Сouleurs sombres.

Давным-давно, ещё с самого начала времён существовала гармония между холодом и теплом, водой и огнем, гневом и безразличием, любовью и ненавистью. Они всегда были неотъемлемой частью друг друга, не могли существовать по отдельности, ибо так нарушился бы баланс всего живого. Ещё до рождения кем-то свыше было заложено сделать двоих людей настолько схожими, но такими же разными. Холодные и теплые руки, глаза цвета застывшей вулканической лавы и теплого летнего озера в центре леса. Извечная пустота смогла найти тягу к жизни, впервые завидев её в одном человеке. Везде так громко, голоса людей переплелись с реальностью и миром грёз. Воскресный зимний вечер с любимым человеком, друзьями и хорошей выпивкой расслабили Осаму, он забылся в ярких рыжих волосах, уткнулся носом в ключицу Накахары и иногда приплетал к разговору свои шутки и комментарии. Тепло чужого тела успокаивали, а слегка сладкий и горьковатый вкус алкоголя не давали уснуть. Чуя, кажется, отлично влился в компанию Федора и Николая, поэтому сейчас Дазая в этом мире не волновало ничего, кроме замерших лапок и давящего в бок замка кофточки. Он полностью рюкзачком вцепился в Накахару и дремал. Все же, он действительно уверен, что его решение взять на репетиторство эту язву было лучшим за последнее время, если же не за всю жизнь. Пока Осаму дремал, у остальных завязался спор. Чуя снова проиграл в карты и Гоголь с гордостью достал пачку осветителя, заставляя рыжего покраситься. Накахара безумно дорожил своими волосами, но его взгляд часто цеплялся за белую прядь Дазая. Уже вечереет и всем, расслабившись за выпивкой, начинают приходить в голову не самые лучшие идеи. — Да иди ты, мудила. Давай свою краску. Я тебе твою косу когда-то сожгу. Достоевский слегка побледнел на последней фразе, бережно огладил волосы своего возлюбленного и кинул короткий взгляд на угрожающего. — Тронешь — я твоей скумбрии рост укорочу, — несерьёзно хмурится и после улыбается. На это заявления та самая «скумбрия» зашевелилась и пробурчала что-то среднее между «я хочу пить» и кошачьим чихом. Чуя ласково огладил чужие волосы и дал Дазаю свой стакан. Там, конечно, не вода, но все же лучше, чем ничего. Осаму, словно действительно маленький котенок с опухшими от похмелья глазами, присосался к пепси и чуть ли не заурчал. После Накахара потихоньку переложил художника на кровать и почему-то с резко появившимся энтузиазмом ускакал за ребятами в уборную — красить волосы. Гоголь залез в ванную и курил, а Достоевский колдовал над прической младшего. Чуе запретили смотреть в зеркало, поэтому сейчас он сидит и нервно ёрзает на табуретке. Спустя некоторое время Федор любовался своим творением. Это было в разы легче, нежели красить Николая, который постоянно крутится, активно размахивает руками и откровенно ржёт —нет, не смеётся— как лошадь. Ещё пока рано говорить о том, какой результат будет. Чуе на лоб падает мокрая волосяная сопелька, что уж очень сильно химозно воняла. — Николай, а где ты брал этот осветлитель? Тхнёт аптечкой Дазая и мертвой крысой. — Накахара беспардонно выхватил из рук сидящего в ванной электронную сигарету и крепко затянулся. — В «Еве», а что? Он по акции был, — Гоголь сощурил веки, глядя на то, как его «дудку» отобрали. — Блять, клянусь своими сигами, если у меня отвалятся волосы…— Чуе не дали договорить. — Та не ссы ты, зуб даю, все хорошо будет. Вон, видишь, моя солома на месте! Младший косо покосился на так называемую «солому» и вздохнул. Не хотелось бы облысеть в семнадцать, но… Поздно пить боржоми, когда почки отказали. Ванная комната превратилась в лабораторию, полную дыма, запаха краски и свиста Фёдора. Пол дня себе что-то напевает под нос, очень схожее по мотиву на песни Валентина Стрыкало. Николай, видать, совсем расслабился и начал рассказывать ребятам свои самые запутанные и глупые сны. — А потом, представляете, этот паук оказался ядовитым и пытался съесть мой шнурок от ботинка! И когда мы с Федором выбежали из театра, на улице была полная разруха, только ларек с шаурмой был открыт, а ещё… Интригующую концовку прервал откуда-то появившийся Осаму. Сонный, с заплывшими глазками и бардаком на голове он громко зевнул и залез на стиралку, примостившись рядом: — Ну вы и кони, зачем так ржать… Чуя, милый, что они с тобой сделали? Достоевский на это лишь недовольно цокнул и снял перчатки. Накахара повернулся к возлюбленному и невинно похлопал глазами: — Это чтобы когда мы вдвоем шли, люди сразу поняли, что не один ты придурок, а рядом с тобой такой же! — парень встал со стула, потянувшись, и легонько чмокнул в губы ещё не до конца проснувшегося Дазая. Николай демонстративно присвистнул. Тут Чуя ощущает подозрительную пустоту в руке и, повернувшись, застаёт спешно делающего затяжку Федора. Все трое хлопают глазами. Брюнет продер горло. — Чтобы вы знали, я курил лет в четырнадцать. Ересь Коли вкусно пахнет. И вообще… — Достоевский затягивается, отдает устройство владельцу и проделывает невиданную херь, как для некурящего: выдувает дым изо рта, тут же его вдыхая обратно. Как водопад, только снизу вверх. — Феденька, душа моя, ты что творишь? — Николай медленно собирается с мыслями и после встаёт, дав подзатыльник парню. — Трындец, только отвернулся. Ещё и жалуется мне тут, что запах сигарет не переносит, пф-ф, только попробуй потом заикнуться про это. — Да наша крыска — талантище! Даже я так не умею, колечки с горем пополам. Ещё скажи, что и татуировка на жопе у тебя имеется, — Дазай прыснул, облокотившись на Чую, что в свою очередь просто молча наблюдал. Гоголь покраснел, прикрыв лицо косой, от чего на фоне белоснежных волос кожа казалась ну просто багровой. Боги, неужели Осаму попал в точку? — А если и есть, то что? Об этом может знать только Коля. А ты мечтай, все равно не покажу! — Федор развернулся, демонстративно поправив волосы. Ох, и зря он это сказал, ведь следующий час прошел за попытками расколоть парня, что же это всё-таки за тату, пока Чуя не заткнул Осаму. На часах уже десять вечера. Вдоволь нажравшись и ужравшись, парни пошли домой, оставив сладкую парочку наедине. Дома Чуя тут же направился в душ, чуть не забыв снять обувь при входе. Теплая вода освежала, ибо от привычного душа в кипятке Накахару бы точно разморило. Он преспокойно мылил себе животик, напевал что-то от «Mother Mother» и совсем не заметил, как в ванную кто-то зашёл. Резонно, кто бы это мог быть? Тело Чуи пробило током от дрожи, когда он почувствовал чужие прикосновения к своей спине. Сил у него не было от слова совсем, чтобы возмущаться — Дазай бы все равно не вышел, разве что с пинка под зад. Это могло бы перетечь во что-то эротическое, но оба настолько сильно вымотались, что они просто по очереди помыли друг другу волосы, Чуя немного поиздевался над мыльной прической старшего и они вывалились из ванны в одном большом махровом полотенце на кровать. Осаму напялил излюбленную безразмерную футболку, по словам Накахары — мешок, а на самого Чую натянул тепленький мягкий свитер с барашками. Где он его отрыл — неизвестно, ведь Чуя старательно прятал подобные вещи во имя избегания насмешек со стороны Дазая. Оба сейчас похожи на мокрых кур, поэтому медлить с сушкой волос никто не собирался. Закончив с процедурами, парни выходят на балкон. В пачке последняя сигарета, поэтому приходится ее делить на двоих. Оба молчат и каждый думает о своем. Дазай о том, насколько Чуя прекрасен, когда смотрит на ночной город, а второй же о красоте этого города. Так бы и простояли, но… — Осаму, — Чуя медленно затягивается, будто обдумывая то, что сейчас хочет сказать, — хей, я рад, что ты тут. В плане… Что мы здесь вместе. Не знаю, были ли твои слова тогда правдой или в тебе говорил алкоголь, — Накахара снова мнётся, съежившись от холода и волнения, — но я тоже люблю тебя. У Дазая сердце замирает. Сейчас, когда душ и мороз на улице дали протрезветь, эти слова звоном колокола раздались в голове. Говорил алкоголь? Серьезно? — Чиби, ты такой глупый, — Осаму искренне смеётся своей деснёвой улыбкой. — Я совершенно искренне к тебе отношусь и готов повторять тебе это все время, душа моя. Запомни, пожалуйста. Я тебя люблю. И Дазаю самому странно было это осознавать. Ведь такое с ним впервые. — Я рад, — младший тянется на носочках и целует чужие щеки, потом тянет за футболку, чтобы достать до губ. — Пошли, ещё простудиться не хватало. Осаму спорить не стал и в комнате хотел было надеть свежие бинты, однако у Чуи другие планы. Тот ловко перехватывает новую упаковку: — Раз ты меня не стесняешься, что я очень ценю, то дай хоть ночью коже отдохнуть. Ходишь вечно с руками холодными, а это все из-за кровотока! Таблетки чтобы завтра утром выпил, ты сегодня в «зюзю» ужрался. Дазай же просто мягко улыбается и не возражает. Он одновременно обожает и ненавидит, когда у Накахары включается режим «куры–наседки». Чтобы не дать Чуе волю возмущаться, просто подхватывает его на руки и уносит в кровать. Младший смущённо бурчит, но хватается крепче за чужую шею, чтобы не упасть. Как приятно лечь чистым в свежую постель. Будто заново рождаешься. А тут под боком ещё и такой же накрахмаленный парень, который в полтора раза больше тебя, ещё и в объятия наночь утащит. В общем, идиллия. Завтра начало новой недели… Когда люди носятся друг с другом, живут и спят вместе, говорят слова любви, это вроде как значит, что они в отношениях, разве нет? Тогда есть ли вообще смысл разговоров? И самое главное — как сделать так, чтобы никто из начальства художественной школы не узнал об этом? Вот скандал будет — учитель совратил ученика, так ещё и поселился у него. Брр, у Дазая мурашки по коже от одной только мысли о подобном. Блядство, неужели вселенная настолько не благосклонна к Осаму, что не может просто позволить все время быть рядом с Чуей, носить его на руках и целовать во всех возможных уголках этого мира? Прихватив за талию свою самою важную рыжую мечту, художник пытается уснуть. Теперь уже не совсем рыжую, признаться честно, но эта прядь ему идёт. Крутит чужие волосы на пальцах и целует их. Чуя сонно ворчит что-то в духе «лучше бы ты меня поцеловал» и тихо сопит. Дазай, в общем-то, не против. Последний поцелуй в шею наночь, заправляет волосы младшего за ухо, периодически поглаживая его, и тоже погружается в сон.