Универ возле дурки

Связанные руки. Пелена перед глазами. Резервуар с водой прямо под ногами. Ощущения такие, будто меня накачали лошадиной дозой успокоительного. Дёргаю голову вправо — его хищные глаза пожирают меня. Одна рука удерживает рычаг, который, видимо, должен определить мою судьбу. Умереть или остаться живой — вот, в чём вопрос. Скорость реакции замедлена, но я чувствую, как в глазах скапливаются слёзы. Не хочу умирать. Не здесь, не сейчас, не таким образом. Лучше от передозировки, или от ножа уличного укурыша. Всяко лучше, чем воплощать в реальность фантазии этого безумца. Глотаю густую слюну, чувствую, как она царапает глотку. Но секундам тишины наступает конец, когда слух улавливает хриплый ядовитый смех. — Надеюсь, ты любишь водные процедуры, красавица. Сегодня в программе именно они, есть возможность смыть с себя местную грязь. А если повезёт — останешься жива, хах. Рука дёргает рычаг — меня бросает в воду. Лодыжки дёргаются, насколько позволяет верёвка. Выкручиваю руки, чтобы не думать о том, насколько близок конец. Подонок решил спародировать Гудини? На здоровье, сама его в детстве обожала. Проблема только в том, что "неуязвимый Гарри" знал, как выбраться из водяной клетки, будучи скованным по рукам и ногам. Но я не чёртов Гудини! Я сдохну здесь и сейчас! Дыхание ещё есть, потому судорожно пытаюсь отвлечься, сбежать от реальности. (Dream the Ocean clean — Ólafur Arnalds) Перед глазами возникает родной образ. Чувствую, как худые руки трогают предплечья, и невольно вздрагиваю. Его касания всегда вызывали мурашки. По мере того, как кожа реагирует на телесный контакт, вдруг ощущаю на лице дуновение морского бриза. Открываю глаза — и вот я уже не в клетке, а на пляже. Горячий песок обжигает стопы, солнце слепит глаза. Поднимаю ладонь, чтобы прикрыться от лучей. Замечаю мужчину, выходящего из воды. Чёрные пряди облегают ключицы, выступающие рёбра, и сейчас он совсем не кажется человеком. Нет. Дитя моря, прекрасное и хрупкое. Уязвимое, но нежное и чувственное. Улыбка невольно загорается на лице, он протягивает руку. Тяну свою в ответ, как вдруг дивное создание обнимает меня. Слышу биение сердечка — тук-тук, тук-тук — пока моё замирает от неожиданности. Мягкие касания греют сильнее Солнца, в них хочется раствориться. Мы совсем одни, в целой Вселенной, а большего для счастья и не надо. Размыкая объятия, он ведёт меня прямо в воду. Не разрывает зрительный контакт, из-за чего я готова пойти за ним на край света. На дно океана. На вершину небес. Мысли приходят в норму, сердечный ритм замедляется. Я готова к любому исходу, если рядом будет он. — Алиса! — крик врывается в мои грёзы. На задворках сознания слышу какие-то посторонние звуки. Удар. Падение. Треск стекла. Веки поднимаются, и я возвращаюсь в реальность. Замечаю его, вымученно улыбаюсь. Воздуха почти не осталось, но я знаю, что он спасёт меня. Продолжает что-то говорить, не могу разобрать. Сознание медленно растворяется, и в последнюю секунду чувствую, как вода перестаёт меня держать. Похоже, Смерти придётся подождать. *** Семь месяцев назад Алиса Не думала, что когда-нибудь расскажу об этом. Но время идёт, и история достойна того, чтобы о ней узнали. Привет, кто бы ты ни был. Меня зовут Алиса Линовская. Студентка третьего курса журфака, любящая дочь, не самая идеальная подруга. Такая же, как и многие другие. Я с ранних лет знала — чувствовала — что мне суждено пережить приключение на свою задницу. Не помню, кто сказал, но в душу запала цитата:"В жизни каждого человека должно случиться приключение, о котором можно написать книгу". А есть ли приключение более реальное, чем любовь? Сомневаюсь. Прочитала где-то, что на наш жизненный путь выпадает, как минимум, три любовных интереса. Начала верить в эту теорию. Поняла, что успела пережить уже два из них. Первая любовь настигла меня в двенадцать лет — юноша из ансамбля, старше на шесть лет. Идеальный во всём, однако невозможный для взаимности. Вторая любовь постучала в шестнадцать — мальчик с параллели. Наконец, чувства нашли ответ, но тогда меня слишком ранила жизнь, чтобы думать о чем-либо, кроме самоутешения. Оба были совершенно непохожи друг на друга, и я быстро смекнула, что такое понятие, как "типаж" моё сердце не воспринимало. Тем лучше. Забавно, что первая любовь была старше меня на шесть лет, а вторая — младше на три месяца. Очередное доказательство, что нет особых критериев. Точнее, любовь сшибает их наповал. И вот мне уже двадцать. Сердце открыто для новой стрелы. Думаешь, однокурсник или лучший друг станет третьим счастливчиком? А что начнёт пациента психбольницы? Мой универ как раз граничит с ней. "Какого хрена?" — спросишь ты. С радостью отвечу. Я жила на юге страны всю сознательную жизнь. Мне всегда было слишком много Солнца, тепла и людей. Но место рождения, как известно, не выбирают. Переезжать семья не хотела, да и не имела возможности. Однако пришло лучшее время — студенчество. Период жизни, когда тебя не воспринимают как младенца, но и слюни вытирать ты должен самостоятельно. Выбор университета оказался нешироким, и всё же фаворитов я определила быстро. Затем стала приглядываться к климатическим поясам — и бинго! Не слишком большой город на северо-западе страны совпадал со всевозможными пунктами. Население не доходило до миллиона, среднегодовая температура на целых четыре градуса ниже, чем в родном городке, а количество пасмурных дней переваливало те, в которых мелькало противное Солнце. Последний пункт самый важный для меня. Если в твоей стране имеется собственный Лондон, ты обязан навестить его. Мне повезло ещё больше: я поступила в местный универ. Правда, о соседстве с психушкой узнала только при подаче документов и подписании контракта. Мама постоянно отговаривала, просила передумать. Но я уже завелась. Что может быть круче, чем учиться рядом с дуркой? Уже тогда представляла, как буду рисовать на заднем дворе в полной тишине и одиночестве. Глаза сами закатывались в исступлении. К сожалению матери и к моему счастью, рядом не оказалось отца, который мог хлопнуть по столу и заставить слушать маму. А если я чего-то хотела, то делала всё возможное для того, чтобы получить желаемое. Вот уже два года вдыхаю пыль времён и грызу гранит смысла дальнейшего существования. Предыстории достаточно. Мы говорили о моей следующей любви, верно? Если первые две либо долбились в дверь моего сердца, либо сшибали её напрочь, то третья оказалась полной противоположностью. Она скреблась в ту дверь, что поросла колючими ветвями. Тихо, неуверенно, жалобно. Делала это настолько аккуратно, что я не успела что-либо осознать. В тот день сентябрьская погода раздражала своей ещё летней духотой, но я же упрямая ослица: даже в двадцать градусов тепла буду ходить в кардигане. Календарная осень началась две недели назад, а что там у синоптиков меня не волновало. Большая перемена между пар означало одно — большие проблемы. Проблемы, если ты абсолютно нетактильный человек, да и людей едва переносишь. Вся эта суматоха с походом в столовую, беготня в "курилку" за главным корпусом. В такие моменты я прижимала к себе журнал посещений покрепче и старалась вжаться в стену. Гляди обойдётся. — Эй, Лиса-Алиса! — окликнул кто-то. Посмотрела в сторону, заметила белую макушку. Однокурсник поймал взгляд, помахал рукой с фирменной улыбкой на лице. Боря "Барбариска" Гринченко собственной персоной. Мой лучший и, пожалуй, единственный друг с самого начала учёбы. Человек, с которым не страшно остаться даже на необитаемом острове. Потомство с ним заводить я бы не стала, конечно, зато сойти с ума от скуки он точно не даст. Парень прорвался сквозь табун энергичных первашей, встал рядом. — М-да. Иногда смотрю и думаю, может надо было в глубинку поступать? — С высоты своего роста смотрел на живую толпу, иногда поглядывал на меня. — Надо было. Не встретил бы меня, зануду. — И оставить тебя на корм этим зверям? Ну нет, какой из меня друг тогда? Посмеиваясь, положил ладонь мне на плечо. Тело вздрогнуло, веки прикрылись. Я чувствовала, как к горлу подобрался рвотный позыв. — Руку убрал. — Ладно тебе, Лис. Можешь тыкать других своими колючками: у меня давно иммунитет. Я говорила ему, что ненавижу, когда меня трогают. Говорила, и не раз. Но Гринченко наивный, считает, будто сможет меня починить/вылечить/исправить. Не сможет, но какая разница, верно? — Боря, по-хорошему, — повторила на тон ниже. — Всё-всё, не кипятись. Плечо обрело желанную свободу, и я улыбнулась, как ни в чём не бывало. — У меня сейчас история журналистики, а потом я свободна. Сходим в кофейню? — Без проблем. Как раз окно перед четвёртой парой. Я присвистнула, посмотрела на парня с максимальным сочувствием, на которое только была способна. — Думала, у меня хреновое расписание. Но и тут ты меня обошёл, белобрысый. — Тот, кто злорадствует, получает наказание. Не успела среагировать, как Боря начал тыкать меня пальцами в разные места: рёбра, шею, бока. За своими дёрганиями не заметила, как чуть не свалилась с лестницы. Эффектная была бы сцена, но ловкие пальцы обхватили перила раньше. Я с лукавым озорством в глазах глянула на парня. — Смотри, дружок. Счёт по больничке сам будешь оплачивать, в случае чего. — Ты бессмертная, Алиса. Даже если захочу, не смогу убить тебя. — Твоя правда. Но даже бессмертные пьют какао с зефиром. Так что через два часа у ворот. — Договорились. Мы разошлись каждый в свою сторону. За два года бакалаврата я узнала много необходимого для профессии журналиста. Недавно начался третий курс — последний глоток воздуха перед тем, как жизнь превратится в беготню за дипломом и попытками впихнуть его в не самое престижное издательство. Подобные мысли часто посещали мою голову, но я старалась наслаждаться моментом. Прямо, как сейчас. Когда после учёбы, после чашечки тёплого рая сидела на скамейке на заднем дворе универа, рисовала местные виды. Занятие это было чем-то бóльшим, чем простое увлечение или хобби. Оно стало моим способом сбежать из реальности. Из мира, который полон неприятных вещей, звуков, действий. Людей. Бросало меня в буйство цвета, покоя и тишины — истинное блаженство. Уголки губ распустились в лёгкой улыбке, когда я рассматривала пейзаж. Вот ещё зелёные листья на деревьях красовались под лучами закатного солнца, сочная трава скрывалась в тени раскадистых крон. Тёплый сентябрьский день плавно переходил в вечер. И он мог стать совершенно обычным, если бы не одно знакомство, которое разбавило мою серую жизнь новыми красками. (Still don't know my name — Labrinth) На территории психбольницы, как и всегда, мелькали люди в серо-бежевых одеяниях. Безымянные тени, за которыми всё время наблюдали. В перерывах между рисованием я поглядывала в сторону пациентов, большинство из которых не подозревало, что на них спокойно могли глазеть студенты. Ирония в том, что не глазели. Разве что первокурсники, и то первые недели учёбы. Даже к соседству с дуркой легко привыкнуть. Я привыкла быстрее всех, пожалуй. Каких-то пациентов могла узнать по волосам, отсутствующему взгляду или походке. Не знала, кто они, как их зовут, какой диагноз, но оно и не надо было. Просто мелочи, которые оставались в сознании. Пока на моём лице распускалась невольная улыбка, я потеряла бдительность. Не заметила, как по свежей траве некто подошёл слишком близко к железным решёткам и замер. Рука обхватила карандаш удобнее, я подняла голову. Глаза в страхе округлились, дыхание сорвалось. — Не видел тебя раньше, — скрежетнул слух чужой голос. Я не была уверена, что человек обратился ко мне. Чувствуя растущую нелепость ситуации, всё же оглянулась по сторонам — никого. Он не говорил с кем-то за моей спиной или с другим пацентом. Сжав принадлежности для рисования, я решилась глянуть на незнакомца ещё раз. Широкая рубаха и штаны серо-бежевого цвета болтались на слишком худом теле. Ветер обвивал стан мужчины, и можно было заметить, как выделялись косточки коленей, плечей, ключиц. Острыми наконечниками стрел они натягивали ткань одежды. Болезненная худоба пугала, но вместе с тем приковывала взгляд. Длинные, но редкие чёрные волосы беспорядочными прядями спадали на мужскую грудь. Грязные, спутавшиеся, блестящие от жира они вызывали неприязнь и подтверждали догадку: их хозяин забыл, когда в последний раз мыл голову. На моём лице проступила гримаса отторжения, как вдруг мужчина поднял руки. Дрожащими пальцами обхватил черную решётку, которая служила единственной преградой между нами. Так слабо и лениво, что я изучила и это действие. Никогда ещё не видела такие тощие руки. Кости почти что норовили вырваться из кожи наружу, расплескав кровь. Казалось, будто при лёгком рукопожатии можно запросто сломать тонкие запястья. Пациент больше ничего не говорил, только смотрел на меня пристально. Впрочем, то было взаимно. От одного взгляда его стало не по себе. Я отошла от решётки. Первый шаг, второй — подальше от неизвестности, непонятного человека, который сканировал своим пустым взглядом. Не заметила, как сорвалась на бег и без оглядки поспешила в общагу. Мужчина не сказал ничего на мой выпад, и я была почти ему благодарна. ... Сорок девятый Девушка так испугалась, что убежала на всех парах. А жаль. Хорошенькая. Красивые светлые волосы слишком сильно отличались от моих, но так даже интереснее. В своей торопливости не увидела, как я опустил голову и шёпотом произнёс: — Мы с тобой не знакомы, но это изменится. Рано или поздно. При следующей встрече я узнаю твоё имя, ты — моё, и страх ослабнет. Проговорил в пустоту. Не надеялся, что меня услышат. Что любопытная художница вернётся и сразу проникнется доверием. Руки оставили решётки в покое, я захотел вернуться. Прогулка и так затянулась. Солнце слепило глаза, но я радовался. Нечасто оно посещало этот город и тем более — больницу. Поднял голову, смотря на знакомую вывеску. (John to jail — Antonio Pinto)

ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ ЛЕЧЕБНИЦА 《ВОЗНЕСЕНИЕ》

Потрёпанное, старое здание, которое служило мне домом вот уже не первый год. Фасад блевотно-бежевого цвета, штукатурка местами облезла до такой степени, что поцарапать руки ничего не стоило. Кругом — психи, и я среди них. За время пребывания здесь понял наверняка, что даже при здравом рассудке лишиться его легче лёгкого. Помогали только извечные размышления, они держали меня на плаву бесконечно долгое время. Вспоминай, как всё происходит. Час за часом. Каждый день в нашем заведении проходит одинаково. Это уже обычай, традиция. Подъём не позже семи часов утра, если твоя очередь дежурить — подметать и мыть полы. Я старался закончить с дежурством с вечера, потому что тогда можно дольше поспать. Далее — раздача сигарет. И повезло тем, у кого имелись родственники: они приносили сигареты в дни посещений. У меня не было ни родных, ни собственных сигарет. Но был Смуглый — мужик из соседней палаты. Он делился никотиновым наркотиком, и мы быстро нашли контакт. До восьми утра уже заканчивались процедуры, вроде умывания, беготни в туалет и, собственно, курения. В это же время происходила уборка перед сдачей смены. В полдевятого приходила буфетчица и забирала счастливчика, который будет помогать. Работа в буфете, пусть и тяжёлая, но самая лучшая: больше еды, отдыха — кроме приёмов пищи — и курить разрешалось, когда хочешь. В девять часов — пересменка и подсчёт пациентов. Далее свободное время. В десять часов был завтрак, потом посещение врачей — окулист, терапевт, невролог, кардиолог и разные сопутствующие процедуры. Всё действо длилось до двух часов дня. Дальше по списку свободное время, снова уборка. В три часа обед, приём таблеток. С трёх до пяти — тихий час. В шесть часов ужин и уборка. С семи до девяти свободное время. Перед сном выдача лекарств, уколы, кому надо. В десять отбой. И так по кругу. Тут уже не день сурка, а буквально годы. Счастливчики те, к кому приходят по средам и пятницам. Меня не навещали даже один грёбанный раз. С первого дня пребывания в "Вознесении" я стал оторванным от внешнего мира. И что-то подсказывало, что так и сдохну здесь. Мрачные мысли отступили, когда Смуглый вышел на ступени и поделился со мной сигаретой. Рассказывал, как ему приснилась новая чертовщина. Что-то про конец света с Антихристом в облике сексуального длинноволосого юноши. Ничего нового, но рассказ меня позабавил. Терапевту говорить о снах друг отказывался, но я и не крыса. Единственный, с кем мог нормально общаться в этой богадельне, зачем сдавать своего? Диагноз Смуглого — шизофрения и невроз навязчивых состояний. Одним утром на работе он подумал, что коллега хочет убить его. Внезапная мысль завладела разумом, стала наваждением. В какой-то из дней приятель не выдержал, взял нож с офисной кухни и серьёзно ранил коллегу. Действовал на опережение, так сказать, но не по своей воле. Срок не впаяли из-за диагностированного психического расстройства. В любом случае, с тех пор, как друг поделился своей историей, я не сидел слишком близко к нему за обедом. Не успел докурить сигарету, как за дверью мелькнула знакомая тень. Низкий голос обратился ко мне: — Сорок девятый? — Да, Арсений Витальевич. — Зайди в мой кабинет. Есть нововведения, о которых ты должен знать. — Иду, док. Потушил сигарету, развернулся к двери. Всё как всегда, ничего нового. — Не язви с ним, ладно? — Не буду, Смуглый. Что я, совсем псих? Он тихо посмеялся. Я нацепил улыбку и ушёл. Оказалось, ничего серьёзного не случилось. Арсений сообщил, что больше меня не будут определять для дежурства на кухню: слишком много чести для такого червяка. Заведующий с жадностью отнимал у меня крохи какого-либо удовольствия. Я устал от этого. Так устал, что жизнь немила. Однако сегодня Вселенная преподнесла мне подарок — невинное дитя в рассаднике боли и отчаяния. О подобном я не смел и просить, но, видимо, страданий накопилось предостаточно. После не самого приятного разговора с Симоновым, достал из выдвижного ящика потрёпаный жизнью дневник, открыл чистую страницу и сделал короткую заметку. "Запись №216. Встретил милую незнакомку. Если она заговорит со мной до конца месяца, я не вскроюсь на очередном медосмотре". Дал себе обещание, оставил предсмертный завет. Несколько раз перечитал, ухмыльнулся собственной жалости и закрыл дневник. Я осознанно вергал свою жизнь в руки случая, не испытывая при том никакого беспокойства. От него не осталось даже праха. *** Алиса Я бежала без остановки до самого общежития. Не могла отделаться от чувства, что тусклые радужки по-прежнему смотрели на меня, а болезненно худые руки сжимали решётку — единственное препятствие между такими разными мирами. Только закрыв дверь в свой блок, смогла перевести дыхание. Произошедшее вызывало странные чувства. С одной стороны, впервые за сознательную жизнь со мной заговорил пациент психбольницы. С другой — почему-то он показался мне более осознанным, чем большинство обитателей того местечка. Речь связная, пусть и слишком вялая, никаких судорог, дёрганий, порывов снять с меня скальп или рассмеяться так, чтобы уши заложило. Ничего. Возможно, его диагноз не так ужасен, как может быть: других объяснений найти не смогла. Сердце ещё какое-то время билось часто-часто, как вдруг в голове мелькнула мысль, что я хочу нарисовать незнакомца. Алиса, совсем долбанулась? Какого дьявола генерирует твой мозг? Может долбанулась. Скорее всего, так оно и есть. Но сиюминутное желание прочно засело в голове. Наверняка, это был бы отличный опыт. Рисовать людей я не люблю — из-за сложности и банальной неприязни. Впрочем, практика не помешала бы. Когда мысли окончательно спутались, я взяла яблоко со своей полки, вгрызлась в него. Бедный фрукт брал на себя нелёгкую ношу в успокоении. Девочки-соседки ещё не вернулись с пар, однако я сразу решила, что о странной встрече говорить не стану. Наверняка она первая и последняя, зачем забивать головы ватой? Откинулась на подушку и стала глазеть на потолок. Как будто не видела его уже третий год подряд. Хотела рассмотреть то, чего раньше не замечала, искала новые трещинки. Не заметила, как прошёл час, два. Как раз вернулись Оля с Викой. Они угостили меня новым печеньем из булочной за углом. Втроём делились тем, как прошёл очередной день. В тот момент, когда кокосовая стружка защекотала губы, я вспомнила, что не подготовилась к семинару по социологии. — Чёрт! — вскрикнула слишком громко. Соседки вздрогнули, явно не ожидая такого. Я извинилась, в попыхах ища тетрадь по предмету. Когда с печеньями закончили, села за зубрёжку. Время до ночи пролетело слишком быстро. Убеждая себя в том, что спать сидя — плохая идея, я на ватных ногах поднялась из-за стола, упала на кровать. Заснула быстрее, чем поняла, что не поставила будильник, чтобы успеть на первую пару. А ночью мне приснился он. Тот самый незнакомец. Во сне я шла одна поздним вечером. Вокруг никого, но вскоре заметила тень. За мной кто-то следил. Потом человек сорвался на бег, я — быстрей от него. Завернула за угол, однако преследователь оказался шустрее. Перехватил руку, пригвоздил к стене. Голова дёрнулась в сторону, и я узнала его — пациента дурки. Чёрные пряди беспорядочно прилипли к лицу, исчезая где-то в районе груди. Сердце бешено стучало от недавнего бега. Взгляд невольно задержался на лице, которое я видела один раз в жизни. Худое и вытянутое, со впалыми щеками и синяками под глазами, которым позавидуют самые яркие тени. Чужое дыхание опалило лицо, я опустила взгляд. Страх бежал по венам и сосудам. В памяти мелькал последний раз, когда я оказалась наедине с мужчиной. Неприятный, мерзкий опыт. Беззащитная, слабая девчонка и подонок, которого привлекала жалость. Упрямо не поднимала глаза, поджала губы, готовая к тому, что последует дальше. Во рту загорчило. — Ты гораздо сильнее, чем кажется, — отозвался шёпот. От его слов кончики пальцев начали дрожать. Видимо, речь шла о моральной силе, потому что снаружи я походила на загнанного кролика. — И боишься ты не меня, а болезненного опыта из прошлого, — продолжил голос. — Считаешь, будто сделаю так же, как тот отморозок. Но я не стану. Просто не смогу причинить тебе боль. Почему-то захотела верить сладким речам незнакомца. Из глаз выступила слеза, он заметил предательницу. Тронул мой подбородок и поднял голову, пока я неприязненно шипела. Только не мужские касания, только не они. Собрав внутри всю решимость, встретилась взглядом с пациентом. Замерла. Глаза оказались самым интересным элементом картины. Они были... ... сиреневыми? Фиалковыми? Алиса, что за ахинею рисует твоё подсознание? Не могут быть у человека фиолетовые глаза. Засунь свои фантазии поглубже в голову. А что насчёт альбинизма? Может в его радужках не хватает меланина? Не тянет он на альбиноса. Вот совсем. Однако это правда. Чистейшая, блять, правда. Его странные, слишком необычные для серого города, серого мира глаза притягивали. Как я их прозвала недавно? Тусклые? Готова скомкать слова и проглотить их насухую, потому что радужки пациента психбольницы были самым незаурядным, что я видела в своей сознательной жизни. Почти не обращала внимания на то, как подушечки его пальцев придерживали мой подбородок. На улице стояла темень, но удалось заметить, как чужие зрачки расширились. Причиной тому стала либо ночь, либо его странный интерес к моей персоне. Вполне возможно, что я всё надумала, но личиком правда вышла. Так говорил отец. Я не нашла слов для ответа, продолжала молча смотреть на мужчину. Его сиреневые глаза и слабая улыбка остались со мной до самого утра.