Метки
Описание
Когда Люмин с Нахидой отправились в Дзёрури и с треском потерпели поражение, Путешественница попала во временную петлю Сказителя, его собственный "Сабзеруз". Беспомощная, застрявшая в собственных воспоминаниях и вынужденная следовать по указке жестокого и безжалостного нового божества, она раз за разом подвергается пыткам, и уже, кажется, сама начинает верить, что она - его собственность. Когда за ошибкой следует боль, а за послушанием вознаграждение, сумеет ли Люмин сохранить свой рассудок?
Сдавленные стоны
15 февраля 2023, 04:47
В моменты отчаяния бывают люди, чувствующие страх, а ещё — одиночество. Апатию. Или, например, воображаемый холод внутри себя, где-то там, далеко в закромах своих переживаний и волнений. Кто-то же задаётся вопросом, зачем он жил до этого момента, зачем родился, и раздумывает о смысле собственного существования.
Отчаяние — сложная эмоция. Почти такая же сложная, как человек. Стоит человека как-то не так коснуться, он рассыпается на мелкие осколки. А всё почему?
Вот такие размышления заполонили собой голову Сказителя. Из-за чего же хрупок человек?
Человек ломается из-за своих привязанностей. Испытать душевную боль — то же самое, что и проявить уязвимость. И как же иронично, что душевные страдания выбиваются, словно клеймо на коже, физической болью. Как же дотошно это всё, как… Омерзительно из-за существования чего-то, что называется «чувствами».
Сказитель с недоверием глядел на хилое, барахтающееся перед ним, словно рыба на суше, создание. Не понимающее зачем оно живёт, как бездумная бактерия — лишь бы поесть, да насладиться сном. И всё равно она хочет жить, и искренне всегда тянется к этому свету, хотя он ничего, кроме безнадёжности, никогда ей не сможет дать.
Настанет момент, когда она сломается. Сама насадится на пруток и даст себя пожарить — ведь именно этого и добивается Скарамучча. А он всегда добивается того, что хочет.
Но… Его одолевали сомнения. Путешественница раз за разом смотрела на смерти своих друзей, брата, и даже испытывала смерть на себе. Не десять, и даже не сотню раз — гораздо больше. Собственный Сабзеруз Сказителя крутился на притянутых ниточках и вертелся так, как он того хотел. Люмин была лишь жалкой лошадкой, на которую ставят деньги и ожидают от неё выполнения своей задачи. Скарамучча повелевал всем этим театром исключительно для неё. Но каждую петлю, каждые извращённые пытки он видел одно — ярость. Взгляд не мутнел от безысходности положения, не исчезала эта маленькая искорка в её глазах. В них появлялось лишь больше стремления жить, и всё для одной цели — убить его. И Предвестника это невыносимо раздражало.
*/ Пояснение. Сабзеруз — это праздник в честь дня рождения Кусанали (Нахиды, Дендро Архонта). До того, как по сюжету геншина власть Академии устранили, сама собственно Академия устроила так называемую временную петлю для ограниченного круга людей, и все они застряли в дне сурка. С целью исследования. По сюжету это, конечно же, незаконно, да и в принципе Академия — те ещё падлы. Однако, только гг имел (а) возможность вспомнить о временной петле, и в итоге выяснилось, что этот Сабзеруз — лишь «подсистема» в огромной «системе», и всё завязано на терминале Акаши. В общем, Люмин сейчас находится в личной временной петле Странника. Как и при каких обстоятельствах она образовалась будет рассказано позже. Надеюсь, понятно объяснила. */
Возможно, что он просто щадил её, истязал не так, как того «просит» её природа. Наказания необходимо подбирать с умом и некоторой щепетильностью, чтобы сполна насладиться процессом — возможно, смерть друзей, собственная одинокая смерть для неё — это нечто привычное? Нечто такое, что она множество раз обдумывала? Может ли так быть, что физическая боль подействует гораздо лучше, чем внутренние терзания?
Сказитель был не способен понять этого, ведь сам не умел испытывать физическую боль… В своё время Дотторе разбирал его по частям. Он просто кукла. Кукла, которую много раз бросали, как ненужный хлам — и именно это являлось тем, что сломало его. Неужели он ошибочно считал, что и других может сломать только это?
Но Скарамучча и представить не мог, что есть кто-то с настолько сильной волей. Путешественница всегда находила смысл жить, всегда гордо принимала все его унижения, язвления, насмешки над её натурой… Такой жалкой, такой слабой, такой разбитой… Пусть и ярость становилась её источником жить, Сказитель не мог этого понять. А он пробыл с ней не одну сотню собственных «Сабзерузов». Даже возвращая ей воспоминания, в медовых глазах отражалось одно — ненависть. Только гораздо большая, чем до возвращения памяти.
Эти временные петли были ничем иным, как развлекательными площадками для Сказителя. И ничем иным, как собственным экспериментом. Пусть эта возможность и родилась из случайности, упускать такой шанс Скарамучча был не намерен.
Размышляя над этим, он ловил свою схожесть с Дотторе. Только тот бежит ко всему, что красиво блестит, а для Сказителя была интересна лишь Люмин, и она одна.
В итоге его игр Люмин отняла у него дирижёрскую палочку, и сумела его обыграть, сначала показав то, что Сказитель хочет, а после — ударила в самое лицо.
«Стерва», — исказил своё лицо Скарамучча. Он точно знал, что так это не оставит. Жажда крови и унижения в лице наглой блондинки, представление её обезнадёженного лица, тремора и диссонанса души вводили его тело в приятную дрожь.
------------------------------------------------------
Озноб, пробирающий девичье тельце, становился всё сильнее. Конечности застыли в ожидании хоть чего-нибудь тёплого — огня, одеяла, прикосновения. Закрытые повязкой глаза пытались уловить хоть какое-то движение, но всё тщетно… Неприятно клонило в сон, но стук зубов бил по мозгам, ни на секунду не давая ему расслабиться. Адреналин, до сих пор текущий в жилах после электрических разрядов, выматывал, оставлял за собой волны мурашек, идущих одна за одной. От них было даже больно. «Всегда ли дыхание было настолько громким? Всегда ли стук сердца издавал так много шума?». — Я что-то непонятно сказал? — Предвестник был в ярости. — Я сказал раздевайся. Путешественницу мгновенно пронзило током. Она ощущала небольшие молнии, окутывающие каждый сантиметр её тела, внутренностей и крови. Словно заживо снимали скальп и обдавали сухим холодным воздухом открытые участки тела, а кровь заставляли бурлить внутри — настолько невыносимо, что на мгновение промелькнула мысль задушить себя. Люмин хриплым голосом закричала, отчаянно, и молясь, чтобы это как можно скорее прекратилось. Вибрирующие голосовые связки тоже были словно наполнены электричеством, из-за них крик постоянно прерывался. Одна секунда длилась вечность, а две — бесконечно долго. В мозг будто вливался холодный свинец, держаться вертикально оставалось больше невозможно, и Люмин почти замертво упала. Сразу после падения наземь заряды прекратились. Мышцы застыли, иногда произвольно подрагивая. В момент первого вдоха всё тело скукожилось, отказываясь принимать в себя тяжёлый, влажный воздух. Заворот внутрь друг друга всех органов ощущался как никогда яснее. «Нельзя. Нельзя его расстраивать. Ни при каких обстоятельствах», — дрожали мысли Люмин. Теперь это стало для Путешественницы первостепенной задачей — угождать ему. Что бы он ни попросил. Всё, чтобы не чувствовать больше этой адской боли. Непроизвольные кряхтения с попытками откашляться озаряли помещение, раздаваясь по нему пещерным эхом. Руки, а в особенности плечи, неумолимо сотрясались в безумной, смертельной пляске. Было весело, но только Сказителю. Как только мозг снова был способен обрабатывать информацию извне, тот сразу начал вопить: «Вставай!». Что Люмин и сделала — не без периодических подергиваний, но так быстро, насколько могла это сделать. — Раздевайся, — нелицеприятно проревел снова Сказитель, отчего Путешественница очередной раз вздрогнула. — Это последнее предупреждение. Женские руки послушно начали тянуться за спину. Пальцы трепетно, невольно вызывая жалость у самой Люмин, потянули за один конец бантика, и тот, поддавшись вибрирующим конечностям, развязался. Оставалось только немного расправить, ослабив хватку ленты, и потянуть корсет вперёд. Но почему-то девушка медлила, словно растягивая момент. Возможно, стеснение? — Быстрее, — внезапно снова послышался апатичный голос Сказителя. Все предупреждающие об опасности чувства девушки взревели, и та просто дёрнула корсет вперёд, уронив подле себя мокрый верх. Теперь она сидела перед ним в одних трусах — сжавшись в маленький комочек, беззащитная и жалкая. Об этом подумали они одновременно. Женские руки старались максимально закрыть голые участки тела, а особенно до боли затвердевшие соски. Хоть Люмин из-за прилива адреналина не отчётливо ощущала холод, он был и остался — темноватая аккуратная кожица вокруг сосков как губка сжалась, ища хоть капельку тепла. — Убери, — приказным тоном сказал Сказитель, встав со своего места и начав подходить к Путешественнице. «Нет, не хочу… Не подходи!», — Люмин вся сжалась ещё больше, но через пару мгновений всё-таки опустила руки и опёрлась о них, поддерживая своё ослабевшее тело. Подойдя к девушке почти вплотную, Предвестник томно опустился на корточки и спокойно спросил: — Замёрзла небось, лошадка? Люмин замешкалась с ответом, и поджала нижнюю губу. На глазах начали проступать слёзы. Когда она уже было почти открыла рот, в области живота ощутила лёгкое прикосновение, но оно было непрямым — Сказитель не касался её, а лишь близко-близко держал ладонь к её коже. И его ладонь источала тепло. И тут у Люмин возникла мысль, мимолётная, убивающая в ней всякую надежду спастись. Она уже испытывала ощущения электричества на себе. Слаймы, электро маги бездны, большие пустынные скорпионы, даже электро папоротник… И ей никогда не было так больно. Но почему же? Почему… Вдруг она увидела свет, исходящий у неё внизу живота — он сочился даже через повязку на голове, и исходил от ладони Сказителя. Всё её тело озарило тепло. Это тепло простиралось по ней, окутывая каждую частичку её кожи. Словно палящее солнце пустыни, изредка прячущееся за величественными барханами. Остатки воды из капель превратились в слегка влажные островки на коже, а после — исчезли вовсе. Стало так спокойно, холод ушёл, остаточная боль после разрядов тоже канула в небытие, словно её и не было. — Знаешь, Люмин, ты мне нравишься, — спокойно, членораздельно, и невероятно ласково начал говорить Скарамучча. — Как только я тебя увидел, тогда, в Мондштадте, что-то ёкнуло во мне. Ты напомнила мне одного человека, так искренне верящего в любовь, что его наивность застилала ему глаза. Как яд. Предвестник вздохнул. Девушка внимательно, эгоистично вслушивалась в его тембр, не ощущая вокруг себя ничего больше, и жаждала, чтобы он продолжил рассказ. В какой-то момент Люмин словила себя на мысли, что не хочет, чтобы кто-то ещё мог услышать то, что он сейчас говорит ей. Только ей. Она хотела его слушать, ей было мало этого звучания, этой мелодии, исходящей из его рта. Она возжелала его прикосновения и любви. Его голос словно был соткан из облаков. Сказитель придвинулся чуть ближе к её лицу, и продолжил мягким, завладевающим душой шёпотом: — А вокруг него вились змеи, шепча ему, переворачивая его сознание так, как того хотели они; он был счастлив, искренне счастлив их присутствию и тому, что рядом с ним кто-то был, — Скарамучча бережно коснулся невероятно горячей ладонью до живота Люмин, чем явно обжёг её, но Люмин, мысли которой были словно связаны его голосом, пребывала в блаженной прострации, и ничего не смогла почувствовать. — Ведь до этого он был так одинок и разбит. Лестные речи, пустые обещания — это была лишь их проформа, чтобы запутать, сбить с толку, обмануть. Но он ждал. Ждал, надеялся, что его полюбят, и он станет, как часть семьи… Но… Эфемерная забота мучителя приворожила её, заполонила собой все мысли. Словно гипноз, но настолько сладкий, в котором нет ни единого изъяна — его хотелось испить без остатка. Так хотелось… Притянуться губами к его губам. Вдруг, как гром среди ясного неба, девушка почувствовала катящуюся капельку пота по лбу. Её как водой окатило. Слишком горячо. Жар в области живота исходил ко всем конечностям словно бы волнами. Её легкие начали буквально глотать жаркий, опаливающий её гортань, воздух. Слишком… Горячо. Даже думать было тяжело. — Ж… Жарко… — словно мольба прозвучало из уст Люмин. Пламя, исходящее из ладони, стихло, осознавая, что сейчас произошло. Рука отступила от кожи девушки. Люмин уж было облегчённо выдохнула, но услышала разъярённый баритон Сказителя: — Смеешь перебивать меня?! Ладонь воткнулась в живот, и снова начала полыхать. Жар, по сравнению с прошлым, втройне усилился, сжигая Люмин изнутри. Вся ярость юноши вылилась внутрь неё, и девушка поняла, ещё несколько секунд — и она сгорит. Её зрачки расширились и при попытке вдохнуть Люмин поняла, что забыла, как дышать. Она пыталась схватить его за руку, но лишний раз обожглась, дотронувшись до его кожи. На ощупь его предплечье было как раскалённый металл. — П-прошу! Я сделаю всё! Пожалуйста! — плакала Люмин, но её слёзы моментально испарялись под напором огня Скарамуччи. Немного выждав, Сказитель остудил свою ладонь. Он слегка цыкнул, убрав руку с живота Люмин. Девичье тельце рухнулось спиной на пол, она начала сухо кашлять, стараясь набрать в лёгкие побольше воздуха. Но юноша оставался ужасно зол. И он пожирал её взглядом, она это чувствовала. Как он сжигал её своим огнём, так и сейчас пожирал взглядом. — Мелкая стерва! — Сказитель схватил девушку за волосы, и поднял, посадив на колени. А у Люмин даже не было сил ухватиться за его руки — ладони пробирал озноб, дышать, опуская и поднимая живот, было ужасно больно. Все силы Люмин сейчас уходили на принятие собственных ран. — П-прости… — пересушенные губы на искажённом от боли лице девушки еле-еле двигались. Свободной рукой Сказитель замахнулся и ударил её по щеке, вместе с этим отпустив её волосы. Люмин неподвижно, даже не пытаясь смягчить своё падение руками, снова грохнулась на пол. Живот, грудь, лицо, а также ноги приятно обволакивал холодный, мокрый пол — как компресс, хоть как-то успокаивал и остужал её покрасневшую кожу. А в голове, в остатках собственного, уже затухающего, сознания, был лишь один вопрос: «Чем я это заслужила?». Слёзы предательски потекли по щекам. Всё лицо горело, как от солнечного ожога в стадии заживления — даже закрывать глаза требовало некоторых усилий. На её губах застыла фраза «Почему?». — Хм? Ты что-то хочешь мне сказать? — Сказитель дёрнул Люмин за плечо так, что она повернулась на спину, а сам юноша остался сидеть на корточках. Девушка еле слышно взвизгнула от боли. Посмотрев на девичье лицо, глаза которой до сих пор были завязаны повязкой, Скарамучча прочитал на нём жалость к самой себе. Это… Его приворожило… — Ха-ха… Похоже, я немного перестарался, — Сказитель стянул повязку с глаз девушки и лицезрел воочию её раскрасневшееся лицо. От этого вида он не мог не улыбнуться. Едкая улыбка озарила его лицо, было видно — он доволен результатом. Медовые глаза поглощали в себя Предвестника, его лицо, его выражение, кимоно. Изредка взгляд девушки становился словно затуманенным, выдавая в себе лишь отсутствие собственной воли. Взгляд пустышки. По вискам текли слёзы, верхние веки закрывались периодичностью в секунд десять. Губы жадно искали воды. — Ох-х, моя лошадка… — подтрунивал Скарамучча. — Такая милая, и такая… Особенная… — Воды, — Путешественница растягивала последнюю гласную своим хриплым голосом. — Прошу… — Ха-ха, — Сказитель опустил руку на голову девушки, вцепился в пшеничные волосы, после чего притянул её к своему самодовольному мальчишескому лицу. — Мне вот интересно, что ты готова сделать ради глотка воды? Лицо девушки исказилось от боли, но она молчала. — И до этого ты говорила, что сделаешь всё, что я пожелаю? — приходил в восторг Сказитель. — Ты настолько боишься боли, Люмин? Взгляд синих глаз упивался ей — её выражением лица; ослабевшим, словно под анестезией, телом; тихим, раздражающим кряхтением, и даже голой грудью. Она была у него словно на ладони, полностью заточенная под его нужды, не способная сопротивляться. Даже то, что она молчит, также смотря прямо в его глаза, вызывало у юноши восторг. — Апогей степени растерянности в твоих глазах завораживает, моя лошадка, — Сказитель указательным пальцем свободной руки нежно коснулся лба девушки. — Интересно, что ты покажешь мне после этого. В тот же момент в голове Путешественницы пронеслись несколько часов её жизни перед тем, как отправиться с Нахидой и Паймон в храм. Она вспомнила, что они почти смогли одолеть его, но потом он… убил Нахиду. А она ничего не могла сделать. Она вспомнила те множества петель, в которых он мучал её чувства… Сколько раз убивал собственноручно брата Люмин, Паймон, Нахиду, а также Нилу, Аяку, Эмбер — всех самых близких для неё друзей. Как стоял на их трупах и топтался по ним, как выставлял их смерть так, будто их убийца — Путешественница. Бесчисленное множество раз. — Ты… — хриплый голос девушки остался тихим, но это не мешало ей говорить яростно, с чистой ненавистью к нему. — Ты ублюдок! Обезображенные, обожжённые руки легонько вцепились в край свисающего с рук Предвестника кимоно. — Ха-ха, твои попытки тщетны, — Сказитель буквально смеялся ей в лицо и, прежде чем Путешественница догадалась в него плюнуть, он с силой швырнул её голову об землю. — И всё осталось точно таким же. Ты такая упрямая. Сказитель начал отходить от неё к углу, в котором стоял маленький деревянный столик. Однако, его движению помешала она. Мёртвой, закоченевшей хваткой Люмин вцепилась в одежду Предвестника — кряхтя, из её пальцев, из лопнувшей от напряжения кожи, потекла кровь. — Ты… Убил… Нахиду! Я… — Дай угадаю, убьёшь меня? — рассмеялся Сказитель. — Признаю, я тебя недооценивал. Но наши весёлые игры только начинаются. Ядовито улыбнувшись, смотря в растерянное лицо Люмин, он также добавил: — Кстати, Буэр жива. Путешественница удивлённо, но вместе с этим и облегчённо, распахнула свои глаза — в ней появилась надежда. И вот тогда позади силуэта Сказителя она увидела его поднимающуюся руку с соединёнными средним и большим пальцами. Каждое воспоминание об очередной петле заканчивалось одним — щелчком пальцев. Отсюда не выбраться. Он может стереть ей любые воспоминания, и вернуть тоже только такие, какие захочет. Это не закончится. Никогда не закончится. В следующий раз она проснётся, и не сможет ничего вспомнить. Она — его игрушка. Она — его собственность. Она — его лошадка. Щелчок. И темнота.------------------------------------------------------
Ноги болтались свободно над землёй. Это первое, что Люмин почувствовала после пробуждения. Открыв глаза, она смогла увидеть лишь силуэт странного света, бьющего откуда-то из потолка — повязка, завязанная на её глазах, слегка просвечивала, и хоть что-то было возможно разглядеть. Руки были туго связаны и подвешены. Чувство первобытного страха прошлось по всему её нутру, отдаваясь тремором в ногах. Она яростно заворочалась, стараясь выбраться из стягивающих её пут. Но всё тщетно. — О, ты проснулась, — послышался чуть впереди мягкий и такой знакомый голос. — Как спалось? — Скарамучча? Что… Что происходит? — только сейчас Люмин поняла, что ничего, кроме неглиже, состоящего из трусов и короткой сорочки, на себе не чувствует. — Где Нахида? — Тебе стоит сейчас думать не о ней, — сказал как отрезал бархатистый, ровный голос. Через повязку Люмин смогла разглядеть подходящий к ней силуэт, на голове которого висела широкая шляпа. Он шёл не спеша, словно в голове его играла задиристая мелодия, а ногами он попадал в такт. — Что ты сделал с Нахидой, мерз.?! — прокричала Люмин, но не смогла закончить из-за того, что тонкий, холодный палец нежно лёг на её губы. — Я сказал, что тебе сейчас стоит думать не о ней, — произнёс Сказитель, и Люмин по непонятной причине остолбенела от этих слов. Она отчётливо ощущала на себе остервенелый взгляд психопата, и от этого поджала свои губы — из-за страха. Скарамучча зашёл ей за спину, всё так же отыгрывая непонятный такт ногами. — Зачем тебе это? — старалась как можно более ненавязчиво спросить Путешественница. Шаги стихли. — Ты уверена, что именно на этот вопрос хочешь услышать ответ? — шипящие согласные юноша приятно оттягивал, словно бы зазывая Люмин в более интимную обстановку. Девушка нервно сглотнула. Повисла неловкая, и достаточно долгая пауза. В области её лопаток ощущались лёгкие дуновения, но Скарамучча явно не собирался начинать диалог. Словно притаился, как хищник на охоте. — Я ничего плохого не сделала. — Я так не думаю, — моментально ответил Сказитель. — Почему? Я не понимаю… — Ха-ха, ладно, раз уж тебе так не терпится поболтать со мной, я сочту за честь выслушать два твоих вопроса. Интересно, о чём же ты спросишь, лошадка? — силуэт Сказителя по мере своего одностороннего диалога зашёл в поле зрения девушки, и загородил собой весь свет, бьющий где-то в конце комнаты. Путешественница немного поелозила, пытаясь сжаться в как можно меньший комок, ведь лицо Предвестника было слишком близко. Он держал свою голову чуть задранной кверху, чтобы смотреть прямиком в девичье лицо. Девушка прикусила нижнюю губу, казалось, от смущения, но это было не совсем так. Она чувствовала себя очень беспомощно, и стыдилась этого. Сейчас она ясно ощущала, какие у Паймон были мысли, когда та пряталась за спиной подруги. И тут, одновременно с осознанием безысходности своего положения, девушка почувствовала щекотливое движение на ляжке. Сказитель опустил кончик своего пальца, и ногтём прикасался к коже у основания ноги девушки. Медленно и неторопливо он продвигался под сорочку, явно намереваясь позабавиться над реакцией Люмин. — Я не отличаюсь терпением, чтобы ты знала, — охрипшие слова слетали с языка Сказителя и как невидимая верёвка обвивали шею Путешественницы, душили её. — Советую не заставлять меня долго ждать. Мысли Люмин путались в том множестве вопросов, которые она больше всего хотела задать. Мягкие касания по чувствительной коже ощущались втройне ярче от внутреннего напряжения, и думать становилось всё тяжелее. Появилось необъяснимое влечение притянуться к Сказителю поближе, ощутить его дыхание на животе… «Стоп. Что за странные мысли?». — Мне нравится твоё милое личико, — полушёпотом произнёс Скарамучча. — Интересно, каким оно станет, когда… Под задранной сорочкой начали пробегать непонятные волны — словно частая, колющая вибрация. Именно в том месте, где останавливался палец юноши. Люмин не было больно, это ощущение было похоже скорее на медленное вхождение в горячую, обжигающую воду — сначала жжёт, а потом становится расслабленно и умиротворённо. — …Когда тебе станет больно, — услышала Путешественница, и её тут же пробрал поток электрической энергии. Он был короткий, но боль отчётливо прочувствовалась каждой нервной клеткой девушки. Её голова уж было хотела опрокинуться назад, но движению помешали привязанные руки. Ладони сжались в кулаки, челюсти стиснулись до мерзкого скрипа, живот неприятно клокотал от нахлынувшего мандража. — Ах-х, — глубоко вдохнула Путешественница, её губы дрожали. — Это явно мешает, — цикнул Сказитель, ухватился за край сорочки, и дёрнул её вперёд, отчего та растрескалась напополам и, подхватывая проникающий в помещение ветер, медленно опустилась на пол. — Как думаешь? Девушка предстала перед ним с оголённой грудью, и её это в некоторой степени засмущало. Хоть в этом и не было смысла. — Скажи, лошадка, что ты сейчас чувствуешь? Боишься меня? — Сказитель начал нерасторопно расхаживать вокруг подвешенного тела девушки. — Или же хочешь отомстить? Неторопливо, или… Быстро отсечь голову? Скажи, что будет, если я отпущу тебя? Что будет, когда перед тобой поставят меня? Побежишь ли ты на меня с мечом, или же состроишь из себя «хорошую девочку», фривольно отпустишь меня, сказав напоследок «Не смей больше приближаться ко мне»? А может, ты будешь избегать меня? Науськивания Скарамуччи отдавались в ушах Путешественницы как ублажающая, гипнотизирующая мантра. Песнопение, слетающее с языка юноши, расслабляла мышцы, заставляла забывать собственные обиды и переживания. Люмин теперь казалось всё таким нереальным, словно жизнь, что она жила до этого, все её приключения с Паймон были сном. Ей было всё сложнее удерживать свой рассудок, балансируя на тонкой грани безумства с адекватностью. Отчего-то её тело так устало, а мысли бесконечно путались и переплетались меж друг другом. Вдруг Люмин почувствовала на своих щеках сдавливание костлявыми, длинными пальцами. Сказитель большим пальцем руки придавливал одну щеку девушки к челюсти, а остальными пальцами — другую. Было больно. Она старалась отвести взгляд, смотреть ниже, но юноша трепал её голову сильной хваткой, заставляя через повязку смотреть прямиком на его тёмный силуэт. Его локоть слегка касался одной груди девушки, но Предвестник отводил свою кожу от её — создавалось ощущение, что он сторонится прикосновения с ней. — Ха-ха… — в который раз безнадёжно попыталась опустить взгляд Люмин. — Шанса, что ты ответишь на вопросы, изначально не было, верно? — Довольно проницательно, — в голосе Сказителя послышалась нотка восхищения, тот слегка разжал цепкие пальцы. — Как обычно, я тебя недооценил. — Как… Обычно? — в резком голосе девушки появился оттенок пронзительности. Сказитель убрал свою руку с щёк девушки, и потянулся к повязке на её глазах. Чёрная полупрозрачная ткань сошла с её лица, упав на шею. Люмин лицезрела довольное, со слегка натянутой улыбкой, лицо с мальчишескими чертами. Эти черты мастерски скрывали внутреннее безумие Предвестника. Не будь Люмин в тех обстоятельствах, в которые поместил её Скарамучча, не знай она его натуру — как и тогда, в Мондштадте, приняла бы его за беспечного и легкомысленного парня. В синеве его глубоких глаз, что девушка могла отчётливо рассмотреть, било ключом наслаждение — он вкушал, смотря на её жалкий вид. Но, как ни странно, более зловещего выражения лица Путешественница до этого никогда не видела — так она заключила у себя в мыслях. — Верно, как обычно, — той же рукой, что сняла повязку с глаз, тыльными сторонами пальцев он поглаживал мягкую, нежную кожу, невольно вспоминая, как до ожогов по всему телу опалил её в прошлой петле. Сказитель смотрел прямиком в медовые глаза, глядящие на него нехотя, умоляющие прекратить это безумство. Зрачки её танцевали в страхе, старались избежать прямого столкновения с его взглядом. Они дрожали, ища приюта, ища тепла и упокоения. Его будоражила эта сцена, воспоминания ужаса на лице Люмин заставляли фибры его души вибрировать — и он сам понять не мог, откуда эта необычайная тяга к пыткам её дрожащего тела. Мелодия криков Путешественницы, когда пламя особенно сильно обжигало даже самого Предвестника, пронзили его мысли. Тело пробрал озноб — он был и приятным, и раздражающим. Сказитель так хотел узнать, о чём думала девушка в те секунды. Сожалела ли о своём поведении, понимала ли вообще, что это последствия её поступков? Так увлекательно было наблюдать за её бессмысленным упорством, за которым следовало её измождённое, потускневшее лицо. Он захотел снова испытать на себе это ощущение чужой безысходности и боли. Лишь одно воспоминание заставляло его нутро трепетать. Никогда он не пребывал в настолько пряном послевкусии — действительно, как после ложки мёда. Свободная рука Сказителя потянулась к оголённому животу, и Люмин боковым зрением увидела искрящиеся разряды, выходящие из его пальцев, и настигающие её кожи — словно маленькие молнии, цель которых была поразить её естество целиком и полностью. Сейчас Сказитель, что находился подле неё, окружал девичьи мысли своими похотливыми желаниями, заманивал её в свои сети — по крайней мере, так казалось самой девушке. Его взгляд источал неудержимое желание завладеть ей, повелевать её телом, ощущать на себе её запах, стать одним целым… На деле же она уже давно была скована и служила ему, как игрушка. Безвольная кукла. Скарамучча возвысился над ней грозовыми тучами, всё более разрастающимися и всё более вбирающими в себя её боль, а Люмин была землёй — не способная двинуться, а лишь колыхаться под расширяющимся напором Предвестника. Молнии, принимающие свои начала первые мгновения лишь у кончика пальца, постепенно овладевали юношеской ладонью. Область, источающая электричество, всё время увеличивалась, пока не разрослась до пределов ладони — и она постепенно приближалась к трепыхающейся коже живота. Путешественнице становилось отвратительно от своих собственных мыслей. От того, что она ощущала робкие касания кончиком ногтя к её телу, а вместе с ним — колющие разряды, которые кожа с удовольствием впитывала в себя. И ей хотелось больше. Им обоим хотелось больше. — Пожалуйста… — девушка смотрела на безжалостное лицо Предвестника, иногда бессознательно подёргивая своим телом. — Зачем ты это делаешь? И только после сказанного Путешественница осознала, сколько сладости таилось в её словах — еле слышные, приторные стоны сходили с её уст совершенно непроизвольно. Она старалась найти воздух, вздымая свою оголённую, подрагивающую грудь, не отдавая себе отчёта, не понимая, что это служило усладой на языке Предвестника. — Ты была непослушной, лошадка, — буквально пел юноша, дугообразно выгнув свои жадные глаза. — А непослушных надо наказывать. После этих слов Сказитель приложил свою ладонь к оголённой коже, и Люмин пробрал до кончиков её пальцев электрический ток. Конвульсии одолели мышцы, и те вопили от невероятно выверенного напряжения внутри тела. Безумная боль поглотила её разум, и Люмин думала лишь о ней. О боли. Об отчаянии. О прикосновении ладони Сказителя к её оголённому телу… Её настигло чувство дежавю. Эта боль от электричества настолько знакома ей, настолько уже распробована ей. Электро монстры, Чайльд — все они били её током неаккуратно, словно огромным шлепком, что чувствовалось как одна-единственная, еле ощутимая, волна. Так почему оно сейчас настолько сильно поражает её? Ей было сложно размышлять об этом сейчас, и поэтому ответ пролетел мимолётно, и скрылся за остатками разума так же быстро — Скарамучча действовал иначе. Он делал это расчётливо, точно и удивительно дотошно. Он держал у себя в голове каждую частичку, каждую клетку девичьего тела, которую в тот или иной момент нужно взбудоражить — он знал тело Люмин больше, чем она сама. И делал то, что оно хочет, сам того не осознавая. По мере того, как электрический ток отступал, Люмин осознавала, что рыдает, не в силах более сдерживаться. Усталость и одиночество накатили на неё в виде хороших воспоминаний с её друзьями — первые знакомства, тернистый путь вместе, победа, а после — полный стол всяких вкусностей, горящие глаза Паймон, ликование и радость. Она отчётливо видела, как была слепа до этого момента. Как не ценила то, что засыпает в мягкой постели под сопление уставшей Паймон, не ценила свободные минуты, в которые просто могла посмотреть на свои ладони. Как она ссорилась с Паймон, и та уже через пару часов вела себя как ни в чём не бывало. Ей стало страшно за свою жизнь. Искренне страшно за то, что умрёт сейчас, так и не успев найти брата. “Но… Что будет потом?». Её конечности неумолимо подёргивались, не успевая отходить от остаточных импульсов. — Смотри на меня, — Сказитель схватился за её подбородок, и поднял медовый взгляд на него. Полузакрытые веки скрывали половину зрачков девушки за собой. Её клонило в сон. — Тебе не разрешено сейчас засыпать, моя лошадка, — Сказитель словно бы читал проклятие, и оно безумно нравилось девушке. — Мы только начали наши игры. Когда, с чего началось её упоение пытками? Когда мысли Люмин пошли не по той тропе, где не там свернули? Почему, когда Скарамучча так близко к ней, она хочет притянуться к нему? Почему хочет доставить ему удовольствие? Почему хочет его вывести из себя, чтобы получить больше? — Ты ублюдок, — глаза Путешественницы предательски закрылись. Она почувствовала острую боль в щеке. Сказитель ударил её по лицу. — Я тебе сказал, смотри на меня, — из всех нот, что Предвестник мог взять, он взял самую низкую, но Люмин лишь сильнее зажмурилась, словно пытаясь спрятаться. — Похоже, тебе мало этого. Напористые пальцы жёстко схватили один из сосков Люмин, отчего девичье тело с испугу дёрнулось. Ногти Скарамуччи слегка щекотали кожу вокруг, а сами пальцы словно бы перебирали затвердевшую плоть, крутили и мучали. Сладостный спазм отдался в животе и перерос в дрожь всего тела. — Ч… Что ты делаешь? — Люмин приоткрыла свои глаза и с небольшим упоением глядела на развернувшееся перед ней действо. Сказитель же внимательно смотрел на эту прекрасную картину, что постоянно перерисовывалась перед ним. Его охватило возбуждение, непонятное в своём истоке, и сдерживаемое в рамках мучителя. Всё-таки он должен её пытать, а не доставлять удовольствие. Но ему уже было это сложно остановить. Холодные пальцы, перебирающие сосок девушки, начали источать едва ощутимые заряды. Они заставляли естество Люмин трепетать, всё приближая её к той грани, когда сознание ускользнёт от неё. Каждое прикосновение юноши, каждое воспоминание, связанное с ним, кричали, чуть ли не вопили о своём желании повторно испытать их на себе. Перед ней стоял он, Сказитель, жестокий и эгоистичный Предвестник, некогда мучивший её друзей, а теперь и её. Но, как бы девушка не старалась сдерживаться, тело, звуки, слетающие с её рта, дрожь — всё было наполнено сластью. Такой, что хотелось скорее умереть, чем перестать её ощущать на себе. Сказитель свободной рукой потянулся к шее девушки, и та, обескураженная своими мыслями, запрокинула голову вверх. Она искренне надеялась, что это выглядело как отвращение к нему. — Тебе нравится, маленькая потаскушка? — Сказитель ласково провёл пальцем по её коже от начала шеи к подбородку, вызвав волну напряжения у девушки. Его прикосновение было подозрительно нежным. — Ты лишь меркантильный психопат, ты… — Люмин не успела договорить, как рука Сказителя схватила её челюсти, и притянула лицо девушки к лицу Предвестника. Пальцы, до этого пускающие искры в женскую грудь, потянулись к трепыхающемуся лоно. Резкими движениями Сказитель пробрался под тонкую, и, оказывается, мокрую ткань трусов, после чего овладел половыми губами девушки. Его слегка сдавленные в ярости губы распластались в сдержанной, измывающейся над девушкой улыбке — утеха не сходила с его лица. Массирующими, но сдавливающими плоть движениями он размазал смазку Люмин по всей коже вокруг влагалища. Тело девушки неистово сотрясалось при каждом прикосновении холодных пальцев к набухшему клитору. Похотливые мысли окутывали её, словно яд, поражая каждый участок тела, заставляя её любить всё, что сейчас делает с ней Скарамучча. Она не могла ничего сделать со сдавленными стонами, вылетающими из её рта. Юноша после разравнивая жидкости приставил два пальца перпендикулярно её промежности. Круговыми движениями он подбирал под себя кожу, готовя влагалище к проникновению. — Скажи это, лошадка, — он всем своим видом и голосом словно говорил, что уберёт пальцы, если она не попросит его. Люмин сотрясалась от мысли, что он не станет входить, что в итоге всё этим и закончится, но признать своё поражение она была не готова. Она сжимала свою нижнюю губу в досаде и некоторой стыдобе. — Значит, не хочешь, — недовольно промурлыкал Сказитель, немного наклонив голову, не в силах найти её снисхождения. — Скажи мне, чего ты боишься? Скажи. Его пальцы мучительно медленно погрузились в неё, вызывая стон, и её бёдра вздрогнули, когда он сжал пальцы внутри неё. Стеснение, обескураженность и озноб пробили брешь в её ощущениях — стало так приятно, так необычайно взбудоражено. По всему телу пробежала волна неприятных мурашек, обостряя прикосновения Сказителя. Но он, казалось, сдерживался, глядя на неё своими тёмными, исполненными трепета, глазами. А она всё молчала, поджав нижнюю губу, всеми остатками разума отрицающая то, что ей это нравится. Безумно нравится. Недолго повисшая тишина прекратилась наэлектризованными звуками. Тело девушки содрогнулось, когда знакомый импульс пронзил её естество, вынуждая выгнуть спину дугой. Из горла вырвался истошный, полный безнадёжности, крик. Бёдра Люмин начали трепыхаться, стараясь убрать источник боли — пальцы Сказителя. Искры проникали внутрь девушки, колосились и переливались внутри неё, отдаваясь болью. Обильно смазанные вагинальные стенки передавали заряды друг другу, соревнуясь в том, кто быстрее настигнет матки — они струились всё глубже и глубже, словно бы поражая всю её сущность. Душу и ипостась Путешественницы. Поражали орган за органом, настигая грудь, плечи, выгнутую шею. Сказитель видел каждую искорку, мог контролировать её, извиваться внутри девушки так, как ей будет больнее — ему стоит лишь пожелать. Его это будоражило, но чего-то не хватало. И от недостатка этого ощущения хотелось выцарапать себе глаза. — Отвечай мне! — взбешённо закричал Сказитель, поражённый её бессмысленным упорством. — Ты ведь боишься предательства? Боишься? Юноша чуть ли не рвал глотку, чтобы перекричать Путешественницу, но был уверен, что она прекрасно его слышит. — Ты ещё не поняла, глупая сука? Тебя уже предали! Твой горячо любимый брат больше не желает тебя видеть, ты ему больше и за одну мору не нужна! — заряды начали бить ещё сильнее, помогая юноше утихомирить его злость. — Не ты и не твоё глупое путешествие по мирам, понимаешь ли ты это?! Знаешь, что было бы, если бы ему на самом деле было на тебя не наплевать?! Ты бы сейчас не была здесь! Сказитель буквально вырвал искрящуюся руку из непосредственной близости к лоно Люмин, и, цыкнув, отвернулся. Опустив голову, Люмин тяжело дышала и пыталась привести свои мысли в порядок. Однако, от этого звон в её ушах лишь нарастал. — Ты не прав… — полушёпотом прохрипела измученная Путешественница. — Неужто? — обернулся к девушке Сказитель, одарив её снисходительной улыбкой. Он держал руку, запачканную жидкостью Люмин, пальцами вверх. Клейкая, полупрозрачная смазка стекала по его ладони, а пальцы тёрлись и прилипали друг к друге, оставляя между собой тонкие ниточки. Люмин посмотрела на лицо, полное не скрываемого восхищения, и тут же отвела свой взгляд. В мысли затесались её безвыходность и очевидное поражение перед ним — она представила, насколько жалко выглядит сейчас, насколько она на самом деле слаба. Медленные шаги поразили её слух, но погружённость в собственные мысли застелили собственный взор, заставили отринуть реальность на несколько мгновений — и тут из состояния шока её вывела мокрая рука, приставленная к её щеке. Ладонь Сказителя в пахучей смазке приземлилась прямиком на лицо девушки, и покорно гладила её щеку. — Ты можешь отрицать реальность, но не можешь быть полностью ослепленной своей глупостью, лошадка, — Скарамучча щепетильно убрал руку с её лица, и отряхнул её, сменив выражение своего лица на презрительное. — Чёрт, как же грязно. — Итэр не такой, — по покрасневшим щекам потекли слёзы. — Тогда какой он, Люмин? Заботливый, ласковый, преданный тебе? Сколько раз ты попадала в неприятности, сколько раз была на волосок от смерти? — Скарамучча трепетно вытирал свою руку об маленькую салфетку. — Ты даже встречалась с ним, молила о том, чтобы он вернулся. И что же сделал он? — Ты ублюдок… Откуда ты всё это знаешь?! — Все друзья смотрят на тебя с сожалением и в собственных мыслях надеятся, что тебе не будет слишком больно, когда твой обожаемый Итэр в очередной раз бросит тебя, — юноша выкинул салфетку, которой вытирал свои руки, на пол. — А ты эгоистка, которую не заботит ничего, кроме себя и своих собственных чувств. Как же будет больно той мелкой карлице, что витает вокруг тебя сутками напролёт, когда тебя убьёт родной брат. Или выкинет, как нечто старое и ненужное, а ты будешь забиваться в угол и жалеть бедную себя. — Чушь! — Чушь — это твоя невероятная способность отрицать очевидное и не видеть того, что мельтешит у тебя перед носом каждый день, — Сказитель подошёл к ней, грустно вздохнул, и положил руку на живот девушки, на тот самый ожог, который сам совсем недавно оставил ей. — Как думаешь, будь у него выбор убить тебя или же продолжить то, что он собирается сделать, что он выберет? — … Ей было слишком тяжело, чтобы думать о таком. Голова была залита свинцом, мутнело в глазах. — Ты сомневаешься, лошадка. Что и следовало доказать, — лицо Предвестника сияло от собственной правоты. Но он всё равно был зол. Зол из-за упрямости этой напористой девки. Молчание девушки, её всхлипы, наполненные внутренним одиночеством, резали слух Сказителя — его бесили эти звуки, все движения девушки в попытках спрятаться от его взора и от правды. Он видел в ней себя. Некогда слишком доверчивого, всеми покинутого и ищущего хоть каплю любви. Но всегда за привязанностью следовало предательство. Всегда. И в глазах Путешественницы всё никак не мог исчезнуть этот мерзкий, искрящийся, полный надежд огонёк. Что-то неведомое, но невероятно важное для Сказителя ускользало от него — что-то, что он раз за разом упускал. И не только эти бесконечные Сабзерузы, проведённые вместе с девушкой, а всю его сознательную жизнь. Почему она остаётся преданной, почему не теряет надежду? Почему не затухает её желание жить? Ладонь Сказителя, лежащая на ожоге, начала сдавливать кожу девушки. Люмин притупленно взвыла от боли. Слёзы под напором качающейся головы начали падать на пол. — Ты никогда не сможешь понять, — голос Путешественницы полнился отчаянием и тоской. — Что значит верить. Те рамки, которые сам себе ставил Скарамучча, словно бы обрушились под силой его ярости — настолько он был ею недоволен. Рука, сдавливающая ожог на животе, ударилась об тонкую шею, и вцепилась в неё. В ту же секунду Люмин всеми силами начала пытаться сдавленным горлом ухватить воздух. На запястья девушки перестал давить вес всего её тела — придавленная кожа на руках словно облегчённо выдохнула, и приятно отдавалась в плечи Люмин. Тело Сказителя оказалось гораздо сильнее, чем Путешественница предполагала — он держал её за горло навесу, всё сильнее сдавливая шею. Лицо юноши пылало нетерпением и искренним желанием убить. Жажда крови читалась в его остервенелых, полных презрения, глазах. Он настолько не мог понять, и искал выход в чужой боли. В её боли. — Если я убью тебя сейчас, потухнет ли твоя вера?