Ты сведёшь меня с ума

Он смотрел на неё раздражённо, изогнув брови и слегка покачиваясь. Руки самовольно всё туже сжимали её шею. В мыслях царил один лишь только хаос и неразбериха — ему определённо нужно было выпустить пар. — «Верить»? Думаешь, я действительно не знаю, как это? — с каждым словом повышая свой тон, говорил Сказитель. — Думаешь, ты одна такая особенная, думаешь, одна такая наивная? Говоришь несуразный бред, при этом считая себя лучше всех… Даже не осознавая, в каком ты сейчас положении! Называешь психопатом меня, а сама… Волна ярости, опускающаяся чуть ли не до молчания то опускалась, то взмывала каждый раз за свои пределы, выражаясь в дрожащем от злости голосе. Нездоровая, наигранная одышка с каждым словом становилась сильнее. Тот, кто не знает Скарамуччу, скажет, что его захлёстывают эмоции, и он говорит в гневе и некотором отчаянии. Те, кто знаком с ним будут говорить, что это невозможно — бесконечно хладнокровный и невозмутимый Предвестник не умеет выражать эмоции, скажут, что в ком-то просто совершенно не заложено понятия чувств. Сам Скарамучча же не задумываясь ответит: «Глупая и дешёвая провокация». Возможно, отрицая мысли другого, а возможно, отрицая самого себя. Помещение поразила тишина. Лишь изредка она прерывалась скрипом зубов Предвестника, иногда сменяясь на сдавленные кряхтения девушки — и каждый раз эти звуки становились всё тише и тише, всё реже и спокойнее. Настолько, насколько злоба юноши ослабевала, ослабевала и жизнь в дряхлом, обмякшем теле Люмин. Огонь, охваченный страшной и холодной метелью, постепенно угасал. Взор начинал мутнеть, покрываясь тёмной пеленой. Лицо с каждым мгновением всё сильнее наливалось мёртвенной бледностью. «Вот и… конец?» Звуки перестали доноситься отчётливо, шея набилась ватой и неприятно изнутри колола девушку. Стало трудно держать мышцы в напряжении, воспринимать дуновение ветра, стекающую по бёдрам смазку, холодные мурашки — все ощущения с каждой секундой притупливались, внутренние органы постепенно замедляли свою работу, а некоторые уже и вовсе будто оторвались и плашмя упали внутри девичьего тела. — Я слышу биение твоего сердца, — хрипота в голосе Сказителя впилась в уши Люмин. — Такое медленное, словно и не бьётся вовсе. Монотонный, спокойный тембр отдавался клокочущим ощущением внутри Люмин. Сказитель снова стал хладнокровно равнодушен — так говорили ноты его голоса. Он притянул её ближе к себе, словно она была из ваты — настолько лёгкая, что даже согнутой рукой ничего не весила. Притянул настолько близко, чтобы она чувствовала его ровное и спокойное дыхание мочкой уха и кожей на шее. Ей даже показалось, что он и сам висит в воздухе — иначе как она не может чувствовать землю под ногами, с его-то ростом? Дыхание бесчувственного убийцы, сердце которого ни на сотую долю секунды не стало биться быстрее, поражало все человеческие принципы. Ему было настолько всё равно, что в некоторой степени даже обидно. — Настоящая услада для меня, — промолвил Предвестник, снова отдалил обессиленное тело, и сильнее прежнего сжал холодные пальцы. Люмин хоть и не видела, какое у Сказителя выражение лица, но была уверена, что оно выражало нескрываемое удовольствие, упоение и самодовольство. Ясно одно — так же отчётливо, как боль от пронзания живота, юноша садично наслаждался тем, что делает с ней. Вбирал своими глазами её всхлипы, дрожь конечностей, заполняя свою шкалу удовлетворения. Только вот настолько ли ужасна смерть? Забвение казалось удовольствием, таким незримым, таким, что до него не дотянуться — хотя желание непреодолимо. Люмин больше и не была против умереть. Со смертью уходят боль и переживания, наступает умиротворение и тишина… Сейчас она желала этого как никогда. Почему-то от десяти минут пыток она так устала. «Почему… же?», — удаляющиеся от сознания мысли в голове девушки звучали эхом. Почему её натренированное тело настолько слабо? Почему настолько раскалывается голова, словно выкачали все силы? — Тц, — послышалось Люмин досадное цоканье, и шею резко одолела свобода от сжимающей руки Сказителя. Будто отпуская безжизненное, уже закоченевшее тело Путешественницы в бездонную пучину, послышался звук рвания верёвки, сковывающей её руки. Люмин плашмя свалилась на шершавую землю. Весь вес её тела при ударе об твёрдый камень пришёлся на колени. Ободравшаяся, кровоточащая кожа колен вопила о боли, но сил кричать уже не было… Слёзы, льющиеся без дозволения самой Люмин, безостановочно мочили повязку на её глазах. Сознание Путешественницы начало трескаться по швам, лёгкие сами по себе начали жадно вбирать в себя воздух. Все остальные внутренние органы Люмин словно мгновенно иссушились, и сжались в один общий комок — смерть отступала от неё, даря всё больше боли. Кровоток на мгновение остановился и кровь насыщалась недостающим воздухом. От этого создавалось ощущение фейерверка внутри вен. Они кололи девушку изнутри, отдавались щипками по коже. Мышцы нестерпимо ныли. Содрогающиеся в судорогах ноги никак не могли привыкнуть к твёрдой земле. Ободранные локти и предплечья ласково касались холодной земли, и та с удовольствием обволакивала всю девушку. Пальцы, закоченевшие от долгого пребывания на весу, прижались к дрожащим губам и жадно ловили еле тёплый воздух, исходящий изо рта Люмин. Однако, из-за адреналина Путешественница не могла почувствовать это тепло. Ни холод, ни озноб, ни обезвоживание — абсолютно ничего. Она могла почувствовать одну лишь боль. Настолько постоянную, настолько равномерно распространившуюся по всему телу, будто и не реальную вовсе. Состояние шока с каждой секундой склоняло девушку к безумию. Отсутствие вообще каких-либо мыслей в голове имитировали смерть. Её тело, более не способное терпеть любые прикосновения к себе, сдалось. И оно же умоляло девушку заснуть. И больше не проснуться. Почему-то Предвестник не убил её. Почему-то отпустил. Почему-то не довёл дело до конца. Но Люмин было уже всё равно. Её сознание, висящее на тростинке над тёмной, бездонной пучиной, обломалось в тот момент, когда кожа перестала ощущать на себе потоки воздуха, когда она осознала, что больше так не может. Всю её поразило лишь одно страстное, невероятно сильное желание умереть. И теперь оно было единственным, о чём она могла думать, единственным, что пробуждало в ней прошлую Люмин. К ней пришла пустота. Нескончаемая, вонзившаяся в вены и выпустившая свой яд опустошённость. — У… Убей… — побуквенно прошипела хриплым голосом Люмин. Старания сказать лишь это слово отняло у неё последние искры воли к жизни. Что заставило её сказать это? Что заставило потерять веру? Отчего всё резко, так странно, убило в ней всё живое? Помимо ощущения покинутости, в её голове всплывали фразы Странника о её брате. О том, что, будь Итэр действительно любящим братом, Люмин бы сейчас здесь не было. Это правда? Неужели это и правда так? «Неужели…» Итэр не придёт. Паймон не придёт. Архонты не придут. Никто её не спасет. Столько времени уже прошло, но она до сих пор здесь, до сих пор страдает… «Столько… времени?» … — Ха? — удивлённо и в какой-то мере обидно вопросил Скарамучча. — Убить… Тебя? «Почему? Почему всё выглядит так неестественно, почему так раскалывается голова?..» Девушка не понимала и не могла думать больше ни о чём. Ей больше на подсознательном уровне, или его даже можно было назвать рефлекторным, казалось всё настолько странным, неестественным, и почему-то именно сейчас, в это самое мгновение. Мгновение, когда боль раздирала душу на части, мгновение, когда с каждой секундой абсолютно всё становилось всё бессмысленнее. То самое время, когда рука покойника чуть было не затянула девушку с головой в болото под названием «смерть». Возможно, это было как раз-таки из-за того, что Люмин чуть было не умерла? — Совсем обессиленная и такая никчёмная, думаешь, смерть принесёт тебе покой? — продолжал допытываться до Путешественницы голос Предвестника. «Знакомый голос… Такой странный, такой… знакомый и вместе с этим непонятный…» Словно она уже слышала его множество раз, но одновременно с этим будто услышала впервые. Такая похрипывающая, самодовольная интонация, излучающая радость и дольку удивления. Как грейпфрут — знаешь, как выглядит, знаешь, на что похож, но, попробовав несколько раз, не можешь вспомнить каков он на вкус. Люмин очаровывала какая-то странная, манящая тяга отведать что-то неизвестное, но в то же время изменения были для неё страшны. Когда слово вертится на языке, но вспомнить его не в твоих силах, остаётся только расслабиться и забыть об этом. «Расслабиться… И умереть» Мысли девушки перегоняли её, её отчаянное желание увидеть лицо брата, что-то начало кружиться в этом большом механизме — что-то, что могло бы спасти и возродить её. На Люмин резко нахлынули отрывки воспоминаний — перед глазами распростёрлось покрывало густой, вязкой крови. Медленно и монотонно текущая тёмно-красная жидкость равномерно озаряла мраморный пол и траву, городскую площадь и узкие улочки, стены помещений и листву на растениях, её руки и самодовольное лицо Сказителя — эти сцены отрывками прогонялись в её голове. Все они словно соединялись воедино, но Люмин всё равно понимала, что это — разные воспоминания. В голове старая, прожжённая плёнка по кусочкам воспроизводила сотни смертей — и самой Люмин, и её друзей. Они ощущались как давно позабытый сон, который не хотелось вспоминать. И тогда же в голове всплыл улыбающийся Итэр — такой, каким она его помнила. Беззаботный и смеющийся при нелепом виде любимой сестры с неряшливо сплетённым венком на голове. Ей вспомнилось то самое время, когда она путешествовала с ним по разным мирам. И в одном из них, в особенном мире, в котором они прожили вместе дольше, чем в каком-либо другом, они резвились в красивом, усеянном цветами поле. Это был их родной мир, тот самый, в котором они родились. Когда были родители и не было боли. Медовые — точно такие же, как у самой Люмин, глаза смотрели на неё, любовались только ей. А она отражалась в них, и в отражении глаз брата она видела огоньки счастливой жизни. Но в одно мгновение это воспоминание показалось неправдоподобным. Было ли что-то такое вместе с её братом? Было ещё что-то… Что-то невероятно похожее, но… Не с Итэром. Но с кем? Вдруг в нависающем перед глазами девушки воспоминании по лбу Итэра потекла кровь, а небо, как и само поле, замылилось, и взор Люмин полностью обратился к брату. Он был так близко, но руку вытянуть было невозможно — больно, словно она чем-то прижата. «Пускай это прекратится, прошу», — Люмин пыталась зажмуриться, лишь бы не видеть этот кошмар. Не описать, насколько велико было то отчаяние, та усталость и сила душевных терзаний внутри Путешественницы, и насколько быстро они усиливались. Каждая секунда этого кошмарного видения ощущалась в разы больнее, чем прошлая. Страх одиночества, холод некогда любимых глаз, опустошённость… Всё это проносилось сквозь девушку, её чувства, её горечь… Когда внутреннее безумие почти что вылилось в крик безысходности, когда Люмин готова была невзирая на острую боль в горле, закричать со всей тоской, что в ней накопилась, по лбу человека, что стоял у неё перед глазами, перестала течь кровь. Она остановилась, ожидая чего-то. Казалось, что время остановилось. Для Люмин это было как оазис посреди пустыни, как чувство тёплого солнца на коже после нескольких ночей на Драконьем Хребте, как тот самый момент, когда она впервые увидела брата после нескольких месяцев безуспешных поисков. Только… Теперь что-то начало твориться с лицом… Чьим? Люмин забыла, кто стоял здесь. Кто-то близкий и дорогой ей. Но кто? «Нечто» стояло, и его очертания были замыты. Он не ощущался кем-то страшным или непонятным. Он был дорог для Люмин, но она не могла вспомнить его. «Кто же ты? Кто же…» После отчаянных вопросов размытость начала спадать и «нечто» приобретало свои черты. Тёмно-синие, как ночное небо, короткие волосы, обрезанные так неровно и странно — это то, что он поручал только ей, но она управлялась с ножницами очень неумело. Округлая, мальчишеская форма лица, тонкие, аккуратные брови. Ресницы, затмевающие фиолетовые, словно поздний закат, глаза. Милый, совсем не мужской, нос, и губы — то, что она любила в нём больше всего. «Сёки? Это ты?»

***

Одна из сансар Скарамуччи, около сотни сансар тому назад

На коже ощущалась чистая и выглаженная приятная ткань — она обволакивала живот, грудь, плечи, струилась по бёдрам. Голени и оголённые стопы щекотало что-то мягкое, но слегка колючее — как лебяжий пух. По щекам кружили короткие волосы, легко поддающиеся тёплому летнему ветерку и нежно ласкающие кожу лица. Люмин резко открыла свои веки, явно чего-то сильно испугавшись. Перед глазами воцарилось бескрайнее небо с редкими, белоснежными облаками. — Плохой… Сон? — пробормотала себе под нос Люмин. Лежащая на траве девушка приподнялась и обыденно оглядела местность вокруг себя. Чистое поле, усеянное разве что травой сочно-зелёного цвета, ни одного одиноко стоящего дерева почти что до самого горизонта навевали ей простор и свободу. Мысли о плохом сне, подробности которого она даже не помнила, канули в забвение — разве можно сейчас думать о чём-то плохом, когда тебя окружает самая что ни на есть неописуемая безмятежность? Люмин снова плюхнулась на траву и довольно начала разглядывать белые облака, нависающие высоко над ней. Она вглядывалась в их очертания, в своих мечтаниях пыталась угнаться за ними, и, не в силах нагнать их, начинала падать. И тогда её подхватывал поток ветра, она парила — то взмывала ввысь, то падала и вглядывалась в место, на котором сама и лежала. Она мило улыбалась, представляя себе, насколько это здорово вот так просто лежать без дела и наслаждаться спокойствием. — ♫ Ой, лю-ли, лю-ю-ли ♪… Налетели гули-и ♫♪…Стали дума-ать ♪♫♫ и гада-ать ♫♪♪… — громко, подхватывая дуновения ветра, начала подпевать Люмин. — Красиво, — так довольно прозвучало откуда-то с пригорка из-за головы девушки. Песня затихла, а сама Люмин подскочила и, оставшись в сидячем положении, резко повернулась туловищем к источнику звука. На её лице отражалась неожиданность и некоторая смущённость, но, стоило ей взглянуть на знакомую фигуру, как лицо озарила искренняя улыбка, а глаза засияли от переполняющей её радости. — Сёки, ты вернулся! — Люмин чуть ли не подскочила с места, и со всей своей скорости побежала встречать своего мужа. Фиолетовые глаза Сёки, что на солнце напоминали сирень в самом цвету, изогнулись в шутливой насмешке. Он выпустил из руки походную сумку, и разомкнул свои руки, чтобы принять объятия любимой. Люмин чуть ли не вприпрыжку запрыгнула на худощавое тело, но Сёки сумел устоять и не упасть назад, при этом тяжело вздыхая — возможно, притворяясь, что жена за эти пару дней разлуки достаточно сильно потолстела. — Ну-ну, тише, лошадка, — игриво напевал под ухо Люмин юноша, при этом изредка кряхтя. — А то стану твоим барьером в забеге, глядишь, собьёшь меня так когда-нибудь насмерть. — Но сами скачки-то выиграю? — задиристо спросила девушка, немного отодвинула голову от плеча Сёки, самодовольно заглядывая ему прямо в глаза. — Смотря, собьёшь ли тот барьер, — глаза юноши наполнились несоизмеримой любовью, которой он поглощал Люмин и только её. — Поцелуешь меня, несчастного? Девушка рассмеялась, подумав про себя: «А может ли быть как-то по-другому?». Нежные женские ладони мягко легли на грязноватые щёки Сёки, и их губы сомкнулись в поцелуе, полном безграничной любви. И каждый раз — словно самый первый. — Как прошли твои переговоры о торговле? — спросила Люмин уже когда они с мужем медленно шли домой. — Хм… Слишком уж поднебесная наценка, да и по тому обмудку видно, что это просто жадная до денег сошка в руках династии… Его поместье, очевидно, скоро сгниёт, пока он наслаждается жизнью, — ответил Сёки, смотря куда-то вдаль исподлобья с довольной ухмылкой. Ощущалось некоторое давление каждый раз, когда Люмин наблюдала за сменяющимся от «милого» до «властного» лицом мужа. И лёгкое возбуждение. — Интересно, — девушка обвила своей рукой плечо Сёки и приобняла его. — Что у таких людей в головах? — Неразбериха и неопределённость между выпивкой и сексом, — юноша ухмыляюще начал глазеть на Люмин. Медовые глаза оторвались от любования движениями тонких губ, и устремились на одноэтажный деревянный домик, к которому всё ближе подходила пара. И тут девушку вдруг что-то осенило: — Так-так, а чем же твои мысли отличаются от мыслей таких людей, — очевидно заискивающе выдала издёвку Люмин. — А, Сёка? — Когда придём домой, ты сполна об этом узнаешь, — бросив сумку, юноша чуть ли не сразу вцепился в бока девушки и начал её щекотать. Люмин, что было мочи, начала убегать, и безостановочно смеяться, но у неё изначально не было шанса скрыться. Сёки каждый раз, специально отпуская её, раз за разом снова настигал. Этот момент, наполненный счастьем, хотелось оттянуть — не возвращаться в дом, забыть обо всех проблемах, и просто наслаждаться времяпрепровождением со своим мужем. Его весёлый, задорный голос ласкал слух и завораживал, ему хотелось отдать всю себя: свои мысли, тело, чувства и сердце. И уже неважно, что случится, рядом с ним всегда будет тепло и спокойно — это Люмин знала точно, и пошла бы против любого, кто осмелится сказать обратное. Его улыбка на фоне бескрайних пшеничных полей, растрёпанные волосы, немного грязные лоб и щеки — казалось, это было что-то очень важное, что-то, что Люмин когда-то забывала… Отчего-то на короткое мгновение в голове стукнула мысль «А вдруг это… всего лишь сон?». Но продолжение этой мысли увидеть было не суждено. Войдя в дом, в нос ударил запах свежести и сырого дерева. — Убиралась? — кинул Сёки на ближайшую скамейку свою походную сумку. — Ага, я натаскала много воды, как чувствовала что ты придёшь, хе-хе, — Люмин подхватила сумку и понесла её в соседнюю комнату. — Хочешь, подготовлю тебе ванну? Уж было она начала развязывать верёвку, стягивающую края сумки, как позади её тела она почувствовала нежные, кроткие движения ладоней, текущие по её талии, животу, и смыкающиеся, полностью объяв её. Нависающее дыхание под ухом девушки прошептало: — Как насчёт ванны вместе? — Сёки знал, что её это до безумия возбуждает, и просто не оставлял ей выбора. Ведь до этого она ни разу не отказывала. — Ну и как я могу отказаться от такого заманчивого предложения? — Люмин ловко перевернулась лицом к Сёки, и прижалась посильнее к его губам, заставив впустить её язык в его рот. Они не заметили, как уже сидели в большом деревянном округлом бочонке, и юноша нежно обнимал Люмин сзади. Холодные, тонкие и длинные пальцы Сёки нежно массировали клитор и промежность девушки, а свободная рука чуть ли не присосалась к одной из её грудей. Каждое движение с нарастанием темпа всё больше приводили тело Люмин в озноб. Наполовину томное дыхание Сёки, такое страстное и близкое, щекотали и возбуждали её ещё больше. Было мало. Мало близости, мало движения — им обоим хотелось раствориться в этом. Некоторое смущение только прибавляло стремления обследовать каждую частичку тел друг друга. — Хочешь, чтобы я вошёл? — замедлил движения пальцев Сёки. Люмин чувствовала на себе его жадный взгляд, её тело волнами дрожало от тяги к своему партнёру — в его объятиях, казалось, исчезала вся усталость. Усталость, которая отчего-то выразилась яснее после прибытия Сёки. Ей верилось, что от поцелуев и ласк любопытство испарится или разрешится само собой. Трепет предстоящего приводил в восторг и не мог не заставлять всю её дрожать. Она поводила головой с явным намерением отказать ему. Кто знает, что ей тогда двигало? Возможно, стеснение, а возможно… Сёки рукой, что массировал ей грудь, схватил её за шею и слегка, чтобы ей было не сильно больно, придушил: — Уверена? — к завораживающему голосу он добавил лёгкую одышку. — Возможно, мне изначально не стоило спрашивать твоего разрешения, а, лошадка? О боже, как же она это обожала. Но она была не из робкого десятка. Выхватив его руку, Люмин ловко увернулась от его сопротивления и нежно присела вплотную лицом к лицу к нему. Так, что его член был прижат между их животами. Она чуть приподнялась и потянула лицо любимого наверх. На щеках Сёки лежали горячие, мокрые ладони. Она нежно заглядывала ему в глаза и большими пальцами водила по его коже. Он — её собственность. Он сейчас существует ради неё, хочет её, ждёт её действий, наслаждается её телом, грудью, её желанием. Он всасывает в себя всё, что она ему показывает, всё, что она с ним делает. Сейчас, здесь Сёки не думает ни о чём, кроме Люмин — это было видно по его глазам и огонькам в зрачках. Их губы и языки соединились — они обвивали друг друга, стараясь связаться без возможности выпутаться. Нежные женские ладони гладящими движениями с щёк юноши перешли на его плечи и начали их нежно массировать и слегка сдавливать ногтями. — Скажи, хочешь ли ты этого? — спросила Люмин, и словно назло тёрлась влагалищем о головку его члена, задирая и наказывая его. — Скажи это… Её полушёпот радовал слуховые рецепторы Сёки. Блестящие, ехидные глаза словно наблюдали за девушкой, говоря, что «Так мучаешь только ты себя». Но он решил ей поддаться — его тонкие пальцы перетекли с талии на бёдра, и сильно сжали их. — Садись. Быстро, — приказным тоном сказал Сёка. Она не могла не повиноваться ему. Её тело двинулось само и они наконец-то соединились в одно целое. Маленький деревянный домик озарили женские стоны и желание навечно остаться друг с другом. После бурного воссоединения наступили минуты долгожданного отдыха — Сёки и Люмин лежали в обнимку на кровати, сомкнув пальцы рук друг друга. — Тебе, наверное, тяжело управляться со всем одной, — начал разговор юноша. — Что-о? — удивилась Люмин. — Да ты что, я же воин! Мне усталость неведома! Девушка приподнялась, подтянула ткань рубашки и напрягла мышцы руки, похвастав своей мощью. — Ха-ха, ну ладно-ладно, — так искренне и беззаботно отреагировал Сёки. — Иди сюда. Люмин снова плюхнулась к мужу, он перевернулся набок и заключил её в свои объятия, уткнув её голову в свою грудь. Сёки прижал своё лицо к макушке девушки. Невольно он начал внюхиваться в её аромат, и свободной рукой поглаживать струи пшеничных, пахнущих ванилью, волос. Они колосились по кровати и падали с его руки на чистую постель водопадом. Теперь свежесть такой жизни казалась наркотиком, созданным специально для него. — Тебя, кстати, нужно подстричь, — сказала Люмин, потёршись носом о грудь Сёки. — Думаешь? — И даже не думай спорить! Когда-нибудь я тебя подстригу так, что сама тебя узнать не смогу! — Ха-ха, мне кажется, ты уже в этом преуспеваешь. Люмин кулаком, всё так же обнимая Сёки, сильно ударила его. Юноша же наоборот ещё больше захохотал. — Ух-х, ну ты получишь у меня… — девушка схватила Сёки за бока и начала щекотать. Жаль, что он не чувствует щекотки. — Ну так нечестно-о! — после десятиминутных попыток, вся взъерошенная и запыхавшаяся, недовольствовала девушка. Это был самый обыкновенный вечер, который не предвещал беды. Солнце постепенно заходило за горизонт, оставляя за собой закат цвета мандарина и слоистый градиент оранжевых оттенков. За исчезновением светила небо окрасилось в звёздное полотно, ветер стих, не желая приносить в мирную жизнь пары запах огня и гибели. Настала ночь. В кромке леса, в тени деревьев, поодаль от домика, в котором свет уже не горел, начали светиться еле полыхающие огоньки — не всматриваясь, их можно было спутать со звёздами. Вместе с ними пришли множество грубых, задиристых мужских голосов. С каждой минутой они становились всё ближе и громче. Окутавшая их тень была больше не в силах прятать их — неизвестные люди выходили из леса. В руках статные фигуры держали зажжённые факелы. Вдруг они остановились, кипеша и елозничая вдали, так, чтобы застать мирно спящих жильцов врасплох. Началось бурное движение, половина наёмников опускало руки за спину и вытаскивали из колчанов стрелы. И вот, в воздух взлетела стрела с горящим наконечником, и под силой гравитации, достигнув наиболее высшей точки, полетела прямиком на крышу деревянного домика. А за ней — не один десяток таких же. Пламя сначала охватило крышу, потом новый выпущенный десяток стрел поджёг траву вокруг дома — так, что огненная завеса стояла как непреодолимая стена без возможности пройти. — Люмин! Люмин! — Сёки проснулся первым, и сразу же начал тормошить свою жену. Пахло гарью и дымом. Эти запахи заставляли хотеть вдохнуть воздух, но в горле было спёрто — невозможно протолкнуть даже слюну через воображаемый ком. Девушка очнулась и с первым глотком воздуха сонное состояние мгновенно улетучилось, у неё началась небольшая паника. — Быстрее, не сиди, нужно убегать! — Сёки схватил Люмин за ладонь, да так крепко, что девушка чуть ли не сидя прокатилась по половине дома. Её терзали мысли «За что?», «Кто это сделал?», «Зачем мы им нужны?». Жаль, что у неё не было и доли свободной секунды на то, чтобы поразмышлять об этом. Сейчас не так важно было разобраться в ситуации, сейчас самое главное — не дать ей с Сёкой умереть. Юноша, чуть ли не пробивший дверь ладонью впереди, а Люмин следом за ним, выбежали из дома впопыхах — в пижамах и без каких-либо вещей. Люмин начала оглядывать некогда зелёные и пшеничные луга, сейчас горящие без намёка на хоть что-то прежнее. Тогда на мгновение показалось, что её мир рухнул в этом самом пожаре, но она почти сразу себя перебила: Сёки здесь, с ней, держит её за руку, а значит всё хорошо. Послышался свист стрел. Они летели со обратной стороны их полыхающего дома. — Это шанс сбежать! Люмин, быстрее! Перед ними встала горящая завеса из огня и дыма — но бежать было некуда. Дрожь по всему телу девушки передавалась и в самого Сёку. Он оглядел её, и увидел на лице один лишь ужас. Его хватка слегка ослабла, а сам он подошёл к девушке вплотную, и обнял её, положив руку на золотистые растрёпанные волосы: — Тише-тише… Всё будет хорошо, — Сёки положил свои руки на плечи девушки и сильно сжал их, посмотрев ей в глаза. — Послушай, Люмин, что бы ни случилось — мы должны выжить. Ты должна быть сильной сейчас, прошу. Она стояла в ступоре, отчего-то огонь ей напоминал о чём-то очень плохом. Люмин не хотела здесь находиться больше. Ей хотелось исчезнуть, испариться также, как и испарялись сейчас её слёзы. — Люмин! — резко и очень сильно затряс Сёки девушку. — Прошу, Люмин! Замыленность спала с её глаз, и она увидела встревоженное лицо любимого на фоне огня. В его фиолетовых глазах отражался страх за неё, но в то же время и некоторое понимание. Казалось, что он торопил не её, а себя. Казалось, что он боится ничуть не меньше, чем она. — Волосы… Я их не подстригла… Прости… — Глупышка, не время сейчас об этом думать, — Сёки снова схватил её руку и повернулся лицом к огню. — Будет больно жечь, ты сможешь потерпеть, Люмин? — Да, — с полной уверенностью в себе сказала девушка, притянув свой взгляд прямо к горизонту. К свободе. Они сдвинулись с места и ринулись в огонь. Сёки и Люмин бежали, как могли, пытаясь ухватить в свои лёгкие побольше воздуха. Жгло стопы и голени, но эта боль лишь придавала сил бежать быстрее. Нужно выжить. Уж было Сёки и Люмин выбежали из полыхающего поля и ступили на холодную, освежающую траву, как что-то мелькнуло из травы — небольшая тень, слившаяся с ночным небом. Первая секунда, в которую её заметил Сёки, вторая — он обернулся к Люмин и закрыл её выпадающей рукой, третья — в его висок воткнулась стрела. Взгляд Сёки, излучающий страх за любимую, мгновенно обесцветился. Ноги перестали его держать и он упал на землю. Люмин оставалось только безучастно за этим наблюдать. «Что? Что случилось? Почему… Почему Сёки упал?» — Сёки? Что с тобой, Сёки? — Люмин упала на колени, подтянулась поближе к нему и положила свои руки ему на плечо и на шею. — Сёки, что… Тогда она увидела стрелу, проходящую насквозь голову мужа, его безжизненный, потухший в одно мгновение взгляд, и лужу крови, текущую сквозь тёмно-синие волосы. — Ха-ха, вот это меткий выстрел, братишка! — услышала Люмин где-то вдалеке, после чего к ней начали приближаться шаги трёх людей. — Хозяин будет доволен, ничего не скажешь! — Меткий?! Нам приказано привести девку живой, а ты чуть было по ней же и не попал! — чуть ли не орал один из голосов. — Да и что же? — подал голос человек, что выпустил стрелу. — Представь лицо этого уёбка при виде дохлой жены, вот ведь умора бы была, а?! Раздался тугой гогот, и шаги стали уже совсем близко, так, что троица могла услышать саму девушку: — Сёки… Нет, пожалуйста… — Люмин гладила его по щекам, по голове, и из её глаз не переставая лились слёзы. — Сёки! Прошу! Прошу, только не это! Девушка начала вопить во всё горло, и лбом прижалась к груди мёртвого мужа. — Ой-ой, какие у нас тут страсти, — говорил один из подстрекателей. — Женщина, вставай. В его голосе не было ни капли жалости или сочувствия, его громкий тембр мог переговорить вопль потерявшей любимого мужа девушки. Лишь по этому голосу можно было определить, что он, как и все остальные — амбалы под два метра… Крик прекратился. — Сёки… Прости… — прошептала Люмин. — Что ты там мямлишь? — тот самый голос. Голос убийцы Сёки. Произошедшее дальше случилось в одно мгновение — Люмин подскочила с колен и, когда твёрдо встала на ноги, замахнулась, как могло показаться, кулаком в лицо того самого убийцы. Головорезы не почувствовали опасности от хиленького, с тоненькими ручками, тела, поэтому их реакция была притуплена. Только вот вместо обычного кулака Люмин держала часть стрелы с наконечником, и в итоге успешно, с звериным взглядом, вонзила её прямо в горло убийце. И попала в самую уязвимую точку — кадык. Мужчина закряхтел, свалившись на одно колено, и старался сдержать поток крови, заткнув рану ладонью. В его взгляде читалась смерть и сильные мучения. — Убийце место в аду, так и катись туда! Его товарищи смогли среагировать только сейчас, до этого толком и не понимая, что происходит. Названный брат убийцы моментально подлетел к Люмин и вдарил ей кулаком по щеке, совершенно не сдерживая свою силу. Девушка от сильного удара не намного развернулась и свалилась на землю так, что могла увидеть застывшее лицо любимого на фоне горящего яркими огнями неба. Сейчас казалось, что он просто вдумчиво смотрел на звёзды и размышлял о чём-то своём. — Прости, Сёки… По спине прошёлся удар одного из амбалов, отчего даже послышался лёгкий хруст костей. Боль была притупленной и не ощущалась так ярко, как должна была. Девушка теряла сознание, погрузившись в свои мысли, раз за разом получая тяжёлым ботинком по одной из частей своего тела. «Сёки, скажи… А как мы познакомились? Мне так трудно сейчас это вспомнить… Как ты сделал мне предложение, какая у нас была свадьба? Сёки…» «…» «Сёки, знаешь… Я уже не помню твоего лица… Это нормально? Как же тогда… Как я тебя буду вспоминать, Сёки?..» «Прости, Сёки… Спи спокойно…»

***

Слёзы из глаз девушки пошли с новой силой. — Ну и где же теперь твоё хвалёное рвение? — снова недовольный, из-за треска в ушах еле слышный голос влился в голову девушки. Скарамучча был разочарован и очень сильно недоволен её просьбой о смерти. — Сё…ки… — снова еле-еле прохрипела девушка. — Что… — искреннее удивление с ноткой… разочарования вырвалось изо рта Предвестника. — Что ты сказала? Оттуда, откуда слышался его голос, внезапно послышались очень быстрые и резкие шаги. Сказитель яростно и очень быстро подошёл к лежащей Люмин. Он нагнулся поближе. Его холодное дыхание постепенно учащалось. — Отвечай мне! Немедленно! — орал на обездвиженное тело девушки Скарамучча. Только вот Люмин просто не могла услышать его, в голове безостановочно бил оглушающий звон. Даже не смотря на то, что разъярённый юноша кричал у неё прямо над ухом. Из-за этого за вопросом следовала лишь ещё более выводящая из себя Сказителя тишина. Раздраженный игнорированием в свою сторону и не стерпевший вопиющее молчание, Сказитель в порыве злости схватил обмякшие плечи вялого тела девушки своими холодными руками. Тактильно, ладонями ощутил мурашки девушки — они чуть ли не врывались ему в кожу. Освободившейся рукой Сказитель сорвал полупрозрачную повязку Люмин. То, что он увидел после этого, испугало его. Взъерошенная челка наполовину закрывала глаза девушки, а взгляд некогда медовых глаз стал безжизненным — грубым, закинутым в грязь, и абсолютно пустым. Девушка будто бы спала с еле открытыми глазами. Единственное движение на её лице исходило от потока слёз, что лились снова по засохшим участкам от их остатков. Ощущение было такое, что перед Скарамуччей плакал живой труп. Взгляд Люмин не отрывался от воображаемой точки где-то на груди юноши — скорее всего, и с повязкой на глазах она смотрела точно туда же. Размышления о смерти преследовали её, тянули в пустоту и холод. То, что излучали её глаза, было как на ладони. Сказитель, как и сама Путешественница, на мгновение застыли. Юношу начал преследовать страх — страх предательства, страх одиночества и покинутости всеми. Когда-то и у него был подобный взгляд, и это зрелище подкосило его. До этого страдал один лишь он. Все вокруг были радостными пешками, никогда не ощущающими предательства на своей шкуре. А видел ли он кого-то хоть раз с таким же выражением лица, как когда-то было у него, как сейчас он лицезреет у Люмин? «Нет»… Это — гораздо хуже. Это он её сломал. Сейчас он стал как Эи, как Кацураги. Он стал тем, кто сделал больно. Почему-то до этого это не приходило в его голову. Уже было поздно что-либо менять, но Сказитель всё равно остолбенел — не потому, что винил себя и не потому, что ему было жаль Люмин. Он не один в этом мире. Не один в этом отвратительном, подлом и безрадостном мире. И его это искренне радовало. — Сёки… — начал ласкать слух Скарамуччи хриплый женский голос. — Ха-ха… — на юношу снизошла искренняя радость и одновременно с этим новое, всё более разрастающееся безумие. — АХА-ХА-ХА! Он ещё сильнее вцепился в плечи девушки, помогая не упасть одновременно себе и ей, и никак не мог остановить смех. Что за чувство его одолело — он и сам не понимал, но всё равно бился в невероятном экстазе. Это ощущалось как ванна мёда — настолько приторная, липкая и неприятная к коже, но в то же время проникающая в каждую частичку, пору кожи. Хоть и даже сейчас, пусть и на одно мгновение — Сказитель хотел навечно оставить это чувство внутри себя, не хотел его забывать. Ничто и никогда не приносило столько искреннего блаженства и удовольствия. А только она. — Понравился мой спектакль, а, лошадка? — всё также надрываясь диким хохотом насмехался над девушкой Скарамучча. Рука Люмин ненадолго дрогнула. — Что такое? — юноша освободил одну руку и подтянул девичий подбородок к своему лицу. Его выражение изображало своевольство и искреннюю враждебность к ней. Столько времени, столько сотен раз он обхаживал её, тратил на неё свои силы. А она вот так неожиданно, беспричинно взяла — и сломалась. Когда она могла давным давно подарить такое удовольствие, но столько раз мучила его. «Мучила? — недоумевал Сказитель от собственных мыслей. – Она? И меня? Мучила?» — Сё…ки… — прервала мысли юноши Люмин, говоря таким же хриплым голосом, и долго, растягивая каждую букву. — Это т-ты, Сёки?.. Её голос дрожал и чем-то завораживал Сказителя. Он смотрел на её еле-еле двигающиеся губы, на всё новые и новые слёзы, что выходили из её глаз гораздо быстрее, чем слова из рта. Почему-то вспоминался их совместный вечер в домике, её искренние, и такие любящие, поцелуи. — Скажи мне, Люмин, что значит любовь? — неожиданно для самого себя спросил девушку Сказитель. Он ждал. Он терпеливо ждал, незаметно для себя начав приглаживать её подбородок. И вдруг… Кончики её губ поднялись вверх. Эта улыбка, пусть и полная печали и боли, была полна любви и нежности. Поток слёз приостановился, а глаза Люмин приобрели совсем ненадолго, прежний оттенок её глаз — пусть и тусклее, но он был наполнен всей любовью, что у неё осталась. Она улыбалась. Так искренне и так по-детски, чуть ли не выдавливая эту улыбку из себя. Казалось, что ей просто хотелось порадовать того, кто задал ей этот вопрос, несмотря на всю её внутреннюю боль. Как рассвет в той сансаре, где они жили душа в душу — её улыбка напоминала выжженные поля, окропевшую кровью свежую траву, и яблочного цвета восход. Для них он не существовал, но был как никогда близок. И вот тут Сказителю пришла в голову мысль, что намертво засела в его голове вместе с этой прекрасной и меланхоличной картиной девушки на следующие несколько месяцев: «Её нельзя сломить… Нельзя» В этот момент её так сильно хотелось обнять. — Это… Ты… — сказала Люмин дрожащим, как травинка на ветру, голосом, и снова потеряла искорку жизни, обесцветив свои глаза. «Ответ на что значит любовь… Это я?» Весь мир Предвестника словно в одно мгновение рухнул — область груди поразила вспышка боли, словно изнутри его что-то ломало. Дрожащие холодные пальцы отпустили плечи Люмин и схватились за голову. Подобно раскалывающейся голове Скарамуччи, пространство тоже начало трескаться по швам — вокруг начал слышаться треск стекла, словно хрустальный огромный шар, накрывающий Люмин и Сказителя, вот-вот расколется и рассыпется на миллионы осколков. — Убей меня… — потухшие серые глаза Люмин направились на Сказителя. Она сказала это тихо, всё тем же умирающим голосом, но на лице не было ни одной эмоции. Она уже умерла. — Нет… Нет! Я не верю… — словно успокаивал себя Скарамучча, смотрев на трескающийся купол с задранной кверху головой. — Не может этого быть. Его взгляд перешёл на Люмин. Он видел её как нечто уходящее, нечто, что он сломал, но в силах починить это. «Если бы только она была куклой… Если бы только она не хотела уходить…» Из её глаз снова полились слёзы, и она закричала во всё горло: — Убей меня! — отхаркивающими кровь звуками яростно прохрипела девушка. — Убей! По её подбородку — тому самому, что совсем недавно гладил Предвестник, потекла светлая кровь. Образовавшись каплей, она упала прямо на её колени. Люмин при помутневшем рассудке всё видела размыто, и только на одних предчувствиях считывала происходящую здесь ситуацию. Но независимо от этого она хотела только одного — смерти. Ей было страшнее остаться живой после всего, что произошло здесь. Страшнее посмотреть в глаза Паймон, а ещё ужаснее — продолжить своё путешествие, снова искать брата. Она уже отказалась от жизни. Испытала фантомную смерть, и не хотела возвращаться к прежней себе. Она молила о смерти — это позор для героя и война, это то, что не возьмёшь обратно как слова оскорбления кого-либо. Это позор для неё. Ведь она сдалась. Она отринула свою мечту воссоединиться с братом, ещё хоть раз поужинать с Паймон. Сейчас она не думала ни о ком, кроме себя. Кроме смерти. И кроме него. — Люмин! — отдалённо слышался женский, тонкий голос. — Это сон, Люмин! Сон! Казалось, что из потолка возник столб света, осветивший фигуру стоящего напротив взора девушки её мучителя. Женский, даже больше девчачий голос был тихим, и кричал, казалось, в воде — настолько неотчётливо его было слышно. И так знакомо. — Ха-ха! — психопатически засмеялся Сказитель. — АХА-ХА-ХА! Глупые насекомые, думаете, божество вам по зубам? Смех юноши почти сразу прекратился. С ещё большим усилием, теперь уже со всех сторон, треск стекла начал распространяться в несколько раз быстрее. Словно огромная кувалда беспрерывно била нависающий хрустальный купол. До этого возвышающийся и огораживающий помещение, он был больше не в силах выдерживать давления. Но Люмин не могла заставить туман перед глазами рассеяться. Мышцы расслабились, тело сильнее начало прижимать гравитацией к земле — она упала на спину. Девушка падала в сон. — Убей… Меня… — более отчаянно, чем яростно, прошептала Люмин. — У нас незваные гости. Ты поспи, а я разберусь с назойливыми мошками.       

------------------------------------------------------

             Сон постепенно отступал от тяжёлых век, и первое, что пришло в голову Путешественницы:              “Я не умерла… Почему? За что?»              И первое, что она увидела, когда приоткрыла глаза — нависающую над ней Паймон, что вот-вот расплачется.              Она дома.