Старшая школа Шиганшины

На душе скреблись кошки, хотелось разорвать чертовы бумажки и бросить дилеру в лоснящуюся рожу. Леви стиснул зубы, поставил подпись. — Видите, как все оказалось просто, — самодовольно улыбнулся тот. — Спасибо, что доверились нам. Леви кивнул, вышел из душного офиса и в последний раз взглянул на Корвет. В серебристых изгибах ему чудилась укоризна, металл нагрелся от солнца, был теплым, живым. Расставание с машиной далось тяжело, он прикипел к ней всем сердцем. Было жаль так обходиться с подарком Кенни, но старик бы все понял. Продажа Корвета освободит его от ночных смен, даст время подготовиться к экзаменам, оплатит два семестра в колледже и облегчит неподъемную тушу студенческого кредита. Со всех сторон это было правильным решением, Леви привык жить рассудком, а не чувствами. И все же изнутри грызло сожаление. Старенькая Тойота приветливо скрипнула дверью, затарахтела натужно, но привычно. Пожалуй, теперь у него появятся лишние деньги на ремонт верной развалюхи. Ханджи картинно вздохнула, скорчила грустную рожицу. — Ах, Леви! Какого сотрудника мы теряем! — Не хнычь, очкастая, никого ты не теряешь, буду брать смены по выходным. — И где теперь искать замену на ночные? — Это уже не моя проблема, — ухмыльнулся Леви. — Так, что по приемке? — Обещали привезти в восемь. — Угу, значит, к десяти будут. — Это в лучшем случае. — Уроды. — Ага. Не забудь про налоговую накладную… — … и про сертификаты качества, и про технический паспорт, и про счет-фактуру. Ханджи, я хоть раз про что-то забывал? — Нет, Леви, ни разу. Поэтому у меня сердце кровью обливается, как подумаю, что ты теперь… — Ой не пизди, ты просто в ужасе, что весь бумажный геморрой свалится на твою лохматую башку. — Не без этого, — призналась Ханджи. — Пойдем чаю попьем, у меня торт есть, шоколадный. Хозяйка припадочного ротвейлера принесла. — Фу, не люблю сладкое. — Еще коробка лапши из той китайки, ну, которая с цыпленком в шапке. — Хочу половину. — Обнаглел? Треть. — Половину. — Черт с тобой, забирай все, перебьюсь тортом. Давай, ставь чайник. Леви победно усмехнулся. Это была его последняя ночная смена в клинике, и мысль о том, что теперь он будет высыпаться, казалась чистой фантастикой. Стало действительно легче. Синюшные круги под глазами уменьшились, по утрам больше не хотелось умереть, он перестал клевать носом на уроках, домашние задания давались проще. Без недосыпа мозг работал лучше, даже сраная математика стала понятнее. Правда, к привычным кошмарам о матери и веренице ее безумных сожителей добавился новый — навязчивый, тягучий, о Кенни. Они изредка перекидывались короткими сообщениями, адвокат старика и вправду оказался толковым, подавал апелляции, кажется, дело двигалось от реального срока к условному. Но тревога не уходила, прокрадывалась во сны, заставляла просыпаться в холодном поту. И все же стало легче. Правда, Смит теперь не садился рядом в библиотеке, не гонял его по карточкам, не помогал с уравнениями. Было досадно признавать, но Леви скучал по нему. А еще он злился. На себя — за то, что разрешил кому-то подобраться так близко, на Смита — за то, что тот просто хотел поебаться, поэтому изображал хорошего парня. Наверное, если бы не дурацкое стечение обстоятельств и стоящие члены, они бы вправду могли стать друзьями. Со Смитом было спокойно, с ним оказалось уютно молчать, приятно болтать о всякой ерунде, смотреть дурацкие комедии, есть пиццу и наггетсы, пить пиво и валяться на полу. Когда-то давно, еще в детстве, у него были друзья. А потом умерла мама и его забрал Кенни, увез за тысячи миль от опустевшего дома. С тех пор прошло много времени, он привык к одиночеству, к смене школ и переездам, но Смит… Чертов мудак забрался под кожу, врос в самое мясо. Леви рано расстался с иллюзиями, знал неприглядную правду: он был болезным коротышкой, не блистал талантами в учебе, не интересовался спортом, не был популярен. Сплошные «не». Единственное, в чем он преуспел — это в драках, тут Кенни оказался хорошим учителем, вбил нехитрую науку крепко и навсегда. Так что же в нем нашел Смит? Чего он хотел на самом деле? Очевидный ответ горечью разливался на языке: секса и молчания. Смит явно понял, что Леви не придаст огласке постыдные склонности бравого капитана. Он был прав, Леви не стал бы болтать, сохранил неприглядный секрет. Не из-за репутации Смита, а ради собственного спокойствия, лишнее внимание всегда тяготило его, он ненавидел кормить сплетников. Но куда больше он ненавидел быть игрушкой в чужих руках, быть удобным средством, выбором от отсутствия альтернатив. И если совсем честно — Леви просто боялся. Привязаться, открыться, сблизиться. А потом, когда Смит наиграется — оказаться выброшенным за ненадобностью. Смит был слишком хорош для него, он перешагнет через его глупые чувства и пойдет дальше не оглянувшись. Мальчик из хорошей семьи, талантливый и умный, точно получит стипендию в топовом колледже, может, сделает карьеру в спорте, может, решит стать кем-то еще. И наверняка добьется успеха, это ведь Смит — фанатик, одержимый желанием лезть выше, быть первым, брать лучшее. А Леви точно не попадал в категорию «лучшее», он был «нормальным», а если без прикрас — просто «сносным». С этим было легче порвать сейчас, отделаться малой кровью и забыть. Удар оказался таким мощным, что Смита отбросило на добрых пять футов. Конечно, противнику впаяли штрафные ярды, конечно, это было неспортивное поведение. Но даже с трибуны Леви видел, как из-под решетчатого забрала течет кровь. Слишком много для лопнувших сосудов, в самый раз — для перелома. Он дважды наблюдал такое у Кенни, оба раза старик ругался так громко и крепко, что закладывало уши. Это было больно, заживало мучительно долго, оставалось искривлением на всю жизнь. Со Смита стянули шлем, увели под руки с поля. Он пошатывался, шел с трудом. Сотрясение? Наверняка. Серьезная травма, ставящая крест на спортивной стипендии? Леви старался не думать об этом, он видел, как упорно тренировался Смит: до трясущихся рук, до натужной рвоты желчью, до перемотанных бинтами лодыжек и запястий. Никто в этой сраной школьной команде не заслуживал победы больше, чем Смит. Неужели все зря? Леви против воли потянуло следом в медпункт, он тенью скользнул по коридору, остановился у двери и прислушался. Из обрывков разговора стало ясно, что Смита направляли к хирургу. Гребанные марлийцы с их грязной игрой! Раздались шаги, Леви едва успел скрыться в боковом коридоре, Смит уже шел сам, запрокинув голову, прижимая к носу синий квадрат хладпакета. Следом за ним уныло плелись два одиннадцатиклассника — дежурные по стадиону. Леви решился. — Я тебя отвезу. Смит остановился, убрал хладпакет, посмотрел удивленно. Выглядел он отвратительно, но при этом смешно: породистый нос свернут противоестественной дугой. — Бить не буду, обещаю. Смит глянул с сомнением, но прогундосил, шмыгая кровью: — Парни, идите обратно. Воспрявшие духом дежурные поспешно смылись, Леви пошел рядом, готовый в любую секунду подхватить, если Смит грохнется в обморок. — В ближайшую экстренную? — Ага. — Голос у тебя премерзкий теперь. — Пошел нахер. — Ничего не понятно, что ты гундишь. — В жопу вали. — О, теперь слышно. — Мудак ты, Леви. — А то не знал. — Знал, но не думал, что настолько. На подходе к машине Смита стошнило, слава богам, что не в салоне. Леви выдал ему пачку влажных салфеток, помог пристегнуть ремень. До больницы они доехали быстро, но в очереди проторчали почти час, все это время Смит помаленьку истекал кровью, темно-зеленая футболка и белые бриджи были безнадежно испачканы. Наконец его позвали в смотровую, выписали направление на рентген, потом направили к хирургу, где мурыжили еще четверть часа. Вышел он с ворохом бумажек и белой нашлепкой поперек носа, заебанный вкрай, все такой же гундосый, с уже отекшими нижними веками. — Четыре дня дышать только ртом, жесть. — Привыкнешь. Кенни ломали нос дважды, быстро срастается. — Утешил. — Говори адрес. Смит жил в дорогом районе, в аккуратном доме с гаражом на две машины и идеально подстриженной лужайкой. Дверь им открыла смуглая черноволосая женщина лет пятидесяти, охнула, прижав руки ко рту. — Эрвин! Господи! Леви хотел сдать Смита ей на руки и уехать, но его настойчиво втянули внутрь, усадили за стол, накормили, поблагодарили, похвалили, расцеловали в обе щеки. Леви с трудом поспевал взглядом за мельтешением «миссис Хейз, но можно просто Лорен, милый». Наконец, под благовидным предлогом довести Смита до комнаты, он вырвался из удушающей заботы его матери. Та надела очки и углубилась в чтение инструкций многочисленных лекарств. Забавно, но обитель Смита оказалась заурядной мальчишеской комнатой. С плакатами футбольных звезд на стенах, с большой пробковой доской над захламленным столом и разворошенной постелью. Это совсем не вязалось с его школьным образом всегда собранного золотого мальчика. Он помог Смиту стянуть залитую подсохшей кровью форму, сразу же замочил ее в холодной воде. Когда он вернулся из ванной, тот уже спал. Ведомый бесцеремонным любопытством, Леви огляделся, заметил кубки и медали, теснившиеся на верхних полках, они были покрыты пылью и казались забытыми. На столе высились стопки справочников, материалов по расширенному курсу истории, вперемешку — томики «Дюны» и сборники Лондона. Сочетание показалось занятным. На пробковой доске, приколотые кнопками, висели разномастные бумажки с напоминалками и формулами, пара полароидных снимков с довольными рожами футбольной команды, пожелтевшая от времени фотография: бородатый мужчина в очках, маленькая светловолосая женщина и такой же белокурый голубоглазый мальчик. Женщина на фото точно не была миссис Хейз, а отец Смита умер, значит, он живет с приемными родителями. Леви хотел было отвернуться, но глаз зацепился за знакомый почерк. Торопливо и угловато, это писал он сам. На доске висел кусок его черновика для сучки Ронсон, что нагрузила его трехстраничным эссе за прогул, выдала дурацкую цитату как отправную точку. «Что может дать один человек другому, кроме капли тепла? И что может быть больше этого?». Это была «Триумфальная арка», читать ее было решительно лень, он накатал какую-то отсебятину, Ронсон, поджав бледные губы, с неохотой приняла писанину. Смит повесил на доску бессмысленный отрывок его черновика. Зачем? Вряд ли из практических соображений или для красоты. Леви скомкано попрощался и поспешил ускользнуть. В машине он надолго завис, бездумно глядя в одну точку. В голове творилось что-то странное, мысли путались, перескакивали с одного на другое. Леви ударил кулаком по рулю, ему категорически не нравилось то дерьмо, в которое тянул его Смит. Огромные фингалы претерпевали метаморфозы. Сначала краснота сменилась густо-фиолетовым, затем выцвела до сиреневого в зеленоватом ореоле, а потом зависла банальной темнотой. Из-за нее лицо Смита стало непривычно усталым, нездоровым. Смешно, но теперь у них появилось кое-что общее. После больницы их отношения стали теплеть, лед обиды треснул, медленно превращаясь в талую воду вежливости, постепенно она прогревалась до комнатной температуры легкой приязни. Разумеется, прежняя почти дружеская близость не вернулась, время уютных вечеров под пиццу, колу и пиво ушло. Но прогресс был очевиден. Время мчалось к Рождеству, впереди замаячили недельные каникулы. Прежде все дни отдыха Леви впахивал как проклятый, брал столько смен, сколько физически вывозил, чтобы заработать денег на ремонт машины или замену подыхающего лэптопа. Сейчас ему угрожала незнакомая ранее праздность. Леви запланировал грандиозную уборку, уже закупился на скидках концентратом ядреного дезинфектора, все остальное время решил отвести под яростную зубрежку. Разумеется, стипендия или грант ему не светили, но он рассчитывал заработать баллов на частичное покрытие расходов. Предстоящий кредит выглядел сущей каббалой, хотелось избежать хоть малой его части. Библиотеки будут закрыты, придется довольствоваться школьными учебниками и интернетом. Читать с экрана всегда было неудобно, он почему-то любил именно бумажные книги, по ним даже самые мудреные темы запоминались легче. В последний учебный день Смит выловил его после уроков, помявшись, протянул коробочку в простой коричневой бумаге, с аккуратной обвязкой из тонкой бечевки. — С Днем Рождения. Знаю, что завтра, но ты вряд ли пригласишь меня, — сказал он, явно перебарывая неловкость. Леви нерешительно принял подарок, пробормотал слова благодарности и торопливо ушел к машине. Открыл коробочку он уже дома, внутри обнаружилась тяжелая металлическая зажигалка с гравировкой в виде скрещенных крыльев. Это была эмблема «Легионеров». Его окатила жгучая смесь из радости и чувства вины. Он отправил Смиту короткое «спасибо», тот ответил почти сразу: «Курить вредно, но ты ведь не бросишь». Леви поколебался и скинул ему стикер с недовольным котом. Казалось, на этом их переписка закончилась, но вечером Смит написал: «Какие планы на Рождество?». Леви не знал, ответить ли честно или соврать, но решил не юлить. «Уборка, готовка, сон до пролежней». «И все?» «Угу» «Скучно же, не хочешь прийти к нам? Мама в восторге от тебя, требует пригласить на ужин». «Лол. Не, спасибо». «Жаль. Но если передумаешь, она будет рада». Леви оставил последнее без ответа. В день «икс» все шло согласно плану, Леви пидорасил квартиру до ломоты в спине и руках, надышался дезинфектором до легкого прихода, сел пить чай. Готовить сил уже не осталось, он размышлял, где закупиться — в привычной пиццерии на углу или прогуляться дальше и взять пару коробок тайского риса? Наверняка в обеих кафешках будут огромные очереди, стоило подумать о еде раньше. Леви сменил домашние спортивки на джинсы, натянул водолазку под плотный джемпер, обмотался шарфом. Зима в этом году была непривычно суровой и снежной. Уже обуваясь, он услышал возню за дверью, раздалась трель звонка. Леви напрягся, посмотрел в глазок. — Чего приперся? Смит без спроса ввалился в квартиру, всучил ему огромный пакет. — От мамы. Из пакета вкусно пахнуло домашней едой. — Поужинаем? Леви испытал острое желание вытолкать Смита обратно, но в животе громко заурчало, в последний раз он ел ранним утром. — Разувайся, мой руки. Леви распотрошил пакет, внутри обнаружились контейнеры с индейкой под клюквенным соусом, щедрая порция картофельного салата с беконом, целый яблочный пирог, бутылка бренди и маленький сверток со смесью из специй. — Будем готовить эгг-ног, — объяснил Смит. — Нужна маленькая кастрюля и два яйца. А, еще молоко. Леви послушно достал все затребованное, уселся за стол, маленькими кусками таская еду из контейнеров. Есть хотелось до обморока, ждать питья сил уже не было. Смит сносно орудовал венчиком, разогрел молоко, всыпал специи, тонкой струйкой влил яичную смесь, от души плеснул бренди. — Эгг-ног — единственное, что мне доверяют готовить к праздничному столу. Смит разлил загустевшее варево по кружкам, оно оказалось странным, но неожиданно приятным. — Впервые пробую. — Серьезно? — В детстве мы отмечали только хануку, мама запекала гуся и фаршировала рыбу, делала харосет с вином. — Что это? — Смесь из инжира, фиников и разных орехов. — Не знал, что ты еврей. Леви пожал плечами, связи с предками он не ощущал, мать не смогла привить ему интереса к корням. — Мама была из ашкенази, даже говорила на идише. А я вырос атеистом, от Кенни заразился наверное. Смит налил еще по стакану, они сели ужинать. — Пиздец как вкусно, — едва дыша от обжорства, наконец сказал Леви. — И эгг-ног твой уже стукнул в голову. Смит расслабленно улыбнулся, его тоже накрыло алкогольное благодушие. — Смотрел «Чем мы заняты в тени»? Это псевдо-документалка про вампиров из Новой Зеландии. — Звучит ужасно. — Она потрясная. Лежать на полу было холодно, сквозило. Не без сомнений он разрешил Смиту устроиться на кровати. Фильм оказался откровенным трешом, первые пятнадцать минут Леви отчаянно хотелось забить, но потом он втянулся, а ближе к середине ржал до колик в животе. — Это нечто! — Я знал, что тебе понравится, — с толикой снисходительности ответил Смит. — Еще сериал есть, не такой крутой, но тоже смешной. — Гляну. У меня теперь куча свободного времени, даже не знаю, чем заняться, не привык бездельничать. — Можешь взять факультатив. — Хор? Театральный? Ебал я в рот ваши кружки по интересам. — Да ну, попробуй. — Мама в детстве заставляла играть на фортепьяно, я ненавидел это. — Почему? — Бабка стремная вела, покалечила мою тягу в искусству. Смит рассмеялся, зарылся лицом в подушку, прикрыл глаза. — Не спи, уже поздно, тебе пора. — Можно я останусь у тебя? — Надеешься напоить меня и трахнуть? Вали. С губ Смита сползла улыбка, между ними натянулась вибрирующая струна напряжения. — Ты полез ко мне, я ударил, мы квиты. Смит нахмурился, между густых пшеничных бровей залегла тревожная складка. — Мне не стоило. — Мне тоже. — Вот и поговорили. Уходи. Уже на пороге Смит посмотрел на часы. — Полночь. С Рождеством, Леви. — С Рождеством. Смит протянул было руку, чтобы коснуться его плеча, но так и не притронулся, ладонь замерла в воздухе и бессильно упала. Смит ушел, из окна Леви видел, как тот остановился у машины, потер лицо, в сердцах пнул кусок льда. В груди потянуло странной тоской. Леви задернул шторы, убрал остатки еды в холодильник и лег спать. Рождественский сон был милосерден, вместо обычных кошмаров пришла лишь темнота.