Сборник пописулек по «Илье»

Чайльд не знает, с какого момента всё пошло наперекосяк. Тарталья не помнит, когда он перестал находить утешение в письмах из родительского дома. Аякс не отдаёт отчёта своим действиям, в который раз вваливаясь в душную лабораторию Дотторе. Доктор молча поджимает губы, а Одиннадцатому Предвестнику впервые нечего сказать, нечем объясниться. И, честно говоря, оно им и не надо. Учёный без слов разрешает уткнуться в подставленное плечо, тяжко и рвано вдохнуть, схватиться тонкими пальцами за ткани плаща. Словно утопающий за последнюю соломинку, травинку. Чайльд не плачет. Просто закрывает глаза, глубоко дышит и жмётся щекой к пушистому меху на костюме. И забывается. Он до сих пор гадает, почему ж его дурацкая душенька хромой лисицей волочится к этому... После всех спокойных ночей у мальчишки язык не поворачивается обозвать своего спасителя даже в сердцах. Какой он есть — дурак. Они не говорят об этом. Тарталья — человек дела. Что с его стороны, так и по отношению к нему. Дотторе даже не пытается в утешение — не умеет, да и пустые слова не дойдут до глупого мальчишки. Зандик не делает над собой усилие, обхватывая рукой тонкую талию, прижимая теснее. Укладывает голову на рыжую макушку, слегка покачивая в объятиях. Трепыхавшееся сердце делает последний кульбит, падая ниц. Тепло, так тепло. Хорошо. Как дома, с горячо любимыми родственниками, у согревающей печки с пушистой Муркой на коленях... Пускай кровавая кушетка, въевшийся запах медикаментов, меркающая лампа — это не обстановка родной избушки. Пускай мотивы Доктора ему неизвестны, непонятны... Хотя, конечно, юноше жутко интересно, какая же Второму с этого выгода. И какую цену он предъявит по истечению срока в... Одной Царице видно. Пока взбалмошное сердце Аякса находит покой, пока его держат в тесных объятиях, это остаётся лишь никчёмным нюансом.