Благонравие в мусорном баке

§Момент знакомства§

             Людей на балу собралось много: прежняя мода на танцы под классическую музыку отлично стала совмещаться с современными технологиями, материалами и музыкальными инструментами. Единственной проблемой были люди старого порядка, не дающие ставить вместо Бетховена, Вивальди, Моцарта, Баха, Оффенбаха и многих других классических композиторов инструментальное исполнение «Всё переплетено» рэпера Oxxxymiron’а, «Устрой дестрой» Noi3e MC, «Локус генома» Asper’а X и не дай Бог «Монетку» ЛСП.       — Вы обворожительно выглядите, — сказал, соблюдая все нормы приличия, молодой импозантный мужчина.       Антон оглядел фрак и опрятное лицо в лёгкой светлой пудре, без любезности улыбнулся и отвернулся обратно к своим знакомым. Егор как раз рассказывал о своей попытке взять в руки удочку и верно забросить её в озеро, он раскраснелся от живого повествования, дёргал руками, не переставая, и оглядывал каждого своего слушателя, заползая проникновенным взглядом в самое нутро. Он таким дружелюбно открытым был всегда и со всеми, его жизненным кредо было дарить окружающим людям радость. Антон в свою очередь предпочитал дарить либо смех, либо подколки.       — И она зацепилась крючком за листья, поплавок запутался в ветках и как бы я не тянул, никак не мог её вытащить.       В словах была и грусть, и теплота, придающая рассказу более комичный оттенок. Егор о случившемся опыте не переживал, свою ошибку и неумение забрасывать удочку не избегал, не стыдился, а просто принял это со смирением, и теперь разоблачал душу. Больше всего ему нравилось, когда остальные смотрели на него ласково и восхищённо. Своего он добивался. Только Антон выбивался из его картины мира, одаривая преимущественно насмешливыми взглядами, впрочем, без злого умысла.       — Поэтому омегам лучше не рыбачить, — заключил по итогу даривший комплимент мужчина.       — Да ладно Вам, с кем не бывает? — без всякой обиды в голосе заметил Егор.       — Но ведь есть такое, что омеги менее предрасположены к подобным занятиям. Не для них это дело. Вы лучше смотритесь танцуя в этом фраке, чем с удочкой в руках в резиновых ботинках.       — Действительно, соглашусь, — со злорадством проговорил Антон, кидая на мужчину острый взгляд, — Вам куда лучше идёт общество рыб и нелепая одежда. В таком обществе Вы будете поистине, как рыба в воде.       — Опять злословишь, — на выдохе негромко проговорил Егор с кривой улыбкой и поспешил сгладить ситуацию: — Такие костюмы, такая одежда, никому не пойдут.       — Отнюдь, есть такой тип лица, которому идёт всякая деревенщина, — сказал Антон.       — У Вас острый язык, совершенно не сочетающийся с Вашим нежным запахом.       Антон пах довольно по-детски, по крайней мере такие ассоциации возникали у тех, кто посещал детский садик и завтракал в школе. Его запах был больше всего схож с творожной запеканкой, а во времена сильных эмоций он приобретал нотку персикового конфитюра, исключением была эмоция сильной тоски, она сопровождалась ярким запахом подгнившей смородины. И с самого младенчества Антону рассказывали о всех тонкостях его запаха по несколько раз за год. Выучить собственный запах, не имея возможности его почувствовать, у него получилось, а вот свыкнуться с постоянными напоминаниями о нежности аромата — нет.       — Сожалею, но тупому уму острый язык не поможет, — сказал беспощадно Антон.       Он бы опустился и до оскорбления по запаху, но решил этого не делать — такое в обществе было слишком оскорбительным, а этот мужчина Антона пока всего лишь раздражал, без чистой агрессии.       — Anthony est de mauvaise humeur, так что не обижайтесь, — деликатно сказал Егор, переходя на журчащий французский, приносящий всем его собеседникам платонический оргазм.       — Qu'est-ce que tu racontes? je suis de bonne humeur, — возразил ему Антон. — Это всего лишь ma façon de parler, ничего личного. Je n'ai tout simplement pas aimé votre déclaration locale, Вы не можете меня за это винить.       — Я и не виню, — поспешил уверить его собеседник. — И в таком случае прошу прощения за своё высказывание. Видимо, оно действительно было Вам неприятно.       — Какой покладистый, — со смешком сказал Антон и качнул головой. — Вы вообще кто? Точнее, где же мои манеры, да? Quel est Votre nom?       — Всё ещё не достаёт манер, — пожурил его мужчина. — Раз спрашиваете имя, нужно и самому представляться. Je m'appelle Arseniy, mon nom de famille est Popov, et vous, jeune homme?       — Бесит этот французский, не находите, Арсений?       — Sie können Deutsch verwenden.       — O español, — вставил Егор.       — Я нахожусь в России. Может быть, поговорим по-русски? — сардонически уточняет Антон.       Любовь высшего света к иностранным языкам ему была понятна и неприятна. По воле судьбы, вернее будет сказать родителей и многочисленных репетиторов, он свободно владел и французским, и немецким, и английским, и испанским, в итальянском немного плавал, но на достаточном уровне знал и его. Родители старались навязать ему ещё пару языков для изучения, но он решительно отказался от этого. Кажется, с помощью мата, но в любом случае к нему больше не приставали с этим, и он был рад такому исходу.       Егор со своими приятелями отреагировали на его просьбу снисходительно. Они знали его и его отношение к нарочному смешению языков в повседневной речи и на балах. Это не мешало им временами вставлять иностранные предложения, слова или словосочетания, но к небольшому потоку нерусской речи Антон относился куда лояльнее, чем к настоящему разговору, состоящим из половины русского, половины любого другого языка.       Новый знакомый в этом осведомлён не был, потому приподнял брови, пожал незатейливо плечами и не стал противиться. Своё отношение он не высказал, и Антон расстроился из-за этого: несогласие и споры нравились ему особенно сильно.       — Вы откуда, кстати? — спросил участливо Егор. — Я раньше Вас здесь не видел.       — Мой родной город Питер, сюда я переехал по работе. Открываем новый филиал в Москве, насколько это затянется - понятия не имею. Но пока есть время решил заглянуть на Московский бал, всегда было интересно, как они у вас проходят.       — Общее убранство почти всегда одинаковое, — сказал Антон. — Был пару раз в Питере. Меняются только люди. И в других, более мелких городах, ситуация похожая. Да и люди по большей части одинаковые.       — У Москвы есть отличие, — не согласился Арсений. — Питер более готичный, он любит только своих людей, к новым относится настороженно, зато красив и прелестен к завсегдатаям, а тем более коренным. Москва же принимает в себя всех, и так ненасытно, аж дурно становится, как в неё столько влезает. И она слишком бодрая.       — Расписываете город как живого человека, — заметил Егор.       — Для удобства можно и так это назвать. Для меня же это скорее атмосфера. Московская разительно отличается от питерской, не могу не замечать этого.       — Звучит так, будто Вам не нравится в Москве, — сказал Антон. — Хотите поскорее вернуться домой?       — У вас чудесные омеги, — с чувством сказал на это Арсений, смотря при этом именно в его зелёные глаза.       От такого заурядного подката Антон закатил их, вышло непроизвольно, но он бы повторил это нарочно. Со своим телом он был солидарен.       — Большое спасибо за комплимент, — сказал Егор.       — Vulgairement, — не согласился Антон.       — Vous n'aimez pas la vulgarité?, — спросил Арсений.       — En russe s'il vous plait. Не люблю вульгарность и бульварщину, а вот пошлость очень даже уважаю. Отлично распаляет секс.       Арсений натурально удивился такому высказыванию, глаза его округлились до пятирублёвых монет, а в щеках появился лёгкий румянец. Смущение прокатилось по всему лицу, принося Антону огромное удовольствие. Он любил, когда люди смущались или злились, когда были яркими, тем более на его слова, но ещё больше ему импонировал тип смутившегося. Довести до румянца альфу было одним из любимых достижений Антона на подобных званных вечерах.       — Говорите, что не любите вульгарность, а сами её используете, — сказал Арсений.       — Это не вульгарность, а здоровая пошлость. Стесняетесь интимных тем? Неужели Вы из того самого рода, где секс только в первую брачную ночь, а до этого и поцелуи грешны?       Антон шутил и совершенно не ожидал, что Арсений согласно кивнёт на этот риторический вопрос, потому очередь удивляться перешла уже ему.       — Господи, — сбогохульствовал он и ничуть не пристыдился по этому поводу, — Вы серьёзно ещё девственник? Вам сколько лет?       — Антон, попрошу, будь любезнее, — попросил Егор.       — Боюсь предположить, сколько сексуальных партнёров имели Вы, — деликатно сказал Арсений, не намереваясь получить ответ, он почти сразу хотел добавить несколько слов, но Антон беспардонно перебил его.       — Не считал, но больше десяти. Мне двадцать один год, беременностью и венерическими не страдал и не страдаю. Представитесь таким же образом? Прошу, мне правда интересно.       — Вы ведёте себе непристойно. Вами овладела и движет низшая форма чувств — похоть.       — О мама, о мама, я грешен, — пропел Антон. — Вы вот серьёзно мне сейчас это заливаете? Я понимаю, конечно, что здесь общество в целом собралось своеобразное и консервативное, но на дворе двадцать первый век. Непристойно думать, что сексуальное влечение до брака или большое количество половых партнёров — это грех и недостойное поведение.       — Я не осуждаю людей…       — Нет, Ваши слова и есть осуждение, — перебил его Антон и запальчиво продолжил: — Ваша реакция явный признак старшины и религиозной промывки мозгов. Не удивлюсь, если вы против абортов, за разделение обучения для омег и альф, короля и монархию и верите в колдуний, шаманов и всякую другую мистическую ересь.       — Один шаман у нас и правда есть, — со смешком заметил Егор.       — Дредастый колхозан, — поморщился Антон. — Зачем об этом меме на ножках вспоминать? Его патриотическое творчество вызывает у меня кровь из ушей, хоть и поёт он недурно.       — Хочешь прикол? — спросил Егор, вновь забирая внимание Антона на себя. Он очень не хотел допустить негатива в компании по отношению к любому человеку, поэтому начинал цепляться за любые темы. Не получив ответа, он всё равно сказал: — Слух прошёлся, я не поверил в него сначала, потому что не был толком знаком с этим исполнителем, но, узнав, поверил. Слишком это похоже на правду. Наши организаторы балов согласны поставить его треки на какое-то время.       — Удручающая новость, — сказал Антон. — Нормальную музыку ставить они не хотят, а пропаганду скрепных семейных ценностей с набожностью — за милую душу.       — Вам очень нравится браниться, — заметил Арсений.       — Мне? — Антон картинно задумался и кивнул. — Нравится. Горячий спор такой же приятный, как горячий секс.       — Вы опять за своё…       — И не перестану теперь! — заверил его Антон. — Мне безумно нравится, как Вы на это реагируете. Не хотите ли переспать со мной? Вы в целом в моём вкусе.       Арсений поперхнулся воздухом.       — Молодой человек…       — Антон.       — Спасибо, что представились, — со вздохом сказал Арсений. — Только Вы забыли фамилию… Могу пригласить Вас на танец?       — Лучше в постель, — протянул Антон, скептично разглядывая протянутую ему руку. — Ладно, ведите.       Ладонь у Арсения была сильной и аристократично ухоженной: не было никаких заусенцев, убрана кутикула, без мозолей и порезов. Антон за своими руками следил не так хорошо, хотя с детства его мать натаскивала быть ухоженным во всех местах, а не только интимных. Но Антон был и оставался ребёнком непослушным, безмерно любящим, но всё же непослушным. Новые языки, изучение танцев до идеального исполнения, занятия вокалом, чтение умной и художественной литературы, и далее большой список всего навязанного ему обществом, он отлично начинал познавать и никогда не доводил до конца. Сперва из лени, потом его лени появилось обоснование: это стало протестом. Обрадованный найденной отмазке, Антон совсем себя распустил, да и балы он посещал не то по привычке, не то по приколу, не то для сохранения родителям нервной системы. Он об этом шибко не задумывался, всё делал так, как умел. При необходимости он быстро мог подстраиваться, его умственных способностей хватало на любую работу и любое новое знание, схватывать всё на лету было ему просто. Возможно, потому он и омрачился по отношению к учёбе какого-либо рода. Лёгкость в достижении цели убивает желание достигать саму цель.       В танце Арсений двигался грациозно, будто был для этого создан. Он плыл по залу, реагировал на каждую ноту мелодии, за собственными движениями даже не следил, настолько всё это было для него автоматизированным или настолько его это всё увлекало. Антон точно не мог судить об этом по первому взгляду, но ставил из вредности на первое.       — Я не думаю, что Вы такой безгрешный.       — Безгрешных можно отсаживать в зоопарк, в нём больше половины клеток останутся свободными, — сказал невозмутимо Арсений, не отвлекаясь от движений.       Он вёл уверенно, держал довольно крепко, помогая, направляя, и на слабые отставания от мелодии, от ритма танца, реагировал незамедлительно, поправляя Антона руками, без всяких просьб и других слов. Это уверенное распоряжение чужим телом Антону понравилось, ещё больше понравилось, что тело было не просто чужим, а его собственным. Он сам по себе любил прикосновения буквально ко всем участкам, от макушки, до пяток, и ещё больше любил, когда партнёр мог умело распоряжаться этой тактильностью, да и в целом управлять.       По жизни Антон был человеком ни ведущим, ни ведомым, он был третьим, идущим в сторонке своей дорогой и угорающим с остальных. Но вот в постели обожал быть ведомым, беспомощным и грязным, в пошлом смысле этого слова, а не в прямом.       — Мне нравятся твои глаза, — задумчиво говорил Антон, смотря не в голубые глаза, которые ему, действительно, понравились, а в сторону, неважно какую — это был показатель его задумчивости. — Движения. Как ты меня держишь. Очень возбуждающе так.       — Это обычная постановка рук для танца, — сказал Арсений.       — Каждый держит по-своему, — упорствовал Антон. — Кто-то очень деликатно, как хрустальную статуэтку, кто-то хватает, как мешок с картошкой, кто-то просто деревянно кладёт руки, тут много разных микро-изменений в ощущениях можно найти. То, как меня держишь ты, мне нравится.       — Сочту это за комплимент.       — Черты лица у тебя очень эстетичные, выделяются. Не обычный слащавый или мордоворот, а такой, настоящий граф-аристократ, о котором можно подумать, читая французские книжки. Правда, я их не читаю давно, но когда-то пару страниц пролистывал.       — У Вас такая живая красивая фантазия, я удивлён, что Вы не любите читать.       — Смотреть люблю, — объяснил Антон. — Кинематограф в высшем обществе не оценён по достоинству, а книги слишком переоценены. Юмористов люблю, это самые честные люди и у них довольно много интересного можно почерпнуть. Им же надо откуда-то брать материал для своих юморесок. И вообще, не перебивай, я здесь вслух рассуждаю, стоит ли тебя в кровать тащить или нет.       — Я ведь говорил, что не сторонник случайных связей, поэтому не лягу с Вами в кровать. И мне не понятен тот момент, когда мы с Вами перешли на «ты».       — Блин, вот ты занудствуешь, а меня всё больше и больше подбивает к тебе подкатить. Ты, типа, ангел, а я демонёнок. Развлечёшься сегодня со мною, милый ангелочек? Демоны в постелях такие горячие, если ты понимаешь о чём я.       — Какой сортирный юмор, — невозмутимо заявил Арсений, продолжая так же легко и элегантно двигаться под музыку, словно разговор не был ему помехой и ни капли не смущал, но на его щеках и совсем каплю на внешней стороне ушей появился розовый оттенок, полностью загипнозитировавший Антона. — Это недостойно такого интеллигентного молодого человека.       — У тебя слишком много предрассудков, Арс, — нежно сказал Антон и нарочно неправильно поставил ногу в па.       Он чуть запнулся и упал бы на пол, но Арсений удержал его и за считанные секунды поставил в нужную позицию, продолжив танец так, будто ничего не произошло. Антон запинался в надежде понежиться в крепких объятиях, позлить и в очередной раз смутить Арсения, и потому расстроился, когда этого не случилось. Он загорелся ещё большей идеей добиться расположения этого человека, но только для одноразового секса. Постоянных отношений он не был уверен, что вынесет, не только из-за юного возраста, в нём, правда, не было желания долгоиграюще с кем-то встречаться, но и по причине характера нового предмета своего интереса.       Чопорный альфа, искренне считающий, что до свадьбы нельзя даже целоваться, в обществе нужно выражаться только культурно и без пошлостей, омеги имеют предрасположенность к домашним обязанностям, а не рыбалке и всего подобного ей, ему не импонировал в роли будущего мужа.       Красивый мужчина с небесными глазами, только подчёркивающими его ангельский лик, миловидно вытянутым носиком, с крепкой уверенной хваткой и умением вести, а ещё говорить довольно приятным проникновенным голосом, ему импонировал в роли отличного развлечения на ночь с длинной прелюдией.       В длинной прелюдии Антон не сомневался: целомудренный Арсений, принявший целибат, не позволит себя сразу раскрепостить. С ним нужно было помучиться, но это распаляло и интриговало Антона только больше.       — Так, — сказал он, — говори, что бы ты сделал, захоти за мной поухаживать.       — Пригласил бы для начала на танец.       — Первый пункт выполнен. Дальше.       Арсений несдержанно повёл глазами, закатывая их не до конца, а так, будто в процессе одумался, и с короткой улыбкой сказал:       — Познакомился бы с родителями.       — Это ты далеко загнул, — замотал головой Антон. — Не, родители нужны же для благословения, руки просить. Ты пропустил момент флирта.       — Отнюдь, родители должны знать, с кем общается их омега. Это обычное дружеское знакомство, чтобы они знали, что в обществе сына есть подобный человек. Без обсуждения свадьбы или чего другого.       — Родители уехали в Антарктиду, давай следующий пункт.       — Зачем Вы меня об этом спрашиваете?       — Всё просто, Ватсон. Я ускорю все твои этапы позаигрывать, окажусь сразу на предпоследнем со свадьбой, и затащу тебя в постель.       — Вы очень целеустремлённый молодой человек, но мне кажутся Ваши намерения несколько неэтичными. Вы мне симпатизируете, но мои чувства можно назвать сейчас недостойными Вашего сердца…       — И это прекрасно! Непристойные мысли я люблю.       — Я ничего не говорил про непристойные мысли, — проговорил терпеливо Арсений.       Музыка закончилась. Они остановились и стали хлопать. Антон пытался выровнять дыхание и унять сердцебиение. Волосы у него чуть растрепались, зелёные глаза лихорадили, на щеках, носу и шее возникли красные пятна. Арсений оглядел его цепким взглядом и тепло улыбнулся.       — Вы само очарование, — сказал он, взял Антона за руку, подвёл к своим губам, нежно коснулся тыльной стороны ладони и отпустил. — Мне понравилось с Вами танцевать, несмотря на некоторые неровности в танце, это стоило того.       — Это ты так грамотно намекнул на мои плохие уменения танцевать? — уточнил Антон. — Я и без тебя это знаю. А поцелуй мне понравился. Может, поцелуешь меня и в других местах?       — Опять вульгарщина, — со вздохом сказал Арсений. — Неужели Вы не можете удержаться от некрасивого выражения?       — Очень даже красивого, — не согласился с ним Антон. — И зачем мне удерживать себя? Я свои намерения довольно чётко изъясняю, а то, что ты не уходишь, о многом мне говорит.       — Вы мне нравитесь, — не стал скрывать Арсений.       Слова в его исполнении прозвучали ослепительно искренне, со всей той глупой влюблённостью, которая могла успеть у него возникнуть за всё время знакомства. В глазах переливалась нега от загоревшейся в сердце страсти, пока на губах оставалась мечтательная улыбка, говорящая не только о полноте чувств, но и о серьёзности намерений. Антон долгое время на него смотрел молча, анализировал лицо, разговор, признание, и от получившейся картины нахмурился. Прищурившись, он спросил:       — Только не говори, что пока я пытаюсь затащить тебя в постель, ты со своей стороны хочешь затащить меня под венец?       — Я бы с радостью продолжил взращивать в себе к Вам самые нежные и чистые чувства, которые только можно вообразить.       — В этой игре победителем буду я, — сказал резко, с отчётливо прослеживаемым вызовом, Антон.       К его удивлению Арсений не смутился, улыбнулся родительской улыбкой, покровительственной, словно несмышлёному ребёнку, и проговорил лаконичное:       — Посмотрим.       

§Через двое суток§

             — Почему именно сюда? — со вздохом спросил Антон, стоило им сесть за столик.       Одетый в фирменный костюм официант галантно поклонился, протянул им меню и, получив отрицательный ответ на вопрос «желаете ли что-нибудь сразу», отклонился.       Ресторан был просторным, сиял от хрустальных люстр, дышал свежим ненавязчивым запахом, пел живой классической музыкой. Столики разбрасывались в достаточном друг от друга расстоянии, каждый копировал другой по оформлению. Светлая цветовая палитра превращала это место в своеобразный Рай, будто они были на облаке и праздновали свою счастливую загробную жизнь. Стены были преимущественно пусты, и всё же изредка можно было увидеть на них древние фрески. Несмотря на свою потёртость и довольно тёмный оттенок, на общем фоне они не выделялись, а лишь дополняли образ святости, вольготно блуждающий здесь между гостей.       — Я здесь не был до этого, но, по-моему, милое место, — ответил Арсений.       Антон лениво пролистывал меню, смотря преимущественно на изображения готовых блюд.       — Я хочу тебя расстроить, — сказал он между пролистыванием, — счёт мы платим пополам или каждый сам за себя.       — И правда расстроил, — согласился Арсений. — Есть ли у меня возможность тебя переубедить?       — Нет, — сказал Антон и задумался. — Могу попросить взамен секс, — задумчиво проговорил он, но, спохватившись, замотал головой. — Нет, нечестная победа, да и оскорбительно это. Я взрослый самостоятельный человек. Хотя не особо. Но деньги у меня имеются, и Бог знает, каким путём они добыты, я вот сам не помню. Думаю, бо́льшая часть из них — подарки от родственников.       — Они такие щедрые?       — Скорее я не такой расточительный. Например, не обедаю в подобных местах. Суп — семьсот рублей. Какие неприятные цены. Не думаю, что он намного лучше супа за двести из ресторанчика рядом с моим домом.       Антон отложил от себя меню и вытянул вверх руку, подзывая официанта. Как только тот пришёл, он перечислил выбранные блюда, в том числе вышеназванный суп, приветливо улыбнулся официанту и, как только они с Арсением опять остались вдвоём, вольготно устроился на стуле, сложив на груди руки.       — А в какое место ты хотел бы сходить на свидании?       — Не можешь проговорить «куда бы ты меня пригласил», серьёзно? Настолько ущемляет, что омега может делать так называемый первый шаг? Неужели ты настолько заскорузлый? Не могу подобрать слова лучше, прости. Погрязший в нелепых правилах человек. Это непривлекательно, знаешь ли. Наоборот, отталкивает.       — Тебя это и отталкивает, и привлекает. Именно из-за этого ты сейчас сидишь со мной в дорогом ресторане.       — С этим не спорю. Но это всего лишь азарт. Я бы ни за что не стал с таким зашоренным человеком встречаться на серьёзных щах.       — Ты так мило пытаешься задеть.       — А ты так мило обижаешься, Арс, — проговорил Антон, смотря ровно ему в глаза с броскими эмоциями безнадёжности и серого осуждения. — Ты одет в хорошие современные шмотки, зачем придерживаться средневековых взглядов?       — Мне кажется, или твоя современная либералистическая позиция даёт трещину и сейчас ты натурально осуждаешь, а не просто критикуешь моё мировоззрение.       — Здесь соглашусь с тобой. Перехожу границы. Прости, мне это просто слишком непонятно. Непонятно, зачем так себя ограничивать и каким образом ты вообще такой получился. По поводу твоего вопроса, я бы пригласил тебя поесть шаурмы. Не в здание, а купить её в небольших окошках-шаурмечных, и есть потом прямо на улице, чтобы соус ещё по рукам тёк. Мне отчего-то кажется, что такого опыта в твоей жизни ещё не было.       — Не зря кажется, но идея не кажется мне соблазнительной. Можно ли мне будет и в следующий раз выбрать место для свидания?       — А если я откажу, — заинтересовался Антон, впав в нападающую позицию: прищурился, склонил к плечу голову и откинулся на стуле, — ты пойдёшь со мной есть шаурму на улицу?       — Взаимный вопрос, если я откажусь от такого, мы продолжим общение?       — Мгм, могу шантажировать тебя прекращением наших свиданий и затащить тебя куда хочу. Это интересно. Тогда в следующий раз одевайся попроще. Так уж и быть, свожу не в шаурмечную у дома, а в самую престижную. Там иногда даже мужики славянской внешности работают. Ну, как иногда, один раз видел.       — Я явно пожалею, согласившись, но увидеть твою улыбку и услышать твой смех будет бесценно.       — Как высокопарно. С чего я буду смеяться?       — Предчувствую, что мои попытки не испачкаться будут тобой весело восприняты.       — Многие пытались, но мало у кого получалось защититься от шаурмечного сока, — изрёк важно Антон.       — Учту, — кротко сказал Арсений.       

§Через трое суток§

             Антон стоял на солнышке, подставив ему своё личико равномерно поджариваться до получения лёгкого загорелого оттенка. Погода позволяла не задыхаться от духоты и не обливаться ручьями пота, но было всё равно достаточно жарко, поэтому, готовясь на свидание, он оделся просто: в светлую футболку, шорты до колен и самые лёгкие кеды из всех у него имеющихся. На руки решил нацепить побольше любимых украшений, дешёвых, купленных либо с китайских сайтов, либо на барахолках, куда Антон ходил регулярно, приобщаясь к колориту среднего класса. Сперва ему показалось всё то дикостью: маленькие нагруженные всяким барахлом лавчонки, смуглые продавцы, обросшие топорщащейся бородой, побитые, заляпанные или покрывшиеся пылью товары, накиданные друг на друга, поди разбери где заканчивается одна вещь и начинается другая, но очень скоро он ко всему этому не только привык, но и прикипел душой. Ему нравились эти убитые безденежьем места с, на самом-то деле, как он выяснил, превосходными и зачастую очень добрыми людьми. С некоторыми он был уже хорошо знаком, ему даже подарили один из браслетов, которые он надел на встречу, и он его особенно любил.       Людей по улице бродило достаточно, больше всего мелких детей, но это обосновывалось близостью зоопарка и центра детского развития. Антон довольно щурился, слыша громкий радостный смех и видя молоденькие милые личики. Вид счастливой семьи вызывал в нём уныние, но он его старательно пытался выдавить из себя. Воспоминания о юношеских годах у него были не плохие, но и не хорошие, не такие, какие он сам хотел бы помнить и чувствовать. Такой крепкости и сердечности в отношениях с родителями он никогда не испытывал, даже будучи совсем ещё несуразным ребёнком, еле стоящим на двух ногах, его отдавали в чужие руки, и образ родной матери потому накрывался мутным стеклом.       Теперь же со всеми родственниками он общался по всем канонам буржуазной семьи: внешне это было любезное отношение с совместным проведением значительных праздников, их честь и фамилию он старался не слишком-то порочить, но за советом никогда не приходил и со своими проблемами разбирался самостоятельно, не ожидая от них никакой помощи, только сочувственных вздохов.       Недалеко от возвышения, на котором загорал Антон, затормозило такси высокого класса. Из него вышел Арсений, что-то вежливо сказал водителю и стал оглядываться. На нём были дорогие вещи, пытающиеся выглядеть просто и не выделяться: вискозная рубашка мраморно-ванильного цвета, зауженные чёрные брюки и цвета королевской ковровой дорожки массивные кроссовки.       — Это твой самый свободный лук? — уточнил Антон, когда они встретились. — А дома ты спишь в шёлковой пижаме, я угадал? Сколько стоит эта рубашка? Тысяч сто?       — Вроде двести тридцать, — пожал плечами Арсений. — А что, плохо выглядит?       — Ты неисправим. Мы будем в жару гулять по городу, а ты оделся в рубашку, чёрные, выделяю, чёрные, штаны и кроссовки, на вид нихуя не лёгкие.       — Не выражайся, пожалуйста. Мы в любом случае сможем зайти в какое-нибудь место с хорошо проветриваемым помещением.       — Ты такой смешной, — сказал Антон, разглядывая заметно обидевшегося Арсения со скептично поднятыми бровями. — Нет, Арс, я серьёзно. Ты вообще не в каноне века. Теперь я понимаю, для кого те балы делаются. Для таких старомодных людей.       — И ты всё ещё придерживаешься своей идеи или достаточно разочаровался в моей кандидатуре?       С ответом Антон не спешил, ему нужно было пару минут подумать, а скорее ещё раз переварить все их разговоры, их взаимоотношения и цели. Отчего-то он развеселился и пришёл к выводу, что такой вид партнёра его искренне веселит и увлекает. Такая самоотдача и вера не могла не цеплять, вот и его покорила.       — Мы с тобой сейчас не на балу и не в дорогом ресторане. Говори проще. Пошли гулять, тут пару улиц нужно пройти, и будет нам шаурма. Ты ел?       — Завтракал, и это мой обычный стиль общения.       — Похер, пошли тогда сначала погуляем, потом пожрём уже.       — Антон, — осуждающе сказал Арсений, но послушно пошёл рядом с ним.       Ожидаемо, через час прогулки он выглядел не в лучшей форме, тяжело дышал и с вожделением смотрел на лавочки и бутылку воды в руках случайных прохожих. На лбу под растрепавшейся чёлкой тёмных шоколадных волос поблёскивал пот, который Арсений брезгливо вытирал тыльной стороной ладони. Он неоднократно предлагал где-нибудь остановиться отдохнуть, но Антон каждый раз отвечал отказами и весело подпрыгивал по ходу, ничуть не уставший и лишь немного вспотевший.       Говорили они по большей части о себе. Прошлое и настоящее, о друзьях и знакомых, о том, где учились и где работали. Разговор выходил безмятежный, нельзя было понять толком, слушают они друг друга, говорят для фона или искренне интересуются чужой жизнью, но это никого из них не напрягало.       Замотавшись, Антон решил отвести их в обещанное место, заказал две шаурмы, газировки и обычную бутылку воды. Изнурённый Арсений и не заметил, как за него заплатили, он только жадно припал к горлышку и выпил половину воды. Пил он не голодно, а небольшими глотками, не забывая своих вышколенных манер.       Когда шаурма была готова, они ушли обратно в парк и устроились на траве.       — На траве? — переспросил Арсений, недоверчиво оглядывая землю под ногами. — Ты правда хочешь сесть на траву?       — Я ж тебе не в грязь предлагаю падать. Здесь чистенько, собачьего говна не вижу, так что не выёбывайся и падай.       — Но…       — Арс, не нуди, — рыкнул Антон и протянул ему одну шаурму.       Арсений присел сперва на корточки, потом под пристально-недовольным взглядом зелёных глаз осел полностью на траве, скованно поставив перед собой ноги. Он выглядел севшим в узкую забитую людьми или товаром лодку человеком.       — Надо было надеть мантию, она сошла бы за своеобразный плед для пикника.       — Как романтично, но меня и так всё устраивает. Расслабься, Арс. Муравьишки не сожрут тебе твои штанишки за лям.       — Они не столько стоят и я не из-за этого переживаю, — сказал Арсений, он хотел ещё что-то сказать, но с шаурмы по его руке потёк сок, который он сперва не заметил. Сок уже стёк на ребро ладони и маленькой каплей отделялся вниз. Потом он всё-таки капнул прямо на штаны. — Какое…       — Блядство, — довольно отозвался Антон с набитыми щеками. — Потому что есть надо, а не возмущаться.       — Не матерись, пожалуйста, — настойчиво попросил Арсений и наконец куснул шаурму первый раз. Он поморщился, нахмурился, округлил глаза и со всей этой мешаниной эмоций на лице принялся жевать.       — Ты такое очарование, — со смешком сказал Антон и, уперевшись рукой о землю между их телами, приблизился и почти интимно на ухо прошептал: — Говно, залупа, пенис, хер…       — Антон!       Антон тем временем смеялся, продолжая зачитывать популярную матерную считалку. Закончив словом «раунд», он повернул голову к Арсению и спросил у него любопытно:       — Как тебе бич еда?       — Причём здесь бич? Или ты не про тот бич, который бич, а про… пляж? Но при чём здесь пляж?       — Да это просто еда быстрого приготовления, — пожал плечами Антон. — Не запаривайся ты так. Если бы я хотел поговорить про БДСМ, я бы упомянул не бич, а какой-нибудь флоггер или паддл.       — Прости, что? Что это всё такое?       — Ты меня забавишь всё больше и больше, — проворковал Антон и с радостью посвятил Арсения во все значения перечисленных слов, добавив ещё около полусотни других из той же области. Его настойчиво просили прекратить просвещение ещё на втором слове, но вид всё такого же краснеющего, как кисейная барышня, взрослого состоятельного альфы так и подмывал продолжать издевательства.       Арсений полностью испачкал себе рукава и штаны, потратил все салфетки на вытирания, не прекращал морщиться на очередное пошлое слово и бросать краткие осуждающие взгляды, не пробивающие невозмутимость Антона.       — Мне нужно домой переодеться. Нельзя в таком виде гулять на людях.       — Да ладно, почти и не видно.       — От меня несёт этим… этим соусом!       — Теперь ты пахнешь не масляными красками с ацетоном, а шаурмой художника, очень благородный запах. Забей, высохнет, ты нормально вытер. Пойдём ещё погуляем.       — Quelle horreur, allez-vous vraiment marcher sous cette forme?       — Oui, Arès. C'est exactement ce que je vais faire. Et en général, j'ai prévenu en apparence. Vous vous êtes habillé de manière inappropriée, alors souffrez maintenant.       — C'est cruel, Anton. Ayez pitié de moi.       — Нет-нет-нет и ещё раз нет. Я сжалюсь только над собой, прекратив разговаривать en français, и в целом этот ridicule разговор. Пойдём гулять или ты хочешь прекратить свидание? Думаю, я тебя достал уже достаточно, чтобы твоё l'ego fragile d'un alpha бросило меня, как indigne.       — О чём ты говоришь? Ты, indubitablement, необычный юноша своего типа и класса, но очень хорошенький, не могу позволить себе прекратить наше с тобой общение. Оно отлично развлекает мою душу от работы и других официальных банкетов.       — Я тоже развлекаюсь.       — Я не в этом низком смысле говорил, — резко сказал Арсений.       — А я в этом. Пойдём. Вот скажи, как ты меня так раздражаешь легко? Так и хочется наорать на тебя и дверью хлопнуть, но всё равно я какого-то рожна таскаюсь здесь с тобой? За красивые глазки, явно.       — Merci pour le compliment.       Антон не стал ему ничего отвечать, французская речь, хоть и такая красивая и приятно журчащая именно голосом Арсения, вызвала в нём прилив отвращения. Он поспешил встать и бессмысленно начать идти по дорожке парка, толком не зная, куда это их в итоге приведёт. Арсений шёл с ним рядом и молчал, порывался начать разговор несколько раз, но замолкал раньше, чем прозвучит до конца первое слово.       Солнце к четырём часам дня стало спадать, на нежном безоблачном небе стали появляться первые признаки нескорого дождя, а по улицам забродил беззаботный прохладный ветерок. Под напором изменяющейся стихии Антон переосмыслил своё поведение, свои эмоции и, подумав ещё раз о своих желаниях, сказал:       — Мы можем поехать к тебе за чистой одеждой, но я тоже хочу побывать у тебя в доме.       — Я бы и так не стал держать тебя на пороге, — заметил Арсений.       Он лично вызвал себе такси высокого класса, не согласившись платить лишь половину стоимости или ехать на бюджетном, объясняя это долгом за купленную шаурму и напитки. Ехали они сорок минут в молчании, каждый смотрел в своё окно, сидя на приличном друг от друга расстоянии. Несколько раз Антон намеревался подвинуться ближе, но Арсений предупреждающе смотрел на эти попытки, качал головой и отодвигался дальше, пока не прилип к окну полностью.       Свои чувства Антон понимать перестал. Обыкновенное желание затащить святошу в постель теперь казалось ему горькой необходимостью. Он хотел почувствовать эти крепкие руки в своих волосах, ощутить поцелуй с привкусом краски, и увидеть молочное стройное тело, идеально ухоженное, иначе и быть не могло, в достаточной степени подкаченное и засыпанное родинками. Родинки у Арсения были и на руках, и даже на щеке, из-за чего Антон предполагал их наличие и в других местах.       К тому же, помимо собственных чувств, Антон видел чужие. Арс смотрел на него с любопытством котёнка и желанием, с каким смотрят на любимый торт в момент зависимости от сладкого. Он терпел все неприятные ему моменты, улыбался, поддерживал свой вид аристократа, старался не обижаться, хотя в глазах порой и мелькала обида на подколы, но он терпел всё и… ради чего? Антон не мог понять, ради чего, он себя не ценил настолько высоко, он не подходил Арсению совсем, ни по одному из параметров. Они жили не просто в разных представлениях об этом мире, а и словно в разных веках и нравственных нормах.       Но тянуло. Обоих тянуло друг к другу, и если в своих чувствах Антон сомневался по причине изначальных мотивов, то в Арсении сомневаться не приходилось. Он казался и был безмерно откровенным, ничуть себя не стесняясь. Привыкший на любое уязвление в свою сторону огрызаться Антон поражался такому библейскому смирению и принятию, но понимал его, только вот не мог не увлекаться им.       Они остановились возле многоэтажного стильно сделанного дома. Вокруг шумели машины, было много офисных центров, а в самом доме была подземная парковка и ворота, мешающие зайти во двор чужим людям. Назвав номер квартиры, Арсений прошёл охранника и повёл по каменной тропинке с ухоженным газоном по сторонам от неё Антона к себе в квартиру.       Снимал он на двадцать первом этаже. Вид свысока был поразительным, завлекающим и пугающим. Антон не любил высоту, предпочитая жить на этаже втором-третьем, он не любил летать на самолётах, предпочитая более долгий, но, по его мнению, комфортный транспорт — поезда дальнего следования. В них он мог побродить, почитать, выходить покурить на каждой станции, завести новые знакомства и просто узнать много нового о жизни от обычных людей. Зачастую он брал купе, но несколько раз довольствовался и плацкартом, где ему, почти двухметровому, было очень неудобно, да ещё одна бабка ругалась на его торчащие ноги и пару раз била красной тяжёлой сумкой. Но несмотря на все возможные минусы, путешествовать в вагонах Антон очень любил.       А вот дорогие высотки, наоборот, ненавидел.       Квартира была во всё том же дорогом аристократичном стиле с лучшими предметами двадцать первого века. Картины стиля Ренессанс удивительным образом сочетались с плазменным телевизором на стене, бесшумно работающим холодильником, стиральной машинкой последнего поколения и тонким ноутбуком красноречиво дорогого бренда.       — А чё ёршик не золотой? — с грустью, скрытой за иронией, уточнил Антон.       — Зачем отделывать ёршики золотом? — поинтересовался на это вполне искренне Арсений.       — Это ты не у меня спрашивай.       В Арсении вновь проскользнуло любопытство и неопытность котёнка. Антона его непосвящённость в некоторые сферы жизни, ставшие для многих уже бородатым мемом, наводила не то на уныние, не то на сострадание, как к немощной свихнувшейся тётке. Он остановился в дверях спальни, припав к косяку спиной, и, сложа на груди руки, ожидающе посмотрел на Арсения, вставшего возле своего огромного гардероба.       — Куда мы пойдём после?       — Думаю, сводить тебя в кино.       — В лучшем духе банальных мелодрам? — поинтересовался Арсений.       — Это классика, man. К тому же для тебя это будет в новинку. Или удивишь меня? Был в кино?       — Не был.       Антон не удивился, улыбнулся насмешливо, довольный своим верным умозаключениям, и стал комментировать каждую выбранную Арсением вещь. Он плевался на все рубашки, кофты, пуловеры и всё, что было у того в обиходе. Обзывал штаны, критиковал шарфики и другие аксессуары. Сперва он веселился, потом увлёкся, к концу развеселился опять. Когда он собрал лук, достойный самого простого кинотеатра на какой-нибудь отдалённой ветке метро, Арсений вежливо намекнул ему выйти из комнаты.       — Зачем это? Стесняешься?       — Это неприлично обнажаться перед омегой, да и вообще перед другим человеком, если это не прислуга, которая за этим и нанята, конечно.       — Но мы друг другу симпатизируем, можно же и расширить рамки дозволенного, разве нет?       — Постыдные вещи ты мне предлагаешь, Антон. Прошу, будь сдержаннее. Я вожделею тебя духовно, ты прекрасный человек, не могу не наслаждаться твоей компанией, но вся эта похабщина тебе совсем не к лицу.       — По-моему, к лицу, — невозмутимо сказал Антон. — Неужели ты не думал, например, о своей сперме на моём лице?       — Антон, фу, как это отвратительно вульгарно!       — Нет, это отлично подходит моему лицу, хочешь проверить?       — Ты не добьёшься ничего такими топорными соблазнениями, если эти твои остроты можно назвать таковыми.       Антон тяжело вздохнул, стал раздумывать над ответом. Игра в кошки-мышки начинала ему надоедать, ему хотелось прямо сейчас воплотить свои желания в жизнь и покончить с ними. Не делать третьего, четвёртого и десятого свидания, не доводить всё дело до серьёзного исхода, не начинать любить зашоренного, брезгливого, скованного в глупых рамках человека. С такими людьми ему было не по пути, он с подросткового периода так решил. И хоть он был ещё молод и пластичен в плане мнения, не закостенел в своих высказываниях и был готов принимать новый опыт, меняющий его мировоззрение, в этом вопросе он был готов стоять до последнего.       Принявший поражение Арсений решил тихо смыться из спальни и закрыться в туалете, но в самый последний момент Антон выставил ногу, не дав закрыть дверь, и проник к нему, оказавшись так близко, как было только единожды — в танце.       Без промедлений, споров и цензурной брани Антон упал перед ним на колени и, вытянув к его паху руку, посмотрел на Арсения своим самым чувственным сексуальным взглядом.       Сперва он его нарочно на себя нагонял, но почти сразу завёлся и начал смотреть вполне искренне. Атмосфера в комнате поменялась, потяжелела, как и аромат красок, задавливающий своей плотностью и яркостью, так что почти каждый цвет в палитре можно увидеть, лишь сделав вдох. В воображении Антона возникла картина дитя Рембрандта и Климта с частым сюжетом Шиле. Тона тёмные, притягивающие, завлекающие в свою беспросветность и очаровывающие сладкими плодами запретного. Яркие мазки обещали удовольствие, а тёмные — чувственность. Во рту застряла слюна, Антон сглотнул, едва не начав кашлять, и погладил стоявшего в напряжённом недоумении Арсения по голени, вкладывая в этот жест столько нежности, сколько не дарил ни одному своему половому партнёру до этого.       Он хотел с ним любви и близости, такой, какой никогда у него не было, будто в картинной галерее, не дикой и страстной, он вожделел то произведение искусства, которое мог создать ему Арсений, и падал вниз от похоти, охватившей тело, как смирительная рубашка. Впервые в жизни её хотелось откинуть, но чем дольше Антон сидел перед ним на коленях, тем больше ощущал себя натурщиком великих картин, в бордовой накидке на голое тело с растрёпанными кудрявыми волосами, одинокого в детально прорисованной мрачной обстановке.       — Встань, — сказал Арсений негромко, испуганным сорванным шёпотом.       — Пожалуйста, прекрати это, — ответил ему Антон.       Они продолжали смотреть друг другу в глаза, видели столько разных сильных бушующих эмоций, но не переставали смотреть, пока Арсений наконец не прикрыл веки, отвернувшись.       — Выйди, — сказал он.       Антон впервые почувствовал себя грязным, опороченным в таком свете. Раньше это тоже случалось, но было горчинкой и огоньком, распаляющим и приятным, а теперь он чувствовал себя ужасно. Он был разбит, не падая, и послушался, вышел из ванной, услышал щелчок замка и привалился обессиленный к стене. Он стёк по ней на пол, обхватил свои колени и положил лоб на колени.       — Как я себя до этого довёл? — шептал он в непонимании, и от этого неизведанного гнусного чувства на его глаза наворачивались слёзы. Он видел перед собой размытые блики, но, когда проводил внешней стороной пальца, на том не оседало ничего блестящего. Влага скопилась только в уголках глаз и усиленно пыталась остаться на своём месте.       Появились мысли бросить всё это, покинуть квартиру и никогда больше не отвечать на звонки, не ходить на балы и вообще уехать в другой город.       А потом из ванной тихо вышел переодетый Арсений, выглядящий буднично, как обычный человек. Он присел рядом на корточки и наградил участливым взглядом, передающим поддержку и любовь.       «Он меня сломал», в ужасе подумал Антон и принял протянутую руку, помогающую подняться.       — Пойдём? — спросил осторожно Арсений.       «Я ведь не этого хотел».