О морской деве и лесном духе

— Ронал тогда чуть с ума не сошла, — Аотейя расплывается в улыбке, вспоминая тот день. Они частенько освежают прошедшие события в памяти. Самые яркие, конечно, а не все подряд. Вот, например, ягодную драку, просмотр той самой мелодрамы, конец которой Аотейя так и не узнала наверняка, ритуал, — правда, о том, что было до него, они старательно умалчивают, — и прочее, прочее, прочее, что хочется пережить еще раз. Воспоминания — в целом замечательное явление. И для народа На’ви играют они особенную роль — недаром у каждого есть своя Песенная Нить, на которой оседают самые яркие звездочки-события жизни. Без воспоминаний, без связи с былым, нет и быть не может никакого будущего, хотя и забывать нельзя, что человек, застрявший в прошлом, никакого будущего иметь не может совершенно. — А какое лицо было у твоего отца, — она посмеивается, вспоминая огромные глаза Джейка Салли. Аотейя впервые видит лес собственными глазами. Все так, как в воспоминаниях Нетейама: густая зелень, журчащий ручей, стрекотня и шуршание. Лес живой, как и море, но живой по-другому, величественно спокойный, с запахом и привкусом смолы. Холодная вода лижет ступни, пока она болтает ногами, сидя на илистом камне. Нетейам ностальгически закрывает глаза. Да, история вышла славная, такую грех не вспоминать на досуге. Совсем как у отца, только вот на Торуке полетать так и не выдалась возможность. Впрочем, оно и к лучшему: огненные крылья у народа Оматикайя ассоциируются с временами Великой Скорби. — Я иногда думаю, — она ухмыляется, — что Ронал стала бы прекрасным Торуком Макто. Не в обиду твоему отцу, но смотрелась бы она устрашающе. — Это смотря для кого, — Нетейам кивает, вливаясь в шутку, — для меня вот, например, однозначно. А вот для Ло’ака…сомнительно. — Она бы летала на громадном скимвинге, — Аотейя погружается в фантазии, — и собирала кланы против демонов Салли. Представляет тсахик Меткайины, раскрашенную по-боевому, на огромной морской твари и копьем наперевес, собирающую племена рифовых На’ви на битву с ними, лесными чужаками, которые посмели отобрать у ее сына женщину. Стоящее зрелище вышло бы, пожалуй. Нетейам только хмыкает, тыкая ее пальцем в грудь. — Теоретически, — пространно качает головой, — ты теперь тоже Салли. — Ты не понимаешь, — Аотейя отмахивается, — это другое. Нетейам иронично вскидывает узорную бровь, мол, конечно-конечно, и они молчат какое-то время, следя за бурным потоком ручья под ногами. Им не нужно постоянно говорить — в конце концов, лучшая компания — та, где и помолчать приятно. — Знаешь, — он смущенно чешет затылок, — если бы не Ло’ак, я бы не додумался до всего этого. Аотейя распахивает глаза, осматривая его с ног до головы. — Так это не ты придумал? — притворно сокрушается. — А я-то размечталась… Всю романтику убил, паршивец. Обязательно пожалуюсь Ло’аку на тебя, как время будет. Нетейам мягко треплет ее по голове, хмыкая. — Жестокая, — ладонь сползает на щеку, и Аотейя ластится кошкой к его прикосновениям. — Бессердечная. Аотейя смотрит на него искоса с легкою хитринкой, и Нетейаму этот взгляд знаком до боли сведенных скул, а потому он мирится с судьбой, с любопытством ожидая, чего бы такого этакого она сейчас выкинет. Когда брызги холодной воды осколками льда вонзаются в лицо, Нетейам подскакивает на месте, жмурясь и встряхивая головой, а Аотейя заливается смехом, сгибаясь пополам, точно вытворила что-то остроумное до жути. Ему иногда кажется, что в нее временами вселяется дух маленького ребенка, так и тянущий на всякие проделки и пакости, потому как иначе объяснить подобные явления не получается. Неудивительно, что они с Ло’аком сдружились почти мгновенно. Впрочем, иногда можно и подурачиться. Нетейам наваливается на нее всем телом, затаскивая за собою в ручей, и Аотейя визжит раненым илу, оказываясь в объятиях колючего холода. Барахтается, зачерпывая руками кристальную воду, отплевывается и верещит что-то непереводимое тонким-тонким голоском, а он стоически терпит, удерживая ее на месте. И так хорошо и приятно, — хоть и холодно до стука зубов, — потому что так мало было у них раньше моментов, когда не надо оглядываться или нервно закусывать губу, думая, не увидит ли кто всю эту беспардонность. А сейчас — так легко и просто, что хочется петь. Быть может, Нетейам все-таки был бы прекрасным героем мюзикла. Аотейя вырывается диким лютоконем из его объятий, да только силенок не хватает, и возмущенный писк превращается потихоньку в жалобное фырканье. Плещущаяся возня средь скользких камней лесного ручья — так себе романтика, признаться честно, но и они, собственно, не герои сопливых романов, а потому могут себе позволить. Нетейам смеется, прижимая ее ко дну и садясь сверху, а Аотейя обиженно поджимает дрожащие губы, и лицо ее торчит над поверхностью. — Жестокий, — и она бы точно скрестила руки на груди, если бы он не свел их над ее головой. — Могучий воин, — декларирует гордо, а Аотейя показывает ему язык с высоты своего поражения. — Действительно, девушку победил. Дальше с детьми воевать будешь? Нетейам давит смешок, любуясь картиной своей победы, и склоняется над ней, но Аотейя отворачивается. Правда, мазок холодной воды по щеке заставляет ее резко передумать. Все-таки море ей куда больше по душе. Его губы ловко ловят ее, холодные, и в Нетейаме вместо игривого ребенка просыпается строгий взрослый. И этот взрослый встает, встряхиваясь, и протягивает руку промерзшей насквозь Аотейе. — Ну нет уж, изверг, — она дует губы, демонстративно игнорируя предложенную помощь, и гордой мокрой курицей поднимается на ноги. — От этого не отвертишься. Нетейам усаживается на камень и с ухмылкой тянет ее на себя, лишая равновесия. Аотейя с тихим выдохом обрушивается на его плечо, и холодные руки тут же сцепляются на ее талии. — Пусти, варвар, — вяло бьет его в грудь, прикусывая улыбку, и возится, устраиваясь поудобнее на его коленях. — Ты замерзла, — Нетейам невинно пожимает плечами. И они сидят так. Ручей щебечет что-то по-своему в такт лесным тварям и шелесту листвы, а они, продрогшие, греются в теплых лучах, пробивающихся пятнами сквозь густые кроны. И так хорошо и приятно, — хотя и холодно до стука зубов, — что хочется, чтобы никогда все это не заканчивалось. — Знаешь, — она поднимает голову, заглядывая ему в глаза, — тебе не обязательно было макать меня в ручей, чтобы обнять. — Правда? Возьму на заметку. Аотейя расслабленно прислоняется спиной к его груди, закрывая глаза. Так спокойно и правильно. Ей не хватало этого до боли и неприятного скребущего чувства на душе. Кажется, это первый — после ритуала связи — момент, когда они просто вдвоем, дурачатся и шутят без всякой противной подоплеки, выжигающей глаза. Она возвращается домой, когда над морем уже спустилась густая темная дымка. Заходит, гулко вздыхая, в маруи, и лбом натыкается на чью-то грудь. Медлит несколько секунд, пусто всматриваясь в белый точечный узор на синей коже, и только потом поднимает взгляд. — Ты снова туда ходила? — Ло’ак поджимает губы в горьком сожалении. — К Древу Душ. Пауза. Аотейя разбивается. Она забыла. — Я…я просто…я не… Ло’ак понимающе кивает и за плечи притягивает ее к себе. И Аотейя плачет, точно маленький ребенок.