верхний слой пыли

      С затуманенной головой Чонин впопыхах добирается до родного отделения полиции, останавливаясь через дорогу, чтобы боязливо оглянуться по сторонам и собраться с мыслями. Нужно тщательно продумать собственную речь и придать аргументам достаточную убедительность, чтобы его не сочли самым настоящим придурком и не развернули обратно.       Ян понимает, что предстоящий разговор тяжело будет изложить в простых смс-сообщениях, поэтому без лишних раздумий набирает номер Хонджуна, молясь непонятно кому, чтобы не услышать отказ.       Хонджун реагирует вполне ожидаемо: задаёт миллион вопросов, называет Чонина довольно обидными словами, но просьбу исполнить соглашается, добитый контрольным аргументом.       «Это всё поможет тебе раскрыть дело до конца».       Приходится ждать в кофейне неподалёку, пока Ким (вообще-то вечно занятой) делает всё, чтобы вызвать на допрос участника банды грабителей, недавно опустошивших очередной малоизвестный банк. Для этого приходится действительно постараться, провести Чонина незаметно в комнату для допроса, вызвать вора практически без основания за несколько дней до начала суда, да ещё и скрыть это от внимательных глаз капитана. Хонджун говорит, что Чонин будет должен ему не один проплаченный ужин.       Спустя пару часов Чонин всё же заходит в отделение, с натянутым на лицо капюшоном, что делает его всё менее и менее похожим на сотрудника полиции. Хонджун ловит его возле лестницы и, прикрывая собой, тащит до нужного кабинета, где благодаря великой удачи и чужой болтливости ждёт нужный ему человек. — Ты уверен, что мы за это не получим по голове? — спрашивает старший практически не испуганно, в то время как у Чонина от предвкушения бешено заходится сердце. — Ты вообще хоть в чём-то уверен? — Обещаю тебе, что всё это на благое дело, — Чонин стягивает капюшон и отворачивается, когда мимо проходит знакомое лицо. Выглядит он в этот момент максимально подозрительно, но приветливый рядом Ким сглаживает все углы. — По крайней мере ты точно ничего не потеряешь. — Я предпочитаю уходить в плюс, а не в ноль, — усмехается Хонджун. — Боже, ты в этом виде действительно похож на участника этой банды, там уже как свой, да?       Чонин нервно смеётся в ответ и быстро проникает за дверь, резко меняясь в эмоциях, как только за спиной слышится глухой хлопок. — А ты ещё кто? — незнакомый мужчина, прикованный наручниками к двум железным балкам на столе, выглядит максимально не дружелюбно. — Я же триста раз сказал, что ничего вам не выложу и вообще отказываюсь говорить без адвоката.       Чонин улыбается, чужой потерянный вид придаёт ему уверенности, а чувство того, что знаешь немного больше остальных, внушает великую силу. Перед ним самый слабый из всей шайки, это понятно без слов. Как можно было попасться полиции, так глупо застряв в высоком ограждении? Все без зазрения совести бросили его на съедение закону, а тот до последнего надеется на своих «коллег», якобы ждущих его на воле. Наивно и глупо. У воров абсолютно другие жизненные ценности и «преданность» к ним определённо не относится. Вот Чан бы своих не бросил… Но сейчас речь совершенно не о нём, соберись, Чонин, ты сможешь. — А ничего «выкладывать» уже не нужно, — Ян медленно подходит к столу и опирается на него руками, Хонджун беззвучно стоит возле двери, изредка поглядывая в сквозное окошко. — И адвокат тебя вряд ли спасёт. — Интересно, с чего это? — мужчина, несмотря на свою наигранную уверенность, запуганный до чёртиков, и понятно почему: этой шайке воров слишком долго всё сходило с рук, а этот случай действительно случайность или просто удачное стечение обстоятельств. — Мы поймали Бан Дону, — Чонин делает небольшую паузу, чтобы до мельчайших подробностей запомнить чужую реакцию на свои слова. — И он с лёгкостью сдал остальных, так что вы всей своей дружной толпой просидите в домике с решётками на окнах без награбленного, ближайшие пару десятков лет точно.       Мужчина в шоке замирает, и Чонин слышит, как громко бьётся его сердце от нарастающей эйфории. Он был прав, он действительно всё правильно понял. — Он не мог… — Как видишь, смог. А ты верил, что тебя будут ждать на свободе с твоей долей? У тебя был шанс поступить точно так же, как он, и укоротить свой срок, но ты его упустил.       Чонин как-то слишком радостно улыбается и движется по направлению к выходу, ему больше нечего сказать. Удивлённый Хонджун вылетает следом. — Так ты знаешь имя подельников? И ты всё время молчал? — Хён, пожалуйста, давай без вопросов, — Чонин складывает руки и подносит к лицу, растирая пот по коже. — У меня нет доказательств, но я обещаю, что успею до суда. — Ты действительно стоишь гораздо большего, чем некоторые о тебе отзываются здесь, невыносимый, — старший аккуратно прикрывает его, выводя из отделения. — Ты хоть понимаешь, что нас с тобой ждёт, если ты не сдержишь своё обещание? — Я сдержу, не волнуйся, ладно? — Чонин ободряюще похлопывает Кима по плечу и уходит подальше от отделения, постепенно срываясь на бег. Мысли о возможных последствиях его действий сейчас совершенно не волнуют, положение Хонджуна даёт возможность почувствовать хоть какую-то опору.       Чувство собственной гордости переполняет его, стискивает лёгкие, пробираясь сквозь тонкий слой многолетней пыли. Чонин бежит несколько кварталов в сторону своего дома и чуть ли не подпрыгивает на ходу. Хочется кричать от радости, от того, что он действительно добился от этого дела первоначальной цели. В груди щемит от физической нагрузки и желания кому-нибудь рассказать, Джисон бы на подобное радовался вместе, Чанбин бы сказал что-то поддерживающее, а Чан бы, зная всю подноготную, явно поменял о нём своё мнение.       Если бы не одно «но».       И с этим «но» определённо нельзя затягивать, иначе обстоятельства саморучно утянут Чонина на дно и отправят если не на тот свет, то пинком вниз по карьерной лестнице, снова опуская до статуса рядового полицейского.       Полицейского. Чонин измеряет собственную квартиру шагами и его разрывает от количества информации, уместившейся в собственной голове. Рой пчёл не затыкается, стены давят на сознание и как следствие на черепную коробку, моментально вытесняя мнимое чувство эйфории от мимолётного успеха.       Сейчас Чонин как никогда раньше чувствует себя одиноким, не спасут разговоры с мамой, сообщения Хонджуну будут неуместны и глупы, а с теми, кто заполонил все мысли, подобным поделиться нельзя. Всю жизнь он принимал решения в одиночку, убеждал себя и поддерживал себя в одиночку, так почему же сейчас ему так сильно необходимо с кем-то поговорить?       От предстоящих действий будет зависеть не одна судьба, и это раздражает до чёртиков. Чонин собирается потопить тех, кто явно того не заслуживает. Тех, кто так же наивен как он, так же хочет помогать, вершить, как казалось раньше, несуществующую в этом мире «правду» и тех, кто помог ему смахнуть верхний слой пыли с забытой полки под названием «личная жизнь».       Чонин задыхается, открывает окно и бессвязными сообщениями молит Чана приехать по назначенному адресу. Выманить старшего кажется миссией ещё более невыполнимой, чем успешно раскрытое дело, поэтому Ян использует самые идиотские выдуманные аргументы, пишет что-то про своё критическое состояние и уверяет, что кроме Бана его никто не сможет спасти. И в этом он даже не врёт.       Чан приезжает буквально через час, потому что Чонин успешно задалбливает его бесконечным потоком сообщений. Выигранное время не помогает унять дрожь, но освежает голову, позволяя правильным мыслям заполнить её до краёв. Господи, как же он рад, что они сейчас будут разговаривать, даже несмотря на то, что в последствии этого разговора пропасть между ними не просто разверзнется на несколько километров, а, вероятнее всего, отбросит Чонина сразу на край света, лёгким потоком ветра толкая вниз с обрыва. — Чонин? — Чан неуверенно проходит вглубь чужой квартиры, с полнейшим непониманием в глазах смотря на затылок младшего. — Где Джисон? — Ян использовал самые грязные аргументы и манипуляции. — Что-то ты не похож на человека, которого держат насильно. Чья это квартира вообще?       Чонин молча закрывает на ключ дверь за чужой спиной и рукой предлагает зайти чуть дальше, открывая Чану взор на крошечную квартиру, которая всё это время была для Чонина единственным собеседником. Ян успел сорвать со стены досье на участников «стаи», чтобы не доводить Чана до инфаркта раньше времени, оставляя только фотографию Джэхёна из нст как что-то само собой разумеющееся. — Объяснишь может хоть что-нибудь? — Нам нужно срочно поговорить, сядь, пожалуйста, — непривычный для Чонина тон в голосе быстро вызывает в старшем нескрываемый интерес, пока ещё не перерастающий в яркие вспышки злости и раздражения, как это бывало раньше.       Чан садится на край кровати с разбросанным по всей её площади постельным бельём, его синяк блестит, отражая блики от тусклой люстры, и при этом сам парень выглядит так, будто бы его вырезали из какой-то фотографии и нагло вставили в чонинову квартиру где-то в фотошопе, даже не обработав толком края. Чонин встаёт напротив и скрещивает руки на груди, решая долго не тянуть и сразу же рубить с плеча, чтобы щепки попали глубоко в руку, потупляя другую боль. Их разделяет пропасть и крошечный кофейный столик. — Чан, ты должен сдать своего брата, — Чонин говорит это совершенно обыденным для себя тоном, но весьма непривычным для Чана, который видел младшего лишь в периоды напускной радости и в попытках построить из себя кого-то другого. — Что? Ты из-за синяка? — Чан замирает на мгновение, но сразу перенаправляет мысли в другое русло, надеясь, что всё попросту не правильно понял. — Это обычное дело, я не буду писать на него заяву из-за такого пустяка. — Нет, Чан. — Чонин отбрасывает полюбившееся уменьшительно-ласкательное обращение и говорит ещё твёрже. — Я всё знаю. Ты должен его сдать. — Прекрати говорить, как придурок, — Чан наконец-то начинает злиться. — Что ты знаешь? О чём ты вообще говоришь? — его голос совершенно не вяжется с короткими вспышками испуга в глазах. Чонин решает не тянуть: у них слишком мало времени.       На деревянный кофейный столик падает полицейский значок, табельное оружие и диплом об окончании академии. Будто бы Чонин просто хвастается своими успехами и статусом в жизни, а не хочет напугать.       А Чан и не пугается. Смотрит мёртвым взглядом несколько секунд, пока мозг тщательно складывает два плюс два, а затем усмехается, по-доброму так, будто был готов к такому исходу событий с самого начала. Он ведь не зря не доверял Чонину, не зря боялся открыться и очень зря позволил себе это сделать. Чонин успевает подумать об этом, мысленно ненавидя себя за то, что так нагло играл с человеческими чувствами. В первую очередь со своими, какими бы странными и непонятными они не были. — Как ты понял, я не имею ничего общего со стрижкой людей. — Чанбин явно расстроится, он планировал сэкономить на стилисте, — его голос напоминает Чонину медленное течение реки, не знающей, что где-то там вдалеке поджидает водопад. — Я понимал, что зря тебя недооцениваю, — Чан опирается руками на кровать за своей спиной и почему-то становится увереннее. Страх больше не мелькает в его глазах, когда правда раскрылась, ему больше нечего бояться, потому что сейчас от него ничего не зависит. — Вызвал меня, чтобы повязать? — Если бы я хотел тебя повязать, я сделал бы это очень и очень давно, — Чонин успокаивается вместе с старшим, становится действительно легче дышать от осознания, что теперь не нужно притворяться. Что теперь Чан знает, кто Ян есть на самом деле, теперь не нужно врать, не нужно казаться лучше и не нужно втираться в доверие. Потому что ни о каком доверии больше не может быть и речи. — Тогда что ты хочешь? — Чтобы ты сдал своего брата, вот и всё, — Чонин Чана не боится в первые на все возможные проценты. Ну что он ему сделает? Побьёт? Сядет. Убьёт? Сядет. Накричит? Такое Чонин уж точно способен пережить, хотя не верит в развитие любого из этих сценариев. — Ты не понимаешь, во что ввязался, — Чан снова улыбается, эта улыбка до безумия нервная, но Чонин почему-то рад её видеть. Уж лучше так, чем бесконечная агрессия. — Ты, я думаю, тоже, — они улыбаются друг другу так неподходяще для этой ситуации, как парочка друзей, собравшихся за чаепитием и разговором о том, как прошла неделя. — Давай я расскажу тебе свою историю, ты мне расскажешь свою, а после чего мы решим, нужно ли мне сейчас тебя вязать или тебе убегать от меня в разбитое окно, хорошо? — уверенный в себе Чонин нравится Чану гораздо больше, чем вечно ноющий позитивный «подросток», пытающийся привлечь внимание. Но не будем раньше времени рассказывать Чану, что такие характеристики в Чонине тоже есть.       Старший коротко кивает. У него нет причин отнекиваться и убегать: Чонин не представляет собой никакой активной угрозы и уж точно не выглядит как тот, кто загребёт его в участок без суда и следствия. Ян ведёт себя так, потому что у него явно есть, что предложить, он как медленно открывающаяся обёртка — Чан спокойно ждёт, что будет за первым фольгированным слоем. Не злится, не расстраивается, он с самого первого дня был готов отбывать срок за погоню за собственной «правдой». Чем дальше он влезал, тем больше понимал, как быстро приближается наказание за все проступки.       Чонин, раскачиваясь из стороны в сторону, ходит по своей квартире, начиная разговор с самой первой информации о тайной группировке, именуемой «стаей», и мыслями о том, что в квартире надо было бы прибраться прежде, чем встречать таких дорогих во всех смыслах гостей. Чонин рассказывает про изначальную миссию, про то, как подслушал пару разговоров, как пыталась рыть поглубже и как наконец сопоставил все части пазла в единую картинку. Умалчивает правда пару фактов о том, как вся эта операция повлияла на его жизнь, и как тепло он хранит в сердце тот разговор на бордюре у клуба. — Я и представить не мог, что вы будете работать на твоего брата, а не на каких-то мафиози, желающих свергнуть правительство, — честно признаётся Чонин. — Как-то даже разочарован, что дело вертится вокруг простых ограблений. — Извини, что получилось так банально, — Чан скрещивает руки и возвращает себе привычное выражение лица, будто бы слушает краткий пересказ какого-то детективного сериала. — Но знаешь, ты хорошо играл, я ведь поверил.       «А я и не играл», — хочется ответить Чонину, но слова встают поперёк горла, и он предательски ими давится. — А теперь ты расскажи мне, почему прикрываешь брата. Ты совершенно не выглядишь как вор, да и твои «преступления» против закона всего лишь мелкое дебоширство, — Ян опирается поясницей о компьютерный стол. — Зачем тебе это всё? — Ты меня совершенно не знаешь, Чонин. Ты не поймёшь. — Конечно, лучше миллион раз сказать, что я ничего не знаю и не рассказывать, чем поделиться, чтобы я понял, — Чонин подходит ближе и смотрит с вызовом, — чтобы тебя хоть кто-нибудь наконец-то понял. Они ведь не знают, да? — С чего ты взял, что я хочу, чтобы меня поняли? — Чан встаёт с кровати, сокращая расстояние между ними. Что-то на дне пропасти начинает трястись, а бедный кофейный столик явно не хочет умереть свидетелем этого безобразно тоскливого разговора. — Потому что я хочу тебя понять… — Чонин говорит чуть тише, проглатывая свои чувства и слова, ветер из открытого окна погребает их под привычный тонкий слой пыли. — Что? — От этого будет зависеть твоя судьба, поэтому лучше бы тебе рассказать мне всё в мельчайших подробностях.       Хочет ли Чан открыться, есть ли у него выбор? Об этом придётся подумать позже, потому что на столе, который отдаляет их от пропасти, всё ещё лежит табельное оружие, напоминающее о том, что Чонин не отпустит его без правды, в противном случае, в этой квартире как всегда останется кто-то только один.       Чан пытается остыть, садится обратно в кровать и выдыхает так сильно, что Чонина едва не сносит потоком воздуха к противоположной стороне комнаты. Ян пытается оказать молчаливую поддержку и банально не давит, создавая максимально комфортные условия для такого человека, как Чан. Нет, Чонин не считает Чана морально слабым человеком, не способным на здоровые коммуникации, просто Ян представляет, через что тот проходит каждый раз, извергая из себя что-то хоть немного похожее на простые человеческие эмоции.       Чонин пытается сдержать улыбку, наблюдая за тем, как эта высушенная гора мышц пытается пересилить себя и отчитаться перед ним, будто бы Ян действительно его друг, а не просто работник полиции. Забавно осознавать, что для такого мужчины, готового пойти на рожон и пожертвовать всем ради счастья других, самым настоящим кошмаром станут разговоры о собственном прошлом.       Чан наконец-то завершает свою череду выдохов, пересекается взглядами с Чонином и рассказывает. Рассказывает сухими фактами, наличие каких-либо деталей в которых, кажется, могут принести ему боль. Начинает с самого детства, с истории про мать и мачеху, про помутнение рассудка отца и про появление в жизни Чанбина. Чем дальше отец уходил по пути алкоголизма, тем сложнее им было, а Дону, родной брат Чана, всего лишь пытался сделать лучше. Всего лишь хотел, чтобы им было на что жить.       Сначала мелкие кражи, чтобы оплатить продукты, школу и прочее, потому что думал, что делает благое дело, потому что хотел, как лучше. Но со временем снежный ком из плохих дел увеличивался в масштабах и с каждым днём придавливал Чана и Чанбина грузом ответственности за подобного рода молчание. — А потом, после неудачной кражи, он придумал план, как отвлечь большую часть полицейских от района, где будет ограбление. Выбирал маленькие, незаметные банки на отшибе города. Предлагал мне устроить «бунт» в другом конце, чтобы до них банально не успели доехать, — с виду Чан постепенно расслабляется, что совсем не скажешь по его голосу, твёрдому как сталь. Возможно, многолетние хранение этих фактов в голове разрывало его изнутри. — А ты и согласился? — Чонин произносит это без пренебрежения, лишь пытаясь старшего побольше разговорить и заверить, что его внимательно слушают. — Выбора не было. Хён сошёл с ума: угрожал сначала тем, что убьёт отца, а потом тем, что покалечит Чанбина, вот мы и придумали, как видишь, не такой уж и плохой способ привлечь внимание, в нём хотя бы была польза для общества, — Чан всё же встречается взглядами с младшим, но этот взгляд не молит о жалости, он спокойный, местами вымученный и совершенно разбитый. — Угрожать Чанбину? — Чонин вспоминает габариты чужого тела и недоверчиво ведёт носом. — Чанбин, мне кажется, сам кого угодно порешает. — Так раньше он таким и не был, это было неплохим толчком, чтобы начать набирать массу, чтобы когда-нибудь дать отпор, — на лице Чана появляется тень от улыбки, и Чонин безумно этому радуется, не успевая тщательно скрыть последствия этого неподходящего по времени всплеска чувств.       Чонин понимает, что за этой историей кроется ещё тысяча и один подводный камень, уже давно покоящиеся на дне мирового океана чановых подростковых травм. Из каждой ситуации есть выход, но не каждый выход можно осуждать, Чонин работает в полиции не так долго, но этот жизненный урок он запомнил на всю жизнь. Кто знает, как повёл бы себя он сам, вставая на чужое место? Побежал бы в полицию, или беспрекословно помогал старшему брату? Ведь семья — это святое. Вот только святого в Чонине с каждым днём становится всё меньше. — Я не пользовался его деньгами, никогда, — внезапно подаёт голос Чан, выводя Яна из пропасти своих мыслей. — С ранних лет мы искали себе работу, а хён понял, что награбленное нам уже не нужно, и принялся откладывать на жизнь в другой стране. Туда, куда сможет сбежать. — «Стая» же не знает об этом всём? — уточняет Чонин как можно мягче, наворачивать круги по маленькой квартире уже надоедает, но вторгаться в личное пространство Чана в такой момент не очень-то хочется. — Только Чанбин, — Чан говорит это чуть тише, но Чонин буквально слышит и осязает лёгкими прикосновениями на коже вину и сожаление в чужом голосе. Почему он так быстро проникся сочувствием к потенциальному преступнику? Почему верит каждому чужому вздоху, почему думает, что видит людей насквозь?       Или Чан, сам того не осознавая, просто хочет стать для него кристально прозрачным? — Ты должен сдать брата. Для них должен. — И что ты сделаешь? Уменьшишь наш срок? — Я вообще не думаю, что эта свора беспомощных подростков заслуживает понести наказание за все ваши «преступления», — честно отвечает Чонин, отходя в сторону чайника, он явно понял это после первого дела. Чан пользуется секундной заминкой, чтобы осмотреть чужую квартиру, цепляясь взглядом за вещи, принадлежащие реальному Чонину. Это просто действие сильно дезориентирует. — У меня есть план, и он должен тебе понравиться.       Предать родного брата — непросто, особенно для Чана, давно позабывшего, где же то самое «хорошо» и сколько в этом «хорошо» чёрного и грязного «плохо». Естественно, внутренние перепалки с собственным сознанием Чонину не открываются, затмеваемые главным контраргументом — «стаей» и их сохранностью. То, как Чан любит этих парней, видно невооружённым взглядом, есть в этом для Чонина что-то безумно тёплое, хотя разве может быть сокрытие правды чем-то хорошим?       От плана требуется не так много: собрать вещественные доказательства того, что Дону причастен ко всем прошедшим ограблением, в крайнем случае имена остальных подельников хитростью можно будет вытянуть из уже пойманного грабителя. — А что будет с остальными? Отделаемся исправительными работами? — перед Чаном стоит чашка горячего чая, размеры которой весьма комично смотрятся в контрасте с его мозолистой и грубой рукой. В аристократичных пальцах Чонина всё выглядит более презентабельно. Кто бы мог подумать, что на этой кухне за долгое время Ян будет пить чай не в одиночестве: помимо матери на чаепитие приходили только одноклассники когда-то в начальной школе. — Я скажу остальным, что ты меня обманул и сбежал, вряд ли вас будут искать, зная, что за вами никто не стоит, — Чонин улыбается краем губ, и делает глоток. Чан заметно меняется в лице. — Зачем тебе это? Ты не настолько богато живёшь, чтобы так спокойно отказываться от вознаграждения за свою работу. — Чтобы вы не делали, на вас с лёгкостью смогут повесить что угодно пострашнее прицепом. Парни не должны заканчивать в тюрьме за собственную глупость и погоню за правдой.       Чан ставит чашку на кофейный столик и замолкает. Весь этот разговор выглядит несуразно и неправильно, и больше всего становится больно от чужих слов. Образ Чонина меняется перед глазами каждую секунду, буквально крича о том, что Яну нельзя доверять. Нельзя доверять прямо как в ту первую встречу, нельзя вестись на красивые речи и сладкие улыбки, нельзя повторять тех же ошибок. Но разве это будет ошибкой, если сейчас есть полная уверенность в чужих словах?       Чан полный придурок. Несусветный придурок, потерявший себя среди колёс чужих автомобилей и лживых обещаний самому себе. Что ему остаётся? Если он откажет Чонину — его ждёт долгожданная встреча с законом и все соответствующие её вытекающие. Если согласится — две дороги, направления которых высечены на огромном шершавом камне. Дорога, которая закончится хорошо, и дорога, в конце которой ждёт то самое «плохо». Чан уже давно забыл, где хорошо, а где плохо, поэтому слепое доверие Чонину кажется единственным верным путём из всех.       Обсуждение плана длится ещё несколько минут, прерываемое только глубокими само-копаниями с двух сторон, не прекращающимися даже под волной зелёного чая с двумя ложками сахара. Разговор двух совершенно разных людей, объединённых отнюдь не общими «интересами», выглядит совершенно не так, как должен был. Они оба должны быть предусмотрительными, они оба должны держаться на расстоянии от развернувшейся на несколько километров пропасти, но они оба с охотой падают туда, назначая время и место свершения плана, во время которого один потеряет часть семьи, а второй статус хорошего полицейского. Возможно, оба потеряют что-то гораздо большее.       Чонин заранее предупреждает старшего о том, что штаб «стаи» на пару с их квартирой придётся в кратчайшие сроки освободить, так как Ян будет вынужден завалиться туда с нарядом сразу же после удачно завершённого дела. Чан абсолютно понимающе реагирует на эту информацию, где-то в глубине души в очередной раз убеждая себя в том, что в этот раз он точно может Чонину довериться. Смущает только одно: мотивы младшего. Откуда столько рвения защитить парней от уголовной ответственности? Ян либо так же глуп, как Чан, либо он гораздо более ужасный полицейский, чем покажется своему начальству, когда это всё закончится. О других вариантах Чан предпочитает не думать и не занимать свою голову, которая намеревается взорваться и разлететься по кускам, забрызгивая кровью шины собственного байка.       Они встречаются в квартире, где Чан провёл всё своё детство, подстроив обстоятельства так, чтобы помещение пустовало, а до приезда Дону было немного времени на подготовку. Чонин расставляет камеры и диктофон, на которые планируется записать разговор двух братьев, и старается не думать о том, какие страшные вещи происходили в стенах этой задрипанной и пыльной квартиры, которую давно уже никто из них не называет «домом». Чан, который должен будет встретиться с Дону якобы для обсуждения будущего дела, выглядит слегка взволнованным, у него была ночь для того, чтобы всё осознать, но прошлые шрамы до сих пор не зажили, напоминая о том, что всё может закончиться явно не в его пользу. — Как только он скажет, что причастен ко всем ограблениям и, может быть, назовёт имена подельников, я сразу же выйду из укрытия и арестую его, ты мне если что поможешь. Только потом я вызову наряд, чтобы ты успел убежать, — командует Чонин и оборачивается на Чана, слишком быстро улавливая чужое настроение. — Ты чего? Не готов?       Чан молчит какое-то время и бегает взглядом по помещению, старательно избегая такое явное белимо на глазу, как Чонин. Становится странно от осознания, как сильно такой Чан разнится с тем грозным лидером стаи, которого Чонин повстречал пару недель назад. Старший кажется более уязвимым, однако Чонину совершенно не хочется пользоваться этим в своих корыстных целях. — Готов, просто… — Чан тушуется, но вовремя берёт себя в руки, не давая полицейскому насладиться короткими мгновениями собственной слабости. — Что если я не буду убегать, а понесу наказание за всё? Отвечу перед законом.       Чонин смотрит на парня как на самого фееричного идиота из всех существующих, однако взгляд постепенно смягчается с непонимающего до откровенно умилительного, будто бы перед ним сейчас стоит не Чан, а вельш-корги с пушистой и мягкой попой. Что-то внутри начинает образовывать ураган, который просто обязан избавить организм от остаточной пыли. Чонин переваривает чужие слова и восхищается ими, даже если они были брошены не подумав. — Ты ведь понимаешь, что если ты останешься, то тебе просто придётся сдать всех остальных тоже? — Чонин разговаривает так неподходяще мило, будто бы Чан в его глазах действительно отупел на несколько процентов, ну просто немыслимо. — Представь Джисона на исправительных работах, там ведь не показывают аниме, он быстро загнётся.       Чан вымученно и коротко смеётся. События последних дней заметно подкосили его, и если раньше удавалось натягивать безучастную маску и закапывать в могилу все чувства и эмоции, то сейчас на это попросту не осталось сил. Он в замешательстве, он чувствует вину, и он готов на всё, лишь бы эти отвратительные эмоции больше перестали пожирать его изнутри, оставляя всё меньше и меньше кусков здравого смысла. — Не неси глупостей, ладно? — Чонин пытается подбодрить старшего, но делает это своими методами. — Всё будет хорошо, мы же не мафиозника ловить собираемся, да и ты никого не убивал.       Чан пропускает эти слова мимо ушей, отходит чуть подальше и неуверенно произносит: — Я просто не понимаю, зачем тебе это. Почему ты собираешься покрывать меня? — Не тебя, а «стаю», — бросает Чонин как можно увереннее и мельком поглядывает на часы. — Меньше вопросов, больше дела. Скоро придёт Дону.       Чан кивает и оставляет все сантименты в пыльном гардеробе, куда следом залезает и Чонин, выбравший заранее это место своим укрытием на время предстоящего разговора. Чан встаёт на позицию и ожидает прихода брата. Чонин, которому из шкафа ничего не видно, даже не успевает усомниться в том, что его могут обмануть.       Совсем скоро до ушей доносится ещё один, доселе незнакомый мужской голос, хозяина которого Чонин начинает презирать с первых же секунд. Чан намеренно приглашает брата в выбранную комнату, где расставлен диктофон и камеры, дабы появление Яна не было проблематичным, а весь разговор можно с лёгкостью услышать, становясь первым и самым главным свидетелем.       Приветственные фразы Чонин не слышит, но по тембру чужого голоса понимает: Дону всё ещё злится на Чана за практически сорванное дело.       Чонин больше не цепляется за попытки влезть в чужие отношения и искать какие-то лишние детали, думать о которых времени всё равно нет. Страх в чановом голосе он старается игнорировать всеми силами, зная, что старший ни за что не захотел бы позволять Яну быть сторонним наблюдателем собственной слабости при других обстоятельствах. — Неужели додумался, блять, своей тупорылой головой, что пора платить по счетам, да? Я уж думал, не дождусь. — Прости, хён, я хотел обговорить с тобой следующее дело, чтобы казусов больше не было. Ты уже выбрал банк, который вы ограбите следующим?       Чан действует исключительно по продуманному заранее плану, и использует отчеканенные фразы, предложенные Чонином. В этом и есть некий риск: в обычной жизни они так не разговаривают, и если Дону почует что-то неладное, их дело провалится с треском, так же быстро, как камни падали на дно постепенно зарастающей между ними пропасти. — Хочу взять рыбку покрупнее, — говорит Дону как совершенно клишированный преступник. — Тебе и твоим псинам придётся хорошенько постараться, чтобы эти долбаёбы копы вообще забыли о существовании этого банка, — парень с характерным звуком садится на кровать критически близко к диктофону. — Не знаю, кто из вас тупее: ты или Хёнщик, застрявший в заборе. В пизду, это будет последнее дело, после которого я брошу вас с отцом загнивать в этой дыре и дальше, неблагодарные.       Чонин даже представить себе не может, как сейчас выглядит Чан и почему не даёт словесный отпор, позволяя смешивать себя с отборными помоями. Неужели этот Дону слишком превышает его физически? Или дело совершенно не в этом?       Они обсуждают адрес банка, из которого Дону хотел вынести всё под чистую в следующий раз. Чан намерено упоминает прошлые ограбления, накидывая в копилку Чонина большее количество доказательств чужой вины. Голос Чана с каждой секундой звучит всё тише, что вынуждает нетерпеливо ёрзать в шкафу метр на метр, прижимаясь ухом к деревянной двери, этим Ян только подбрасывает в воздух многолетнюю пыль и до боли сжимает нос, чтобы не чихнуть. Из гардероба доносится слабый скрип, и Дону, вслух анализирующий что-то уже не совсем относящееся к теме, резко замолкает. — А, ты кстати… — секундная заминка, во время которой из Чонина наряду с бесшумным чихом выходит и душа, — почему как долбаёб разговариваешь? Твои псины на тебя слишком плохо влияют. Особенно конч Чанбин, вечно ноющий о дружбе, заботе и прочей хуйне, ты сам стал размазнёй с ним, мы тебя с отцом такому не учили…       Чонин вываливается из шкафа с пистолетом, зажатым обеими руками, некрасиво чихает и кричит: — Бан Дону, вы арестованы за серию ограблений…       Доказательств чужой вины должно хватить для того, чтобы Чонина не смешали с дерьмом по возвращении в участок, не считая того, что всегда можно рассчитывать на чистосердечное. Хотя, смотря на Дону, может показаться, что тот никогда в жизни не признавал собственную неправоту даже в совершенно бытовых делах. Рядом с высоким и накаченным мужчиной Чан выглядит маленькой уменьшенной копией, контраст несравнимый, однако Чонин с охотой смотрит в глаза именно лидера стаи, пытаясь найти там отголоски прошедшего разговора. — Ты маленький сучёныш, — реагирует Дону молниеносно на чужой выпад, хотя надо признать, что Чонин не вызывает у него приступа страха внезапным появлением «голоса закона». Не медля ни секунды, мужчина срывается с места в сторону открытой двери, которую Чан видимо таковой оставил. Виной тому джисонов пример. — Хён! Держи его! — кричит Чонин, будто бы их не разделяет чёртовы три метра небольшой комнаты, в которой, судя по всему, раньше жил старший. Тот в свою очередь своевременно выходит из транса, успевая подставить подножку собственному старшему брату, и моментально залезает на него сверху.       Дону ёрзает и матерится, пока Чан пытается его удержать на месте, навалившись всем телом на эту груду мышц. Чонин подлетает и устраивается рядом, понимая, что в одиночку ему не удастся удержать преступника, как бы он не старался своими хилыми, но очень вдохновлёнными руками. — Вы имеете право хранить молчание, всё, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде… — Чонин произносит заученный текст на автомате и даже не сразу замечает, как близко они оказываются с Чаном в попытках удержать Дону на месте, даже после защёлкивания наручников. — Это твой дружок, да, Чан? Нашёл себе подстилку у копов? Гандон мелкий! — поток весьма банальных оскорблений льётся из чужого рта подобно водопаду, Чонин пытается дочитать права, но ему попросту не дают. — От тебя никакой пользы, ты всю жизнь был бесполезным куском дерьма, который должен был помереть, как твоя ебучая мамашка!       Чонин замахивается и бьётся головой о чужую, чувствуя, как брыкания на этом заканчиваются. Чан от неожиданности вскакивает с пола. — Вроде дышит, — Ян подставляет палец к чужому носу. — Бля, надеюсь сотряс не получу, я так только один раз в жизни делал, — Чонин потирает лоб, чувствуя себя героем дешевого боевика, Чан смотрит с нескрываемым восхищением, и это вызывает чувство эйфории по всему телу: старший больше не пытается держать лицо. — Прости, просто не хотел слушать, как он тебя оскорбляет, скажу потом, что он противился задержанию.       Чонин аккуратно поднимается и отряхивает руки, для псевдо-бойни он слишком мало пострадал, да и Чана слишком просто отпустить будет как минимум не профессионализмом в глазах других полицейских. — Ты как? Не расстроен? — Чонин аккуратно уточняет, бросая подозрительные взгляды на лежащего на полу Дону. — Одна моя головная боль вырубила вторую, почему я должен быть расстроен? — Чан выдаёт что-то на подобие улыбки, Чонин чувствует, как по рукам пробегают мурашки и смотрит на окно — оно закрыто. — Отлично, тогда ударь меня хорошенько по губе, — Чан палится на него как на умалишённого. — А что я скажу остальным полицейским? «Лидер "стаи" сбежал, а я его не догнал»? Ну уж нет, пусть лучше ты победил меня в честной битве, я вырубился и не смог догнать. — Ты придурошный? Я не собираюсь тебя бить, — честно говорит Чан и вскидывает руки, кто бы мог подумать. — При второй нашей встрече ты готов был это сделать, что поменялось сейчас? — говорит Чонин насмешливо, хотя перспектива мазать губу заживляющей мазью всю последующую неделю ему не прельщает. Чан мешкается, что-то обдумывает, но вопрос оставляет не отвеченным. — А если я тебя вырублю? — Тогда легче будет тебя отпустить. — Придурошный, — повторяется Чан и бьёт не глядя. Прилетает не в губу, а в щёку, но и этого достаточно, чтобы Чонин согнулся пополам больше от неожиданности, нежели от боли. — Сильно ударил? Ты в порядке? — От слабо поставленного удара ещё никто не умирал, — Чан думает, что если в Чонине есть силы на ёрничество, значит удар действительно был слабым, и как следствие всё в порядке. За исключением одного пункта, — теперь ты должен уйти, чтобы я вызвал остальных. — Знаю, — говорит Чан, собирая по углам комнаты впопыхах разбросанные вещи. — Слушай…       Парень замолкает, держа в руках свою кофту слишком несуразно, Чонин утыкается в него взглядом, настраивая боковое зрение на лежащего Дону, который в любой момент может очнуться, будто бы погрузившийся в глубокий сон от предательства со стороны родного брата. Времени у них действительно мало, в одиночку Ян его не сдержит. — Может обнимемся на прощание? — Чан говорит это себе под нос, но настороженный Чонин всё равно всё слышит. — Или это слишком по-гейски? — Что может быть гейского в дружеской помощи ухода от тюремного заключения? — Чонин смеётся, хотя ему становится так неловко, что воздух в лёгкие не проходит. — Можем и обняться.       Чан подходит ближе, выглядя при этом как человек, которого насильно заставили это делать. Чтобы избежать приступа смущения, который с метровой волной подкатывает к горлу, Чонин за один шаг преодолевает пропасть между ними и обнимает Чана за плечи, крепко прижав к себе. Тот молча жмётся в ответ, отстраняясь буквально через секунду, не давая Яну насладиться этим мгновением сполна. — Я ухожу, — говорит Чан, перешагивая через своего брата, будто бы не жалеет о своём поступке, будто бы действительно хочет уйти навсегда. — Позаботься о нём, — кивает в сторону пола и улыбается краем губ, и в этой улыбке есть что-то донельзя сумасшедшее. Чонин понимает, что как только Чан останется один, мысли поглотят его целиком без надежды на спасение точно так же, как поглощают Чонина, когда он каждодневно приходит в пустую квартиру. — Хорошо, иди, — Чонин пересиливает себя, чтобы сказать это «пока» хотя бы взглядом.       Чан выходит в дверной проём и не оборачивается, Дону на полу начинает приходить в себя от несильного удара, и Чонин нехотя тянется к телефону. Всё-таки он полицейский, и всегда будет что-то гораздо важнее чем его собственная жизнь, из которой сейчас навсегда так некстати вышел Чан, когда пропасть между ними заполнилась огромными каменными глыбами с надписью «хорошо» и «плохо».       По крайней мере по камням тоже можно идти, если, конечно, захочется.