Лесная зелень глаз твоих

      Конечно, он помнит, как всё закончилось. Те слова, после которых Изуку уже было не вернуть. И ничего не исправить.       Но что-то пошло не так ещё до этого. Не сломалось непоправимо, только пошло трещинами. Если бы только он вовремя спохватился… Если бы только он знал…       Да что вообще он знал в то время?       Ну, ему-то казалось, что всё на свете. Мир был простым и понятным. Вот Кацуки, вот его родители, вот их замок и земли. Мама иногда была слишком надоедливой. Папа, кажется, иногда огорчался. А в остальном всё вокруг было хорошо, и ничто этому счастью не угрожало. Ничто не могло Кацуки навредить.       Поэтому он ничего не боялся. Ни темноты, ни собак, ни злобных ведьм — мама же рассказывала, как таких можно победить. Не боялся он и будущего — тут всё было яснее ясного. Кацуки собирался вырасти, стать самым-самым отважным рыцарем на свете — даже лучше легендарного сэра Всемогущего — и дальше уже заниматься всякими рыцарскими делами. Сражаться на турнирах, отправляться в приключения, защищать слабых и чего там ещё. Лучшее будущее в мире, с чего бы его бояться?       И даже Королева-из-под-Холмов и её бесчисленных слуги Кацуки не пугали. Хотя в каждом доме шептались об их зелёных, как гнилушки, глазах, и о том, как они воруют детей, подменяя их на маленьких уродцев, и о людях, что заходили в лес, а возвращались только через сотню-другую лет. Он знал, что эти рассказы — истинная правда, но не боялся всё равно. Эта самозваная королева наверняка была маме на один укус. На один удар кочергой — всем известно, что нездешний народ здорово боится железа.       А с кочергой Кацуки мог управиться и сам, так что бояться точно было нечего.       И только после одного летнего дня он начал подозревать, что здорово ошибается.       Он, как обычно, с утра вылетел наружу не чуя под собой ног. Матушка, которой тоже никогда не месте не сиделось, у ворот о чём-то переговаривалась с отцом:        — Пора, пора уже что-то сделать, а то ведь совсем сгниют…       Не меняя тона она выставила руку в сторону и поймала Кацуки за шиворот:        — Что, уже безобразничаешь? — спросила она с притворной угрозой. По крайней мере, наполовину притворной.       Кацуки на это только фыркнул. Вырвался из рук матери, увернулся от отца, который собирался привычно потрепать его по голове. Тот только вздохнул и попросил:        — Будь поосторожнее.        — Да-да, смотри там! — мама издевательски ухмыльнулась. — В лесу больно-то не шастай! Говорят, Королева любит красть маленьких милых мальчиков, а ты у нас такой хорошенький!       От неё всегда было сложнее увернуться, поэтому она смогла ущипнуть его за щёку мимоходом. А в ответ на его возмущённые вопли только рассмеялась.       Кацуки шёл в деревню, надувшись как никогда. Ему было уже лет десять, и он считал себя слишком взрослым для дразнилок, поучений и чересчур ласковых касаний. И уж точно слишком взрослым, чтобы его в сто первый раз пугали клятым лесом и клятой Королевой! Он и так знал, что с ней связываться нельзя.       Конечно же в тот день он потащил свою команду к Фейскому дереву.       Это был дуб — огроменный, в три обхвата. Все в деревне считали его обозначением границы владений Королевы-из-под-Холмов. За него заходить не следовало. И вообще было лучше не приближаться.       Но Кацуки прекрасно помнил, как они с Изуку, совсем маленькие, могли часами бегать вокруг него, играя в догонялки. Собирали под ним жёлуди, и вместе делали из них человечков. Под одним из корней было замечательное место для пряток — Кацуки вроде и запомнил, где оно, но Изуку всё равно у него выигрывал через раз.       Потом они подросли, и стали играть в рыцарские турниры и рыцарские тренировки — тут нужна была компания побольше. Но дуб до сих пор напоминал об Изуку. Даже сама его крона дуба из-за резных листьев напоминала такую же кудрявую макушку. Так что ничего плохого от него исходить не могло.       Остальные ребята всё равно боязливо жались друг к другу. Даже Изуку выглядел как-то неуверенно, хотя уж он-то мог бы сообразить. Он вообще был поумнее остальных тупоголовых приспешников — например, помнил наизусть чуть ли не все легенды о сэре Всемогущем. Даже больше, чем Кацуки, хотя тот ни за что бы не признался.        — Ну что, струхнули? — спросил он у своей верной армии, уперев руки в бока. — Я сейчас заберусь на Фейский дуб. На самую верхушку. Кто со мной?       Ребята что-то не воодушевились, и кое-кто даже отступил назад. Кацуки на это только хмыкнул, развернулся, и направился к дереву. Плевать, он собирался это сделать — пусть и в одиночку. Заново присвоить себе этот дуб. Как бы послать Королеву-из-под-холмов нахрен. А то чего она — нормально не погуляешь даже. «Украдут, украдут». Ха, пусть попробует.       За спиной послышался шорох — всё-таки кто-то шёл за ним. Кацуки уже подтягивался на первой ветке. Ухмыльнулся ещё шире — он знал, кто это.        — Ну конечно, чего ему бояться, подменышу… — проныли за спиной, подтверждая его догадку. Кацуки сперва забрался нормально, а потом уже рявкнул на этих придурков:        — Заткнулись-ка там, внизу, трусло проклятое! Стойте и ждите, пока мы вернёмся!       Он затянул Изуку наверх, и, недослушав его сбивчивое «Спасибо, Каччан», принялся карабкаться дальше.       Все и каждый в этих землях решили ему испортить настроение. Сначала матушка, теперь эти вот. Задолбали болтать всякие глупости, только потому что у Изуку глаза зелёные!       Да, говорят, что у всех на нездешней стороне так. Но Кацуки знал Изуку, сколько себя помнил. Тот не боялся ни железа, ни рябины, ни чего там ещё должны опасаться подменыши. И тётушка Инко говорила, что Изуку был очень спокойным милым младенцем, а не каким-то крикливым маленьким уродцем.       Изуку точно-точно был человеком — сыном тётушки Инко и её непутёвого мужа, который отправился искать приключений, да так и сгинул. Может, геройски погиб, а может, просто бросил тётю и Изуку. Кацуки сам его не помнил, а мама ничего об этом человеке не рассказывала. Только всё повторяла «Инко — честная женщина», словно это всё объясняло.       И чего такого, что Изуку растёт без отца? И чего, что он маленький и тощий? Он-то ещё вырастет, и станет почти самым сильным (потому что сильнее всех будет Кацуки), а эти дурни, которые пальцами тыкают, и кричат «Колдует, колдует» каждый раз, как Изуку принимается бормотать, так дурнями и останутся!       Как часто бывало с Кацуки, злость легко застила ему глаза. Он всё лез, и лез, обдирая руки и коленки о жёсткую кору. Остановился только когда ладони стали скользкими от пота, а Изуку позвал откуда-то снизу:        — Каччан, давай спускаться!        — Вот ещё! — фыркнул Кацуки. Он сказал — на верхушку, значит — на верхушку!        — Каччан, что-то странное происходит, — в голосе Изуку не было страха. Он просто говорил, как есть. — Мы всё лезем, а дуб всё не кончается. И я не вижу ничего внизу.       Кацуки поудобнее уселся на ветку, и посмотрел вниз. Среди листвы с трудом проглядывалась кудрявая макушка, а дурней на поляне и правда не было видно. И саму поляну тоже.        — Эй, вы там! — проорал Кацуки, — Дурачьё!       Никто не откликнулся. Изуку поднял к нему лицо — всё-таки немного взволнованное. Кацуки пару раз качнул ногами, и решил:        — Слезаем.       Получилось на удивление быстро, хотя слезать с дерева — оно всегда труднее. Кацуки не мог не повыделываться — повис на предпоследней ветке, раскачался, и отпустил. По пяткам здорово вдарило, но на ногах он удержался. Изуку рисковать не стал — съехал по стволу. Осмотрелся, и сказал вслух то, что Кацуки и так уже заметил:        — Никого нет.       Они обошли дуб кругом — дважды. Изуку покричал, на случай, если ребята недалеко ушли. Кацуки даже не пытался — знал, что они бы не посмели.        — Может, они по домам разошлись, — Изуку попытался быть рассудительным, хотя обычно первым покупался на всякие сказки. — Мы как-то долго карабкались, да?       Кацуки только хмыкнул. Не нуждался он в том, чтобы его успокаивали. К счастью, Изуку не нуждался тоже.       Они шли в тут сторону, где должны были быть замок и деревня. Как-то подозрительно долго шли. Изуку уже начинал выдыхаться.        — Зато… это как приключение… да? — выдохнул он, опершись на колени.       Кацуки только глаза закатил. Вот знали бы все эти дразнильщики, какой он на самом деле упрямый.        — Может, тебя понести? — ехидно поддел он.        — Ты что, не надо! — конечно же возмутился Изуку.       И они снова шли, перелезая через коряги и переходя вброд невесть откуда взявшиеся мелкие ручьи. Отдыхали под деревьями, которым никто из них не смог бы дать названия. И конечно, у Изуку оказалась с собой краюшка хлеба, сунутая утром заботливой мамой. И, конечно, он поделился с Кацуки. Они сжевали её всухомятку, потому что, по словам Изуку «нельзя есть и пить ничего, что с этой стороны».       И, проделав такой путь, они наконец-то увидели впереди… Всё тот же клятый Фейский дуб.       Кацуки чуть не ругнулся теми словами, за которые мама обещала вырвать ему язык, хотя сама их говорила, когда папа не слышал. Но Изуку вовремя зажал ему рот.       Теперь и Кацуки заметил, что под дубом расселась какая-то темноволосая незнакомая женщина. Вряд ли она была случайной бродягой — Кацуки даже отсюда мог заметить блеск золотой вышивки на роскошном зелёном платье. А вот в волосах, как ни странно, у неё был простой венок из дубовых листьев.        — Как думаешь, она укажет нам дорогу? — прошептал Изуку.       Кацуки что-то сомневался.        — У тебя же нет ничего железного с собой?       Изуку помотал головой.       Кацуки потянулся отломать хотя бы ветку орешника. Такие в играх часто заменяли им мечи. Но и тут Изуку ему не позволил.        — Здесь же всё её, — щекотно прошелестел он Кацуки прямо в ухо. — Она ужасно разозлится.       Кацуки хотел было сказать, что клятая Королева и так их не то чтобы сильно любит, и вообще, наверное, хочет, чтобы они тут сдохли в бесконечных блужданиях, но тут откуда-то сзади раздался голос:        — Что же вы, мои милые, потерялись?       И был этот голос как мёд, как песня, как самая интересная история. Изуку почему-то вздрогнул, а вот Кацуки не смог испугаться. В груди разлилось странное тепло. Он медленно развернулся, и увидел ту самую женщину, что ещё мгновение назад сидела под дубом.       Женщину ли?        — Н-нет, — выдавил Изуку с кривой улыбкой, хотя обычно он не врал взрослым. — У нас всё хорошо. Мы идём домой… К родителям… А они нас уже ищут, наверное, ха-а…       «Что ты, блин, несёшь?» — хотелось спросить Кацуки. И ещё — «А вы, леди, кто, блин, такая?». Но он не мог пошевелить ни языком, ни рукой, ни ногой. Её взгляд приковал его к месту.       Взгляд зелёных-зелёных глаз, так похожих и непохожих на глаза Изуку.       Они не были затягивающим болотом. Нет, они скорее были цвета морской глубины, Кацуки знал точно, хотя ещё не разу моря не видел. Они не засасывали против твоей воли — они звали за собой, оставляя лишь один выбор — повиноваться. Кацуки знал, что если эта леди сейчас что-то прикажет… Нет, она ласково попросит. Голосом, сладким как мёд. И он не сможет её разочаровать.       Леди огорчённо покачала головой — и Кацуки тут же самому стало горько. Что они сделали не так? Как это исправить?        — Боюсь, вам не попасть домой, — ответила она Изуку. — Идёмте со мной, милые. У нас найдётся место для таких славных мальчиков. Вы сможете отдохнуть, поесть…        — А потом уже вернёмся, — подхватил Кацуки неожиданно для себя. — Изуку, пойдём, ну!       Но Изуку вёл себя совсем странно. Почему-то его не радовало щедрое предложение от этой милой леди. Кажется, ему было страшно — и нешуточно.        — Ну? — повторил Кацуки, но Изуку всё так и стоял, уставившись в землю. Тогда Кацуки досадливо цыкнул, и сделал шаг к прекрасной леди. Всё равно Изуку пойдёт за ним. Он же всегда за ним следовал.       Но он… Он крепко схватил Кацуки чуть повыше локтя. И продолжал спорить с зелёноглазой женщиной. Нет, он её умолял:        — Ему нельзя с вами, никак нельзя! Он сын нашего лорда, и, и собирается стать рыцарем. Хотите, я пойду с вами? Только отпустите его, пожалуйста!       Леди тоже сделала шаг к ним навстречу. Они стояли совсем близко. Она могла бы, протянув руку, ласково взять Кацуки за подбородок. И как же ему хотелось, чтобы она это сделала.        — Как же я могу упустить такого красивого мальчика? — певуче произнесла она. — А ты, милый, к нам и так явишься, рано или поздно.       Слова были непонятными, да и ухмыльнулась леди как-то не очень приятно. Но она назвала его красивым, и от этого Кацуки совсем сомлел. Он стряхнул с себя руки Изуку, и подался вперёд.       И тогда Изуку — тощий дурацкий Изуку — встал между ним и лесной леди. Заслонил его собой. Глаза его сверкнули точно такой же грозной зеленью.        — Не троньте его! — крикнул он тонким сорвавшимся голосом. — Не смейте!       Ухмылка леди стала совсем злобной. Кацуки даже померещились… Клыки?        — И что же ты сделаешь, малыш? Тебе меня не победить.        — Я и не собираюсь, — выдохнул Изуку. Он крепко взял Кацуки за руку, рванул — и они побежали.       Продрались через кусты, пронеслись мимо злосчастного дуба. И тут с Кацуки будто пелена спала. Не было ни мёда, ни тепла, ни очарования. Только страх.       Теперь страх сковывал его, притягивал к земле. Но Изуку тащил его за собой — и откуда только силы взялись.        — Не бойся, Каччан, — пропыхтел он на бегу. — Нас не тронут!       Наверное, он опять просто его успокаивал. Но в тот миг Кацуки показалось, будто Изуку и правда это знал.       Они остановились только когда выбежали на опушку. И просто свалились в траву.       Закатное небо горело оранжевым от края до края. Кацуки отрешённо подумал, что старая карга ему нахрен уши оторвёт.       Изуку вдруг рассмеялся — тихонько и немного нервно.        — Вот это приключение, да? — выдохнул он. Его глаза сияли ярче и радостнее, чем закатное небо.       И Кацуки вдруг ужасно разозлился. На эту леди — хотя какая она леди — на эту тварину из леса. Околдовала его, и ещё неизвестно, чего такого хотела! На себя он тоже злился — вот дурак, как вообще можно было думать, что она красивая, и добрая, и милая, да что за слова ужасные, тьфу-тьфу.       А где-то глубоко, в самом тёмном и мерзком уголке своей души, Кацуки злился ещё и на Изуку.       Потому что он поддался на колдовство, а Изуку — нет. Потому что Изуку вышел вперёд, и послал эту леди нахрен, пока Кацуки стоял, как дурак. И Изуку видел, какой он дурак. Изуку видел его слабость и страх.       Так не должно было быть! Это Изуку всегда был слабее, а Кацуки его защищал. И всё было просто и понятно.        — Я, кажется, слышу взрослых, — сказал Изуку, уже поднявшийся на ноги. — Кажется, они нас ищут.       Он протянул Кацуки руку. Но тот только фыркнул, и поднялся сам.       Изуку не обиделся — он не умел обижаться. Да и привык уже к его выкрутасам. Он просто улыбнулся ему ещё шире, и пошёл на голоса.       Кацуки смотрел ему в спину, подозрительно прищурившись.       Всё же и правда было неправильно. Какого это хрена Изуку оказался в чём-то лучше него? Может, и правда что-то с ним не так?       Разве не смог он противостоять этой леди с другой стороны? Разве не было у него таких же, как у неё зелёных глаз?       Может, вся эта болтовня о Изуку-подменыше не была такой уж ерундой.        — Каччан! — снова позвали его. Изуку успел отойти только на пару шагов, и терпеливо ждал.       Кацуки встряхнулся. Да ну, ерунда какая-то.       Изуку — это просто его Изуку. Вот и всё.       Но сомнения уже поселились в нём. Они разрастались, пускали ядовитые цветы, как вьюнок, обвивали всё, до чего могли дотянуться. Под побегами вьюнка крошится даже камень. Вот и дружба их пошла трещинами.       А он их только растравливал, расковыривал. Он даже не думал, что можно зайти слишком далеко. Это же Изуку. Он же не умеет обижаться. А Кацуки же и не обижал — так, намекал, где его место.       Вот и донамекался. И однажды их дружба окончательно развалилась с жалобным треском. Остался только яд.       И ничего было не исправить.       ***       Обо всём этом, он, конечно, докладывать Круглолицей не собирается. Он собирается вообще ничего не говорить, но поток воспоминаний всё-таки выносит несколько слов наружу:        — Он родом из деревни, которая рядом с замком моих родителей. Мы… дружили в детстве.        — Ясно, — отзывается Урарака, и больше уже ни о чём не спрашивает. Ой, чует Кацуки, что-то она там себе напридумывала, и считает, что всё поняла. Но разбираться с этим нет сил, если честно.       Ему даже удаётся поесть в тишине, а потом родители Очако приходят над ним поохать. Леди Урарака очень извиняется. Кацуки угукает и кивает, надеясь, что это сойдёт за «Ничего страшного» и «Да я сам виноват». Лорд Урарака предлагает послать за его матерью. Кацуки бурно отказывается.       Какая-то мерзкая слабость всё ещё чувствуется, но поужинать он решает за столом, со всеми. И как бы между делом просит у хозяев задержаться ещё на денёк-другой. Ему позволяют радостно и без вопросов.       Наконец-то ночью он спит безо всяких сновидений.       И с самого утра, по росе, отправляется в треклятый лес на распроклятую поляну.       Розовым кустам этим Кацуки теперь и на грош не верит, но всё-таки берётся за стебель. Сначала вроде бы ничего не происходит, а потом раздаётся тяжёлый вздох:        — Пожалуйста… О. О. Кацуки медленно поднимает глаза, и выдыхает — так легко и так трудно:        — Ну здравствуй, Изуку.       ***       Он тут же жалеет об этом. Ну почему Изуку, почему не Мидория, почему бы вообще не ограничиться простым «здравствуй»? Ещё и стоят они чуть ли не нос к носу. На таком расстоянии Кацуки категорически не может выдержать взгляда Изуку, и отступает на шаг назад.        — Здравствуй… те? — вопросительно произносит Изуку, и им обоим становится ещё более неловко. — Сэр Баку…        — Давай по-простому, — обрывает его Кацуки. Изуку понятливо кивает. И молчит. Потому что на самом деле они оба не знают как это — по-простому.       Кацуки точно знает одно — он скорее умрёт, чем предложит что-то вроде «Знаешь, а зови меня Каччан. Как в детстве». Или «Ой, да что ты, зови меня просто Кацуки, не чужие же». Они, может, как раз чужие. Кто вообще друг другу люди, которые семь лет не виделись, и расстались не на лучшей ноте?        — Присядем? — брякает Кацуки. Будто они в пиршественной зале, честное слово. Но Изуку ничего не говорит. Он просто расстилает на траве свой зелёный плащ и садится на краешек.       А Кацуки… А Кацуки дурак. Сам он без плаща, а садиться рядом с Изуку, и столкнуться плечами и коленями, и может даже нечаянно соприкоснуться руками — это сразу нет. Лучше уж с разгону пробежать между кустами с воплем: «Госпожа Королева, а можно обратно в пустоши?».       Так что Кацуки плюхается прямо на траву. И чувствует себя ещё большим дураком, хотя казалось бы.       К счастью, Изуку всё равно. Он широко улыбается — и снова у Кацуки сердце колет. Такая яркая улыбка и такие тусклые глаза. Изуку, кажется, замечает его реакцию, и отводит взгляд.        — Значит, сэр Бакуго, — произносит он почти весело.        — Ага, — отвечает Кацуки, и почему-то выходит немного хрипловато. — Посвятили при дворе короля Эндевора.       Изуку подаётся вперёд, удивленно округляет рот — и кажется, что вот-вот заклятье спадёт, и его глаза загорятся, как прежде. Но чуда не происходит.        — Ух ты, самого Эндевора, — уважительно произносит он. — Значит, ты и Его Высочество видел? Какой он?       Изуку и это помнит? Ну да, о детях короля Эндевора уже в их детстве поговаривали. Всё потому, что в жёны он взял не смертную женщину, а ледяного духа или что-то в этом роде. Вот уж точно не то, что стоит семь лет хранить в памяти.        — Да льдышка льдышкой, — ухмыляется Кацуки. И Изуку смеётся.       И можно на секунду забыть дурацкие обстоятельства их жизней. Ничего не было. Просто матушка в очередной раз свозила Кацуки на какой-то скучный пир в замке соседей, и теперь он вернулся, и пересказывает Изуку все крупицы интересностей, что удалось ухватить.        — А драконы, ты видел драконов? — жадно спрашивает Изуку.        — Было дело, — кивает Кацуки. Подробней рассказать он не может — тогда непременно придётся упомянуть Киришиму. А это кажется совсем нечестным.       Лицо Изуку вдруг становится серьёзнее. Он замирает на секундочку, а потом спрашивает — так, будто боится услышать ответ.        — А… А может, и Всемогущий…        — Видел, — кивает Кацуки. Изуку откидывается назад так, что чуть не ложится на спину.        — Да ну-у-у-у, — неверяще тянет он. Неверяще, но радостно — Ой, сколько всего я пропустил! Ты обязательно должен мне рассказать.       И Кацуки рассказывает — вначале обходит острые углы, потому что ему не улыбается описывать то, как Всемогущий — на самом деле его зовут Яги Тошинори — постарел за это время. Или то, как они с Киришимой на турнире раскинули свои шатры рядом — по-дружески, а потом Киришима зашёл к нему — тоже по-дружески, ну и что там было дальше. И то, что рыцарство — это, по большей части, не особо-то героизм, и очень многое упирается в выпендрёж и деньги.       Он старается рассказать про широкий и яркий мир, каким они его воображали в детстве. Когда они валялись на траве рядом, и смотрели на облака, и мечтали, как вместе поедут на свой первый турнир, как увидят и драконов, и русалок, и других удивительных существ (вроде Тодороки Шото, ага). А потом, совершив парочку подвигов, разыщут сэра Всемогущего, и он увидит, какие замечательные рыцари пришли ему на смену. А после их будет ждать ещё больше приключений. Вместе.       Ага, а что в итоге-то получилось?       Кацуки проживал всё это, а Изуку торчал где-то под Холмами. И теперь слушает его так, будто истории — это вода, а он не может напиться. Это больно. Это обидно. Но Изуку, видимо, не умеет обижаться даже на жизнь.        — Ты-то… — спрашивает Кацуки, улучив момент. Слова еле проталкиваются через горло, но он справляется. — Ты-то как?       Изуку ни капли не меняется в лице — разве что улыбается ещё чуть пошире:        — Я-то? О, я в порядке. Я… Проходил обучение, вот. Ну помнишь, как ты тогда сказал, что я слабый и мне надо больше тренироваться? Вот я и тренировался.       Бакуго сглатывает, и ему хочется сделать с собой что-нибудь ужасное. Не так он тогда сказал. Самую капельку не так.       Изуку снова чутко замечает его настроение — а лучше бы о себе подумал. Он принимается тараторить более жизнерадостно:        — Знаешь, там, на той стороне, всё и правда, как в сказках. И пляски под Холмами, и охота, и вот это ещё, когда все скачут вслед за Королевой — это очень весело! И про волшебные источники тоже правда, и что еда там совсем не такая, как у нас, и никогда не кончается. Всё… Всё такое волшебное и яркое, я даже не знаю, как рассказывать. Оно, ну, сливается немного.       По крайней мере, ему было там хорошо — крайне мрачно думает Кацуки, а Изуку продолжает:        — Вот всё это время — оно пролетело, как один день. Ну, может, как пара недель. Кстати, сколько меня не было? Года три?        — Семь, — поправляет Кацуки как-то уж совсем хрипло. — Семь лет.        — О, — говорит Изуку. И повторяет ещё раз: — О.       Кацуки смотрит на его лицо — на то, как из-под маски веселья на миг выглядывает паника.        — О, то есть тебе сейчас… — начинает Изуку, и тут же сбивается. — И мне сейчас…       Он складывает руки на коленях, смотрит куда-то вверх, будто ему оттуда ответ дадут. Совсем медленно проговаривает:        — Семь лет я жил под Холмами и учился, а теперь осталось столько же прослужить госпоже — и я буду свободен.       Ещё и улыбается так — немного виновато. Мол, ну это же совсем немного — семь лет. Как один день. В крайнем случае, как две недельки.       Кацуки уже уничтожал и свою и чужую жизнь буквально парой фраз. Оказывается, Изуку это умеет тоже.        — Я пока буду здесь, — тихо говорит Изуку. Он весь как-то сжимается, приобнимает колени. — Здесь, знаешь, здесь хорошо. И леди Очако хорошая. И работа ведь нетрудная совсем.       Да уж, отличная работёнка — водить пьяниц из деревни Урараки кругами по лесу. Всегда о такой мечтал, да, Изуку? Особенно в детстве.       Это ещё больнее. Ещё обиднее. Это невозможно вынести. Но Изуку же как-то выносит.        — Ты приходи ко мне, — просит он. — Очако обещала приходить. Кстати, вы с ней?..        — Нет, — произносит Кацуки совсем глухо. — Мы говорили об этом, и она даже была не против. Более чем. Но она меня не любит, и я её не люблю. И я не хочу… Вот так.        — Ооооо, — тянет Изуку. Кацуки вскидывает на него потемневшие глаза.        — И никого другого я не любил, и, наверное, не полюблю. Может, я вообще любить не умею.       Только портить. Только брать что-то хрупкое и бесконечно красивое, и разбивать с размаху. Гасить свет в глазах. Втаптывать кого-то в грязь, а потом делать вид, что ничего и не было.        — Не говори так, Ка… — возмущённо начинает Изуку, но быстро сбивается. — Н-не говори так. Наверняка же… Ну вот, например… Ну-у-у…       Кацуки терпеливо ждёт, хотя знает, что дело безнадёжное. Изуку, вообще-то пропустил целых семь лет, и не имеет о его романтической жизни ни малейшего понятия.        — Я буду приходить, — произносит он, чтобы Изуку не мучился. Он не знает, врёт сейчас или нет. Если по-честному, то у Кацуки сейчас два главных порыва — уехать далеко-далеко, чтобы в череде приключений время прошло быстрее, и запереться у себя в замке, считая каждый чёртов день. Что получится в итоге — пока неизвестно.       Но даже этого ненадёжного обещания хватает, чтобы лицо Изуку расцвело. Если бы ещё не чёртовы глаза…       Они ещё немного говорят после — о какой-то совсем малозначащей ерунде. И только когда Кацуки собирается уходить, Изуку вновь возвращается к важному.        — Можно тебя попросить? — он дожидается ответного кивка и лишь потом продолжает. — Передай, пожалуйста, маме, что я жив и здоров. Я… Иногда, когда мы скакали через деревню, я заглядывал к ней в окна. Может… Может, и она меня навестит?       Ну что ты как дурак какой-то неуверенный, ну конечно навестит. Она бы прибежала, да я сам её довезу. И буду возить хоть каждую неделю. Хоть каждый день. Да мы здесь поселимся, если нужно. Ничего из этого Кацуки не говорит. У него просто-напросто горло перехватывает.        — Передам, — только и может выговорить он.       И уходит из леса, зная, что в ближайшее время здесь не появится.       Потому что ещё одного такого разговора он не выдержит.       ***       Мало всех бед и страданий, так ещё и по возвращении в замок к нему привязывается Круглолицая.        — Вы же к сэру Мидории ходили, да? И что теперь собираетесь делать?       Спрашивает она явно не о его планах на вечер.        — Ничего, — огрызается Кацуки, хотя на самом деле по дороге к замку он проветрился и более-менее в себе разобрался.       Он собирается жить своей жизнью. Что поделать — это то, что у него есть, и этого немало. Будет приезжать ко двору, цапаться с Тодороки, отправляться с Киришимой в какие-нибудь новые безумные приключения. Может даже отыщет более-менее истинную любовь. Время от времени будет возвращаться домой, и навещать родителей. Тут можно будет и к Изуку завернуть.       В какую-нибудь из этих встреч надо будет собраться с силами и попросить у него прощения. За всё. И Изуку простит. Наверное. После этого всё станет ещё лучше. А там и семь лет пройдут, и дальше они как-нибудь разберутся.       Так что он собирается пройти в комнату и злобно просидеть там до обеда, но Урарака преграждает ему путь.        — Вашего друга. Похитили фэйри, — медленно произносит она, будто разговаривает… С не очень умным человеком. — И что-то не собираются отпускать. И вы будете делать… Ничего?        — Да, — соглашается Кацуки, отодвигает её и идёт дальше. Но, конечно, Урарака не оставляет его в покое.        — Значит, никакой вы тогда не рыцарь, а просто трус! — кричит она ему в спину.       Кацуки останавливается. Ну он же на это не поведётся, да?        — Послушай-ка, — выплёвывает он Круглолицей прямо в лицо, нависнув над ней, чего точно не позволяют приличия. — Его не похищали. Он сам ушёл. Знаешь, из-за чего? Из-за меня!       Круглолицая смотрит ему в глаза без тени страха. Она аккуратно снимает его руку со своего плеча.        — Тогда тем более вам следует что-нибудь сделать, — спокойно произносит она, разворачивается и уходит. Стук каблуков становится слишком уж частым, когда она скрывается за поворотом, но это простительно.       Кацуки чуть не сносит дверь в комнату, любезно предоставленную семейством Урарака. Он валится на кровать и орёт в подушку. Его захлёстывают вина и воспоминания.       ***       Они росли и всё больше отдалялись друг от друга. Изуку так и не стал крепче или сильнее. Был он всё такой же тощий и дурацкий, растрёпанный и веснушчатый. Блажной — говорили в деревне. Всё бормочет да колдует. Может и получилось бы из него что, если б он травками занимался, знахарством. Так нет, всё талдычит что-то про рыцарство, бегает по округе и крапиву палкой бьёт. Не будет из парня толку. Жалко Инко.       Бакуго же очень серьёзно налёг на учёбу — рыцарь — это, знаете ли, не только мечом махать — и тренировки. А тренироваться нужно с достойным противником, а не с тем, кого с пол-пинка можешь свалить с ног. И уж точно не с тем, кого вот-вот ветром сдует.       Ну правда, чего Мидория не мог просто перестать мечтать и заняться чем-то, что ему по силам? Слишком уж он воображал. А они ничего такого не делали, просто возвращали его в реальный мир. Ну и Кацуки ещё напоминал себе кое о чём.       Просто теперь, когда он смотрел Изуку в глаза, то почти всегда вспоминал ту лесную леди. И зелень, и мёд, и ужас, сковавший его, и красоту, которой он не смог сопротивляться. Глаза Изуку так же затягивали, так же подчиняли. Кацуки казалось, что если он его попросит…       Изуку никогда ни о чём не просил. Даже тихое «Не надо, Каччан», у него перестало вырываться. Только улыбка кривилась всё больше, пока совсем не пропадала. На глаза наворачивались слёзы, и они теряли свою колдовскую силу. И Кацуки мог смеяться над ним за это, и ничего ему не было. Потому что он всё ещё был сильнее. Во всём. А Изуку был настолько слабак, что даже фейский подменыш из него получался никудышный.       Но он продолжал болтать свою чушь про рыцарей. Продолжал приходить на тренировки. И продолжал таскаться за Кацуки, хотя они уже не были друзьями, о чём знали все, и только Изуку не мог додуматься. Это жутко раздражало.       Раздражение Кацуки вымещал на Изуку. И иногда даже не слишком зверски.       В тот раз они не то чтобы прямо тренировались — просто дурачились с мальчишками. Всё у того же клятого дуба. Изуку болтался где-то на краю видимости, и, когда Кацуки стало скучновато, он решил им воспользоваться.       Надо было видеть, как просияло лицо этого дурня, когда он подозвал его к себе. А уж когда предложил сразиться, Изуку и вовсе чуть из штанов не выпрыгнул.       Поединок как-то быстро перерос в обычную драку. И вот уже Изуку лежал лицом в земле и улыбался далеко не так сияюще. Ребята восторженно свистели. Кацуки и сам был в восторге.       Он повторил это ещё раз. И ещё. А потом не остановился даже после того, как повалил Изуку в грязь. Ну захотелось ему так. Ребятам, вон, весело и смешно. А Изуку чего — он всё стерпит. Дурак же совсем.       Он пытался отбиваться, правда. Потом — уже только заслоняться. Потом совсем выдохся. И вот оно:        — Не надо, Каччан… Пожалуйста.       Как же давно Кацуки этого не слышал. Чистая победа.       Он остановился, сразу же. Милостиво отошёл в сторону, давая Изуку подняться.        — Вот не понимаю я, на что ты рассчитываешь, — проговорил он ровным, почти что дружеским тоном, пока Изуку отряхивался, морщился и ощупывал лицо. — Разве что на чудо.       Изуку молчал, что уже само по себе было чудом. Обычно он начинал бить себя кулаком в грудь и горячо повторять, что он обязательно-обязательно… Ну-ну.        — Чуда в наших краях можно ожидать разве что от фэйри, но тут-то тебе и повезло, — Кацуки сделал паузу, как перед хорошей шуткой.       Все, в принципе, знали, о чём она будет. Даже до Изуку дошло. Его зелёные глаза не просили — умоляли. Кацуки знал это, и знал, что должен повиноваться. Но притворился, что не понимает.        — Ты сходи к ним, попроси, может наколдуют чего. Помогут своей родне. Ну, ты же подменыш.       Да, вот тогда-то глаза Изуку и стали такими же тусклыми, как сейчас. Кажется, мелкого Кацуки это напугало. Он дал остальным чуточку поглумиться, и увёл их оттуда поскорее, убеждая себя, что нечего смотреть на то, как Мидория разнюнится. Кацуки никогда не любил слёзы.       Тогда он назвал Изуку подменышем первый и последний раз.       ***       Уже на следующий день взволнованная тётушка Инко прибежала в замок. А мать Кацуки подняла на уши всю деревню, хотя никто особо не волновался. Ну ушёл куда-то и ушёл. Он же всё время тараторил о дальних странах и приключениях. У него отец так и пропал, а яблоко, как известно, от яблони… Ну, если только он и правда не подменыш. А тогда зачем его искать — толку всё равно нет. Из лап Королевы никого не вытащить.       Кацуки считал, что это Изуку подтупливает, ну, насчёт их «дружбы». Но тут до него самого дошло разве что через неделю. И то он не хотел этого принимать.       Может, он просто спрятался где-нибудь — он здорово этому подучился, чтобы избегать издевательств. Еда закончится, и он вернётся. А если его водят по лесу — так может, отпустят через недельку-другую. А может, Королева-из-под-Холмов тут ни при чём, и Изуку просто сбежал с шайкой шарлатанов, как пара детей из соседней деревни?       Но время шло. Шарлатанов поймали и детей вернули домой. Приближалась зима. Лес с каждым днём становился всё менее дружелюбным. А от Изуку не осталось и следа.       Сначала Кацуки думал — ну и не страшно. У него было много дел, да и задирать можно было кого-нибудь другого. Но с каждым днём он тосковал всё больше и больше, и не понимал — почему. Как будто что-то болело внутри, а он не знал, что именно.       Мама беспокоилась за него — ну как же, лучший друг пропал. Чтобы его утешить, она обещала, что на будущий год они поедут в столицу и постараются пристроить Кацуки к кому-нибудь в оруженосцы.       Приближалось прекрасное будущее, которое они когда-то планировали вместе с Изуку. Но Изуку рядом не было.       Однажды Кацуки не выдержал. Побежал к клятому Фейскому дубу, и отбил об него все кулаки.        — Верни его! — орал он, и в холодном воздухе поднимался пар от его дыхания. — Верни его, тупая ты сука, Королева-из-под-Холмов!       Кажется, он плакал в тот день. Теперь-то можно себе в этом признаться.       На следующий день выпал снег.       А Изуку так и не вернулся.