Genesis

В мире, где у человека не осталось ничего, кроме вязкого желания выжить, думать о прошлом стало утешительной привычкой. О том, как все было и чем могло стать, о людях, о доме, о бесконечных планах на жизнь. О том, что все не заканчивается этим ужасом и впереди действительно может быть что-то светлое и ясное, горящее, как маяк в волнах ночного моря. Это было и утешением, и превосходством — действительно полагаться на что-то: силу, знания, голое желание существовать — не имея при себе карты завтрашнего дня. Кавеху казалось, что Хайтам превосходил его в этом по всем пунктам — иногда он смотрел на что-то так медитативно долго, что его мысли становились практически осязаемыми — едва ли они не вплетались под кожу, стоило немного повести к ним рукой. Хайтам думал о прошлом со знанием дела: без лишней грусти, без слез или въедливого «а могло бы…», без всей нарядной мишуры-патетики — он думал, вспоминая и анализируя, извлекал опыт, стараясь не допускать ошибок. Кавех временами даже завидовал этому стойкому умению чувствовать себя здесь и сейчас. Когда он сам вспоминал о родителях, ему хотелось плакать. Семья Кавеха действительно была огромной — большая часть двоюродных и троюродных дедушек и бабушек родилась после пятидесятых, во время взрыва рождаемости, и Кавех уверен, что не был знаком и с половиной из них. Мама и папа часто приглашали их в гости, и Кавех смутно помнил шумный дом, виниловые пластинки с классической музыкой и проигрыватель на высоком комоде, до которого едва ли дотягивалась пятилетняя рука; помнил горы подарков на Рождество и беспрерывные звонки в дни рождения, принимаемые его отцом. Помнил боль в щеках после обильных щипков теплых рук и стойкое смешение возрастного одеколона — нежного женского и терпкого мужского. Помнил коверканье имени и почти забытое сейчас, но впервые услышанное тогда «Кави». И, конечно, едва ли он мог забыть дядю Берта. Тот навещал Кавеха чаще остальных, иногда даже проводил с ним целые выходные в ботаническом парке, разглядывая статуи животных за очередной порцией мороженного. Кавех помнил прошлое отрывками — воспоминания вырывались из контекста смешивались, объединялись, но дядя Альберт — улыбчивый, высокий и сильный — настолько, что легко поднимал Кавеха на плечи — остался внутри одним из главных, самых трепетных и дорогих сердцу воспоминаний. В конце концов ни за что нельзя было забыть мужчину, рассказавшего столько интересных фактов о динозаврах и впервые показавшего Битлджус. И Кавех продолжал скучать по нему немногим меньше, чем по своим родителям — особенно в те вечера, когда голову, словно пулей, пробивала ностальгия. Поросший твердой щетиной, вместивший в себе миллионы лет усталости, но все такой же высокий и сильный, как Денали — он был знаком и незнаком одновременно. Во вновь разведенном пламени запавшие глаза и глубокие морщины затемняли лицо — Кавех смотрел на своего дядю, не прерываясь, ловил каждое его слово, стараясь нагнать все, что упустил за эти года. Его старость — стоит только вдуматься — уже целых шестьдесят лет — казалась такой спокойной и благородной, что Кавех не мог удержать себя от очередной широкой улыбки. — Мы едва не погибли тогда, — тем временем продолжал говорить Альберт, и плечи его — широкие и величавые — временами тяжело опускались, — За городом плохо ловила связь, и новости о том, что происходит, дошли до нас часами позже. Телефон буквально разрывался от звонков и государственных оповещений. Домой возвращаться было бессмысленно. Хелен сказала тогда — «Мы должны узнать, что с остальными, мы должны забрать всех» — но, когда на подъезде к городу под колеса машины угодил первый из зараженных — стало ясно, что все затянулось в этот хаос. Твои родители не брали трубку, военные устраивали массовые расстрелы, все пылало. Выхода просто не было. — А тетя Хелен? — Хелли… Погибла через неделю. Не вирус, но… Несчастный случай. Кавех выдохнул сквозь стиснутые зубы, выпуская из себя остатки застоявшейся надежды. Прямо напротив — их разделяло лишь сверкающее искрами пламя — сидел Хайтам, подперев голову сцепленными руками. Он внимательно изучал Альберта и не перебивал его историю, улавливая и обдумывая все, что говорил мужчина. И Кавех прекрасно знал этот взгляд — такой, с каким обычно Хайтам подставлял нож под чужое горло — это был взгляд полного недоверия и скепсиса, желания выпотрошить правду до последнего куска, словно дикую утку. Кавех ненавидел, когда Хайтам раньше смотрел подобным образом на него, и ему определенно не нравилось, что сейчас Хайтам точно также фильтровал все, сказанное дядей Бертом. Словно тот не заслуживал ни грамма доверия, ни как человек, прошедший сквозь все тяжбы выживания, ни как человек, практически растивший Кавеха. Словно тот был угрозой. — Впрочем… Но что касается нашего маленького Кави? Вижу, твой новый друг не сильно рад нашей компании, а? Стало быть, вы путешествуете вместе? — Едва ли кому-то может понравиться удар по лицу. Кавех вновь обратил внимание на чужую распухшую щеку — даже в темноте та ярко пылала раздраженной ссадиной, обработать которую в таких условиях было практически невозможно. Кавех сделал это в той степени, в которой он мог — промыл чужое лицо водой и использовал что-то из лекарственных запасов Хайтама по его же рекомендации, стараясь облегчить боль и избежать образования нового шрама, в этот раз охватывающего скулу. И не то чтобы Хайтаму не пошел бы этот шрам — Кавех думал об этом осторожно, словно избегая прямых глубоких мыслей — в некоторой степени это выглядело бы очень даже… Привлекательно. Но оставлять воспаленную скулу и надеяться, что внезапное заражение кровью обойдет их стороной — значило быть абсолютными глупцами, а они оба лишь с натяжкой считались таковыми в определенные моменты жизни. — Да ладно тебе, дядя же извинился, — ответил ему Кавех, натягивая на себя непринужденную слабую улыбку. Проще было успокоить черта в Аду — Хайтам никогда не велся на подобные вещи, его лицо все еще оставалось строгим и кислым. — Нет-нет, это действительно моя вина, признаю. Но сейчас такие времена — проще перестраховаться, чем после словить сердцем пулю. — Меня все еще удивляет тот факт, что вы забрались так глубоко в лес, пытаясь добраться до Брокен-Боу. Неужели дело настолько неотложное? — вступил в разговор второй мужчина, сопровождавший Альберта в лесу. Он сидел в отдалении от всех остальных и временами подбрасывал дерево в печь, поддерживая интенсивность пламени. Иногда Кавех забывал о том, что мужчина в принципе существует — Юнус был тих и незаметен в своем молчании, даже его дыхание — прерывистое, хрипящее — перекрывал треск древесины. — Можно сказать и так, — отмахнулся Кавех, внутренне чувствуя, что не готов раскрывать историю их путешествия от корки до корки. Хайтам кивнул ему, соглашаясь с этим решением, и Кавех вновь продолжил прерванный разговор о их, с Альбертом, семье. Уместить его, правда, можно было всего лишь в одно предложение — скорее всего все погибли, а те, кто не погибли — разбросаны по Америке от штата к штату. Однако они оба не произносили этого вслух. Хайтам сказал еще часом ранее, в тот момент, когда они разламывали оставшиеся в доме стулья, что было в них с дядей что-то общее — и Кавех знал, что Хайтам имел в виду не только внешность. Но, на самом деле, из общего у них была фамильная беспричинная и светлая вера в лучшее. Сам Хайтам вслушивался в их разговоры лишь отчасти: куда больше приглядывался, то и дело поднимая руку с нестерпимым желанием коснуться ссадины, а затем резко опуская. Одумываясь. Иногда Кавех, замечая зачаток действия, шикал, смотрел недовольно и поджимал губы, словно свидетель какого-то преступления — где-то на подкорке это отзывалось смесью слабого раздражения и странной неловкости. Хайтаму хотелось найти в поведении Альберта и Юнуса что-то: сигнал, признак, ошибку, что они враги, что им нельзя доверять. Что нужно уходить как можно скорее. Хотелось — но не выходило. Они вели себя удивительно дружелюбно для людей, которые только несколько часов назад смотрели в их лица ружейными дулами, Альберт то и дело с усталой, но искренней улыбкой хлопал Кавеха по плечу, Юнус принес еду — они разделили мясо и консервы на четверых. Хайтама почти тошнило от вида консервных банок. От вкуса — тем более. Он не менялся в зависимости от марки самих консервов, и будь то тунец в собственном соку от Артик Стар, или гадкое тыквенное пюре Стокелайс — запах, цвет и консистенция у них были одинаковыми. Краем глаза он успел заметить несколько крышек в набитой доверху сумке прежде, чем ее закрыли и отодвинули в тень. — Столкнулись с одной группировкой на днях, — пояснили ему на вопрос, откуда так много еды. — Та еще заварушка, едва не подстрелили как курёнка. Но того стоило! — Обокрали их лагерь? — заинтересовался Кавех. На подбородке у него осталось жирное пятнышко, и Хайтам, поймав взгляд, пальцем постучал по этому месту, молчаливо подсказывая. — Кто это были? Серафиты? Хайтам полностью разделял эту нескрываемую надежду, что двое перед ними — скорее, между ними, — разобрались с той же шайкой серафитов, которая оставила шрамы на ноге Кавеха, однако Альберт, почесав щеку, покачал головой: — Не похожи. Да и немного их было, на самом-то деле. Толпу бы мы не осилили вдвоем. Хайтам поймал чужой взгляд — странно задумчивый. Пару дней после им еще снились кошмары, где один из них умирает. Кавех вновь завел с дядей разговор — на этот раз о дальнейших планах, — и нельзя было не заметить, что те тоже не слишком-то спешили делиться деталями. Впрочем, ожидаемо — в подобных условиях грош цена жизни того, кто доверяет всем вокруг. Хайтам вновь ушел в размышления, отключившись от посторонних звуков, и встрепенулся лишь когда услышал: — Можем вас докинуть. — Правда? — Правда? — одновременно с Кавехом спросил он. — До дома? Разве вам по пути? — Ну, парень, не то чтобы у вас было много других вариантов, правда? Не могу же я бросить тебя и твоего друга прямо посреди леса. А путь неблизкий. А то мы не знаем, подумал Хайтам скептично, но промолчал; глянул на Кавеха, пытаясь понять по лицу, что тот думает об этой внезапной щедрости, однако Кавех смотрел в огонь, отбрасывающий рыжие блики на его встрепанные волосы, и молчал. — Где вы берете бензин для машины? И сам автомобиль, к слову? — Что-то у тебя слишком много вопросов, — предупреждающе заметил Юнус, и костер, разворошенный его палкой, возмущенно затрещал, словно соглашаясь. Молчание и загадочность шли ему куда больше — отогревшись в тепле, Юнус быстро вернул себе привычную, судя по всему, модель поведения, — Помощь стоит принимать, когда ее так щедро раздают задаром. Альберт примирительно вскинул вверх большие, мозолистые ладони. — На самом деле здесь раньше была сеть больших частных секторов — недалеко отсюда — к северо-востоку, есть похожее заброшенное поселение, машина припаркована там, выглядит она, может быть, будет и не надежно, но заводиться и ехать должна. — Мы обсудим это, — безапелляционно заявил Хайтам, поднимаясь на ноги. Кавех вскинул голову, посмотрел вопросительно. — На пару слов. В молчании они отошли к спальным комнатам, углубившись слегка в другую часть дома, чью густую ночную темноту едва-едва размывал кухонный свет. Кавех зябко поежился и прислонился плечом к стене — Хайтам не мог различить выражение на его лице. — У нас действительно немного вариантов. Путешествие пешком полностью нас измотает. К тому же, вскоре придется отклониться от реки… По пути к Брокен-Боу леса рано или поздно сменялись прилегающими к дороге степями — если бы они продолжали двигаться через лес, то рисковали попросту заблудиться и умереть от жажды. Хайтам признавал, что идея хороша — но не когда ее предлагают люди, встреченные менее пяти часов назад. Где гарантия, что они не дорожные головорезы, обманывающие и обкрадывающие доверчивых путников? Он представил реакцию Кавеха на подобные слова и не сдержал тяжелого вздоха. — Что? — нахмурился тот. — Разве я не прав? Ну предложи тогда вариант лучше! Хайтам, это мой дядя — я верю ему… по крайней мере, хочу это делать. Среди родственников это нормально, знаешь ли — помогать друг другу. — Не в это время, — заметил Хайтам, колупая пальцами шершавую побелку. Некоторое время он вслушивался в повисшее между ними тяжелое молчание, после чего вновь вздохнул: — Ладно. Дадим им шанс. Не хочется признавать, но, надеюсь, в этот раз прав окажешься ты, а не я. Иначе это может быть последняя моя правильная догадка, хотел сказать он, но так и не сказал. Знал — Кавех думал о том же самом. Когда всех начало клонить в сон, возникла еще одна проблема. — Спите, я подежурю, — сказал Альберт, и Хайтам тут же напряженно вскинулся: — Оставьте это мне. — Вы шли пешком столько времени, парень, вам куда больше нужен отдых, не находишь? — Мы моложе, — отбрил Хайтам, не изменившись в лице, и Кавех с трудом скрыл невольную усмешку от подобной прямолинейности. — Это еще что за разговоры? Хочешь посмотреть, как старик тебя в драке уделает? — Я не собираюсь с вами драться. — Дядя, просто сделай как он просит. С Хайтамом спорить можно бесконечно. В конце концов Альберт, ворча больше для проформы, чем действительно негодуя, согласился. Юнус достал спальные мешки, кинул один Альберту. Устраивались они долго: шурша, ворча, вздыхая, ворочаясь. Кавех еще раз спросил Хайтама, точно ли тот остается — и, обиженно фыркнув, вновь закутался в одеяло, когда Хайтам ответил, пожалуй, излишне резко. Вскоре Хайтам остался в тишине один на один с месяцем, вслушиваясь в симфонию из умиротворяющего треска древесины и гуляющего под крышей сквозняка, далекого стрекота сверчков, защитной стеной окруживших их маленький привал. Прошло, может, несколько часов — или несколько минут, или даже вечность, — когда он, почти сморенный, но упрямо держащий глаза открытыми, услышал позади шорох и звяканье застежки. Кавех? — Не дергайся так, я отлить, — нет, не он. Хайтам проследил за мелькнувшей спиной Альберта, вслушиваясь и ожидая едва ли не засады, однако вскоре тот вернулся — все еще один, — и присел неподалеку. — Что, все равно мне не доверяешь, да? — А должен? — Правильно… Никому не доверяй. Но я действительно вам зла не желаю. Все эти годы я был уверен, что малыш Кави давно червей под землей кормит вместе с родителями — очень приятно встретить его живого и такого взрослого уже… Хорошим он человеком вырос? Кавех-то? Хайтам бросил на него быстрый взгляд. Затем долгий — на матрас, где спал человек, чей сон Хайтам пообещал себе сохранить мирным. Голос Альберта при упоминании его потерял все вплетенные жесткие нотки — пропитался теплом и чем-то похожим на нежную ностальгию по прошлому. Иногда подобная звучала в голосе Кавеха; в основном при упоминании родителей. — Да, — сказал он наконец, вновь повернувшись к пейзажу за окном. — Да, хорошим. Иногда даже слишком. Альберт хмыкнул что-то неразборчиво — кажется, довольное, — и поворошил носком спутанный спальный мешок. — Точно. Родители у него славные были тоже. Были… Ты, парень, береги его. Я его тебе доверяю. До нашей следующей встречи так точно береги. — Думаете, еще встретимся? — спросил Хайтам уже гораздо более теплым тоном — не хотелось ему больше ругаться с этим человеком, особенно если он был единственной ниточкой, соединяющей Кавеха с памятью о потерянной семье. И почувствовал, как по плечу его хлопает тяжелая ладонь. Так же, как недавно Кавеха. Как своего. — Земля круглая, когда-нибудь точно встретимся. А теперь послушай-ка, чего расскажу: когда ему было пять лет… Хайтам, сам того не замечая, наклонился в сторону Альберта и едва заметно улыбнулся.

***

Опираясь на облезлый, проржавевший капот старого Форда и греясь в лучах утреннего солнца, Хайтам вполне мог сойти за модель с обложки Vogue — он молчал, расслабленно выгнув спину и прикрыв глаза, но внимательно слушал все, о чем ему рассказывал Альберт, иногда задумчиво хмыкая себе под нос. Кавех сидел в тени одной из покосившихся хибар, бывших когда-то загородными домами, неотрывно глядя на Хайтама и лениво ковыряя пальцами сухую комковатую землю. Машина, которую они все пытались завести с переменным успехом последние два часа, ни в какую не поддавалась, в конце концов сведя все желание ехать куда-либо в этот день к минимуму, несмотря на тайное желание Кавеха вновь почувствовать скорость автомобиля. Странное дело — в те дни, когда вселенная даже не планировала апокалипсис, Кавех только и делал, что жаловался на выхлопные газы и противные автомобильные амортизаторы, от которых всегда тянуло тошнить, но стоило всему этому случиться, Кавех загорался странным энтузиазмом, думая о передвижении на чем-либо, кроме собственных ног. — Посмотри под рулевым колесом… — Уже смотрел. — Глянь еще раз. — Я не увижу там ничего нового! Дядя Альберт пролез чуть ниже, ударяясь спиной о дверцу машины у водительского места. Юнус вновь потянул старую шарманку о проводе со штырем замка зажигания, пытаясь разглядеть что-то внутри салона, стоя над душой Альберта и комментируя каждое неудачное действие. Даже так низкий и морщинистый Юнус не мог победить широкого размаха лопаток, едва вмещавшихся в пространство между рулем и креслом в его откинутом, отодвинутом виде. Будь Хайтам хоть на грамм таким же раздражительным и брюзжащим, Кавех бы давно самолично прыгнул в объятия зараженных. На его счастье неуместное интеллектуальное превосходство Хайтама было непостоянной вещью, поскольку Хайтам, в отличие от Юнуса, предпочитал молчать большую часть времени. — Откуда вы вообще узнали о том, что она здесь есть? — в конце концов спросил Кавех, чтобы перевести разговор в новое русло и немного разрядить обстановку. — Один из наших старых знакомых жил здесь раньше, но не был уверен, что тачкой все еще можно пользоваться. Дал наводку однажды, а мы как-то не спешили приходить сюда ради этого… — Тачка, слово-то какое, сто лет его не слышал, молодишься, дядя Альберт? — Кавех в последний раз улыбнулся чужой спине и вихрастой макушке, наконец-то переводя взгляд правее, на кипящую у руля деятельность. Мужчина в ответ лишь раскатисто рассмеялся. — Было бы для кого! — Не планируешь остепеняться? Отстроить домик где-нибудь вдали от крупных городов? Тишь да гладь — поле, кресло-качалка и ни одного зараженного на мили вокруг? — Едва ли сейчас для этого самое подходящее время, да и… Вряд ли найдется кто-то, кого я смогу полюбить сильнее Хелли. Это в юношестве кажется, что обещание «Я никого не полюблю так, как тебя, а после тебя так вообще никого» — самое честное на свете, а потом ты просто влюбляешься опять и опять. Молодость-то она все прощает. В таком возрасте, как у меня, едва ли действительно получается вновь любить, как раньше, с самоотдачей и трепетом. — Не такой уж ты и старый… — И действительно, шестьдесят лет — вообще не приговор, я все еще чувствую себя таким же здоровым и сильным, как в мои семнадцать. И ладно уж я, но ты то — погляди, каким вырос обаятельным, весь в отца. Будь сейчас другое время — собирал бы вокруг стайки поклонниц. Давно бы слушал на семейных ужинах «А скоро ты приведешь домой девушку знакомить? А скоро ли свадьба? А что там насчет внуков? Мы так хотим успеть с ними понянчиться!» — Альберт протянул последнее тонким, писклявым голосом, и Кавех засмеялся, хватаясь руками за болящий, напряженный живот, стараясь не думать о том, что действительно сказали бы его родители, приведи он домой парня. В идеале, конечно, Хайтама. Встретились бы они в том, другом мире, без всего этого дерьма — пошел бы Хайтам знакомиться с родителями Кавеха добровольно? При условии, что Кавех мог… Что у него вообще был бы шанс. Он представлял себе этот тихий ужас — Хайтам бы молчал, прикованный к кухонному стулу, мама бы улыбалась — натянуто, но не из-за того, что Хайтам парень, а из-за того, что Хайтам был Хайтамом. Отец бы… Что бы делал отец? Наверняка выгнал бы Хайтама взашей. А после они бы продолжили сватать Кавеху дочерей своих знакомых и соседей, таких хороших девочек со двора с идеальной репутацией, идеальной жизнью и идеальными родителями. И Кавех кивал бы им, выходя на крыльцо своего дома, забирал утреннюю почту и бутылки разливного молока, а потом сбегал бы на тайные свидания в ближайший от дома парк. Или это был сквер? По прошествии лет в голове вспоминались только заросли кустарника и усыпанные камнем дорожки. А?.. В какой-то момент стрекот жуков и тихое усталое возмущение Альберта прервал рык автомобиля — мужчина наконец-то удачно свел провода и выполз наружу куда более довольным, чем был прежде. Его спина громко хрустнула, стоило Альберту потянуться. — В багажнике должна быть часть бензина и запасное колесо на всякий случай. Черт, сто лет не водил — будем надеяться, что я так же умел, ради нашей всеобщей безопасности. — После таких слов мне едва ли хочется садиться в эту колымагу, — Юнус насуплено оглядел машину от фар до выхлопной трубы придирчивым взглядом, чтобы после, в противовес своих слов, забраться на переднее пассажирское сиденье. Кавех не имел ничего против такой рассадки — хотя ему действительно хотелось бы посмотреть на недовольное лицо Хайтама, вынужденного делить свое личное пространство на заднем сидении с кем-то незнакомым и не вызывающим у него доверия. Хайтам, тем временем, тоже запрыгнул внутрь, и Кавех остался единственным человеком на свободном пространстве улицы. Воздух начинал вскипать в солнечном свете, а дальние грозовые облака у горизонта медленно летели в их сторону. Так медленно, что, казалось, они просто пронесутся мимо, разлетятся в стороны, стоит только поехать по старой проселочной дороге к тучному тяжелому полотну. — И я бы на вашем месте закрыл все окна, по крайней мере до тех пор, пока мы не пересечем поле. — Почему? — В этом году уродилось много саранчи — будет врезаться в кузов и залетать внутрь. Кавех сморщил нос, захлопывая за собой дверь. *** Пейзажи за окном мелькали с удивительной скоростью, хотя, казалось бы, для предыдущего мира это едва ли вообще можно было назвать ездой. В конце концов проселочная дорога вышла к заброшенному междугороднему шоссе — прямому пути до Денвера, и с неба упали первые капли дождя. День едва ли достиг своей середины, но тихий разговор двух мужчин впереди, молчание Хайтама и острый запах озона расслабляли и убаюкивали. Устроиться здесь с комфортом действительно было тяжело. Все внутри покрывала пыль, начиная от сидений, заканчивая зеркалом заднего вида — и любой случайной встряской эта пыль поднималась в воздух, забивая першением легкие. Под ногами Кавеха стопками валялись старые журналы и коллекции музыкальных кассет — их было так много, словно владелец запихивал все ценное в спешке, что, вообще-то, вполне могло быть правдой. Иногда пластик кассет печально трещал, стоило наступить на него ногой. Где-то в мягкой спинке сидения определенно вылезали пружины и, словно намеренно, злобно впивались в спину. Было неудобно и тесно, и ноги сводило от длительного сидения, от странного желания пройти все это расстояние пешком. Но, несмотря на все это — Голова Кавеха склонилась ниже, чтобы сквозь сон почувствовать что-то теплое и мягкое под своей щекой. Когда дыхание Кавеха выровнялось, Альберт глянул на них через зеркало заднего вида, странно усмехнулся, поймав ответный взгляд, но промолчал. Хайтам не планировал говорить об этом Кавеху, но все еще невольно ждал от них какой-то подлянки, не мог заставить себя расслабиться, несмотря на все уверения, что это — друзья, это — семья. Для него достойным доверия другом и странным, искаженным подобием семьи сейчас был только один человек. На мгновение, чувствуя, как кожу шеи щекочут чужие волосы, он даже в некотором роде позавидовал Кавеху, все еще сохранившему в себе это умение верить и прощать, несмотря на покрывающую руки кровь. Было ли это следствием заложенного характера? Воспитания? Может, если бы его собственный отец вел себя иначе, он бы тоже вырос похожим человеком? Впрочем, чего об этом думать — Хайтам осторожно пошевелился, стараясь не разбудить напарника, и положил руку ему на худое острое колено, словно удерживая на месте, — если все уже давно произошло? Наступила эпоха, максимально неподходящая для самоуничижения, теперь в себе следовало искать и развивать всевозможные плюсы и умения, чтобы иметь шанс выжить, а не закапывать их в землю, поливая слезами неуверенности и детских травм. Он не знал точно, сколько времени они провели в пути — вскоре даже разговоры впереди затихли, наступила убаюкивающая тишина, переплетенная со стуком дождя по крыше, и веки Хайтама отяжелели так, будто он не спал как минимум двое суток, но он упорно держал их открытыми, ведь кому-то следовало всегда оставаться начеку. Спящие люди — одна из самых легких мишеней. Время от времени он чувствовал взгляд через зеркало, но больше в ту сторону не смотрел, повернувшись к окну и изображая равнодушную незаинтересованность. Вскоре зашевелился Кавех, потираясь о ткань на его плече щекой. Ритм его дыхания изменился — Хайтам знал, что он не спит, но почему-то упорно пытается сделать такую видимость. Их бока и бедра плотно прижимались друг к другу, и тепло, идущее от тела рядом, вызывало какое-то странное беспокойно-щемящее чувство. Хотелось одновременно остаться так надолго — навсегда, — и поскорее отстраниться, разорвать эту странную связь, пока цепкая настороженность не поплыла, превращаясь в тягучую патоку. Кавех определенно влиял на него не так, как следовало бы. — Тут мы дойдем пешком, — сказал Хайтам, забрасывая сумку за плечо. Ныли затекшие ноги и поясница; выбираясь из салона, он был почти уверен, что позорно рухнет на колени прямо в лужу. Бледный Кавех выглядел чуть бодрее, но тоже то и дело страдальчески морщился. В приступе щедрости Альберт поделился с ними частью консервов — Юнус определенно был против, но где уж ему убедить упрямца, спустя много лет увидевшего пропавшего племянника, — и потому поклажа стала чуть тяжелее, но Хайтам готов был нести хоть тяжеленную глыбу, если бы она гарантировала, что они не умрут с голоду. Он отвернулся и глянул на горизонт, пока Кавех напоследок обнимался и о чем-то тихо переговаривался с дядей — вдалеке мутно виделись горные очертания, ведущая к жилому району Брокен-Боу дорога уходила вниз под небольшим углом. Дождь унялся, превратившись в тоскливую холодную морось, звонко бьющуюся о дрожащий неподалеку стершийся дорожный указатель, а само небо посмурнело сильнее, намекая на потраченное в дороге время. Оно предсказывало не ночь, но ясные сумерки. Все выглядело так, словно местность вокруг давно уже не видела гостей. — Эй, — подошедший Альберт хлопнул его по плечу, вынуждая обернуться, склонился ближе. Пахнуло машинным маслом и потом, но Хайтам не позволил себе поморщиться. Он подозревал, что и сам пахнет не розами. — Помнишь, что я тебе говорил? Береги его. Он один у меня остался. Он не успел ответить — выпрямившись, тот отошел, смерив напоследок предупреждающим, но без угрозы, взглядом. — Ну, удачи вам. Если повезет, обязательно навещу тебя через месяц-другой в родительском доме, главное не теряйся больше. — Не потеряюсь, — Кавех долго еще махал рукой удаляющейся машине, пока та не превратилась в едва различимую темную точку, и лишь тогда его плечи опустились, а уверенная улыбка вместе с каплями воды стекла с губ, оставив усталость и легкую печаль. Хайтам попытался представить, что бы чувствовал он, встреть кого-то из близких, а позже вновь разлучаясь, возможно, надолго, — но не смог. — Идем, — сказал он, щурясь и убирая прилипшие к лицу мокрые пряди. — Надеюсь, этот путь был проделан не зря. Кавех устало потянулся, разминая плечи, и они вступили в городскую черту, медленно перебирая ногами по старому, потрескавшемуся асфальту. Цветы, прораставшие в трещинах-выемках, упрямо тянулись вверх, к небу, их мокрые бутоны оставляли на штанах мокрые разводы. — Дом должен быть совсем близко.