ВНИЗ ПО КРОЛИЧЬЕЙ НОРЕ. ИСПОВЕДЬ ОТСТУПНИКА

      Оговорка:       Автор «не может поручиться за точность всех исторических подробностей», но готов утверждать, что все» в тексте «правда. Естественно, кроме вымысла».

***

      Моя тема — память, этот крылатый призрак, взлетевший надо мною однажды пасмурным военным утром.

      Эти воспоминания, которые и есть моя жизнь — ибо ничто в сущности, не принадлежит нам, кроме прошлого, — были со мной всегда. <…>Целых десять мертвых лет <…> меня влекло вперед по дороге, внешне изобилующей событиями и переменами, но за весь этот срок я ни разу <…> не ожил до конца, как я был жив, когда дружил с Себастьяном. Я полагал, что это юность, а не сама жизнь уходит от меня.

      

И.Во. «Возвращение в Брайдсхед»

      

      Спокойный взор, подобный взору лани,

      И все, что в нем так нежно я любил,

      Я до сих пор в печали не забыл.

      Но образ твой теперь уже в тумане.

      

      А будут дни — угаснет и печаль,

      И засияет сон воспоминанья,

      Где нет уже ни счастья, ни страданья,

      А только всепрощающая даль.

      

И.А.Бунин

      

      «Это было», — сказала Память.

      «Этого не могло быть», — сказала Гордость.

      И Память сдалась.

      

Ф. Ницше «Так говорил Заратустра»

             Нет такого, единого для всех возраста, когда приходит черед привести в порядок чувства, мысли и воспоминания. С волнением и ощущением неизбежности приступаю к этому теперь, не в силах избавиться от мысли о необходимости разобраться пусть и не со всем багажом разом, но хоть с одной из нитей, заботливо вплетенных Пряхами в неровное полотно моей судьбы. С годами все сильнее хочется собрать детали своего прошлого, как куски головоломки.       Почему именно теперь? Эскулапы гонят меня в Швейцарию, в горный санаторий, и предчувствия у меня самые безрадостные. Положим, я ошибаюсь, но не могу отвязаться от мысли о предсказании, сделанном мне цыганкой в далеком тринадцатом году, в еще довоенном Петербурге (еще не Петрограде и уж тем более, не Ленинграде). Держа меня за руку, она страшно заглянула в мои глаза: «Ах, молодой-красивый, умереть тебе в горах, до старости не дожить. Человека убьешь. Нехорошо убьешь, военный, а не на войне. Убьешь, и себя погубишь. И многих, ай, многих еще других. Близких погубишь, родных погубишь. Виной изведешься. Иссушит она тебя, съест, как ржа. Так что живи, пока можешь, как будто каждый день последний». Над ее словами я посмеялся и забыл, а потом они вдруг нахлынули на меня в Персии. И все оказалось правдой. И вот, теперь горы. Что ж… Решил я, что не подчинюсь воле врачей, пока не выплесну на бумагу то, что долгие годы ело, точило мою душу, не зная выхода, не давая успокоения.       Да, мы поклялись не разглашать тайны никому и никогда, но если уж прочие-другие не постыдились нарушить клятву, да к тому ж, наврали с три короба, полагаю, я вправе хотя бы очистить свое имя правдой. Очень скоро я могу утратить эту возможность, и кто знает, что еще напоют после меня. А если уж рассказывать, то всю историю целиком, с самого начала. В этом путешествии по прошлому я постараюсь не обелять себя, но надеюсь, поняв мою сущность от самых ее истоков, читатель будет благосклоннее к самому печально известному из того, в чем я был замешан.       Что это было такое? Что значило? Какой урок мне следовало извлечь, будь я прозорливее, вдумчивее, будь я более восприимчив к учению вообще? Блестящее будущее, кое сулило мне происхождение, положение и природные задатки, обернулось трагедией и почти полным крахом, но все же привело к настоящему, много более удачному, чем можно было опасаться.       Сегодня я не вправе жаловаться на то, как сложилась эмигрантская глава моей биографии. Вздыхать о несбыточном бессмысленно, да и не в моем характере. И все же есть такие страницы книги памяти, перевернуть которые раз и навсегда я не решаюсь. Отчего? Слишком ли они дороги мне? Слишком ли полны счастьем? Слишком ли болезненны? Должно быть, всё вместе. И, должно быть, одно настолько неотделимо от другого, что каждый лелеемый мною эпизод, словно крючок кружевницы, цепляет и тянет за собою иные, и так понемногу выуживает их все. Вот и выходит, что нет иного пути, как распутать их, начиная с самых истоков. Хоть, должен признать, в первую очередь я хотел бы, и я должен бы, поговорить здесь с самим собой о человеке, принесшем мне печальную и невольную славу.       Так уж вышло, что он сыграл в моей судьбе особую роль, даже в отрыве от той самой истории, благодаря которой наши имена, кажется, долго еще будут поминать в связке, – истории, словно повенчавшей нас до гроба (а то и после) и вместе с тем разлучившей нас навсегда.       Впрочем, с этим бесконечным вступлением я рискую превратиться в тётю Эллу, письма которой всегда походили на целые фолианты (от воспитания никуда не денешься). Так что, приступим.