через верхушки подозрительно знакомых ясеней. А над ним склоняется подозрительно знакомый человек.        — Кацуки, — бормочет Изуку, крепко сжимая его ладонь, — Ох, Кацуки…       Кацуки сжимает его руку в ответ, успокаивая. Ну вот чего Изуку, как всегда. Волнуется так, будто невесть какая опасность грозит. Всё же уже прошло. Да и Кацуки теперь взрослый, ещё и рыцарь. Что ему сделается-то.        Кацуки пытается сказать хоть что-то из этого, но в горле всё ещё стоит отвратительный привкус тины.        — Изуку, — только и успевает вымолвить он. — Изуку…       И засыпает.       ***       Он просыпается снова уже в комнатке замка Урарака. И вместо приснившегося Изуку тут вполне настоящая Цую. Она поднимается с места, и говорит:        — Пойду, позову госпожу Очако.       Кацуки приходится собрать всё мужество, чтобы самым жалким тоном не попросить: «А может, ну её?».       Круглолицая ожидаемо шумновата. А у Бакуго башка трещит так, будто он напился на чьей-то свадьбе и его неделю водили по лесу.        — Что вообще случилось? — спрашивает он, обрывая маловразумительные фразы Круглолицей о том, что кто-то там о ком-то волновался. Срабатывает даже слишком хорошо — Очако мгновенно затыкается.        — Ну-у-у, — только и выдавливает она, почему-то отводя глаза.        — Вы упали в розовые кусты, и исчезли, — приходит на помощь верная Цую. — Потом госпожа Очако долго кричала на сэра Мидорию, а он очень извинялся. Потом мы ещё дольше уговаривали госпожу вернуться в замок, потому что, как сказал сэр Мидория, быстро вернуть вас не получится. Вас нашли на опушке на следующее утро, доставили в замок, и ещё целый день вы провели без сознания.        — Как-то так, — смущённая Круглолицая подводит итог.       Бакуго вздыхает очень-очень глубоко, до самых печёнок. Вот уж оттянул ссору с матерью, так оттянул. Спасибо, что не на недельку-другую. Спасибо Изуку…        — И с чего это он сэр Мидория? — недовольно фыркает Кацуки, потому что чувствует, что вот-вот порозовеет вслед за Круглолицей. — Кто его там в рыцари посвящал, а?        — Королева, конечно же, — поясняет Цую, наливая Кацуки воды из кувшина. — Королева-из-под-Холмов.       В комнате повисает тягостное молчание. Только когда Цую уходит, чтобы принести еды для Кацуки, Круглолицая пытается разбить тишину, ставшую совсем уж невыносимой.        — А вы же с ним друг друга знаете? А откуда?       Молчание становится ещё более тягостным.       Откуда-откуда. От-когда ещё спроси (сколько Кацуки себя помнит). От-почему (потому что они жизни друг без друга не представляли). От-насколько (настолько хорошо, что Кацуки до сих пор будто не хватает какой-то важной части).       Он даже не представлял, насколько. Не представлял, насколько ему не хватало Изуку, пока снова его не увидел.       Семь лет прошло, целых семь. Семь клятых лет назад Изуку исчез из его жизни.       Но на самом деле Кацуки потерял его гораздо раньше.