Гражданин B тоже может сражаться

Как долго это продолжалось? Суга не мог сказать, потому что он больше вообще ничего не понимал. Он лежал на полу со связанными за спиной руками и глазами, закрытыми повязкой. А может быть, он лежал на потолке. Или на стене. После бесконечности, проведенной в таком положении, он с трудом осознавал себя. Понимание ненадолго восстанавливалось, когда в комнату входил человек, который, не снимая повязку с его глаз, отволакивал Сугу в туалет, где был свет и все необходимое – бумага, умывальник, унитаз, даже влажные салфетки. Его не торопили – давали столько времени, сколько это было необходимо. Поначалу он просто лежал на животе на полу, прислушиваясь к ощущениям – через края повязки пробивался свет, глаза постепенно к нему привыкали. Потом он стучал ногой по стене или по двери, и охранник входил, ставил ногу на его спину, развязывал руки, сдергивал с него повязку и уходил раньше, чем Суга мог сфокусировать зрение. Все это наводило на мысли, что убить его точно не хотели. Ему предоставляли время привыкнуть к свету и новой обстановке, а потом по сигналу давали относительную свободу. Это было вполне человечно, если только это слово подходило к ситуации. Конечно, подходило весьма косвенно. Чтобы встать хотя бы на колени Суге требовалось какое-то время, потом он цеплялся за край умывальника и подтягивался к крану. Мыл руки, пил из пригоршней, умывался. Чаша была достаточно большой, чтобы он мог даже помыть голову, шею и плечи – для всего этого приходилось использовать жидкое мыло. Некоторое время назад ему стали оставлять безопасную бритву с несъемными лезвиями – Сугавара помнил, что такими девушки обычно бреют ноги. Впрочем, усы и борода у него были редкими, так что такой бритвы вполне хватало. Потом он пользовался унитазом, над которым умудрялся провести остаток гигиенических процедур. На сушителе всегда ждало обычное полотенце для рук, которым он вытирался и оборачивал голову. Через еще несколько минут блаженного пребывания при свете и в состоянии хоть какой-то определенности его опять забирали – выключалась лампа, открывалась дверь, и охранник входил в комнату. Сугу опять связывали, закрывали ему глаза и уводили. Пытался ли он прорваться и убежать? Конечно. В последний раз его так приложили головой, что его стошнило водой, которую он успел выпить в кабине. Он даже не успел ничего рассмотреть, потому что все происходило в полумраке, к которому его глаза еще не успели привыкнуть. Сдался ли он? Если бы он сдался, то не стал бы мыть голову и лицо, чтобы продолжать чувствовать себя человеком. В другое время, лежа с завязанными глазами и постепенно теряя связь с реальностью, Суга пел и декламировал стихи – все, что мог вспомнить. Оказывается, он помнил довольно много – в его голове хранилась даже программа детского сада, за которой следовали школьные стихи, задания из университета. Он помнил прилично, так что хватало на несколько часов. Потом Суга отрубался и засыпал, чтобы проснуться только от «кормления». Ему развязывали руки и всучивали булочку с якисобой, а когда он заканчивал есть, давали бутылку с водой. Он пытался спросить, за что его наказывали, и кем были эти люди, чего они хотели… Когда он прекратил попытки? Вечность назад. Просто понял, что ему ничего не ответят. С ним вообще не разговаривали. * Когда Ойкава был маленьким, он видел американские фильмы, в которых похищали людей – как правило, за выкуп. В таких фильмах похитителей показывали так, словно они были самоуверенными ублюдками, игравшими со своими жертвами в кошки-мышки. Показывали как-нибудь эдак – например, в первых сценах можно было наблюдать только за их губами, которые как нарочно растягивались в гаденькой ухмылке, обязательно выпускали сигаретный дым и брызгали слюной, когда говорили по телефону. Их представляли теми, кто контролировал ситуацию – держал все нити в руках. Потом, правда, главный герой как-нибудь выкручивался, вламывался в логово похитителя, устраивал перестрелку, спасал жертву и все такое… Ах, эти фильмы не стоили и ломаного гроша. Они не стоили даже дырочки, высверленной в монетке средневековой денежки, через которую ее нанизывали на веревочку, чтобы носить без кошелька или вешать на шею. Ойкава целую неделю спал только со снотворными, он был измотан и зол настолько, что весь мир казался ему отвратительным. Савамура, который умер шесть часов назад, вымотал все его нервы, потому что все пять дней Ойкава ждал его звонка и согласия. «Позвони же мне, скажи, что на все согласен, и мы оба получим то, чего хотим». Савамура со своей дурацкой принципиальностью теперь был мертв – его труп распухал на столе полицейского патологоанатома или лежал в очереди за телом Хинаты Шоё с бирочкой на большом пальце правой ноги. Ойкава убил их, а вместе с ними и еще четверых ребят. Нет, Савамура убил их своим упрямством – и себя тоже. Все это время Ойкава был готов принять его звонок в любое время, он ждал и надеялся, что на него не повесят «мокрое», но чертов полицейский оказался слишком честным. Он пожертвовал своей любовью ради правосудия! Интересно, о чем он думал, отправляясь вместе с фургоном и Хинатой Шоё в здание суда? Он мысленно попрощался с Сугаварой Коши? Что он там рисовал в своей тупой голове, когда предавал любимого человека ради дела своей жизни? Как только дело разрешилось, и Ойкава понял, что фургон действительно упал с моста – об этом сообщили его ребята, следившие за мостом по специальной договоренности – он сразу же отправился в свою квартиру и лег спать. У него просто не оставалось сил ни на что другое, и он думал, что сон поможет хоть немного. Раньше, еще в подростковые годы все было именно так – он ложился спать с ворохом проблем, которые не мог объять даже двумя руками, а просыпался с крошечным букетиком неурядиц, которые можно было сжать двумя пальцами. Сон уменьшал все проблемы, прибавлял сил. Теперь сон тоже мог наполнить тело хоть немного, восстановить его физически, но проблемы от этого меньше не становились. Он убил людей. Да, наверное, Савамура был к этому причастен, но ведь приказ отдал Ойкава. Легко ли стать убийцей? Нет. Только в книгах или таких вот глупых фильмах убийство воспринимается так же просто, как травля блох. Убивать тяжело. Ойкава проснулся отдохнувшим, но все таким же злым, буквально зверевшим от любого вопроса. Он ненавидел Савамуру за то, что тот продержал его на коротком поводке несколько дней, но так и не сдался. Ойкава добился того, чего хотел, но у него создавалось твердое ощущение, что его поимели. Как будто его просто принудили сделать то, чего он не хотел. Так и было! Савамура заставил его стать убийцей и взять на душу груз, который никто и никогда с него теперь не снимет. Чего стоило отдать адрес и позволить ему побеседовать с Хинатой Шоё? Ойкава просил не так уж и много! Он бы даже заплатил за это, он бы… Что уж теперь. Савамура поимел его, пусть даже и ценой собственной жизни. Отомстить за это было некому, и от этого становилось еще обиднее. Сугавара все еще лежал в подвале, и на второй вечер после смерти Савамуры и Хинаты Ойкава решил спуститься к пленнику. Он не отдавал распоряжения отпустить его, потому что не мог отпустить все произошедшее – пережить его и отбросить, как нечто ненужное. Его злило, что он достиг желаемого, но через жертвы. Да, пусть ему не пришлось тратить лишние деньги, но он очень сильно рисковал, потому что теперь придется скрывать все номера и уничтожать следы – полиция, даже при всем своем тупизме, все равно проверит последние сообщения и звонки погибших, в особенности уделив внимание парню, сидевшему за рулем. Тому самому, убившему себя вместе с остальными. – И что с ним? – входя в пустую квартиру с черновой отделкой, спросил он. Кётани поднялся и поклонился. – С ним все в порядке. – Еще не превратился в слабоумного? – уточнил Ойкава. – Нет. – Покажи мне его. Кётани кивнул и повел его прочь из квартиры в подвальное помещение. Летняя жара держалась в самом пике, и Ойкава почти с облегчением зашел в лифт. В квартире, где Кётани было разрешено отдыхать от подвала, не было ни одного кондиционера. Издалека доносился спокойный голос. Будто кто-то нараспев декламировал стихи. – Так он все-таки тронулся? – спросил Ойкава, морщась и вынимая из кармана брюк платок. У него мгновенно вспотели ладони. Он мог храбриться сколько угодно, но к по-настоящему неприятному зрелищу конечно, готов не был – по факту он вообще не был готов смотреть на Сугавару. Что если этот заложник обделался или вывалялся в грязи? Если он будет в каком-то невыносимом виде, Ойкава просто развернется и уйдет. Прикажет отмыть его шлангом, а ночью вывезти к пустырю рядом с пустующей во время летних каникул школой и оставить там со связанными впереди руками. Можно даже подбросить его к школе, в которой он работает. – Включи свет, – приказал он, снижая голос до шепота, когда Кётани открыл дверь. – Я хочу его увидеть. Лежавший на полу Сугавара вздрогнул и перевернулся на спину. Наверное, он еще не очень хорошо понимал пространство, в котором находился… Хотя, нет. Все он понимал – Ойкава заметил, что Сугавара подполз к стене и уперся в нее ногами. Видимо, чтобы напоминать себе, что не парит в воздухе, а лежит на полу. – Что ты здесь делаешь? – вполголоса, осмелев и подходя ближе, спросил Ойкава. Заложник, которого теперь почти не искали, ухмыльнулся – этот рваный выдох с кривым оскалом кольнул Ойкаву предвкушением. С Сугаварой еще можно было говорить, он был в своем уме. – Я думал, вы мне скажете, что я здесь делаю. Не припомню, чтобы заказывал отдых в местах настолько отдаленных. Его голос звучал глухо и приятно – у Сугавары был сладкий тембр, который даже мужской голос сделает легким и мягким. И то, что он до этого читал стихи или цитировал что-то по памяти, позволило ему сохранить гибкость связок – он не хрипел и не запинался. – Что это ты тут рассказывал? И главное – кому? – усевшись на складной стул, оставленный Кётани, спросил Ойкава. – Басё, – ответил Сугавара. – Простенькие хокку. Для разминки. – А дальше что по программе? – Дальше я буду петь джей-поп. Невероятно. Он еще и шутил. Ойкава подвинулся к нему, подтащив стул поближе. Тусклого света было достаточно, чтобы увидеть, что Сугавара был в хорошем состоянии – его лицо не было грязным, даже волосы не слиплись, хотя в доме еще не было условий для душа или ванны, и Кётани докладывал, что только водил его в туалет три раза в день. – Чем это от тебя несет? – принюхиваясь к воздуху рядом с Сугаварой и наклоняясь к нему опасно близко, продолжил свои расспросы Ойкава. – Если ты тут всем заправляешь, то скажи, чтобы перестали ставить в туалет жидкое мыло с ромашковым экстрактом. Запах неприятный, – пояснил Сугавара, переворачиваясь набок, чтобы потом усесться. – И сколько этого мыла ты извел за прошедшую неделю? – На пару с твоим охранником, насколько я понял, мы потратили целый флакон. – Хорошо. Теперь к делу. – Я жду. Сугавара уселся, как-то извернувшись и обратив к нему свое лицо. Его волосы и вправду были в относительном порядке, да и сам он был чистым. Видимо, успевал мыться, пока его водили в туалет. От него шел запах мыла, и кожа почти сияла белизной, но одежда, конечно, оставляла желать лучшего. Ойкава приказал не давать ему новой одежды, потому что любая купленная вещь могла выдать их. – Савамура Дайчи, тебе знаком? Конечно, знаком. Ты с ним жил в течение двух последних лет. Звук знакомого имени заставил Сугавару выпрямиться и поднять лицо, напряженно прислушиваясь. – Савамура охранял свидетеля по одному важному для меня делу. Я хотел встретиться со свидетелем, попросить у него отсрочку. Это можно было устроить – если бы свидетель согласился и сказал суду, что не готов давать показания прямо сейчас, слушание бы перенесли или отменили. За это время выпущенный под залог обвиняемый мог бы уладить кое-какие дела, которые мне нужны. Потом уже не было бы нужды беспокоиться. Я хочу, чтобы ты знал, что я не собирался убивать свидетеля. Но Савамура уперся как буйвол и перестал отвечать на звонки. С ним было невозможно договориться, и я решил забрать тебя, чтобы вправить ему мозги. На лице под повязкой появилась слабая улыбка. Это просто поражало – Сугавара сохранил способность так быстро воспринимать даже шокирующую для себя информацию. – Ты понимаешь, Суга-чан? Савамура сдал тебя. Он отказался от тебя в пользу дела, – наклоняясь к нему, сказал Ойкава. – Он не отдал мне свидетеля и не позволил с ним поговорить, и теперь ты умрешь. До тебя доходит моя мысль? Почувствовав его дыхание на своем лице, Сугавара отодвинулся. – Дайчи все сделал правильно, – сказал он. Так, да? Вот так? Ойкава едва не фыркнул от накатившей злости. Козел Савамура даже после смерти доставал его – уже через своего бодрого любовника, оказавшего слишком крепким. Но ведь Сугавара был здесь. И каким бы бодрячком он ни был, его еще можно было сломать. Уж его-то еще можно было как-то достать – он был прямо здесь, можно было даже коснуться его прямо сейчас. Внутри проснулся азарт, похожий на то, что Ойкава чувствовал, когда вышел на финишную прямую своего первого тендера. – Иного трудно было ожидать от того, кто подставил родного отца ради правосудия, – кивнул Ойкава. – А что ты скажешь, если я предложу тебе на выбор два варианта перед твоей смертью? Савамура отказался от тебя, ты понимаешь, что это означает? Ты умрешь из-за того, что он не согласился на мои условия. Ты умрешь, Бодрячок-кун. Из-за чужого решения. – Дайчи все сделал правильно, – повторил Сугавара, опуская голову. – Я в нем не сомневаюсь. – Тогда выбирай. Один член или десять. Сколько побывает в тебе, прежде чем ты умрешь. Ты все равно умрешь, так что давай, дерзай. Секса у тебя не было больше недели, если я не ошибаюсь? Бледная кожа стала почти прозрачной, даже слегка зазеленила, так что Сугавара стал похож на привидение – он и так исхудал за эти дни, а теперь совсем начал исчезать. Ойкава великодушно замолчал, давая пленнику возможность освоиться со своим предложением. Если бы Сугавара знал, что в распоряжении Ойкавы просто не было десяти членов, готовых поиметь беззащитного парня, он бы так не боялся, но сейчас он не знал ничего. Даже того, что его прекрасный и честный Савамура был мертв. Эти двое… в каком мире они жили? Через какие розовые окуляры они смотрели на мир? Вроде, случай с отцом должен был чему-то научить Сугавару. Вроде, этого не произошло – ничему Бодрячок не научился. Ни Кётани, ни Мацукава, ни Ханамаки – никто не стал бы насиловать Сугавару, даже если бы Ойкава пообещал заплатить за это. Еще позавчера утром Ойкава бы и сам не стал. Впрочем, даже пятнадцать минут назад, до встречи с Бодрячком, он не стал бы этого делать. Но сейчас он был в бешенстве, и хотелось как-то этого человека приструнить. К тому же, он почувствовал нечто нелогичное, но заманчивое – словно он мог через страдания Сугавары отомстить Савамуре. – А один член идет в наборе с плетками и сверлами? – спросил, наконец, Сугавара. – Что ты, Бодрячок-кун. Один член идет в комплекте с отсутствием проблем, причем это условие должен обеспечить ты. Будешь пищать и кусаться – автоматически перейдешь на пакет десяти членов. Будешь вести себя хорошо – останется один. Как тебе сделка? Ты все равно умрешь, но подумай, насколько мучительными могут быть твои последние часы. – Я ведь умру? – вздергивая подбородок, спросил Сугавара. – Тогда один член. – Умница, Бодрячок, – одобрительно кивнул Ойкава. – Сейчас зайдет мой пёсик, он отведет тебя в нормальный душ. Не делай ему проблем. Рыпнешься – перейдешь на пакет из десяти членов. За все это благодари Савамуру. Он же правильно поступил, да? – Иди к черту, кем бы ты ни был, – почти выплюнул Сугавара, скривив губы. – Пёсик, заходи, – не удостоив его ответом, скомандовал Ойкава. – И следи за тем, чтобы Бодрячок-кун ничего не видел. * Вначале его запихнули в машину, в которой он просидел не меньше получаса. Потом его выволокли и заперли в душе, где уже по отработанной схеме он оказался развязанным и с открытыми глазами. Суга уже не обольщался, понимая, что ему все равно не позволят сбежать или что-то рассмотреть. Только в душе можно было еще глазеть на все, до чего дотягивались зрачки, но в этой тесной кабинке не было совсем ничего интересного. Он, конечно, осмотрел все углы, но нашел только полку с полотенцами и тапочками. Шампунь, гель для душа, зубная паста, пена для бритья – неслыханная роскошь. Почему он не согласился на десять членов? Такой выбор позволил бы ему продолжать чувствовать себя честным по отношению к Дайчи, поскольку тогда это не выглядело бы как измена. Суга посмотрел на себя в зеркало – за прошедшие дни он полинял настолько, что теперь походил на акварель, попавшую под проливной дождь. Должен ли он был согласиться на групповое изнасилование и поступить благородно? Дайчи сделал свой выбор, и Суга понимал, что он был правильным. Он бы перестал уважать их обоих, если бы Дайчи решил выкупить его ценой предательства. Он бы понял все, он бы простил что угодно, но восстановить прежнее уважение было бы уже невозможно. Дайчи это понимал. Суга тоже. Но если он умрет… если он умрет, и страдать от собственной ничтожности ему останется всего несколько часов, то зачем тащить себя через лишние страдания? Суга мыслил прагматично и выбрал то, что позволит ему меньше мучиться. Только идиоты хотят умереть кипенно белыми, оказавшись перед таким выбором. К тому же, речь ведь не идет о нормальном сексе? Кто-то один воспользуется его телом, это даже не добровольность, а сделка под давлением. Суга смотрел на себя в зеркало и горько ухмылялся, чувствуя поднимавшееся изнутри отвращение. Он пытался оправдать свою трусость. Таким он и был – трусливым и жалким. Прямо сейчас. Дайчи поступил честно и отважно, взяв на себя груз, с которым будет идти всю жизнь. Суга не смог выбрать даже несколько часов страданий. Что делать? Постучать в дверь и сказать: «Я передумал, я хочу десятичленовый пакет»? Нет уж. Это сделает его еще более жалким. Раз сделал выбор, иди уже до конца. Все равно скоро все закончится. Наверное, у него не было бы таких мыслей, если бы его поимели прямо в камере, где держали, а потом пырнули ножом или выстрелили в голову. Эти мысли и сомнения возникли из-за душевого помещения – оно создавало ощущение нормальности. Будто он купил своим выбором все эти блага. Нет, все правильно. Каждый человек отвечает за то, что сделал. Суга должен был сделать выбор между болью душевной или физической, и он выбрал первое. Как последний трус и настоящий идиот. Он сделал это сам, и ему следовало за это ответить. И тот, кто воспользуется его телом в ближайшее время – он тоже сделает это сам, по своему желанию и решению. Это ляжет на его плечи, это не станет виной Дайчи, мысль о которой так настойчиво хотел ему внушить тот человек в камере. Дайчи будет отвечать только за то, что сделал сам. Так и должно быть. Окружающие могут давить на тебя как угодно, окончательное решение все равно принимаешь ты. Он все-таки побрился и выдраил себя до хруста, потому что соскучился по ощущению чистого тела. Потом его по уже знакомой схеме вывели и связали, надев на глаза повязку. Человек, руки которого теперь Суга узнал бы из миллиона, повел его по коридору. Эти руки прикасались к нему в течение всей последней недели – они его кормили, связывали, лупили, если возникала необходимость. – А имя у тебя есть? Даже у собаки должно быть имя, а ты, думается мне, все же человек, – впервые за очень долгое время заговорил Суга, когда человек остановился. – Удачи, – вталкивая его в комнату, прошептал человек. Это было первое, что Суга вообще от него услышал. На редкость неразговорчивый тип попался. Внутри его перехватил кто-то другой, и Суга почти не сомневался, что это был тот самый человек, что говорил с ним сегодня в камере. Этот человек прижал его к себе, сразу же кусая в шею, и отталкивая куда-то в непонятном направлении – с завязанными глазами Суга вообще ничего не понимал и почти упал от неожиданности. Он бы непременно столкнулся с полом, если бы его не подхватили и не потащили практически волоком. – Я развяжу твои руки, но ты помни, чем рискуешь, – сказал знакомый голос. – У моей кровати очень крепкая спинка, так что даже не пытайся вырваться, Суга-чан. Его уронили на постель лицом вниз, прижали коленом между лопаток, и Суга понял, что сейчас этот человек находился со стороны его головы – по крайней мере, второе колено незнакомца было вдавлено в постель над его плечом. Запястья на короткое время обрели свободу, но потом их сразу же зажали крепкие руки, и Сугу перевернули на спину, подтаскивая, видимо, к спинке кровати. Послышались щелчки, и вскоре правая рука оказалась в жестком кольце наручника. Суга даже не сопротивлялся, когда человек застегнул другой наручник на левой руке. – Они достаточно свободные, так что если не будешь дергаться, не поранишься. Правда, кожу натрут все равно. Извини. Кровать заколыхалась – человек перелезал так, чтобы оказаться уже не со стороны головы Суги, а как надо. – Зато тебе не придется сосать, – снова раздался голос. – Я тут подумал, что если ты откусишь мой член, то даже самое жестокое наказание не компенсирует такую потерю. Так что радуйся. Сегодня тебе достанется минимум. – Удивительно, что ты даже сейчас находишь способ сделать кого-то обязанным, – прошептал Суга, не решаясь говорить громко. Голос вполне мог его подвести. – Ты такой тощий, – заметил человек, распахивая халат, который был на Суге. – Чем мой песик кормил тебя? – Песик кормил человека, с ума сойти, – ухмыльнулся Суга. – Булочки с якисобой были классными. Пару раз давал что-то жареное во фритюре. Котлеты, наверное. Страх усиливался с каждой секундой, потому что теперь Суга понимал гораздо отчетливее всю сложность своего положения. Он был привязан к кровати, и с ним был человек, намеревавшийся прикасаться к нему. До этого сидеть со связанными руками и закрытыми глазами тоже было страшно, и это чувство заставляло его говорить вслух, потому что в тишине Суга сходил с ума, но теперь оно просто перешло на новый уровень. Тот, кого этот человек называл песиком, уходил и оставлял Сугу в одиночестве, и большую часть времени можно было контролировать себя, потому что опасности не было поблизости. Теперь она нависала над ним – буквально. Теплые пальцы прикоснулись к его губам и пробежались по ним, а затем их сменило дыхание. Суга затаился, не желая выдавать свое отвращение к тому, что происходило. Он ждал чего-то – удара, пореза, чего-то болезненного. Если бы у него были развязаны глаза, он все равно ничего не смог бы изменить, потому что скованные руки не позволяли двинуться, но зрение все-таки давало бы ему пару секунд на подготовку. Сейчас их не было – ни двух, ни одной секунды. Можно было только лежать и ждать. Влажные губы прижались к его подбородку, а потом человек довольно резко повернул его голову набок и прильнул к шее, прижимаясь губами почти сзади. Суга ощутил на себе тяжесть чужого тела, только сейчас получая возможность хоть что-то узнать о своем враге – кроме того, что он имел приятный голос, разумеется. Судя по всему, этот кто-то был выше, чем Дайчи, немного тяжелее, но по силе примерно равный ему. У него были хваткие ладони, которые оставляли следы смешанных ощущений по всему телу Суги. Колено – довольно крупное и тяжелое – врезалось между его коленей. Суга изнывал от желания увидеть этого человека и понять, чего можно было бы ожидать, но сейчас он ничего не мог сделать. Отчаяние и страх были такими сильными, что он почти не замечал того, что этот человек делал с ним, но когда ощущения прорвались через эту завесу эмоций, Суга почти закричал – прикосновения при отсутствии зрения были ярче в миллион раз. Чужие губы метили его грудь, живот и даже бока, и он совсем не понимал, чего хотел этот человек. Неужели его интересовал самый обычный секс без боли и унижений? Если не считать унижением связывание и ограничение зрения, конечно. – Боже, надо же… у тебя не встает, – касаясь губами кожи возле его пупка, сказал человек. – Совсем не нравится? – И не встанет. Я не тот, кого заводят такие вещи. – Очень жаль, что мне наплевать на это, – ухмыльнулся человек. – Что ж… у нас много времени, но давай посмотрим, что у тебя внутри. «А если он вытащит нож и что-то сделает со мной? Конечно, он и так обещал меня убить, но все же не хотелось бы умереть от трахания в порез или еще какой-то извращенской фигни». Нет, все было как обычно. Почти. Суга позволил человеку развести свои колени – на это потребовались почти все силы, потому что от страха его тело тряслось и совсем не слушалось. Дрожь наполняла его изнутри, и Суга даже дышал с большим трудом, ему было холодно, он почти ничего не ощущал. Он никогда в жизни так не боялся, даже когда его похищали и везли куда-то. – Ты боишься все-таки, – с удовлетворением произнес человек. – Знаю, сейчас, когда тебя колотит, расслабиться тяжело, но я все равно хочу, чтобы ты перестал зажиматься. Если не впустишь меня внутрь, мне придется изменить условия нашей сделки. «Меняй, хуже уже не будет». Будет. Станет еще хуже, если он окажется во власти десяти человек, а не только одного. Суга задрал подбородок, стараясь зацепиться за какие-то мысли. Спинка кровати деревянная. Наручники не тугие. Кровать чистая и мягкая. Человек вталкивает в него палец, а не гигантский фаллоимитатор в форме палицы с шипами. Все в порядке. Могло быть хуже. Сейчас все хорошо – он лежит на кровати, над ним всего один человек. – Умница, – оставив на его животе одобрительный поцелуй, прошептал человек. Очень хотелось что-нибудь ему ответить, но Суга не мог разжать зубы – не хотел стучать ими и забавлять этого гада, и без того очень довольного своим положением. Лицо было холодным, как от мороза, и руки заледенели, хотя в комнате было тепло. – Ты умрешь, если будешь и дальше так бояться, – сказал человек. – Мы просто займемся сексом, в этом не будет ничего особенного. Или ты отдавался только Савамуре? «Дайчи…» Нет, Суга почему-то больше не чувствовал угрызений совести из-за того, что уступил и выбрал секс с одним, а не с десятью, хотя сейчас и наступило идеальное время для раскаяния. Он подумал, что если бы с ним был Дайчи, он нашел бы ситуацию приятной. Довериться тому, на кого можно положиться – тому, кому действительно хочешь отдать всего себя. Разве это плохо? Почему они ни разу не попробовали этого с Дайчи, хотя много раз шутили насчет наручников и прочей полицейской атрибутики? Если бы с ним бы Дайчи, тогда Суга сам ожидал бы каждого прикосновения – не со страхом, а с интересом и предвкушением. Он бы жаждал всего, что с ним происходило, потому что никогда не сомневался в том, что Дайчи его не обидит. Каждый миг, проведенный в этой постели, был бы наполнен сладким ожиданием, а не страхом и дрожью, от которой он почти сошел с ума. Дайчи касался бы его своими теплыми руками, шептал бы слова поддержки и баюкал бы так, словно он был ребенком. Он бы целовал его нежнее обычного, понимая, что с завязанными глазами он стал еще уязвимее. – Дайчи… Суга даже не понял, как произнес это имя – наверное, он совсем перестал себя контролировать и осознавать. Однако на человека, делившего с ним постель, этот звук произвел неожиданный эффект. Повязка исчезла с глаз, причем ее сдернули с такой силой, что голова Суги мотнулась в сторону, а все еще сырые после душа волосы растрепались. Зрение не сразу сфокусировалось, и вначале Суга даже не смог распознать предметы, которые видел перед собой. Постепенно, бросив на это все силы, он заставил глаза работать совместно с мозгом, и понял, что видел край спинки кровати, стену и потолок. В нижнем краю поля зрения находилась лампа верхнего освещения. Он лежал на кровати, запрокинув голову. Как только зрение собралось и заработало как надо, он ощутил неприятное ноющее натяжение – незнакомец, воспользовавшийся его замешательством, проник в него без проблем. Наверное, Суга, занятый своим зрением, даже не зажимался, пока тот протискивался в него, но сейчас ему было больно, и внизу ощущалось жжение. Его живот напрягся, и он медленно опустил подбородок, чтобы посмотреть на человека, чей член сейчас был в его теле. – Привет, Суга-чан, – перемещаясь так, чтобы смотреть прямо в его лицо, сказал человек. – Ты меня не видел и не знаешь. Ты обычный учитель, который не интересуется разными делами, даже если они происходят в его городе. Так что не пытайся меня узнать. Суга смотрел в это действительно незнакомое лицо, цепляясь за все, что видел. Это лицо было приятным, даже красивым, его уродовало только выражение – очень странное, совмещавшее в себе злость с любопытством и азартом. – Теперь смотри на меня, – приказал человек. – И никакого Дайчи в этой постели не будет. Ты не посмеешь воображать его на моем месте. – А кого мне позвать по имени, чтобы ты развязал руки? – спросил Суга, послушно сгибая ногу в колене, когда этот мужчина подхватил ее снизу и поднял вверх, одновременно отводя немного в сторону. – Стоило развязать глаза, как у тебя прибавилось смелости, да? – начиная двигаться, сказал этот человек. – Поэтому с тобой не скучно. Суга сжал зубы, стараясь расслабить мышцы внизу, чтобы толчки причиняли меньше боли. Теперь, увидев этого человека – его лицо, взгляд, губы – он понял, что пройдет много времени, прежде чем он поднимется с этой постели.