Сouleurs sombres.

— Вы подняли арендную плату на две тысячи, прошу, дайте немного отсрочку. Мне придёт зарплата через неделю, я все отд... — И слышать не хочу. Это моя квартира и я сама решаю, за сколько ее сдавать. Или плати, или выметайся, у меня есть кандидаты, готовые платить больше! Дазай трет переносицу. Ему некуда идти, зарплаты хватало впритык на оплату жилья. А просить деньги у отца... Лютый пиздец, Осаму лучше будет ночевать на вокзале. И сейчас он просто стоит в пороге, смотрит на противную женщину средних лет и готовится провалиться под землю. Даже если и заплатить за этот месяц, дальше Дазай не сможет себе позволить оплатить эту коморку. Четыре блять тысячи без коммуналки за такой сарай... Взгляд художника потемнел, Осаму отошёл на шаг назад: — Я вас понял. Дайте мне неделю, чтобы съехать, — он не знает, куда. Не знает, к кому. Может, Федор или Николай приютят его на некоторое время, как бездомного пса, коим Дазай и является. А потом нужно будет что-то решать. — Три дня и не больше! Он уже не мог терпеть этот скрипучий голос, который недавно объявил ему приговор, поэтому просто быстро прощается и захлопывает двери. Уже достаточно темно, поэтому Осаму от стресса просто вырубается, как только пришел на кухню. Прямо за столом. Три ночи. Голова кружится. В больнице Осаму запретили любой стресс, но кто вообще может соблюдать эту чушь, когда в жизни происходит лютый пиздец? Дазай пошатывается за бесполезными таблетками в зал. Перед глазами мыльно–бензиновым плывет окружение. Чёрт. Ебучий ковер. Художник запнулся за него, упал на колени, ударившись при падении виском об угол стены, и, не сдержав равновесие, шлёпнулся на пол окончательно. Голова разрывается. Дазаю хочется плакать. Сейчас на это сил нет, остаётся втыкать в потолок, медленно умирать от боли и молиться, чтобы на лице не остался фингал. Ведь... Потеря потерь, как говорилось ранее. "Если бы Чуя увидел меня в таком виде, наверняка что-то бы съязвил". Если Дазай так думает, то он наверняка не знает Чую и то, как он заботится о дорогих ему людях. Ну, у них на это будет много времени. Проходит минут пятнадцать. Одинокая тонкая дорожка соли скатывается по щеке и быстро исчезает. Дазай вытирает эту несчастную слезу и пытается встать. Голова гудит. Он чувствует себя беспомощным. Прошло около трёх дней, как Осаму видел Чую. Кое-как подползает к тумбе и хватает почти севший телефон. Предательским светом отражается 3% и Дазай из последних сил набирает такой знакомый номер с тремя семерками в середине. Чуя — чёртов ангел. Несколько мучительно длинных гудков раздается сонный, такой уже знакомый голос: —Дазай, мать твою, что случилось? И Осаму смеётся. Возможно, это нервное, а может из-за осознания, что Чуе на него не все равно. На часах четыре утра, скоро будет светать — Чиби, прости, что беспокою. Как себя чувствуешь? — голос измучен, веки дрожат. Картина маслом. Как будто Дазай — исхудалый уличный пёс, которого избили и оставили без крыши над головой в морозную бурю. По сути, почти так и есть. На том конце провода зашевелились и уже более бодрым голосом ответили: — Ты дома? — Да. — Сейчас буду. Дай раздуплиться. Повесили трубку. Рука устало обмякла и выронила телефон. Окончательно села батарейка. Ну и вонь стоит в квартире. А сейчас же Чуя придёт. Кстати, о нём. Какого хера? Дазай даже слова вставить толком не успел. Пора, что ли, убраться. Голова спустя время пришла в норму, оставив после боли лишь скользкое отчаянье. Оно всегда было рядом, но очень редко выбиралось наружу. Собирать вещи сейчас сил нет. Осталось только дошататься кое-как на кухню, чтобы взять мусорный пакет и собрать в него все упаковки и блистеры от таблеток. Так же по пути ухватить пару бутылок из-под какого-то дешёвого алкоголя. Давай, Осаму, возьми себя в руки и вперёд. Время пролетело, кажется, незаметно. Дазай не успел убраться в зале, только насобирал по мелочи. Уже совсем скоро раздался звонок в дверь и на пороге топтался запыхавшийся рыжий художник. Отряхнув с себя снег, Чуя только после взглянул на друга: — Пиздец, ты что, войну прошел? Или умер кто? — Накахара стянул с себя пальто и уже как дома закинул его на двери сушиться. Кстати, про дом... — Почти, — Дазай улыбнулся краем губ и почесал затылок. — Проходи, вижу, принес чего-то покушать. Уж извини, что отвлекаю тебя так поздно... Или рано... Ему не дали договорить: — Завали, я пришел, потому что ты мой друг. Закинь пакет на кухню, ща я сниму обувь и подтянусь, — Чуя по-отцовски потрепал Дазая по голове и мягко улыбнулся. Мягко... Осаму когда-то сделает из Чуи "тряпку". Ну, что уж поделать, раз сделает, так значит судьба такая. Чуя, раскрасневшийся из-за холода, со взъерошенными волосами, прошел на кухню, как настоящий мокрый цыпленок. Шагал тихо, что на него не похоже. Как будто боялся спугнуть ту еле заметную улыбку с лица Осаму каким-то резким движением. Дазай опёрся о стол. Накахаре кажется, одно слово — и пространство вокруг рухнет, стены превратятся в миллиарды пикселей, все вокруг исчезнет, даже они вдвоём. Тишина давит на уши и Чуя просто тихо подходит и обнимает Осаму. Несколько секунд тот стоит неподвижно, а потом шумно прерывисто выдыхает и заключает в крепкую хватку. В обычное время Чуя бы начал возмущаться, возможно, даже приложил друга чем-нибудь тяжёлым. Но сейчас просто... Пытается дышать. Первым тишину нарушает бинтованный, целуя рыжую макушку. — Спасибо, что пришёл, — Дазай прячет взгляд, тушуется. Казалось бы, такие обычные слова, но до этого Чуе никогда такого не говорили. Даже видно, как тяжело они давались для Осаму. Ведь сказать их — означало позволить перед кем-то стать слабым и показать себя. Чуя стоит ещё секунд 15, что тянулись вечностью. Прижимал к себе дорогого человека, запоминал каждую деталь вокруг. Чтобы никогда не потерять этот момент из памяти. Для Дазая сейчас не лучшие времена, но даже они не портили интимность момента — объятия с ним так быстро стали чем-то особенным. — Тебе спасибо, что пустил, — после этих слов Чуи Осаму отстранился без всякой неловкости и принялся разбирать пакеты. — Ну и ну, Чиби, ты что, булочную ограбил? — Дазай достает судочек с вафлями и ещё один с сэндвичами. У кого-то есть вафельница и навыки готовки, и этот кто-то — рыжий товарищ. — У меня, в отличие от некоторых, руки не из жопы растут, может хоть раз пожрешь нормально? — Чуя достал блюдца, чтобы разложить все съестное и залил водой чайник. Пришлось ещё помыть две чашки, потому что ни в одной из тумб не оказалось чистых. Комфорт. Чуя создает комфорт, даже когда Дазай находится в самом ужасном состоянии. Делает это своими колкими фразами, наивной заботой, крепкими объятиями и тишиной. Чуя знает, когда уместно просто посидеть, не говоря ни слова, знает, когда надо сказать слова поддержки. Осаму никогда не просил этой поддержки, и даже сейчас он попросту не успел этого сделать, потому что его друг знает все наперёд. Грёбаный экстрасенс. И Дазай когда-то скажет за это: — Спасибо. Он уже говорил это. Сегодня же. Но он готов сказать это ещё один или два раза. Потому что больше Чуе и не надо. Ему и одного было много. Чашки с содержимым уже стоят и исходятся паром. Сладкий, возможно даже чересчур, аромат кофе наполнил небольшое пространство серой кухни. Комфорт... Он самый. Они сидят молча. Дазай обдумывает то, что делать дальше. Кажется, он зашёл в тупик. Не первый раз за жизнь, так-то, но... Каждый раз тяжело. — Меня выселяют из квартиры, — слова острым лезвием разрезали тишину, и Чуя отвлекся от волос друга, сразу напрягшись. Накахара не тот, кто будет проявлять жалость, он тот, кто скорее даст руку помощи или же предложит решение. Молчит пару секунд. — Когда? — Чуя унимает волнение в голосе, запивая его горячим напитком. — Три дня. Я так понимаю, включая этот, — Осаму подпирает голову руками и тяжело выдыхает. — Постараюсь попроситься пока пожить у Го... — Ты можешь остаться у меня! — Чуя выпаливает это и тут же тушуется, так как это прозвучало... Очень резко. — Ну, там, пока не решишь этот вопрос, мне не тяжело и... Да, в общем, думай. Я не могу оставить тебя так. Делает решительный вид, а сам нервно теребит рыжую прядь волос и немного покусывает губы. Чертова привычка. Дазай думает. Он не хочет быть обузой, тем более, что будет, если на его работе кто-то узнает, что учитель живёт у своего ученика? Чуя как всегда слишком добродушный. Осаму иногда кажется, что он смог бы отдать последние трусы бездомному, если бы тот попросил. — Ох, Чиби, спасибо за предложение, но я не хочу тебя стеснять. Прервали на полуслове. Чуя злится из-за ситуации: — Вот не пизди мне, а! Не стесняешь ты меня! — Так упорно уговаривает фактически бездомного человека пожить у себя. А ведь Чуя умалчивает о том, что он живёт на согласии Йосано. "Надо будет с ней поговорить" — думает об этом, но... Осталось уговорить этого барана. Чуя хватает вафлю и бесцеремонно пихает Осаму ее в рот. "Чтобы не пиздел много". Дазай медленно откусывает часть блюда и склоняет голову вниз, подперев руками. Что-то бубнит. Накахара понимает, что именно, но... — Что? — делает максимально невинное лицо, якобы ничего не расслышал. — Можешь повторить, пожалуйста? Осаму поначалу отнекивается, но спустя несколько назойливых Накахаровских "ну скажи", не выдерживает и выпаливает: "Я ценю то, что ты со мной". Дазаю стыдно, стыдно так, как будто он насильно заставляет себя поселить у своего ученика. Это бред, потому что как бы Чуя не пытался скрыть волосами свои глаза, но та самая предательская улыбка выдавала его с потрохами. В голове бьют по тарелкам обезьяны и бегущая строка "О БОЖЕ МОЙ, КАКОГО ХУЯ Я НАТВОРИЛ" добивает – по всей видимости крошечный – мозг его обладателя. Куча смешанных чувств затмевают обзор перед собой, поэтому рыжий просто втыкает на жующего и явно смущённого учителя. — Я помогу тебе собрать вещи завтра. Сегодня я остаюсь у тебя, — Чуя убавляет уверенный тон: если ты не против, конечно... Дазай широко улыбается, как не делал это никогда прежде. Конечно, он не против, ведь тогда бы он не звонил Чуе так поздно. — Конечно, оставайся. Я рад, что ты тут,— Осаму поцеловал рыжую макушку и удалился с кухни, паралельно ворча что-то про то, что ему нужно убраться. Накахара посидел некоторое время, съел один сэндвич, допил кофе и сел ждать друга. Он бы помог, но понимает, что не каждому будет приятно, когда другие видят его беспорядок в квартире. Хотя Чуе абсолютно плевать на наличие установленного порядка/бардака. Чисто из уважения к Дазаю остался сидеть на месте. Проходит минут 10 и Осаму заявляется в кухню с полотенцем, давая понять, что можно идти в комнату и удаляется в душ. Чуя за это время прибрал посуду, но мыть... Все завтра. Точнее, уже сегодня, но это формальность. Дазай в скором времени выходит с мокрыми волосами. От него пахнет чем-то сладким — видать, решил использовать все возможности ванной по возможности. — Чуя... —А? Осаму быстро-быстро мотает головой и капли воды разлетаются прям на рыжего. Чуя настолько устал, что просто сидит на кровати дальше и втыкает на эту мокрую курицу. — Молодец. Я тебе вставлю пиздюлей, но завтра, — лениво хлопает возле себя ладонью, приглашая Дазая лечь рядом. — Волосы только протри хотя бы. Я не собираюсь терпеть твои патлы ночью у своего лица. Осаму обиженно фыркает и после процедур возвращается в комнату, плюхаясь почти что на Чую. Парень на это лишь громко цокнул языком, а потом загреб в охапку этот комок несчастья. Несчастья для абсолютно всех, но не для Накахары. Им обоим легче, когда они рядом друг с другом. Как будто им суждено-- Дазай ворчит во сне. Ему явно снится что-то плохое. На часах пять тридцать утра. Чуя проснулся от того, что перестал чувствовать объятия и от шумного перерывистого дыхания друга. — Чшшш, — гладит Осаму по волосам, собирая капельки холодного пота и целует в лоб, совсем ненадолго задержавшись губами, — я с тобой, все в порядке. Скоро все наладится. Мы вместе с этим справимся. Шепот рыжего успокоил все ещё спящего Дазая, тот снова равномерно начал дышать. Чуя в это время просто прокручивал сказанное самим собой же. — Ты — мои пять утра. С этими словами Чуя нежно зачесывает волосы друга (или же нет, но пока рано об этом говорить) с лица, снова целуя, но уже в нос, и засыпает. Спи спокойно, язва. Скоро новый день.