Метки
Описание
Жене такое даже потенциально не нравится, у него попросту нет на это времени, потому что впереди довольно отчетливо маячат экзамены. Да и мнение у него на этот счет однозначное: если уж пить, то либо с близкими, либо со своими проблемами, а не с кем попало и где попало. Пацан же, какого-то черта привязавшийся к нему, не то пьяный, не то под спидами, не то просто отъебнутый — ведет себя странно и перевозбужденно, а главное чувствует себя на вписке как рыба в воде. Женю аж зависть берет.
Вороны
05 февраля 2023, 12:51
Не сошёл с ума, и вполне осознанно
Я вдыхаю этот яд вместе с воздухом
Кир ежится и натягивает рукава на ладони. Ебаный дубак, пиздец, а ведь кто-то реально зиму любит. Типа красота, снежок, все такое. Нет, ну нахер, просто ну нахер, у него зуб на зуб не попадает, а на сердце тлен и мрак. Он смотрит, чуть прищурясь, на дом Артема. Над многоэтажкой летают какие-то чёрные птицы, похожие на коршунов. Ноги в серых кроссовках мерзнут, надо было маму слушать, надо было ботинки надевать, мама всегда права. Кир шмыгает и трёт кончик носа пальцем. Наверное, Женечка бы вспомнил их локальный мем про наркотики. Ну что поделать, клеймо торчка так просто не свести. Вообще как, клеймо можно свести? Так-то, наверное, нет. Кир переступает с ноги на ногу, немного покачивается на кончиках пальцев, трет сухие глаза и смотрит на облупленную подъездную дверь. Артем все не выходит, хотя уже должен. Невкусно и грустно, и некому руку подать в минуту душевной невзгоды. Кир садится на лавочку — очень приятно, раньше ее тут, кажется, не было — и смотрит на темнеющее небо. — Кирилл, вставай. Коршуны похожи на горгулий. Кир моргает и трясёт тяжелой больной головой. У церкви Сент-Эсташ тихо и спокойно, пустовато, конечно, но все равно, она красивая. Базилика, кажется, с незаконченным западным фасадом, то, что потом станет основой для неоготики. Та самая, да, ну потому что горгульи уж больно характерные, такие только там. Церковь стоит тяжелым, но хрупким массивом, ее удерживают аркбутаны и контрфорсы, и окно-роза смотрит на темно-зеленый сад и усталого Кира, как какое-то Сауроново око. Но церковь белая и снежная, и она — земное воплощение небесного Иерусалима. Витражи и ажур готики похожи на слезы. Кир опускает голову, не выдержав, ослепленный и потерянный. Он идет по каким-то кустам, прячет руки в тепло Диминой толстовки и тяжело дышит от опаляющего щеки жара. У «Слушающего человека» он долго сидит на корточках, сжавшись и не ощущая окружающего мира, но потом вдруг понимает. — Кирилл, вставай, я тебе говорю. Кир мнется еще немного и вспоминает, что нужно вообще-то зайти, потому что его там ждет Артем, он психовать начнет, если что не так, да и стоять на открытом, считай, пространстве некомфортно, ну только изгородь эта зеленая и туристы, неуютно. У входа в церковь он задумывается, но по католическому обряду перекрещивается — почему-то это кажется обязательно-важным. У входа — странный человек. Седой и в черных очках. И смотрит он на Кира и прикладывает палец к губам. Огромный и темнокожий священник в белом стоит на коленях у алтаря и молится, а Кир стоит посреди центрального нефа и смотрит на него, и смотрит, как завороженный. Кир ежится от холода — согреться все никак не получается, хотя воздух горячий и обжигающий верхнюю губу — и идет за Артемом к хорам. Устремленные вверх шипы-колонны сужаются и растут, и над головой все больше и больше давящей высоты. Она как будто бы бесконечная и гулкая, а Кир себя чувствует обнажённым и маленьким. Церковь белая и светлая, но от витражей окрашенная в алый и синий, и это кажется ему мучительным и убивающим. Он как будто бы по колено в крови не может выгрести, потому что кровь вязкая и теплая, и ее все больше и больше. — Нет, потому что надо было меня слушаться. Нет, ты ведь сам с усами, все знаешь. Нет, это просто нечто, это просто нечто с чем-то. Кир молится, глядя на Рубенса в нефе. Кир вспоминает, что в голодное время коммуны люди пили кровь животных с бойни, потому что она вязкая и теплая. Кир вытирает ее с губ и, чуть ускорив шаг, догоняет Артема и берет его за холодную руку. Артем не оглядывается. Рука у него мертвая и вялая, и сам он — оксюморон и живой труп. Они долго-долго идут по какой-то винтовой лестнице, мимо органа, мимо скульптур, мимо витражей. Мощи пахнут не миром. Мощи пахнут детством, смертью, разложением и самым непонятным и больным воспоминанием, когда ты в первый раз снизу вверх смотришь на конечность мира. Кир задерживает взгляд на нежной, белофарфоровой деве Марии с печальным и ласковым лицом. Мама — тоже Мария. Она умильна и трогательна, она совсем девочка и будто вот-вот заплачет хрустальными слезами и светом витражей от скорби, прячущейся в ломком изгибе губ. Высокий лоб Марии, брови, вскинутые изумленным домиком, и взгляд, полный любви и горя. Киру жаль эту звучно-тоскливую девушку, ему жаль ее, у нее узкие плечи, окутанные складками плаща, у нее измученная спина и непонимающе опущенная голова. К колену святой девы хочется прижаться своей горящей горькой от слез щекой. Это, наверное, Мария-пьета, но сына на ее коленях он не видит и оглядывается, пройдя выше, потому что ему важно разглядеть ее бережные и тонко-изумленные руки, касающиеся истерзанного тела Христа. Кир щурится — и вдруг отшатывается. Стуком сердца выбивает воздух из горла, вызывая рвотный рефлекс. Лицо девы Марии искажено в страшной гримасе, и она смотрит на него — прямо на него — кровоточащими глазами. Кира дергает, он хочет закричать, но не может. Не получается. — У тебя как, все нормально с головой? Артем, возникший будто из ниоткуда, дергает его за рукав. Так, он ведь не мог никуда пропасть, правда? Кир всматривается в скуластое лицо, и что-то внутри, останавливая подкатывающую к горлу панику, вдруг екает: «это сон?» Нет. Не сон. Они идут дальше, а у Кира трясутся коленки от страха и усталости, и он все еще чувствует взгляд Пьеты, и ему тошнотно от этих мыслей. Бедная, бедная Мария, бедный ее распятый сын. — …не понимаю. Что вообще происходит с тобой? Кир трясет головой, отводя горячее лицо от холодных маленьких рук матери. — Я спать хочу. Мне Пьету жалко. Дело идет к декабрю. Кир давится водой и красным нурофеном, в котором красиво блестит утреннее солнце. Кир идет мимо труб органа, касаясь их иногда и чувствуя гул и стук сердца. Очень хочется и очень страшно прыгнуть туда, на километры вниз, туда, где черный священник в белом возводит руки к небу и Богу. Ноги в кроссовках горячие. Кир идет по теплой крови за Артемом, который все никак не хочет обернуться, и Кир наверняка знает, что он увидит, и молится, чтобы Артем не оглянулся. Он помнит, что все превращается в израненное и кровавое. Кир слушает рыдания органа, от которых у него трясутся колени. Караваджистский свет вырывает из потемок блеск органного дерева. Кир уверен, что они останутся запертыми в органе навсегда. — Тебе не страшно? Наверняка не страшно, конечно. Это Кир ебанутый и всякой хуйни боится, потому что неадекватный. — Почему мне должно быть страшно? — Артем вскидывает бровь, на которой маленькое пятнышко запекшейся крови. Кир от этого пятнышка, запутавшегося в волосках, глаз отвести не может. Киру вот страшно. Он хочет разрыдаться и спрятаться, поэтому он садится на деревянный пол и закрывает голову руками. Стеклянный, оловянный, деревянный. — Ты, мне кажется, уже совсем того, если честно. — Все меня считают ебанутым. — А ты будто не ебанутый? Бог — это любовь. Кир утыкается лбом в острые колени. Артем стоит у калитки его дома и смотрит, смотрит и ждет, не выйдет ли Кир ему в руки. — Женя говорит, что нет. Артем хмыкает и присаживается рядом. Кир чувствует его холодное плечо через рубашку. Пахнет его горьким Бондом. Кир помнит, что так лучше не делать, но ему хочется опустить голову на плечо Артема, чтобы он приласкал и успокоил стук в висках. Он ведь может, так ведь тоже бывало, но это надо, чтобы Артем этого захотел сам. — А ты этому Жене нахуя? Вот он и пиздит. Кир вздрагивает и замирает. Холодно, но он напрягается, чтобы унять лихорадочную дрожь. — Зачем? — Ну чтоб не успокаивать тебя. Нахуй ему вот связываться с психом таким? Да ладно ты, не реви. Кир всхлипывает, ощущая, как что-то в грудной клетке болезненно дрожит и мечется, натыкаясь на острые готические углы. Больно. Но правдиво. — Да не реви, че ты. Из-за правды пацаны не ревут, даже пидоры. Да успокойся, я вот тебя люблю, поэтому правду и говорю. Артем обнимает его за плечо, а Кир давится слезами, чтобы перестать плакать. Жене хочется быть нужным. Но Женя не приходит и за руку не уводит его отсюда. Они сидят во внутренностях органа. Артем усмехается опять и протягивает ему сигарету. Кир всматривается в его светлые глаза, ища подвоха, но не находит, закуривает и немного расслабляется. — Бля, ну вот. Ты такой пиздатый, когда не истеришь. Еще бы с ебалом своим че-то придумал — и кайфовый же. — Ой, иди нахуй. И без тебя знаю, что стремный. Артем хрипловато смеется и касается сухим пальцем губ Кира. Губы потрескавшиеся и горячие. Главное, чтобы целоваться не полез. Не хочется. У Жени мягкие и нежные губы. После этих губ не нужны никакие другие. Но уйти от Артема кажется невозможным. Кир затягивается, закрывает глаза и прижимается к холодному телу. — Позвонишь мне, когда проснешься, понял? — Понял. Что делать помню. Выпью. Позвоню. Кир отлепляется от косяка, машет маме рукой, падает на кровать, шарится рукой в поисках телефона, но руку сводит судорогой. Артем — холодный и мертвый. Кира колотит от ужаса от мысли, что он сидит, удерживаемый рукой трупа. Кир вскакивает, а Артем идет за ним, и Кир пятится, а ранка на брови ширится и обнажает кровавый череп. Кир идет в крови с трудом, кровь похожа на болото, ноги в ней вязнут, от медного привкуса его тошнит и трясет. Кир выскакивает на лестницу, но сзади только витраж. — Ну прыгай, че ты стоишь? Артем толкает своей рукой с оголенным мясом его в грудь. Это сон. Это сон. Ты только что просыпался. Кир в панике отшатывается. Надо просто проснуться и все. Открыть глаза. Кир открывает глаза, но тут же его горло сдавливает мертвая костяная рука. Он хочет дернуться, не может, задыхается и проваливается назад в кошмар. Он мечется по лестнице, но обугленное от мороза тело настигает его и настигает, он несется, спотыкаясь, вверх по подъездной лестнице, но не может убежать и падает в окно. Рот разрывает осколками, он давится витражами, он чувствует, как стекло дерет его горло, он пытается проснуться, но не может, потому что задыхается. Ему кажется, что он открывает глаза, но почти тут же из горла начинает хлестать кровь на серые простыни. Кир пытается открыть глаза опять, но появляется Артем с осколками фарфоровой статуэтки, и Кир опять и опять давится стеклом, разрывающим его изнутри и несущимся по крови к сердцу. Кир наконец заставляет себя завопить, дергается, куда-то падает, дергается, открывает глаза, видит потолок своей комнаты и снова падает в темноту, в которой он несется как в кроличьей норе. Кир просыпается окончательно. Потолок немного расплывается. Плохо. Ночь была хуже обычного. Пиздец, он ведь вроде не пил. Блять, так было, когда он ту самокрутку пробовал, но он же, блять, все. Он же зарекся. Блять. В комнате душно, просто не продохнуть, только сдохнуть. Господи, блять, а что так хуево? Голова тяжелая, будто прибитая к подушке, дышать неприятно, и воздух будто обжигает носоглотку. Слюна и правда царапается битым стеклом. Хреново. Холодно и неприятно как-то. Колюче. Кир ощупью тянет выше одеяло и на пробу пытается: — Мам? Получается полуневнятный хрип. Дома тихо. Кир закрывает глаза. Плохо пиздец. Ну да, логично, мама на работе, бабушка должна была в Посад еще в шесть утра уехать, вроде так. Интересно, сколько времени вообще? Кир вдруг дергается, распахивает сухие глаза, садится, голову простреливает болью, он жмурится и бормочет тихое «блять». Он вспомнил, что было этой ночью. Пиздец. Пиздец. Вой органа во сне — это ебучий звонок телефона? Блять. Воздух кажется ледяным, Кира потряхивает, но он нервно ворошит одеяло и подушки в поисках телефона. У него какая-то мышца в руке нервно дергается, сердце ебашит где-то в висках, оглушает, ему холодно, а щеки обдает жаром. Блять. На телефоне — один процент зарядки. Ебануться, ебануться, мама звонила, от Даши — двадцать один пропущенный. Женя. Черт. Горло сдавливает не то болью, не то стыдом, он кашляет до слез, ищет зарядку, шатается в комнате, не с первого раза попадает в розетку и, быстро отписавшись маме, что он проснулся, дрожащими руками открывает диалог с Женей. Ноги держат не очень хорошо, поэтому Кир присаживается на пол рядом с розеткой. Он читает сообщения, и его потряхивает скорее от чувств, — от любви до стыда — кроющих его девятым валом, чем от температуры. Наверное, это она. Он смутно помнит утро, а лицо на ощупь сухое и горячее. Он пытается написать что-то, но кроме «блять господи Женечка прости» — он собрать дрожащими пальцами не может. Женя читает сразу. Господи, бедный. Кир прочищает горло, тыкает на микрофон и старается говорить внятно и неистерично — он понимает, что и так звучит стремно, а напугать Женю совсем не хочется. Лучше уж пусть злиться или типа того. — Господи, блять, прости пожалуйста, Жень, я не хотел тебя напугать или игнорить, или что-то такое, блять, я понимаю, как это выглядело с моей стороны, блять, пиздец, такая тупость, господи, такая тупость произошла, я не оправдываюсь, я понимаю, что надо было сообразить как-то, правда, я понимаю, это пиздец как хуево было, — он откашливается, прикрыв рот рукавом и отвернувшись, чтобы было не так слышно, — просто меня пиздец вчера разъебашило, ты не подумай, я от своих слов не отказываюсь, и ты тут не при чем, и сегодня как-то совсем хуево. Блять, такая глупость, я просто только проснулся. Честное слово, я бы написал, просто я нихера не помню, вообще, ни как уснул, ни что с утра было — ничего. Точнее, помню, но блять. Ужасно, звучит так, будто у меня похмелье, но нет, правда, нет, я сейчас проснулся, а мне хуево, как будто я сейчас сдохну просто. Прости, пожалуйста, я пойму, нервные клетки не восстанавливаются, и мне жаль, если хочешь теперь с этим все закончить — правда. Это нормально, ты не обязан такую хуйню терпеть. Блять, я понимаю, "прости" в карман не положишь, просто мне так стыдно, это пиздец, прости, пожалуйста. Как можно было все настолько тупо проебать? Настолько тупо. Руку опять сводит. Но почему-то реветь не тянет, и мутный и одеревеневший мозг подсказывает: нормальные люди на такое не обижаются. Женя все поймет, и вы со всем разберетесь. Совесть что-то вякает, Кир пытается что-то соображать, но выходит через пень-колоду. Нет, нельзя в отношения с таким пиздецом, Кир просто Жене жизнь отравит и все. Но Женя же сказал… нихера не понятно. Вообще. В голове бардак, все плывет, и Кир трясет головой. От этого мутит еще сильнее. Нет, нахуй, надо хоть относительно в адекватное состояние прийти. Вся ж эта херня она того, нервная, Кир это почему-то скорее помнит, чем знает, но разобраться сейчас почти физически тяжело. А может нахер он Жене сдался? Отвечать не будет уже и все. А че, Кир заслужил. Уведы, правда, начинают бить по ушам почти сразу. «Кир» «Все хорошо» «Правда» «Не извиняйся сейчас» «Подожди пару минут пожалуйста» «Я сейчас до дома дойду, ладно?» «Напиши Даше она волнуется» «Я не хочу ничего закончить ты ничего плохого не сделал» «Как ты? Пожалуйста, ответь сначала на это»«нормально»
«термпимо»
«терпмино»
«терпимо»
❤️
Кир правит сообщение три раза и сомневается, что слово «терпимо» выглядит именно так, все равно. Видимо потому что нихера не терпимо. Хотя чего нет? Не умирает же.«только я не соображаю нихера примерно»
«прости пожалуйста»
«доходи да хорошо акуратно»
Женя читает, но только лайкает сообщения. Видимо, правда домой бежит. Кир звонит маме, но слушает ее плохо, на громкой связи, потому что голова трещит, и отвечает только «да» и «ага». Что она там рассказывает? Че-то там на тумбочке, и надо где-то что-то убрать. Надо не бездельничать, раз он школу проебывает. Кир думает, что ему хорошо было бы сначала просто встать нормально, но это дело десятое, да и препираться с мамой не хочется. Он вообще ее больше игнорирует и в это время пишет Даше. Все хорошо, он живой, просто произошел пиздец, и видимо он уже чисто физически не вывез. Даша забрасывает его сообщениями. Даша говорит, что чуть не поседела, хоть и крашеная. Даша спрашивает, что случилось. Даша пишет, чтобы он не смел психовать сейчас и не доводил себя до гроба и ее до греха. С Дашей почему-то спокойнее, хотя перед ней тоже стыдно пиздец. Он тащится в ванную, положив трубку, и телефон в кармане горячий и неприятный. Он, не глядя на себя, лезет отмываться от воспоминаний о кошмаре и болезненного пота. Наверное, так делать с температурой нельзя, но в целом похуй. Ему слишком херово сейчас, чтобы соображать. Он мокрой рукой пишет Жене, что сейчас может на пару минут пропасть, но это точно на пару минут, потому что ему просто умыться нужно. У него кружится голова, поэтому приходится сесть и подождать, пока стук в висках успокоится и станет легче. Дальше — все немного как в тумане. Следующее четкое ощущение — он сидит на кухне на диване и говорит с Женей по телефону. Как так получилось? Он не может вспомнить. Мысль разговора он тоже теряет, но вдруг осознает, что Женечка пытается его убедить, что все хорошо, но все вопросы с их отношениями они действительно будут решать позже. И еще что-то. — …что угодно. Статистика ведь растет. А ты говоришь — нормально. Что тут нормального? — Ты говоришь как моя мать, — Кир смеется нервно и почти беззвучно. Смех отдается головной болью. Кир почти видит, как Женечка хмурится и поджимает губы. Глаз у Кира дергается и он просит прощения. — Да не в этом дело, — Женя вздыхает. Кира пронзает резким чувством вины. Блять, а он же наверное заебался сегодня, — я же за тебя волнуюсь… я ведь сказал, что тоже тебя люблю. Наверное, Женя сейчас очень-очень красивый. Но это же Женя. Он красивый всегда. — Я бы хотел сейчас соображать лучше, чтобы лучше проэмоционировать, но у меня какой-то белый экран, я только знаю, что тебя люлю… люблю. Ну вот. Это как-то совсем глупо, да? — Кир сползает по спинке дивана и сворачивается в клубочек. От Жениного голоса спокойно. Как будто бы легче, хотя в голове нет ни одной мысли, все вязкое и болотистое. Где-то уже было такое ощущение, но он не может вспомнить, где. — Кир. Не глупо… если я тебе про то, что у тебя там с белками сейчас в голове происходит, расскажу, ты ж это представлять начнешь, да? Ты сделал, о чем я тебя просил? — господи, ну какой же Женечка умница. Хороший такой мышонок. Вот говорит что-то. Объясняет. Думает. Удивительный какой-то человек. Любимый. — А что я должен был сделать?.. я не помню. Женя руководит его действиями спокойным и немного утомленным голосом. Кир роняет стакан и нервно смеется. Женя зависает, а потом смеется тоже. Кир сидит на полу, подтянув ноги к груди. Он порывается вывести Женю на разговор — опять извиниться за вчерашнее и сегодняшнее. Женя его обрывает: — Давай так, мне есть что сказать, но я не садист, чтобы сейчас мы с тобой разбирались с отношениями, ладно? Давай договоримся, хорошо? Женя говорит с ним ласково-ласково. Кир эхом повторяет: «хорошо». — Жень, а Жень? Ты ведь устал, да? Кир соображает очень плохо, он физически ощущает, как стены на него давят, и опять теряет связь с реальностью, не улавливая момента, когда он возвратился к себе в комнату. Женю жалко, хотя все чувства тупые и смутные. Женю хочется обнять и попросить его выспаться. Он ведь тоже спит мало, учится много… не то что Кир много учится, но Женечка-то другой. Бедный он, бедный. Ему ведь тоже нужна забота и поддержка, всем нужна — а Кир такая вот он такая хуйня. И тогда был хуйня. И сейчас. Сейчас и тогда путается, но он все еще сосредотачивается на голосе Жени. Женя, правда, молчит. Потом отвечает. — Пиздец как, — он запинается, и Кир слышит, как Женя, кажется, что-то от чего-то отколупывает. Припоминает. Такую хуйню, бортик у стола, не бортик, а как это блять? ну типа плинтуса. На кухне у них, Кир замечал это за Женей, — ты справишься, если я сейчас пойду свои штуки поделаю? Кира опять вырубает, поэтому он честно признается, что справится, просит Женю отдохнуть, потому что он должен быть в порядке, а еще Кир сейчас отключится и справляться будет не с чем. — Если не справишься сам — позвони сейчас маме или Даше, пожалуйста. Я тебя не бросаю, я на связи, ладно? Напиши, если что, пожалуйста. Только пиши, хорошо? Когда можешь. Честное слово, я больше не выдержу такого. — Напишу, — Кир закрывает глаза и подтягивает правую коленку к груди, — Жень, прости меня, пожалуйста. Я очень плохо соображаю. Вообще. Ну это. Право. — Кир? — Женя звучит встревоженно и это опять выдергивает его в реальность. Кир старательно сосредотачивается на его речи, чтобы уловить смысл и ответить правильно, — Кир, я точно могу пойти? Когда вернется твоя мама? Кир, не молчи, пожалуйста. Кир чувствует панические нотки в интонации Жени, но все притупленное и туманное, поэтому он только может заставить себя извиниться еще раз, сказать, что он просто засыпает и что это для него нормально, а мама придет через пару часов. Все хорошо. — Пожалуйста, напиши, когда проснешься, ладно? — Да… если бы я лучше сейчас соображал, я бы пошутил, — даже для того, чтобы эту мысль сформулировать, приходится приложить усилия. Пиздануться. Просто ахуеть как плохо. — И слава богу, блять, что не пошутил, честное слово. Ну ты и чудо, конечно… я тебя люблю. — В перьях? — Чего? В каких перьях? — И я тебя, Женечка. Спокойной ночи тебе, мой хороший. Женя выходит из комнаты, прикрыв дверь за собой. Кир тянет покрывало на голову, но это не особо помогает, потому что потолок все-таки продолжает падать. Почему-то хочется верить, что если ты не видишь этого, оно останавливается, но так почему-то не работает. Кир напоминает себе, что это его собственный сон, но это тоже не очень помогает. Кир думает, что если его расплющит потолком, когда он будет лежать на боку, получится забавно, потому что обычно размазывает в лепешку, когда лежишь на спине или животе. По крайней мере, он никогда не видел, чтобы человек был в позе эмбриона. Это получится же такое, как засушенная смятая бабочка, которой крылышки поотрывали. Он бредет по коридору часа полтора, все сворачивая и сворачивая до кухни, потому что никак не может найти лестницу. Он открывает тви, и первое, что он видит — юп Женечки в новых уведомлениях о твитах. Кир присаживается в коридоре на пол, протягивая ноги так, чтобы они уперлись в стену, и открывает ленту с уведами.>я так заебался господи это пиздец почему я почему именно мне надо с этой хуйней разбираться блять
>>я считаю у людей было бы меньше проблем если бы они лечили свои беды с башкой а не ебали мозг другим
>>>заебало просто заебало я тоже человек я не вывожу
>>>>иди нахуй Кир я знаю что ты это читаешь серьезно просто иди нахуй
Твиттерское сердечко сверкает фейерверками. Сердце Кира сжимается. Тяжело. Очень тяжело. Кир подтягивает к себе ноги и смотрит на простыни пустым взглядом. Мысли тугие и темные, вязкие и с железным привкусом. Больно. Но правдиво. Женечка, прости, родной. Надо было это понять самому и не тянуть тебя в это. Надо было меньше о своей хуйне ему рассказывать. Надо было сейчас ему не звонить. Надо было не подходить на той вписке к нему. Не надо было. Надо было не разрывать с Артемом. — Конечно, блять, почему до тебя всегда так долго доходит? — Отъебись, пожалуйста. Артем притягивает его к себе и лезет целоваться. Кир отпихивает его, чуть не разливает аперольчик и отсаживается на другой конец дивана. Щурится от мигающего света. На пьяную больную голову — лучшее для дереалки. Пиздануться бы. С лестницы. Блять, а тут же и из окна можно, ахуенно ведь было бы. — Кир, кончай, а, затрахал уже, — Артем вытягивает длинные ноги и закидывает руки за голову. Ему, по ощущениям, в целом похуй и на Кира, и на вписон, и на все вокруг. Под дурью уже или что? Блять, а не похуй ли? Хотя его вроде предупреждали, чтобы он не курил здесь. Еблан, блять. — Так затрахал или кончать? — Кир усмехается и рассматривает периодически вспыхивающий солнцем бокал в своей руке. Надо было текилу какую-нибудь брать, чтобы уж наверняка. — Да че ты начинаешь? Не я ж твоему Жене мозг ебал. Лика сука, еще и поддакивает: — Ты тут и сам хорошо справился. Кир молча и сосредоточенно напивается, лишь бы их не слушать. И без них хуево, потому что, блять, да, любить Женечку хочется. Сильно. Даже хуй с ним, можно не взаимно даже, просто любить — и все. — Да кто тебе сказал, что нельзя? — Женя смотрит на него возмущенно, чуть сдвинув светлые брови к переносице, от чего тяжелеет взгляд ясных светлых глаз, в которых среди зелени плещутся искорки шампанских вин. — А что, можно? — Кир чуть притормаживает и смотрит в прямую и сильную спину. Женя оглядывается. — Ну можно. Вообще что хочешь делай, мне все равно. Кир догоняет его, спотыкается о бордюр и смотрит на него снизу вверх. — Тогда я в Неве утоплюсь, — говорит решительно, уперевшись Жене в грудь ладонями. — Ты просто абьюзер и манипулятор малолетний, не утопишься. Шагай давай отсюда, а? — Да что ты его слушаешь? Хочешь, я ему хуй отрежу? — Даша обнимает его и гладит по голове. Кир хочет утопиться. У Даши в дачной комнате очень светло и тепло. Под потолком бьется мотылек, который все время во что-то врезается, хотя окно открыто нараспашку. Она стоит у окна и расчесывает длинные золотисто-русые волосы, сверкающие на солнце. — Ты очень красивая, Даш, знаешь? — Кир кладет голову на кровать и смотрит на сильные, с красиво обрисовывающимися мышцами руки. Атлетичное тело Даши — это жар и юношеское очарование, но она никогда не будет для него девушкой. — Может и красивая, только ты меня не любишь. А потом еще хочешь, чтобы любили тебя. Тварь ты, Кирюш, — Даша вздыхает, заплетает косу и присаживается напротив, — может и прав твой пацан, хотя он все еще хуйло, конечно. Ты ведь тоже мужик, хотя я иногда забываю… пиздец, отвратительно. — Согласен, — Кир кладет голову на колени и рассматривает Дашино лицо с решительной морщинкой между русых бровей, — я тоже себя ненавижу. — Ну это заслуженно, хуже было бы, если бы ты любил себя, согласись? Был бы еще большей мразотой, так хоть ты мразота осознанная. Даша подкидывает кубик, и ей сразу выпадает шесть. Она двигает красную фишку на шесть вперед и доходит до финиша. Кир кидает кости и смотрит на рассыпавшиеся черепушки. Умерло три птицы. — В деревне бог живет не по углам, — вздыхает Даша и собирает останки в мешочек. — Это Мандельштам? Даша смотрит на него с глубоким осуждением. — Ты даже этого не знаешь, ебаный пиздец, Кир. Сам вот и вспоминай. В деревне бог живет не по углам… В деревне Бог живет не по углам… В деревне живет Бог. Бог в деревне живет не по углам, как думают насмешники, а всюду… Посуду? Он освещает кровью и посуду. Кровлю, не кровью. Я говорю ей мысленно — бежи. И силуэт баржи. Как пишется слово силуэт? Через «е» или через «э»? Наверное, через «е». Я говорю ей мысленно — зараза. Там было еще два мальчика. Это Бродский. Как зовут Бродского? Кир в детстве тоже хотел быть иосифом. И вижу краем глаза, что тебя не застал летний ливень в июльскую ночь на балтийском заливе как жаль что волны нельзя коснуться руками песок на котором рассыпаны камни пейзаж и человек в пейзаже. — Утоплюсь. — Ты совсем уже? — мама садится, закидывает ногу на ногу, трясет головой, роняет лицо на ладони. Темные кудри тяжелой волной падают ей на плечи. Наверное, так выглядела та дева Мария, к которой пришел ее сын, сам себя готовый втащить на крест. Хотя она больше похожа на Марию из бегства в Египет. У мамы тонкие и красивые черты лица, — ты что, сошел с ума? Я не понимаю просто, тебе как будто совсем меня не жалко? Меня? — Мам, пожалуйста, перестань, я не это хотел сказать! Она отворачивается и молчит. — Мам? Кир разворачивает ее за плечи к себе и… — Кирилл? Он загнанно дышит, падая лбом маме на плечо. Сердце колотится в груди сильно и часто, но голова чистая и на удивление свежая. Мама молча поглаживает его по мелко вздрагивающей спине. Слезы на маминой домашней футболке оставляют темные пятна. Кир бы и рад перестать плакать, но не может, потому что резко оборвавшийся кошмар тянет и тянет за что-то в груди, заставляя его содрогаться и рыдать. Он уже толком не помнит, что ему снилось и из-за чего он плачет, мир не до конца прояснился, но ему неожиданно и хорошо от маминой бережной ласки. Ему стыдно, но маме, кажется, его жалко, и он сам толком не понимает почему, но он слишком по этой жалости истосковался. Маме ведь можно, да? Кир плачет и плачет, захлебываясь слезами, а мама даже начинает говорить ему что-то хорошее, и ему хочется так долго-долго, но мама сама себя обрывает — хватит реветь. — Ну все, все, прекращай, ничего ж не случилось, ну чего ты плачешь? Прекращай. Голос у мамы растерянный и усталый. Кир поднимает на нее взгляд. У мамы огромные ланьи глаза, и она, как лань, напугана. Не надо было плакать. Кир стирает слезы со щек и улыбается. — Не знаю, чего это я. Не знаю, что со мной сегодня произошло. Сейчас уже нормально… Мама смотрит на него недоверчиво, но он ей даже не врет. Настолько не врет, что это подтверждают даже мамина рука и противно пищащий — как какой-то будильник — электронный градусник. Мама немного удивлена, но объяснение находится довольно быстро: — Это все от лени твоей, учиться не хочешь — вот и все. Кир готов поспорить, но мама выглядит так устало, что он не решается, и молча плетется за ней на кухню, слушает что-то про работу, говорит, что у него самая лучшая мама на свете и возвращается в комнату. Он не понимает, но чувства странные. Будто все сегодня проносится мимо него, как электричка или курьерский поезд. Что-то мелькает перед глазами, картинки сменяют друг друга — а в голове пустота. В темноте неуютно. Кир закрывает дверь и включает свет. Реальность наконец-то начинает возвращаться, и Кир чувствует, как он оживает. Просто при свете всегда как-то легче, на самом деле. Что вот сегодня произошло? Киру кажется, что еще немного, и он просто сдохнет сам по себе без дополнительных усилий. Интересно, можно ли умереть от ебанутости? Кир вспоминает, что в отношения с таким нельзя. В груди ворочается какое-то мерзкое чувство. Хочется проверить тви — приснилось или правда? Но силы воли на это не хватает. Он долго — минут пять — стоит у открытого окна и смотрит задумчиво на частный сектор, на фонари, на чьи-то горящие окна, на многоэтажки вдалеке, слушает лай собак и гудение электричек. Странный сегодня день. Надо написать Женечке… Кир смутно помнит их разговоры и с сожалением думает, что не может теперь даже толково сформулировать, в чем проблема. Это ему приснилось, что Женя сказал, что его любит? Или это правда было? Или правда было то, что Женя его нахуй послал? Кир смотрит на их переписку — последнее сообщение — вызов на сорок две минуты. В голове у Кира — обезьянка с литаврами.«Жень»
«я проснулся»
«но есть проблема я не помю что мне приснилось а что было а самом деле»
«как ты?»
Взгляд Кира падает на предыдущие сообщения.Сердце Кира пропускает удар.
«а»
«я увидел»
Кир удаляет сообщения — все, кроме того, что он проснулся.
«Жень наверное нам надо поговорить но мне кажется я уже заутался о чем»
Женя отвечает почти сразу же, и Киру становится как-то нехорошо от того, что он видит. «Давай не сейчас?» «Как ты?» Кир очень хочет взвыть, а еще разрыдаться. Кажется, он где-то очень проебался, но совершенно, блять, не помнит, где именно. Кира опять мелко потряхивает. Правую руку сводит болезненной судорогой. Пиздец? Кир не может сложить два и два, блуждает в трех соснах и понятия не имеет, что ему Женечке сейчас отвечать.