На что готов ради любви безумный учёный

      — Это полный бред, — выдыхает Эд, пренебрежительно убирая со лба прядь волос и тыкая в расчерченный лист. — Не хочу обидеть, но тут явно не сходятся расчёты, — тут же поправляется он, понимая, что говорит сейчас со своим единственным шансом на исправление всего, что он натворил.       — Не груби, Эдди, — тут же отзывается Загадочник, который со вчерашнего вечера слишком щедр на визиты. — Это моя визитная карточка.       — Я пересчитывал всё это огромное множество раз, и если ошибка и есть, то явно не здесь, — едва ли не скалясь, огрызается в ответ уже не совсем человек, от которого теперь навечно веет холодом...       Мистер Фриз собственной персоной. Виктор, если так угодно.       — Можешь оставить мне чертежи на перерасчёт..? — устало спрашивает Эд и трёт пальцами глаза под стёклами очков. В голове полный бардак не только от того, куда скатилась его жизнь после вчерашнего падения на самое дно жизни, но ещё и из-за назойливого балласта в, идентичном его собственному, ярком костюме. Фриз, чертежи, лихорадка и простуда, самые безумные планы, которые только мог выдать его собственный мозг… И раздражающая часть его личности, вечно норовящая задеть за живое... Будто бы такое в Эде осталось.       Ну, видимо, осталось, раз Загадочнику удаётся раз за разом ранить его. Практически танцевать чечётку на его больных точках.       — Да, — коротко отвечает Виктор, выгружая оставшиеся чертежи на стол так, что пара листов валится на пол. В неловкой, слишком официальной тишине слышно только механическое движение его костюма и периодический шум выплесков леденящего, жидкого азота.       И в этом ёмком «Да» Эд мог бы прочитать гораздо больше: например, смирение, боль, совсем малый шанс на надежду и наигранное безразличие. Полный противоречивостей набор чувств и эмоций. Вот бы только различать Эду такие обширные подтексты, да и иметь на это желание… а сейчас вовсе не до этого.       Ведь дело в том, что это — чертежи устройства, которое… которое поможет Эду вылезти оттуда, куда он сам себя загнал. Чертежи пока что криво названного аппарата, запчасти к которому Эд даже в глаза не видел. А не помешало бы.       — Я буквально слышу твою паскудную улыбку, — как только Фриз уходит, зло шипит Эд, закидывая в себя обезболивающее и таблетки от простуды. Башка трещит, по телу до сих пор дикий озноб, но если его больное воображение вчера подсказало ему хоть что-то, то он не видит смысла не воспользоваться этой зацепкой. Хуже — уже точно некуда.       — Я рад, что ты так внимателен ко мне, Эдди, — и Загадочник, ещё шире улыбаясь, картинно берёт свёрнутый в рулон чертёж и разворачивает, держа обеими руками. — Всегда бы так, дорогуша, и было бы тебе счастье.       И у Эда даже на возмущение нет ни сил, ни времени. Да и игнорирование положительно сказывается на вот-вот и уже сдавшей нервной системе.       — А, между прочим, угадай чья это вчера идея была, м? — и Загадочник горделиво поправляет шляпу, раскидывая чертежи. — Правильно, моя. Снова.       — Мозг у нас один на двоих, ублюдок, так что молчи, — скалится Эд и садится на диван, мысленно готовясь к целому дню, что перетечёт в вечер, перерасчётов каждой циферки с нуля. Ну, хоть Виктор немного разъяснил свои наработки, а это уже огромный плюс.       — Да, только вот ты им не пользуешься, — как бы невзначай кидает Загадочник, медленно расхаживая по комнате и откровенно капая этим на нервы. — Так что имею полное право присваивать «наши» достижения, — и он показывает кавычки пальцами в воздухе, чуть скрипя кожей перчаток. — единолично себе. Потому что, несмотря на все твои попытки, ты до сих пор неудачник.       Может быть, он и прав. Но, тем не менее, Эд не бросает этих самых попыток. Да, не признаёт очевидных достижений второй своей половины, но… сейчас это не играет роли. Он убеждает себя в этом каждую минуту и, честно говоря, почти работает.       Потому что именно он, а не Загадочник будет копаться в чертежах, пока не совсем понятного ему, но спасительного устройства, до полного упадка сил. Устройства, в уголках чертежей которого небрежно чужим почерком выведено одно лишь слово. «Hope». Надежда. И это весьма ёмко, но иронично. Потому что именно благодаря этому механизму Эд планирует всё исправить. Вернуть даже не момент, а вернуть человека. Вернуть то, что собственными руками уничтожил.       Вернуть Освальда.       Вчера последней его мыслью были всего лишь три слова, из-за которых с самого начала нового дня его не покидала безумная идея, за воплощение которой в жизнь он уже спешно взялся. Теория Квантового Бессмертия.       Эта теория основывается на заключении физика теоретика Эверетта о множественности реальностей. О бесконечном количестве Вселенных, отличающихся друг от друга последствиями действий. Больше действий — больше вариантов развития. И дополнена эта теория весьма интересными предположениями. Например, у одного и того же фатального действия есть два исхода. В данном случае жизнь и смерть. Но, по теории квантового бессмертия, наблюдать мы можем только один из итогов — ведь мы наблюдатели лишь по одну сторону действия. Другая Вселенная — закулисье театра после искромётного представления, в которое не даёт заглянуть тяжёлый занавес. Но что, если занавес рухнет? А что, если снести грань между сторонами и заглянуть в другую реальность? Что, если разменять смерть на жизнь?       Именно такой план возник в голове Эда прошлой ночью. И он готов буквально на всё, лишь бы это сработало. Согласно теории, в момент его выстрела на пирсе реальность расщепилась надвое. В нашей — Освальд Кобблпот перестаёт существовать — Эдвард Нигма избегает слова «смерть», прячась за научными терминами — а в другой остаётся жив, плевать по каким причинам. Несработавший пистолет? Отлично. Освальд его переиграл? Ещё лучше. Эд одумался? Вообще идеально.       Что тогда будет в случае, если поменять полюса магнита местами?       Что, если Эд готов соорудить машину, ломающую грань между реальностями, и вновь пойти на убийство чужого Освальда, чтобы воскресить своего в этой реальности? Эд ещё не знает, как именно, но он готов причинить боль другому себе, и без понятия как, каким способом, но уничтожить того Освальда... Выстрелить в него самого, убить обоих, а может и себя заодно — потянет вместе с собой на дно кого-угодно. Он не знает, что именно сделает. Но он пойдет на всё, чтобы его Освальд выжил и, если это возможно, был счастлив. Эдвард буквально готов на невозможное. И его безрассудная готовность имеет вполне логичные доводы: реальности, относительно смерти Освальда, две. И если в одной Освальд мёртв, то в другой, непременно, жив. Убийство в другой Вселенной приравнивается к спасению Освальда в этой. Так и выглядит выход, решение, с учётом всего каких-то двух переменных. Если переменных не больше, конечно же… Например, три, шесть, девять… Если каждое спасение не равняется ещё большему количеству смертей, ну, или же наоборот. Расщепление Вселенных не имеет границ… Но, тем не менее, сейчас любая игра стоит свеч.       Именно поэтому весь стол завален чертежами ещё не совсем понятой машины, на которую у Эда огромные планы и надежды, ведь другого выхода Нигма просто больше не видит. Потому что это — уже и есть безумие, грань его разума.       — То есть, ты правда думаешь, что это… нечто, — и Загадочник небрежно машет рукой в сторону чертежей, — и правда поможет вернуть Освальда? — улыбается сейчас он крайне премерзко, уже зная, что будет буквально через секунду.       — Не смей произносить его имя, — почти рычит Эд, огрызаясь. Он, ещё только уходя с пирса, запретил себе даже думать о возможности произнести это имя вновь. А желание позвать Кобблпота лично, смотря, как он обнадёжено глядит в ответ, искренне преданно сверкая голубыми глазами… это отличная мотивация работать. Знает ли Эд, что будет делать, увидя Освальда вновь? Нет, он без понятия. Но главное — как можно быстрее, шаг за шагом идти к всё менее призрачной возможности снова его хотя бы увидеть. Быть убитым Освальдом — сейчас почти мечта. Это самое большее, на что сейчас может рассчитывать Эд.       Оказывается, без отрицания собственных чувств живётся гораздо проще, хоть мозг и метафорическое сердце всё ещё в вечном процессе переосмысления. И очень жаль, что это понимание приходит настолько поздно. Эд не вспоминает ни о какой Кристен, ни о какой Изабелле, потому что они просто вычеркнуты из убитого горем разума. Пытаться строить отношения с копией когда-то любимой девушки, которую ты убил — как искупление и второй шанс? Бред. Безумное открытие лишь ради возможности назвать по имени безгранично дорогого тебе человека, буквально вытащив его с того света? То, что нужно. Ведь из-за собственных проблем внутри трещащей по швам головы Эд настолько поздно понимает, что Освальда он любит. Это слово, возможно, недостаточно ёмкое, но единственное, что ложится в буквы и скудные эмоции после такой долгой пытки отрицанием.       — Я слышу твои мысли, дорогуша, — ещё ярче прежнего лыбится Загадочник. — И, да, я снова прав, — он тянет это сладкое, лестное слово и садится на диван рядом с Эдом. — Но ты только представь, как это соблазнительно… попробуй на вкус, произнеси.       И они оба знают, что Эд в лихорадочном бреду этой ночью звал Освальда. Что он молил судьбу и корил себя, не переставая звать, со слезами на глазах. Так выглядит сожаление. Так выглядит признанная вина. Так выглядит разбитый собственными руками на части человек, порезавшийся об осколки когда-то всё-таки возможного счастья.       — Нет, — твёрдо чеканит Эд, зная, что не поведётся на уловки собственного подсознания. — И ты больше не смей этого де—       — Освальд, Освальд, Освальд, Освальд… — тараторит Загадочник почти Эду на ухо, перебивая, и голос его снижается и тихнет до шёпота. — Освальд.       В последний раз имя звучит так, будто бы это зов, и именно сейчас Эд борется с желанием заехать собственной копии по лицу, отговаривая себя лишь мыслями о том, что со стороны крайне тупо будет бить воздух, являющийся воплощением его личной галлюцинации. И пока Эд концентрируется на ощущениях, закрыв глаза и рассчитывая силы нездорового во всех смыслах организма на такие эмоции, происходит это.       — Скучал? — и этого точно не может быть. Это просто невозможно. Ни при каких обстоятельствах…       На пороге комнаты стоит Освальд. Собственной персоной Освальд Честерфилд Кобблпот.       Стоит и улыбается, опираясь на дверной косяк. Смотрит своими голубыми глазами прямо на Эда, который чисто физически не может дышать прямо сейчас. Моргать он тоже не в силах, отпечатывая на сетчатке глаза каждый миллиметр настолько дорогого ему человека, спасительно цепляясь за каждую эмоцию и деталь.       Освальд одет в, такое ощущение, абсолютно новый костюм, идеальный от лацкана пиджака до запонок-зонтиков. Укладка идеальна тоже, даже с непослушно выбивающимися прядями чёлки. Трости в руках Кобблпота нет, из-за чего тот весьма сильно хромает, медленно подходя к дивану.       — Ты… — и у Эда пересыхает в горле, слёзы не в силах течь, ведь состояние шока, в котором Нигма сейчас находится, даже не облечь в слова. Он вот-вот упадёт в обморок, надеясь из него не возвращаться, наслаждаясь парой секунд созерцания Освальда до последней секунды работы мозга.       — Я, — снова мягко улыбается Освальд, подойдя почти вплотную к Эду, и кладёт руки ему на плечи.       Дышать от этого точно не легче, ведь это и правда Освальд. И правда его касания. И правда он.       Он совсем-совсем рядом, его одежда не перепачкана в крови, а в животе явно нет дыр от пуль. Он дышит, тяжёло дышит, пока наклоняется к Эду, и его касания на плечах до одури мягкие. Эд хочет застыть в моменте, когда слёзы ещё не катятся по лицу, а дыхание Кобблпота ощущается на щеке. Дыхание.       Он не мёртв. Живее всех живых. Он рядом, что ещё важнее. И не хочет убить Эда, наставляя на него пистолет. Это делает ситуацию ещё неожиданнее, но Нигма надеется одинаково ровно и на то, что Освальд всё ему расскажет, и на то, что просто какое-то время будет рядом, смотря глаза в глаза. Надежда на пулю прямо в лоб от Освальда звучит всё ещё как мечта, но в моменте меркнет на краю сознания… Каждую крапинку зелёного в голубом хочется запомнить, каждую мимическую морщинку. Наверстать упущенное и выучить наизусть. Будто и без короткого «сейчас» он неосознанно не запоминал всё это.       — Ничего не говори, — шепчет Освальд прежде, чем коснуться губами губ Эда. Мягко и нежно, но с напором. Будто бы еле сдерживаясь и желая растянуть момент. Это точно всё тот же Освальд, который готов был жертвовать ради Эда жизнью. Тот, что всё ещё безумно его любит, несмотря ни на что. Любит, как способен любить только он.       Такое ощущение, что Эд за последние пару суток просто не заметил, как вымолил искупление. Как Освальд всё это время, на самом деле, знал все его мысли, намерения и планы. Как Освальд теперь прощает его за всё, словно пережив каждую крупицу эмоции Эда, в последний раз давая шанс.       И Эд беспрекословно слушается, не говоря ни слова. Он лишь целует в ответ, пока по щекам всё же текут слёзы. Руки немеют, пока он до белизны костяшек сжимает в пальцах обивку дивана, не зная, можно ли коснуться. От всего происходящего прямо сейчас кружит голову, вот-вот готовый взорваться мозг не может переварить всё, что сейчас творится в стенах этой комнаты.       — Спокойнее, Эд, – шепчет Освальд, нежно кладя ладони на мокрые щёки. — Ты ведь знаешь, что в Готэме никто не умирает, — и снова эта до чертей мягкая улыбка и лёгкий, тихий смех. Вот, за что Эд готов продать душу. Умереть и жить ради этого готов. В голове после такого точно не остаётся ничего, кроме Освальда.       Освальд, Освальд, Освальд и только Освальд.       — Прости, — и его слёзы близки к истерике, но позволить этого себе сейчас он не может и не хочет. Голос всё равно предательски дрожит, срываясь на уродливо высокие ноты: — Прости меня…       — Тшш… — успокаивающе тянет Освальд. — Тише, Эдди, — и он гладит большими пальцами по щёкам. — Нам сейчас не до этого. Ты ведь понимаешь, о чём я..?       И Освальд убирает ладони с лица Эда, вновь кладя их ему на плечи, и плавно, вновь так легко упирается коленом в диван, садясь к Эду на колени. Садится и устраивается поудобней, прижимаясь ближе со всей нежностью…       — Я скучал по тебе, Эдди.       … и зарождающимся желанием.       — Ты ведь тоже скучал по мне, не так ли? — и Освальд мягко давит на плечи, слегка массируя и заставляя расслабленно откинуться на спинку дивана. — Я ведь знаю, что мы чувствуем одно и то же, правда ведь?       — П-правда, — отчаянно быстро отвечает Эд, словно боясь не успеть договорить. — Я скучал по тебе, так сильно скучал…       — Я знаю… и чувствую, дорогой, — мягкая улыбка превращается в ухмылку, когда Освальд прижимается ближе, двигая бёдрами слегка вперёд.       Эд шумно выдыхает, чувствуя две вещи: его организм работает на износ, рискуя вот-вот просто перестать существовать из-за такой перегрузки... и ещё кое-что. Он чувствует сильное возбуждение Освальда.       Слишком много всего за последние несколько минут, слишком много за сегодня, слишком много за вчера… в голове не укладывается. Да Эду и не нужно осознание, ведь он чувствует себя даже так лучше, чем когда-либо за всю свою жизнь, именно в этот самый момент.       — Можно я..? — он сломан и разбит, но в его собственных руках прямо сейчас тюбик с клеем. Он не рискует лишний раз и вдохнуть, боясь рассыпаться на части навсегда.       — Можно, — как самый желанный искуситель улыбается Освальд, тяжело выдыхая и едва ли не постанывая от того, как он сам неспешно ёрзает на бёдрах Эда.       И только после этого разрешения Нигма кладёт ладони на талию Освальда, всё ещё обращаясь с ним так, будто тот сделан из самого хрупкого на свете хрусталя. Будто бы одним неверным касанием его можно покалечить узором трещин, а затем и вовсе разбить. О повторении ошибок и собственноручно разбитом счастье думать сейчас не хочется.       А Освальд сам не боится абсолютно ничего, не сдерживая себя вовсе. Он оставляет лёгкий поцелуй на щеке, тут же оттягивая галстук и расстёгивая первую пуговицу рубашки, чтобы мокро выцеловывать шею. Не сдерживает себя он и в толчках бёдрами, шумно дыша и откровенно постанывая.       Это всё ощущается просто крышесносно, Эд не знает, как всё это вынести. Сейчас он может лишь запрокидывать голову, подставляя шею, и сжимать руки на талии Освальда, поддерживая ускоряющийся такт толчков. Он и сам готов стонать от того, насколько ему хорошо, когда сквозь лишнюю ткань член Освальда трётся о его собственный.       Это всё до ужаса мерзко, по ту сторону морали, стоило бы прекратить, не порочить момент, не быть таким слабым, не идти на поводу у своей самой ужасной грани личности, у ужасающе мерзких порочных фантазий… Всё ощущается одновременно и как лучшие секунды в жизни, и как облепляющие всё тело противные тина и водоросли.       Но тут толчки замедляются, а затем и вовсе останавливаются, и Эд может лишь несильно вскидывать бёдра, зажмуривая глаза от того, как приятны губы Освальда на шее. Как приятно ощущать Освальда настолько близко в принципе. И тут Кобблпот отрывается от влажных поцелуев и засосов, проводя носом по шее, ведя к уху.       — Приятно, не правда ли… Эдди, — и на последнем слове родной, до одури любимый голос сменяется на тот, который не вызывает ничего, кроме отвращения.       На свой собственный.       — Пфф, видел бы ты своё лицо! — и перед резко распахнутыми глазами во все тридцать два улыбается, едва ли не смеясь, собственная копия. — Такой смешной… Неужели ты и впрямь думал, что всё это правда!?       И теперь детальки, которые мозг упорно игнорировал, складываются в очевидную истину.       Настолько знакомая, слишком широкая улыбка «Освальда», когда он только вошёл в комнату, явно ему не свойственна. И это чёртово «Эдди»… Блядство. Как вообще этого можно было не заметить…       Настолько нереалистичный контекст, настолько странное развитие событий, возможное только в больном до безумия воображении, настолько всё гладко и желанно… Омерзительно. Этот огромный пазл собрался в оружие, вот-вот готовое выстрелить Эду промеж глаз. И, честно говоря, сердце бьётся настолько быстро, что он уже готов к сердечному приступу. К чему угодно готов, потому что смерть в данный момент выглядит просто прекрасной перспективой.       Более разочарованным, чем сейчас, более обманутым самим собой и более разбитым Нигма, кажется, не способен чувствовать себя в принципе. Он сам себе даёт надежду, чтобы тут же отобрать. Высшая степень мазохизма.       — А ведь это могло быть на самом деле, — шепчет Загадочник, всё ещё сидя на коленях Эда. А тот и не может ничего сделать, потому что тело не слушается. Да и что он может поделать с самим собой? С таким больным ублюдком, настолько подлым с одной стороны и настолько глупым с другой. — А ведь ещё и может произойти, ты ведь думал об этом, Эдди. Вы похотливое животное, Эдвард Нигма, — и Загадочник, ухмыляясь, тычет пальцем Эду в грудь. — Так опорочил свои светлые мотивы именно такого рода мотивацией… Но ведь и это ничего так мотивация, не так ли? — больше насмешки и унижения невозможно вложить в слова в принципе. Наверное…       — Заткнись, — да, это всё, на что Эд сейчас способен. Потому что конечности чувствуются не просто ватными, а, кажется, вот-вот отделятся от тела вовсе, в то время как мысль на мысли не сходится. В голове настолько беспорядочный хаос, что он хочет сам себе выстрелить в висок, чтобы не чувствовать этого стыда, вины и боли. Но это было бы слишком просто. Он не может позволить себе настолько лёгкий путь после того, что натворил. — Как ты посмел?! — и это больше отчаяние, чем ярость. Потому что слёзы теперь текут по щекам с двойной силой, потому что голос дрожит.       — Я считаю, тебе недостаточно мотивации, дорогуша, — и Загадочник, наконец, исчезает с его колен, но издеваться не прекращает. — Как ты мог перенести расчёты на потом, откладывая? Будто бы тебе есть, чем ещё занять себя, всего такого безутешного.       Насмешки только начинаются, а Эд понимает в полной мере, что терпеть это нет никаких сил, но никуда от самого себя он деться не может. И от смерти и правда останавливает только одно: вернуть жизнь Освальду. Вернуть отобранное. Вернуть к жизни того, одного вздоха которого не стоит и вся жизнь Эда. Поэтому ему нужно продолжать.       — И ты отвлёкся на такую дерьмовую галлюцинацию, такую неправдоподобную, гонясь за собственным утешением… — закатывая глаза разочарованно продолжает Загадочник. — Видел бы ты себя! Каждое твоё жалкое «прости» и эти премерзкие слёзы. Ты правда думаешь, что так легко простить убийство, Эдди? Серьёзно? Да он в жизни тебя не простит, не беря в расчёт всё случившееся, и учитывая хотя бы даже то, какой ты безвольный и тупой кусок дерьма!       И Загадочник заливисто смеётся, но этого Эд уже не слышит, абстрагируясь от мира. Конечно же, того это ни капли не устроит и он, такой жадный до внимания, попытается снова влезть в голову Эду.       Но сейчас, стеклянными глазами глядя в потолок и планируя дальнейший день со всеми перерасчётами чертежей и вызовом Фриза снова, гораздо скорее, чем планировалось, Эд краем сознания почти осознаёт одну важную вещь:       Издевался и продолжает это делать именно Загадочник. Не галлюцинация Освальда. И на то есть, далеко не на первый взгляд заметная, причина: мозг Эда просто напросто не способен даже представить так откровенно издевающегося над ним Освальда.