will we meet again?

Сильный толчок заставляет Бомгю проснуться. Сначала он теряется в непроглядной темноте, но спустя некоторое время он находит небольшое открытое пространство, где видит звезды. Крошечные точки беспорядочно мерцают на черном небе, чуть переливаясь и то исчезая, то появляясь вновь. — Прошу прощения, - парень обращается к возничему, - не подскажете, который час? И проехали ли мы уже Верону? — Ещё полуночи нет, - мужчина глухо отзывается, вероятно, тоже очнувшись ото сна, - до Вероны час ещё. Да там остановку сделаем - лошади устали. — Благодарю, - Бомгю замолкает и вновь устраивается на своём месте. Ему казалось, что он проспал невероятное количество времени, но оказалось, что всего около восьми часов. Тоже не мало, но Бомгю всё равно был в некой прострации. Конечно, поездки это дело интересное: они помогают найти новые знакомства, да и посмотреть разные места тоже хочется. Но Бомгю всё же хотелось какой-то оседлости и спокойствия в этой жизни. Сон никак не шел снова, хотя спать хотелось всё ещё очень сильно. Может быть, это из-за бесконечного потока мыслей, что захватили его разум, и никак не желали останавливаться? Самопознание занимало в жизни юного художника огромную часть времени, ведь картины, которые больше ценились, должны быть полным отражением личности творца, иметь ту же изюминку, что и сам автор. Иначе, забитый скучным академизмом холст будет просто красивой оболочкой, не трогающей зрителя. Ни один уважающий себя художник не позволит своим работам быть такими, поэтому работает не только над тем, что его окружает, но и над самим собой. Несмотря на это, время тянется медленнее, чем обычно, а Бомгю теряет всякую надежду на то, чтобы уснуть. Повозка равномерно покачивается, иногда чуть подскакивая на крупных камушках, которые, между прочим, стоило бы убрать с дороги; возничий молчит, не думая даже заводить разговор, поэтому юноша решает изучить ящики и свертки с товарами, что окружали его всю поездку. Он привык к темноте, поэтому мог разобрать даже какие-то буквы на бирках, прикрепленных к вещам, а тусклый свет от лампы, подвешенной над возничим и мерно раскачивающейся, только способствовал этому. В одном из ящиков были разные ткани: атлас, бархат, парча и ещё какие-то, названия которых Бомгю не знал. В другом стояли яркие фарфоровые вазы, которые тихо позвякивали на протяжении всего пути. Рядом с ящиками с посудой расположились какие-то мягкие мешки, сложенные друг на друга, но Чхве даже предположить не мог, что в них. В самом дальнем углу, спрятанная за другими, стояла невзрачная коробочка. Внезапно, какое-то неведомое любопытство охватило сознание Бомгю, и он с такой осторожностью приподнял крышку, будто бы это был ящик Пандоры, а не обыкновенный ящичек из дерева, чье содержимое слегка удивило юношу. Ровными рядами в нём устроились небольшие бутылочки из тёмного стекла, на которых красовались бумажные таблички с надписями «Laudanum» и «Opium». С одной стороны - востребованные лекарственные препараты, хоть их и не каждый мог себе позволить, а с другой — вещества, которые многие использовали не по назначению, лишь бы потерять связь с реальностью и почувствовать себя более счастливым. Применений много — каждый сможет найти подходящее для себя. Наверняка, это была контрабанда, и Бомгю не стоило бы в это влазить, но утолить любопытство ему хотелось гораздо сильнее. — Господин Чхве, уже дома с окраин Вероны показались. Совсем скоро заедем в город. Господин Хюнин велел стоять не менее часа, поэтому вы можете выйти и прогуляться, пока лошади будут отдыхать, - чужой голос заставляет Бомгю вздрогнуть и чуть ли не отлететь от коробки. Он почувствовал себя пойманным и даже почувствовал какой-то стыд. Возничий же проговаривает всё как-то быстро, будто ему абсолютно не хотелось издавать какие-то звуки, да и вся эта затея с пассажирами казалась ему провальной и неприятной. — Благодарю, - юноша кивает, хоть и знает, что его вряд ли услышат. Спустя какое-то время в повозке становится значительно светлее, и Бомгю осторожно выглядывает из-за мужчины, ведущего лошадь, замечая, что они въехали в Верону. Людей на улице практически нельзя было заметить, ведь глубокая ночь поглотила весь город, заставив его замолчать. Газовые фонари тускло освещали пустые улицы, изредка ловя еле заметные тени, будто выдирая их из густого покрова темноты. Ставни на каждом окне плотно закрыты и город выглядит так, будто он заброшен. Конечно, посреди ночи только так и может казаться, но у Бомгю непроизвольно бегут мурашки. Он чуть ёжится, опуская рукава рубашки ниже: юноша не ожидал, что с приходом темноты на улице станет так прохладно. Хоть уже и наступил апрель, второй месяц весны, ночью же температура стремилась к нулю, от чего казалось, что на улице декабрь. Не самое приятное время года, но Бомгю старался терпеть и греть себя надеждами о скором наступлении лета и потеплении. — Планируете пройтись немного? - мужской голос отвлекает Чхве от размышлений. Хюнин заглядывает в кибитку, и найдя взглядом юношу продолжает, - я невероятно хочу размять ноги, и был бы не против, если бы вы составили мне компанию, господин Чхве. — Нет спасибо. Мне очень хочется спать, поэтому я не буду выходить, - Бомгю демонстративно отправляется в свой угол под разочарованный вздох собеседника. Ему ни капли не жаль, ведь он всё ещё держал злобу за недавние события. — Как жаль, - мужчина корчит гримасу, полную печали, но совсем не похожую на искреннюю, - что ж, вы оставили меня в одиночестве. Это ранит моё сердце. Но в ответ ему следует тишина и Каю приходится смириться с отказом. Эта неслыханная грубость до глубины души поразила Хюнина — где это видано, чтобы с ним разговаривали с таким вопиющим неуважением? Его гордость была задета, а настроение подпорчено ещё на долгое время. Бомгю же притаился за стеной из ящиков, чуть ли не задержав дыхание — поведение этого странного торговца пугало его до невозможности, тревожность вырастала до небесных высот, а спина покрывалась мурашками и ладони потели. Единственное, чего ему сейчас по-настоящему хотелось — это попасть домой. До Венеции было около восьми часов неспешной поездки под аккомпанемент из бесконечной тряски и покачиваний кибитки. В общем, приятного не много. Проходит какое-то время, прежде чем до Бомгю доносятся обрывки фраз прислуги, что своими разговорами решили нарушить идеальную тишину ночи: они с жаром обсуждали сомнительную политику ведения дел их хозяина, его непринужденность и наивность, да и в общем Чхве слышал только брань в сторону торговца. «Видимо, он не только в отношении меня творит ужасные вещи. Его же людям он не нравится», - с некой насмешкой проносится в голове юноши, прежде чем он слышит два громких выстрела. По воле судьбы или под воздействием неведомой силы Бомгю выскакивает из кибитки и замирает на месте. Кровь застывает в жилах, а тело в одну секунду холодеет, словно он уже умер, и его безжизненное тело подверглось трупному окоченению. Всё внезапно затихает, и Бомгю слышит, как бьётся его сердце. Удар за ударом кровоток бьёт по сознанию из черепной коробки. Липкий страх обволакивает всё трясущееся тело, и Чхве, кажется, готов прямо на месте упасть в обморок. Перед ним на земле в неестественных позах лежали те самые слуги. Два трупа, со всё ещё нормальным цветом кожи, с ещё мягкими конечностями казались просто пьяными вусмерть мужиками, которые неосмотрительно залили в себя всё, что нашли в баре, но реальность больно била под дых. Это всё ещё были мертвые люди, один из которых лежал на животе, лицом уткнувшись в мощеную мостовую, а второй лежал на боку, но его посмертная маска, искаженная ужасом, что навеяла приближающаяся смерть, заставляла ком подступить к горлу Бомгю. Парень, обомлев, поднимает глаза на человека, который только что с милой улыбкой приглашал его прогуляться, а теперь стоит над двумя трупами с дымящимся пистолетом. — Вы… - Бомгю тяжело сглатывает и еле слышно пытается сказать о чем-то, но будто бы теряет способность разговаривать. Язык будто бы немеет, челюсти сводит. — Ни с места, - Кай поднимает опущенный до этого момента револьвер и направляет дуло прямо на Бомгю, - насколько много ты успел увидеть? — Почти ничего, - эмоции внутри Чхве в одно мгновение полностью исчезают. Он пустеет, словно сосуд с пробоиной, а ноги будто наливаются свинцом. — Мне жаль, но теперь ты опасный для меня свидетель. Я не могу полагаться на то, что ты будешь молчать. Даже не буду пытаться тебя просить, - одним широким шагом он оказывается на расстоянии вытянутой руки от Бомгю и дуло втыкает прямо в центр лба, - а теперь прощай. Жаль, что мы не смогли стать друзьями, - без секунды промедления Хюнин нажимает на курок. Время тянется медленнее, чем обычно, и Бомгю уже думает, что в небесной канцелярии что-то перепутали и отправили его в рай, где всё слишком тихо и, в какой-то степени скучно, а не в ад, наполненный криками грешников, страдающих в кипящих котлах под надзором демонов. Но к его огромному сожалению он оставался жив, его сердце всё ещё билось, он твердо стоял, а пистолет был всё ещё приставлен к его лбу. — Черт, - Кай ругается себе под нос и одним сильным движением отшвыривает револьвер в сторону. С громким стуком он бьётся о мощеную мостовую, - осечка. Поганая механика, - в обессиленном состоянии он роняет голову на грудь, словно тряпичная кукла. В движениях его улавливается нервозность, а голос дрожит. Торговец находится на грани истерики, а Бомгю остаётся на своём месте. Что ему делать сейчас? Бежать не выйдет — его найдут, если не сейчас, то на этой неделе, в этом месяце, в следующем году, не важно когда, но найдут. Тем более у Хюнина револьвер оставался в шаговой доступности, и он мог безо всяких затруднений подобрать его и выстрелить вновь. Осечка вряд ли будет дана второй раз подряд. Говорить с безумцем — тоже не вариант, начиная с того, что он вообще не был готов слушать и заканчивая тем, что любые условия, которые он может выставить, станут невыполнимой задачей для Бомгю. — Эй, слышишь меня, художничек? - мужчина резко вскидывает голову, устремляя безумный взгляд глаз, налившихся кровью, прямо на опешившего Бомгю. Последнее слово он произносит с таким сильным пренебрежением, что Чхве в одно мгновение отмирает и собирается подойти ближе, чтобы своим кулаком подправить эту ангельскую внешность, - я навел некоторые справочки перед тем, как мы поехали. Так что мне не составит труда скинуть на тебя всю вину, ведь ты не чист перед законом. У тебя, конечно, не двойные убийства были, но я найду способ как, если что, устроить тебе сказочную жизнь, - широкая улыбка расползается по его лицу. Внутри Бомгю бушует негодование, но он не в силах сказать что-то в ответ, ведь Хюнин прав, что очень некстати в этой ситуации. Чхве перебирает в голове возможные варианты ответа и, смирившись, выбирает то, что в другой ситуации никогда бы не выбрал — гордость бы не позволила. — Нам обоим не нужны лишние проблемы. Я в силах молчать, но тогда я стану соучастником, - Бомгю делает шаг вперёд, - предлагаю заключить сделку. Я умалчиваю о произошедшем, а вы даете мне гарантию того, что нигде внезапно не всплывёт ничего, что навредит мне. — Я не доверяю тебе, - Кай косится на юношу, что так внезапно стал слишком покладистым, - а дашь ли ты мне гарантию того, что после прибытия в Венецию меня не повяжут Карабинеры? Думаю, вряд ли. — Если сейчас вы соизволите поторопиться, господин Хюнин, то нам останется только разойтись в разные стороны и забыть друг о друге, - Бомгю пожимает плечами, указывая на трупов, лежащих неподалеку, - чем быстрее всё исчезнет, включая нас, тем скорее мы решим назревшую проблему. — Что ж, вы правы, - мужчина бросает недоверчивый взгляд в сторону Чхве и подзывает других слуг, что остались живы. Он приказывает поскорее решить что-нибудь с их «проблемой», даёт им полчаса и отправляется в свою кибитку, дав знак, что Чхве тоже может вернуться на своё место. Хюнин оставляет Бомгю в одиночестве, наедине с тяжелыми мыслями. Скорее всего, ему самому сейчас не просто, но Чхве это не волнует. Главное — остаться в живых как можно дольше. Несдержанность и внезапная агрессия, вылившаяся в такой опрометчивый поступок, напугали Бомгю. Ему, конечно, не хотелось этого признавать, но он от всей души переживал за самого себя и за Ёнджуна. Ведь, если найдут его связь с юношей из Милана, то ему тоже может достаться. Ёнджун не глуп, он в силах придумать что-то на ходу и, вероятно, просто солгать о том, что не знает никаких художников из Венеции, которых зовут Чхве Бомгю. Тревожность нарастает, словно снежный ком, заполняя тело изнутри. Давит, будто многотонная свинцовая пластина, и юноше кажется, что ещё секунда и он превратится в мельчайшую частицу, а потом его разорвёт, прямо как вселенную в самом начале. Он тяжело и глубоко дышит, царапает предплечья, оставляя красные полосы, в некоторых местах которых кровь выступает мелкой росой, дергает себя за волосы, но ему ничего не помогает. Ему страшно до невозможности, паника заглатывает его беспомощное и слабое тело, а сам он опадает на деревянный пол и устремляет взгляд в одну точку, надеясь, что сможет пропасть в своих мыслях и отвлечься. Спустя время, казавшееся вечностью, возничий даёт знак и все спешно покидают место убийства, не оставив после себя, практически, ничего, что указывало бы на страшный инцидент. Остатки крови быстро затопчут лошади, а лишних глаз, как они надеялись, не должно было быть. Свидетелем стала лишь полная луна, что своим холодным взором окидывала спящую землю. Возможно, в эту ночь она окрасилась в кроваво-красный цвет, а где-то на бесконечном небосводе потухло две звезды. Спешно покинув город, кибитка выехала на проселочную дорогу, что должна была привести их к Венеции. Глубокая ночь укрыла своей темнотой всё вокруг, и только звезды да мотыльки, бесконечно вьющиеся возле фонаря и всё грозящиеся опалить тонкие крылышки, указывали на существование хоть какой-то жизни в этих безмолвных просторах. Бомгю же ожидали более восьми часов мучений в тесной кибитке по соседству с контрабандой. Его жалкое место сна выглядело так, будто он был бродячей собакой, которую на одну холодную ночь приютил хозяин кабака. Чувствуя свою ничтожность, Бомгю проваливается в тяжелый и беспокойный сон, свернувшись в клубок и почти уткнувшись лицом в колени. Проходит немало времени, прежде чем солнце вновь поднимается из-за горизонта, освещая ещё спящую землю. Первыми просыпаются птицы, своим пением нарушая устоявшуюся тишину и покой. За ними пробуждается и ветер: он осторожно проникает в кибитку, любовно трепля волосы ещё спящего Бомгю. Видел бы кто его лицо сейчас — ни за что нельзя было подумать, что он пережил этой ночью. Ему ничего не снится, лицо неподвижно, и только лишь брови изредка подрагивают, сводятся к переносице. В это время поток свежего утреннего ветра проникает сквозь тканевый навес, пробирается под одежду, ощупывает худощавое тело Чхве, хватается за запястья и застревает между ребер. Бомгю ёжится и старается натянуть рукава рубашки как можно ниже, скрыть озябшие пальцы, но тщетно. Спустя пару мгновений повозка так некстати подскакивает и юноша испуганно подскакивает на месте, садясь слишком резко и тут же жалея об этом. В глазах темнеет и кажется, будто ночь снова наступила. — Вы проснулись? Очень кстати. Мы уже въехали в пригород Венеции, - возничий внезапно начинает говорить, причем по своей воле, что невероятно удивляет Бомгю и заставляет тут же прийти в себя. — Да.. да, спасибо, - он мямлит себе под нос и, наконец, осознает и принимает происходящее. Этой ночью он мог умереть. В одно мгновение перед его глазами пролетают все мгновения его жизни, начиная с самого раннего детства и заканчивая ощущением горячего поцелуя Ёнджуна. Неужели судьба так благосклонна к нему, раз позволила выбраться живым? Бомгю вновь выглядывает из-за спины возничего и замечает, что домики стали появляться чаще, а по пути изредка появлялись крестьяне с тяжелой поклажей. Вдоль дороги равномерными рядами росли тоненькие деревца, разреженные округлыми кустами олеандра. Время от времени появлялись небольшие оливковые посадки. Жизнь вновь появляется вокруг Бомгю, и он, наконец, спокойно выдыхает, пряча своё облегчение в зевке, что совсем не вписывался в его образ воспитанного юноши. Проходит около часа, прежде чем нагруженная товарами повозка въезжает в шумный город. На улицах жизнь кипит, отовсюду слышатся разговоры людей. Бомгю в нетерпении перебирает завязки на рукавах рубашки, заламывает пальцы, покачивается из стороны в сторону и секунды отсчитывает до момента прибытия в порт. По приезде в родной город его сердце наполнилось теплом, а сам он осознал, что безумно скучал по этим узким улочкам, по каналам, по которым не спеша ползли небольшие лодочки. Дыхание слегка учащено, как и сердцебиение. И вот, повозка останавливается на краю торгового порта. Бомгю чуть ли не вылетает на улицу, почти падает, пытаясь восстановить кровоток в ногах, и подходит к кибитке, из которой Хюнин уже вышел. Сделав глубокий вдох, Чхве начинает говорить. — Благодарю за услугу, вы мне очень помогли. Надеюсь, мы больше никогда не встретимся, - он с вызовом смотрит в светлые глаза напротив, - прощайте, - юноша быстро уходит, спиной чувствуя пристальный взгляд, словно в нём хотят прожечь дыру. Сам Кай ни слова не проронил, лишь с молчаливой опаской кивнул. Чхве сворачивает в какой-то переулок, прежде чем срывается на бег. Ноги сами несут его туда, куда надо, туда, куда тянет его душу — домой. Бомгю пробегает ещё пару кварталов, а затем останавливается на месте не в силах больше бежать. Руками упирается в колени, опускает голову и дышит тяжело. Не стоило, наверное, устраивать такой марафон, но что поделаешь — жить хочется как никогда раньше. С таким настроем юноша обращается к лодочнику, и за совсем небольшую плату добирается по центральному каналу к улице, на которой находилось его скромное жилище. Десятки, а то и сотни раз поблагодарив мужчину, Бомгю снова бежит, совсем не обращая внимания на прохожих. Останавливается он только у своей двери, когда начинает лихорадочно искать ключи, а затем трясущимися руками отпирает дом. Навстречу пахнуло тяжелым ароматом масляных красок и внутри Бомгю затеплилось какое-то слишком знакомое чувство.