О морской деве и лесном духе

Аотейя оставляет его в тени кустов, строго-настрого запрещая даже думать о побеге, а сама, метнув в него последний предупреждающий взгляд, быстрым шагом — похожим больше на уверенный бег — уходит, верно, в деревню. И Нетейам сидит, расслабившись, прижимает пальцы к ноющей губе и предвкушает, как сильно им достанется от отца. Вот уж кому ни дня не живется спокойно: сначала старший сын пошел по наклонной, потом едва не погибла дочь, а теперь провинились все вместе. Верно, даже война с Небесными людьми не была такой страшной пыткой для легендарного Торука Макто, как его собственные дети. Остается только надеяться, что, если самому Нетейаму придется испытать отцовство, — правда, звучит это как-то сюрреалистично и странно, — ему повезет чуточку больше. Аотейя возвращается с куском тряпки и деревянной миской, и Нетейам вопросительно склоняет голову набок, скептически рассматривая этот сомнительный набор. — Нечего было руки распускать, — она прослеживает, куда направлен его взгляд, усаживаясь рядом с ним на колени. — Я ведь не ребенок, — иронично улыбается не побитым уголком губ. — Вот именно, — Аотейя недовольно морщится, — тогда и веди себя по-взрослому. И это справедливо. Поэтому Нетейам сдается, позволяя ей проявить не слишком нужную, но искреннюю заботу. Аотейя поудобнее перехватывает влажную ткань и осторожно смывает кровь с его плеч, внимательно следя за реакцией. — Ну, это уже лишнее… — мягко пытается возразить, но она только смотрит на него исподлобья, — хорошо, молчу. — Больно? — Терпимо, — он неоднозначно покачивает ладонью, мол, ни то ни се. — Тебе не стоило бросаться на Аонунга. — Волнуешься за него? — фыркает, обмакивая тряпку в миску с водой. — Больше, чем за свою жизнь, — Нетейам пытается улыбнуться, но острая резь ссадины не дает, и он едва слышно шипит. — Не сомневаюсь. Интересно будет посмотреть на его лицо, когда он обо всем узнает. — Я так не думаю. — Ну, — Аотейя пожимает плечами, — рано или поздно, а посмотреть все равно придется. И на Ронал, и на Тоновари… — И на моего отца, — хмыкает отстраненно. — Не знаю, что хуже. — Определенно, Ронал. — Определенно. И Аотейя погружается полностью в работу, а он просто наблюдает за ее движениями с пристальною внимательностью. За едва заметной морщинкой на переносице, за тем, как пальцы ее чуть касаются его кожи, стирая подсохшую кровь. Грязно-белая тряпка становится розоватой, очерчивая контур плеч, и задерживается у основания шеи. Аотейя с ласковой усмешкой поднимает взгляд. — А стучит-то как, — поддразнивает, скользя ладонью к груди, а Нетейам смотрит ей в глаза, не смущаясь. Да, стучит. Аотейя склоняется к нему, всем телом подаваясь вперед, и свободною рукой берет его ладонь. Улыбается робко и нежно, но в уголках губ сверкает озорная лукавость, а в глазах пляшут искорки-смешинки. Сердце под ее пальцами заходится новою трелью. Она прижимает его ладонь к собственной груди, и Нетейам чувствует такой же сбивчивый гулкий ритм под горячей кожей. И ради этого — думает — он бы снова пошел вопреки сказанному, снова пережил бы тяжелый разговор с отцом, снова наступил бы на глотку своей ответственной совести и, если пришлось бы, сделал это с особым остервенением и жестокостью, да простит Великая Мать такой неприкрытый глупый пафос. Они близко-близко, едва не соприкасаются носами, и момент этот растворяется в густой тишине заходящихся стуком сердец. Аотейя сжимает его ладонь на своей груди, и взгляд ее мутнеет. Она медлит, как бы спрашивая разрешение, и в следующую секунду все границы, что еще оставались между ними, дают трещину и рассыпаются пылью. Когда Нетейам чувствует ее губы на своих, ему кажется, что голова идет кругом, а глаза застилает пряною тьмой. Он рвано, сдавленно выдыхает, подаваясь вперед. Так мягко, хрупко и нежно — точно морской бриз поутру. Нетейам никогда не целовался — только видел, как это делается, когда с братом смотрел человеческие фильмы. И тогда, там, поцелуи были какие-то жадные и грубые, с придыханиями и полу-стонами, а этот поцелуй — невесомая туманная зыбь. Так мягко, хрупко и нежно — точно серебристый смех. Ее ладонь накрывает его щеку, и Нетейам чувствует привкус улыбки на губах. Он никогда не целовался — только видел, как и где это делается обычно — точно не в кустах, сидя в крови. Впрочем, может, он просто смотрел не то. Ссадина на губах жалобно ноет, привкусом соли отдаваясь на языке. Его ладонь ползет от ее груди к шее, пальцы второй руки сами собою зарываются в волосы на ее затылке, притягивая ближе. Волнительная трель между ребер сменяется громким военным барабаном и, стекая ниже, по позвоночнику гонит приятную дрожь. Аотейя перекидывает ногу через его бедра, усаживаясь сверху, и расстояние между ними сокращается до минимума. Нетейам рвано выдыхает, чувствуя ее тело каждым сантиметром собственного. Он никогда не целовался — только видел, как это делается, когда смотрел человеческие фильмы с братом. И вот теперь, когда гулкий набат из груди спускается вниз, он понимает, почему поцелуи там были такие жадные и грубые. Ее обвивают его шею, и философские размышления исчезают в единую секунду. Только где-то в самой глубине сознания скользит мысль, что надо остановиться, пока не поздно. Аотейя мягким движением слизывает кровь с его губы, и эта мысль рассеивается сама собою в выделяющейся вдруг сильнее, чем обычно, слюне. Подрагивающая ладонь опускается с шеи на плечи, двигается вниз по спине и останавливается на талии, и напряжение волнами спускается к низу живота. — Эй, — она дышит тяжело, отстраняясь и приподнимая бедра, — спокойнее. Не все сразу. Нетейам отводит взгляд и стыдливо кашляет в кулак. Он не привык терять контроль над собой. Впрочем, никогда не теряя контроль, ты не способен на безумие, а, значит, не растешь. Интересно, насколько сильно он «вырос» за последнее время? Аотейя ласково касается его щеки и целует в лоб. Ее собственное тело до боли хочет продолжения, разгоряченное и напряженное, но разумом она понимает, что еще рано. Поэтому успокаивает несущееся вскачь сердце и тягучее возбуждение превращает в нежность. В конце концов, хотеть кого-то физически — дело отнюдь нехитрое, для этого многого не надо, но без стойкого гласа рассудка все это — пустое. — Ты отвлек меня, — мягко дергает его косичку и подбирает тряпку с земли. — Я? — Нетейам не может не усмехнуться. — Разве? Аотейя бесцеремонно давит на ссадину на его плече, и тихое шипение прерывает начавшийся было цикл смущающих шуток. — Жестоко. — Сам виноват. Мокрый кончик тряпки едва успевает коснуться кровоподтека на виске, когда Нетейам вдруг становится чересчур серьезным. Он перехватывает руку Аотейи и облизывает губы, не зная, как сформулировать абстрактные мысли в нечто четкое и связное: — Ты думала о том, что будет…дальше? И Аотейя мрачнеет, глубоко вздыхая и опуская плечи. И все это романтичное с терпким интимным оттенком настроение улетучивается в повисшей тяжелой тишине. — Нет. Не совсем. А ты? Нетейам задумчиво смотрит куда-то поверх ее плеча. Он думал, но думал до того, как в их темные дела вмешалась сама Эйва — после просто не успел. Впрочем, вряд ли сейчас в этом есть какой-то смысл: Великая мать легкою рукой подожгла поле размышлений, на пепелище оставив лишь простенький факт. Отступать уже некуда. — Нет. Не совсем, — повторяет неосознанно ее фразу, неловко поджимая губы. Ну и пусть. Иногда нет никакого смысла строить планы, теории и прочее, потому как жизнь отвратительно прекрасна своим умением переворачивать с ног на голову в одно мгновение. В конце концов, несуществующий план не может провалиться, правильно? День ласкает слух отзвуком шелестящего песком морского бриза, и в тишине вокруг них слышится только плеск волн да скрип веток этого прибрежного леска. И шорох в кустах. От ветра, верно. — Тогда — Аотейя прикрывает глаза, смазанно касаясь губами его щеки, — просто посмотрим, что будет дальше. И пока что Нетейаму этого достаточно. Чувствовать себя загнанной в угол дичью — ощущение не из приятных вовсе, но иногда выбора нет попросту, и приходится стиснуть покрепче зубы и терпеть. Ждать момента, когда можно будет не просто уравновесить чаши весов, а опрокинуть их напрочь. В конце концов, запретный плод сладок, верно? Положи перед человеком — или На’ви — с десяток одинаковых львиных ягод, скажи, что одна из них под строжайшим запретом, и испытуемый тут же потянет к ней руки. Эту истину Нетейам усвоил на своей шкуре слишком хорошо. — Я вижу тебя, Нетейам. И эта ее фраза стоит того, чтобы чувствовать себя дичью под прицелом меткого охотника, потому что все его нутро переворачивается с невероятною легкостью. — И я вижу тебя. — Надо же, и я вас вижу. Ужас вонзает иглы под ногти, и они синхронно оборачиваются на звук. Аонунг.