Холодные прикосновения

Наследный принц Сяньлэ, Бог Войны в короне из цветов, вознёсшийся в семнадцать и павший через три года, посмешище трёх миров, мусорное божество — кто теперь вспомнит подобное ничтожество? Прошло уже восемь столетий с тех пор, как он, низвергнутый с Небес, гонимый людьми и презираемый демонами, бесследно исчез. Людская память не хранит в себе столь долго подобные отбросы; в Пантеоне Небес не принято упоминать подобную низость, а потому даже старые Боги, ещё видевшие Сяньлэ, давно позабыли о его существовании, как забывают на следующий же день о грязи на сапогах, стоит лишь их отмыть. Что же касается демонов? Они никогда не отличались ни хорошей памятью, ни долголетием, ни тем более терпением или верностью, чтобы хохотать больше полувека над одним и тем же. Давным-давно позорные россказни о путешествиях мусорного божества канули в Лету, стеснённые грудой прочих неудачников мира сего, пусть и не столь выдающихся. Переплюнуть в ничтожестве Сяньлэ было трудно, как ни крути. Пропал — и хорошо. Вероятно, сгнил в какой-нибудь канаве, а после стал обедом для собак. Ни проверять это, ни искать в отчаянной надежде его тело всё равно никто не стал — ни тогда, ни, тем более, сейчас. Даже генерал Наньян и генерал Сюаньчжень в какой-то момент, словно сговорившись, перестали не только вспоминать Наследного принца, но и даже ругаться — по крайней мере, на эту тему. Невероятное примирение, в которое Небеса не верили целых семь с лишним веков и ещё век обсуждали. Обсуждения прервались лишь с донёсшимися с Тунлу новостями: гора открывалась. А значит, сотни и тысячи демонов устремились туда в надежде стать Непревзойдённым. Среди них сильно выделялась одна пара: стройный юноша с правильными и изящными, словно выточенными из мрамора чертами бледного лица, облачённый в белые одеяния и скрывающий шею мягким шёлковым платком, держал на руках мальчика, не более семи лет на вид, что, однако, бесстрашно и надменно взирал на толпу, от скуки свободной рукой поигрывая красной бусиной, вплетённой в цвета вороного крыла косичку. В отличие от всех прочих тварей, спешащих и вместе с тем таящихся, юноша с мальчиком шёл спокойно, не думая ни переходить на быстрый шаг, ни даже скрывать себя под плащом. — Гэгэ, кажется, у демонов впереди возникла проблема, — отмечая столпотворение разного рода сброда, Хуа Чен, тот самый мальчик, сидящий на руках у юноши, растянул губы в усмешке. — Полагаю, всё из-за этой скалы, — Се Лянь указал рукой вперёд. Там, сразу за толпой демонов, простиралась отвесная скала, у которой, казалось, невозможно было увидеть ни края, ни вершины — ни единого шанса перебраться через неё. Подойдя ближе и слившись, насколько то было возможно, с толпой, они принялись слушать. Оказалось, уже многие пытались перебраться через неё, но все либо возвращались, устав бежать, либо попросту сваливались замертво с неба, израсходовав последние силы. Незавидная, даже пугающая судьба. Однако стоять здесь, у подножия, под гнётом этого каменного заслона, ничего не предпринимая, не сильно лучше. Растерявшись, Се Лянь обратился к Хуа Чену: — Что будем делать? Нам, насколько я понимаю, тоже нужно на ту сторону. Нахмурившись, Хуа Чен хотел было ответить, но по ушам резанул чужой пронзительный взвизг: — Эй! Вы тоже это чувствуете? Здесь какой-то странный запах, не как от человека даже, а от… небожителя? Да, точно-точно! Принюхайтесь! Среди нас небожитель! Затесался в наши ряды, чтобы уничтожить, перебить нас! Демоны начали переглядываться, загудели и зашипели, кто как мог, втягивая воздух и принюхиваясь. Тут же со всех сторон начали раздаваться утвердительные выкрики. — Я, кажется, знаю, кто этот небожитель, — раздалось под ухом Се Ляня — и чья-то зелёная, с вывернутым плечом рука мёртвой хваткой впилась в запястье, выдёргивая на всеобщее обозрение. Се Лянь не успел даже возмутиться — лишь неловко пошатнулся, крепче вцепляясь в сидящего на руках Хуа Чена, что лишь чудом избежал падения. — Простите, не ушиб-… — начал было он виновато, осматривая потревоженного мальчика, но тот, приложив палец к тонким губам, оборвал его с мягкой улыбкой: — Всё в порядке, гэгэ, не волнуйся. А вот этот отброс, — он перевёл мгновенно оледеневший взгляд на «догадливого» демона, — если не объяснит мне, на каком основании тебя обвиняет, будет мгновенно обращён в пыль. — Я… — ссутулившись и отступив на пару шагов, заблеял демон, принимаясь нервно потирать свои вывернутые руки, — Да тут же… тут же всё очевидно! Вы оба выглядите подозрительно, да и к тому же… От твоего «гэгэ» несёт божественной Ци, а демоническая лишь на поверхности. Присмотритесь! — обратился он к толпе в отчаянии, отступая ещё на шаг назад. Сброд, обступив застывшего статуей Се Ляня, зашумел. Кто-то перешёптывался, кто-то тыкал пальцами; вскоре послышались выкрики: «Да, действительно. Вот он, проклятый небожитель! Что он здесь забыл? Убьём его! Да-да, давно было пора прикончить такого подозрительного типа!» — Не волнуйся, гэгэ. Я разберусь, — услышав у своего уха мягкий шёпот, Се Лянь легко улыбнулся уголками губ и, кивнув, опустил на землю Хуа Чена, пока сам, словно не зная, куда деться, остался на корточках за надёжной защитой — спиной Непревзойдённого демона, что уже, натянув на лицо усмешку, обращался к толпе: — Этот демон городит полную чушь и все его аргументы безосновательны. Действительно, его, — взглядом он указал на Се Ляня, — демоническая Ци лишь окружает, но вовсе не потому что он небожитель. Он — моя марионетка, — заявляет гордо, показательно властно поддевая белый точёный подбородок юноши, — Правда ведь, гэгэ? — Правда, — кротко улыбнувшись, Се Лянь поднял на собравшихся взгляд, — Я его марионетка. Он мой создатель и хозяин. Божественная Ци действительно исходит от меня: так вышло, что хозяин сотворил меня из тела небо… — он осёкся, заметив на себе тяжёлый взгляд Хуа Чена. На том и смолк, потупив взгляд. Послышался вздох, сдержанный, но тяжёлый, словно на грудь упал валун в несколько тонн. Когда Се Лянь поднял взгляд, Хуа Чен уже заставил себя отвернуться и вновь устремить взгляд на толпу пугливо переглядывающихся демонов. Один лишь его взгляд заставлял трястись поджилки — даже у тех, у кого их не было. — У кого-то ещё есть что сказать? — голос, совершенно неподходящий для столь юного тела, оглушил раскатом грома. Воцарилась тишина. Никто не решался даже вздохнуть — что уж говорить о связных в предложения словах? Хуа Чен победно хмыкнул, властным движением руки приказал Се Ляню подняться. Тот подчинился, и они двинулись к скале, чтобы самостоятельно отыскать в ней брешь. — Стой, ты!.. — когда этого меньше всего ожидали, по ушам ударил мужской низкий голос. Хуа Чен повернулся на голос и скривился. На детском лице это могло бы выглядеть даже мило, если бы пространство не заполнила давящая демоническая Ци. Собиратель цветов под кровавым дождём окончательно перестал скрывать себя, — Ты!.. — тем временем, не замечая ссутулившихся под чужой мощью демонов, захлёбывался в собственном гневе неизвестный. На нём был плащ с длинным капюшоном, но это не помешало Хуа Чену узнать его. Фэн Синь, генерал Наньян. Голос и шаги этого подонка он запомнил на всю жизнь. — Чего тебе? Всем стало очевидно, что говорить с ним Хуа Чен ни о чём не хотел. Всем, кроме самого Фэн Синя. — Ты ещё спрашиваешь, демон?! — взвился генерал Наньян, отбрасывая капюшон. Его голос дрожал, — Что ты сделал с Се Лянем? Ваше Высочество, что происходит? Я ведь… Восемьсот лет назад я сам видел, как… как Вы висели бездыханным. Сам Вас… хоронил. Что происходит?! — и тут же почти истерически замотал головой, — Нет-нет, потом объясните. Ваше Высочество, идите ко мне, этот демон… Этот демон явно Вас обманывает. Он опасен, — генерал почти взмолился, то бледнея, то краснея, и, кажется, едва удерживаясь на ногах, — Ваше Высочество!.. Но Се Лянь лишь, поджав губы, сильнее прильнул к Хуа Чену, инстинктивно хватая и сжимая его детскую руку. — Простите, я Вас не знаю, — серьёзно и сам не понимая отчего виновато оборвал его Се Лянь, — Я не Его Высочество. И Вы говорите странные вещи. Разве хозяин может мне навредить? — Не Его Высоче-… «Хозяин»?! — Да. — Что ты с ним сделал?! — захлёбываясь, плевался Фэн Синь, — Отвечай, Ублю-… — Заткнись, — в руке Хуа Чена блеснул Эмин. Фэн Синь нервно сглотнул, но по взгляду его было очевидно, что отступать он не собирается. Хуа Чен, отпуская руку Се Ляня, сделал шаг на небожителя. И ещё один. И ещё. Взгляд его потемнел так, что в этой черноте теперь пропадал малейший отблеск пасмурного солнца. — Х… Сань Лан, — с явным усилием Се Лянь бросился следом, хватая того за запястье, — Сань Лан, — повторил он до того, как Хуа Чен успел что-либо возразить. Се Лянь не заметил пробившую его дрожь, — Этот господин… Он, наверное, обознался. Мало ли в мире похожих на меня людей с именем Се Лянь? Наверняка такие есть. Так что… Давай он просто уйдёт, — последние слова, произнесённые с нажимом, были обращены уже к генералу Наньяну. — Ваше Высочество… — вновь встрял было Фэн Синь. — Он просто уйдёт, — повторно отчеканил Се Лянь, — А я с… Сань Ланом отправлюсь дальше. Вы мне чужой человек. Хуа Чен ничего не сказал, но спрятал Эмин и, покрепче схватив за руку Се Ляня, не удосужив Фэн Синя и взглядом, пошёл прочь — в сторону, где ещё недавно была скала. Кажется, последней надоело стоять на месте, а потому теперь она находилась где-то далеко, позволяя всей гурьбе демонов, в которой растворились и Хуа Чен с Се Лянем, двинуться дальше. Фэн Синь, окаменев, так и остался стоять на одном месте. . . . Они шли уже практически целый день, но усталости никто не чувствовал: Хуа Чен, как и прежде, ехал на руках Се Ляня, а тот в свою очередь давно уже не помнил такого понятия, как усталость. Остановились лишь тогда, когда начинали сгущаться грязно-серые сумерки, а тёмные, отдающие медью и свинцом тучи опасно нависли над горой, где неустанно завывал ветер, пробивающий до дрожи даже самых лютых демонов. Хуа Чен указал на место близ дерева, старого и облезлого (других на Тунлу не росло) — там и расположились на ночь. Пусть Се Лянь и утверждал, что ему не холодно и едва ли он нуждается во сне, Хуа Чен был непреклонен. Се Ляню оставалось только подчиниться. Сев на пожухлую траву, он притянул к себе на колени маленького Хуа и заключил в объятия, словно в кокон. Вдвоём было гораздо теплее. Они долго молчали. — Прости, — наконец обронил Хуа Чен тихо, сжимая в тонких пальцах собственные одежды. — А? О чём Вы? — Не обращайся ко мне так официально, — вместо ответа послышался болезненный выдох, — Пока никто не видит, мы можем не притворяться мастером и марионеткой. — Но мы ведь и не… — Притворяемся! — вышло слишком громко. Собственный голос зазвенел в ушах, и Хуа Чен сам не понял, когда успел подскочить, и теперь смотрел на замершего Се Ляня сверху вниз, сжимая руки в кулаках так сильно, что их начинала бить дрожь. Будто в ответ на вспышку ярости на горе завыл ветер, секунда — и их обдал сильнейший порыв, ледяной из-за ночи, но отдающий гарью из пока ещё далёкой печи. Се Лянь не успел среагировать: платок сорвало, и в одно мгновение его шея оказалась обнажена. Хуа Чен окаменел. Он увидел то, о чём заставил себя позабыть — длинную и тонкую, но слишком бледную для живого шею, стянутую багрово-фиолетовым следом от верёвки, что, впиваясь в кожу обручем, почти скрывал под собой проклятую кангу. Слова, не успевшие вырваться, так и застряли застряли комом в горле. — Прости, — он медленно, на подкашивающихся ногах сделал шаг к Се Ляню. Присел на колено, поднимая слетевший платок, но так и не смог подняться. Неизвестная тяжесть сдавила плечи, взгляд приковало к земле, — Прости, — снова повторил он, чувствуя, как слова дерут глотку и выходит скорее натянутый хрип, — Я был сегодня отвратительным, да? Сначала командовал тобой, почти измывался у всех на глазах, позволил встретиться с этим… Фэн Синем. А теперь кричу на тебя ни за что. Это ведь, в конце концов, исключительно моя вина. Это я… — Я не понимаю, о чём Вы… ты говоришь, — нахмурившись, будто действительно пытаясь вникнуть во что-то важное, но слишком сложное, медленно проговорил Се Лянь, садясь рядом и перенимая из чужих рук платок. Аккуратно повязал вновь себе на шею, — Ты прекрасен. Всегда и везде ты для меня будешь самым прекрасным, чудесным, добрым… Только объясни, почему ты злишься? Я совсем запутался. Я не хочу больше расстраивать Сань Лана, — и он грустно, словно щенок, который не понимает, почему хозяин не хочет сегодня с ним играть, аккуратно заглянул в глаза Хуа Чену. Последний долго молчал. Наконец, проглотив ком в горле, он ответил, утыкаясь лбом в чужую грудь, холодную и недвижимую. — Я не злюсь на тебя. Никогда не злился. Моя злоба — это злоба лишь на себя и на собственное бессилие, потому что я не хочу, чтобы ты был моей марионеткой. Не хочу, чтобы ты был марионеткой в принципе — ты должен быть живым. Живым, настоящим Се Лянем, а не его пустой оболочкой. Твоя кожа не должна быть настолько бледной и холодной, — он дрожащими руками провёл от чужих запястий вверх, поднял взгляд и столкнулся с чужими глазами. Надломившемся голосом продолжил, оглаживая бескровные щёки: — В твоих венах должна течь кровь, в груди должно стучать сердце, тёплое и бесконечно благородное, духовная сила должна наполнять тебя изнутри сиянием. Ты должен быть свободным, не привязанным ко мне духовными нитями как марионетка, а принимать собственные решения, не слушаясь меня во всём и не ожидая от меня приказаний… Я хочу, чтобы ты был живым. Просто живым. Даже если из-за этого ты возненавидишь меня, даже если мне придётся отдать тебе всю мою плоть и кровь, проткнув себя сотнями мечей, даже если придётся уничтожить мир и положить к твоим ногам — я всё сделаю, только бы хоть на одно мгновение вновь увидеть тебя. Нет… даже видеть не обязательно. Лишь бы ты вернулся. Понимаешь? — …Не уверен, — после длительного молчания ответил Се Лянь, поджимая губы, — Но теперь я, кажется, понял, почему Вы просите говорить с Вами… нет, с тобой более обычно и звать Сань Ланом. Почему так настаиваете на этом и злитесь всегда, когда я говорю иначе. Если бы я был жив, обращался к тебе именно так? — Не знаю. Но мне бы очень этого хотелось. — Тогда я постараюсь всегда говорить именно так, — Се Лянь улыбнулся, вновь притягивая к себе маленького Хуа и пряча в своих объятиях под плащом, — Мне будет трудно, такой приказ противоречит заложенной где-то на подкорке привычке — она так упорно твердит, что я лишь марионетка, подчинённый… Но я не хочу, чтобы ради меня ты страдал или уничтожал мир. Поэтому я сам постараюсь побороть эти установки, хорошо? Приложу все свои силы — всё равно мне более некуда их девать. Хуа Чен лишь кратко кивнул, прижимаясь к холодному телу марионетки, что на несколько мгновений показалось ему тёплым. Наверное, он сам и нагрел его, пока прикасался. Ночь была длинной — никто из них так и не сомкнул глаз. Се Лянь — потому что марионетки не умеют спать. Хуа Чен — потому что мысли теперь были заняты событиями восьмисотлетней давности.