Богу равный по счастью

Их проводили в одну из кубикул вокруг фригидария, служившую биклинием. Её красно-желтые стены были расчерчены линиями, как было принято у мастеров времён Нерона. Срединную часть стен украшали фрески, изображавшие всевозможные дары Цереры. Между двумя клине, деревянные ножки которых были вырезаны так, что их словно обвивала виноградная лоза, стоял мраморный стол. Эта кубикула была одна из немногих, имевших собственный имплювий, и косые лучи вечернего солнца пробирались через него, касаясь золотыми перстами богатого внутреннего убранства. Селлий позвал виночерпия и потребовал накрыть им стол по греческому симпосиальному обычаю: с киликами вместо чаш, трёхустными ойнохойями и двумя кратерами – одного для разбавления вина, а другого для охлаждения винного псиктера. По небрежности этого требования, брошенного словно между прочим, было очевидно, что Селлий бывает здесь регулярно и имеет обыкновение всегда пировать одинаково. Тихое рвение, с которым виночерпий бросился понукать рабов, указывало единовременно и на важность гостей, и на необходимость оградить других посетителей терм от знаний о пребывании главы agentes в здании. Едва ли оба гостя успели опуститься на клине, как слуги начали заносить яства. Содержимое серебряных блюд замечательно перекликалось с образами на фресках: виноград нескольких видов, готовая лопнуть от спелости смоква, медовые кусочки дынь, ароматные жареные каштаны, россыпь орехов пиний и гранатовых зёрен, блестящих словно рубины. Рядом с кругом хорошего хлеба стояла изящная миска со свежеприготовленным моретумом, от которого исходил тягучий запах дорогого оливкового масла и сливочная кислинка молодого сыра. Но главным сокровищем убранства был древний псиктер афинской работы, стоявший в наполненном льдом кратере, расписанном гораздо менее искусно. Этот псиктер, видевший ещё времена строительства Парфенона, Селлий привёз из Аттики несколько сезонов назад, и потратил на него солидов больше, чем в нём могло поместиться. Надводная его часть блестела краснофигурными образами юношей, длинноногих и чернокудрых, забавляющихся игрой в коттаб. По наказу Селлия виночерпий держал псиктер в западном крыле терм в особой комнате, ключ к которой хранился у самого Селлия. За эту услугу виночерпий получал от главы имперской разведки дюжину сестерциев в месяц. Стерлиций знал, что на вилле у Селлия была внушительная коллекция греческих сосудов, которыми он любил хвастаться на пирах. То, что свой любимый из них Селлий держал не дома, а в термах, показывало, насколько важными он считал те встречи, которые он устраивал в кубикулах вокруг фригидария. Паракс внёс в кубикулу два венка на серебряном подносе. Селлий осмотрел их и, удовлетворившись качеством, водрузил один из венков себе на голову. Стерлиций, понимая желания своего начальника, послушно украсил себя вторым венком. Венки были ароматны и свежи; плющ в них переплетался с миртом и тимьяном. - Неужели я вам кажусь настолько печальным, дуценарий? - спросил Стерлиций, отламывая со своего венка ветвь тимьяна. - Максим, травы не я подбирал. Но, справедливости ради, вы нередко бываете чересчур мрачны, - кокетливо поморщил нос Селлий. - Не знал, что это недостаток в моей работе. - В работе — отнюдь. В общении со мной — немного. Слуги размешали в кратере фалернское с водой и заполнили килики гостей. - Вот теперь-то всё как надобно, - объявил Селлий довольно, и сухим жестом приказал Параксу и остальным слугам удалиться. Затем, приподнявшись на ложе, он торжественно взял в руку килик: - Выпьем же за то, что Юпитер ниспослал нам этот чудесный весенний вечер! - Выпьем, - согласился Стерлиций, следуя его движениям. Они выпили. Стерлиций заметил, что Селлий управляется с неудобным киликом гораздо более умело, чем он сам — сказывались годы симпосиальной практики главного агента in rebus. Стерлиций же, хоть и был научен, предпочитал пить вино из обыкновенных римских чаш, и с годами привычка легко держать килик поугасла. - Вы, кажется, хотели обсудить партию латрункулей со жрецом, - заговорил он осторожно. - Всему своё время, Максим, - ответил Селлий и отправил в рот пригоршню гранатовых зёрен. - Неужто я ошибся в своём понимании цели нашего посещения этого славного заведения? Глаза Селлия сузились; в капле гранатового сока на его нижней губе дрожал кровяной отблеск. - Вам стоит оставить понимание таких вещей мне. Я вас ценю за ум, а не за своеволие. Кончик его языка, подобно змеиному, молниеносно скользнул по губе, убирая красную каплю. - Виноват, дуценарий, - произнёс Стерлиций, опуская взор в свой килик. “Когда же он намеревается об этом говорить? Уже вечереет. Или же он привёл меня сюда для чего-то иного?”, размышлял он, глядя на отблески закатных лучей в золотистом вине. Мысли эти были тяжёлые, и им мешал гипнотический образ острого языка, мелькнувшего перед его глазами. Лицо Селлия тем временем вновь смягчилось. - Ну не мрачнейте вы так, Максим. Обычный нагоняй от начальства, с кем не бывает? - рассмеялся он, - лучше отведайте смоквы, тут её подают спелости необычайной. Стерлиций прилежно взял с подноса смокву, и плод треснул в его пальцах, показав густо-красную, бугристую мякоть. - Нежнее надо, Максим, нежнее. Неужто вы и девиц так трогаете? - Селлий ловко поддел другой плод и отправил его в рот целиком. - От спелости ещё ни одна не лопалась, если вы об этом. Селлий от смеха поперхнулся смоквой. - Какой вы восхитительный шалун, - лукаво протянул он, как только вновь смог говорить, - впрочем, тут я и сам немного виноват — прямо-таки привёл вас к этой шутке. - Не сомневаюсь, что именно это вы спланировали с начала нашей беседы. - О да, Валент Селлий, который останется в памяти веков как великий стратег шуток про девиц. Ещё некоторое время они ели фрукты и пили вино, живо обмениваясь вежливыми остротами. Селлий кокетничал как юная гетера, ещё не привыкшая к вниманию мужчин. Стерлиций держался спокойно, но его мысли всё чаще останавливались на плавных жестах Селлия, на тонких лодыжках, на его розовеющей от выпитого вина шее и на припухающих от него же губах. Селлий заметил за маской спокойствия искру разгорячённости, плававшую где-то глубоко в глазах его подчинённого. - Может, пригласим для увеселения мальчиков, а? - вкрадчиво спросил он. - Я откажусь, если позволите, - ответил Стерлиций, невозмутимо отламывая кусок хлеба. Лицо Селлия исказилось притворным сожалением: - Неужто сие отменное вино не разжигает в вас страсти? - Любовь мужей к неразумным юношам есть страсть, недостойная римлянина, который во всяком деле обязан искать равного лишь себе. И богу, - на последних словах проницательные глаза Стерлиция встретились со подернутым пеленой взором собеседника. - Равного богу, поистине…Φαίνεταί μοι κῆνος ἴσος θέοισιν ἔμμεν' ὤνηρ, ὄττις ἐνάντιός τοι ἰσδάνει, - мечтательно процитировал Селлий, не прекращая созерцать лицо Стерлиция. Тот понимающе кивнул: - И через многие века медвяные строки лесбосской девы не устают ласкать наш слух. Словно вдохновившись собственными словами, Стерлиций взял со стола кувшин мёда, намереваясь усластить им ломоть хлеба. Мёд оказался более жидкий, чем можно было ожидать, и когда он возвращал сосуд на место, с его устья на бедро центенария, чуть ниже подола туники, пролилось несколько капель. Стерлиций нахмурился: - Ну вот, теперь придется опять идти омываться… - Не придется. В глазах Селлия появился блеск, словно он наконец нашёл давно затерявшуюся вещь. Слегка покачиваясь, он встал со своего ложа и опустился на колени перед клине своего подчиненного. - Вы же сами заметили, что я люблю сладкое, - сказал Селлий и лизнул золотистую тропинку мёда. Стерлиций побледнел. - Дуценарий, вы… - Помогаю вам, Максим, всего лишь помогаю, - мягко прервал его Селлий. Его ладонь, однако, легла на ногу Стерлиция со всей убедительностью, присущей главе разведки. Стерлиций слабо хотел протестовать, но горячее дыхание и уверенная рука на его бедре, казалось, лишили его лёгких воздуха. Ломоть хлеба выпал из его руки. Язык Селлия вернулся к слизыванию медвяной росы. На лице его отразилось пьяное блаженство, но рука вполне трезвым движением тем временем задирала край Стерлициевой туники всё выше. С особенным тщанием Селлий принялся за последнюю каплю, слегка то прикусывая кожу, то целуя её, и, когда от капли не осталось и следа, посмотрел вперёд, где его стараниями от складок туники уже был освобожден пах Стерлиция. - Не хватило… - проронил он с притворным разочарованием, которое молниеносно сменилось задором, когда рука его цапнула со стола злосчастный (“или теперь уже благословенный?”, пронеслось в голове у Стерлиция) кувшин. Стерлиций еле слышно выдохнул, когда на его едва встрепенувшийся мембрум упали густые, липкие капли. - Вот так-то лучше, - Селлий с довольным видом оглядел член центенария, прежде чем погрузить его почти целиком в свои горячие уста. На видневшемся из имплювия вечереющем небе ещё не было звёзд, но Стерлицию показалось, что перед ним танцует целая их россыпь — красных, золотых, ослепляюще-белых. Это ли лицезреют олимпийцы, опьянённые радужной амброзией? Его пальцы, словно без воли владельца, нашли голову Селлия, впутываясь в сплетение трав и прядей волос, запылённых ароматной пудрой. Удовольствие от этого движения было таким, будто бы весь вечер Стерлиций именно это хотел сделать, сам того не зная. Зато об этом, похоже, знал Селлий: он одобрительно замычал и зажмурил глаза, когда руки Стерлиция повели его голову согласно собственным желаниям. Если бы всё было привычно, Стерлиций бы сейчас задавался вопросами, перебирая в уме жемчужную нить вариантов — что привёло Селлия к этому шагу, планировал ли он это изначально, куда он с этим идёт? Но Стерлиций со слабеющим отголоском разочарования обнаружил в себе неспособность к размышлению — взор разума сузился и устремился к его нужде, жаркой и притягательной и томящей. Взор его глаз в это мгновение устремился к взъерошенной его же пальцами голове Селлия. Повинуясь велениям держащих его рук, Селлий двигался мерно и плавно, не преминуя, однако, с присущей ему обманчивой мягкостью замедляться по своему разумению, когда желания Стерлиция его чересчур ускоряли. Одурманенный ласками, Стерлиций беспорядочно задвигал бёдрами, и руки Селлия впились в них с неожиданной жёсткостью, прижимая к ложу. Подобно змеям, испуганным огнями факелов, пальцы изумлённого Стерлиция уползли из волос Селлия. - Если вы не можете совладать с собой, Максим, я позабочусь об этом сам, - сказал Селлий, глядя на него пронзительно-серыми глазами, и, прежде чем тот мог ответить, вновь опустился на него. Стеснённый в движениях и снедаемый страстью, Стерлиций ощущал себя древним гигантом Тифоном, на которого взгромождают гору, не дозволяя пламени его естества опалить всё вокруг. Но было в этой беспомощности нечто сладкое и прекрасное, разжигающее его огонь ещё сильнее, из костра в бушующее пожарище до всепоглощающего каления тысячи звёзд… …Когда Стерлиций вернулся на холодную землю, он с некоторым удивлением обнаружил, что тяжело дышит. В неверном свете двух луцерн он увидел, как прислонившийся к его ложу Селлий вытирает опухшие губы. В его растрепанных волосах виднелись застрявшие соцветия тимьяна; венок лежал на полу. Его повязка сбилась и приоткрывала бёдра, на которых блестели молочно-белые пятна. - Не ожидал от вас такого неистового вулканизма, это поистине впечатляюще, - сказал он с захмелевшей улыбкой. По его глазам Стерлиций понял, что Селлий именно этого и ожидал.