вкуснее лишь малина

Чонгуку едва исполнилось шестнадцать. Он по своей натуре всегда был волком резвым, игривым, не по годам смышлёным и неусидчивым: в детстве он часто трепал нервы родителям, когда вместе с ними срывался на охоту или какие другие вылазки, хотя ему тогда было около пяти лет; старшие волки в поселении от него были готовы вешаться, потому что он без устали ходил за альфами, порыкивал на них, проявляя свой характер, хватал острыми клыками за обувь или штанины, топал лапами, а затем бегал за ними хвостиком, учился добывать дичь, защищать территорию, обучался ремеслу, необходимому для жизни. Его, конечно, любили; никто никогда сильно не жаловался, наоборот, иногда такой энтузиазм поощряли, позволяя отправляться с ними на рыбалку или патрулировании территории, но порой его доставучесть пересекала все границы. Со взрослением он становился более спокойным, мог усмирить свой пыл, но повадки альфы только крепчали: Чонгук брал на себя ответственность за младших, возился с ними, воспитывая общий дух стаи, помогал в учёбе, обучал самым элементарным вещам, теперь наравне с взрослыми альфами ходил на охоту, чтобы прокормить омег и детей, неустанно помогал по хозяйству, пропадая в полях. Только он жутко ненавидел выбираться в лес. Конечно, это приносило ему тонну удовольствия, в силу природы он обожал находиться с ней наедине, слушать гул ветра, носиться по тропам, разминая лапы, наполнять лёгкие ароматом хвои, только у всего существовало своё «но». Чонгука бесил лишь один фактор, иногда мешающий отвлекаться от суеты привычной жизни, и этот фактор заключался в маленьком белом волчонке, каждый раз увязывающимся за ним. И это продолжается уже на протяжении двух лет, словно его самое большое наказание за точно такие же проделки в детстве. В такие моменты он прекрасно понимал тех, кого донимал сам, будучи таким же жутко любознательным и настойчивым, и, вроде бы, в своём достаточно сознательном возрасте, он должен был провести или воспитательную беседу, или строго-настрого запретить волчонку за ним так бездумно следовать по пятам, а, может, и точно так же поощрить, погладить по белой пушистой макушке, пообещать как-нибудь взять с собой в поле или на ту же самую рыбалку, если бы не ещё одно очередное «но», заставляющее порой скрипеть острыми зубами и порыкивать себе под мокрый нос: тот волчонок был омегой, а им, в силу сущности, не говоря уже о возрасте, всегда запрещалось покидать территорию поселения во избежание опасности. Его Чонгук знал, он девять лет назад застал его рождение, носил в лукошке лесные ягоды, с улыбкой наблюдая, как тогда ещё несмышлёное дитя (хотя таким волчонок и является до сих пор), облизывало пухлые розовые губки, измазавшись в ягодном соке, а в форме волка долго и старательно вылизывало маленьким язычком белую шёрстку, становившуюся в такие моменты розовым оттенком, только сейчас, когда он шумно вдыхает носом ночной свежий летний воздух, проносясь меж деревьев и наслаждаясь гулом шелестящей кроны, ему хочется обернуться и разрушить все успокаивающие звуки природы своим грозным рыком: он чётко слышит, как за ним по пятам, проминая сухую почву небольшими лапками, вновь следует белый волчонок – вперемешку с лесными запахами хвои, кедра, ночной прохлады до чувствительного обоняния доносится аромат ягод. То ли потому что Чонгук его сам в детстве этими ягодами перекормил, то ли потому что это просто природный запах волчонка. Но, несмотря на то, что этот запах вполне себе приятный и прекрасно дополняет всю общую картину, его это только раздражает, потому что, во-первых, ответственность за волчат всё ещё на нём, и такое безрассудство от девятилетнего ребёнка может обернуться трагедией для всей стаи – вдруг Чонгук не успеет вовремя среагировать и не защитит от опасности, а она в окрестностях леса вполне возможна: чужие стаи, браконьеры, одержимые люди, что ненавидят их расу, желая просто истребить «нечисть», – а во-вторых, он всё ещё был омегой, безопасность которых в стае всегда стояла на первом месте. Чонгук останавливается почти сразу, когда слышит позади тихий ребяческий скулёж, и, подняв массивными лапами клубы пыли, разворачивается, всё же грозно рыча. Волчонок, не успев затормозить, носом врезается ему в пушистый бок и оседает наземь, янтарным взглядом впечатываясь в тёмно-жёлтые глаза альфы. И как на него злиться? Чонгук бы, вероятно, прямо сейчас взял его за шкирку, зубами перехватив шёрстку, да побольнее, чтобы проучить, но он грозно бьёт лапой по земле, обнажая ровный ряд острых зубов, рычит озлобленно, заставляя волчонка сжаться и снова тихо проскулить, поджать ушки и хвост, и фырчит, носом подталкивая свою ношу в обратную сторону. Сегодняшнюю прогулку придётся отменить. Волчонок обиженно скулит, поднимаясь на лапы, топчется на месте, начиная вертеться из стороны в сторону, будто юла, грозного рыка уже не боится, и напрыгивает на альфу, кусая его за шею. Чонгук аккуратно отпихивает его лапой, тряхнув головой, потому что маленькие острые клыки неприятно царапают кожу сквозь толщу меха (и когда только этот сорванец успел их отрастить?), и тяжёлой походкой проходит мимо, показательно махнув хвостом, чтобы шёл за ним. Он знает, что настырный волчонок непременно увяжется следом. История, повторяющаяся из раза в раз. Обратно они доходят уже не спеша. Чонгук только изредка оборачивается, когда волчонок нарочито ловит зубами кончик его хвоста, чтобы угрожающе рыкнуть, потому что это, и правда, выводит из себя, но и это ребёнка позади не успокаивает: тот до самого поселения то мешается под лапами, то тявкает, лишь бы обратить на себя внимание, то пытается укусить, игнорируя злые взгляды в свою сторону, и ничуть не чувствует себя виноватым, когда Чонгук вместе с ним останавливается возле его дома и, обернувшись человеком, присаживается перед волчонком на колени, всё равно заботливо вздыбливая шёрстку на холке. — Ты когда перестанешь за мной ходить по пятам, Тэхён? — альфа старается звучать мягко, когда хочется накричать, но янтарный взгляд небольших глазок снова направлен на него, такой жалостливый и до ужаса милый, что волк внутри готов перевернуться на спину и вилять хвостом в умилении. Не может он долго злиться на непоседливых детей. Даже таких, как этот волчонок Тэхён, принявшийся облизывать его руку. — Я понимаю, что ты уже взрослый, девять лет как никак, — мягко смеётся Чонгук, вспоминая себя в этом возрасте. — Но давай мы с тобой всё-таки договоримся, — он хочет пойти на компромисс, — ты больше не будешь по ночам сбегать из дома, потому что я сомневаюсь, что твои родители одобряют такие вылазки. Даже то, что с тобой я, не гарантирует тебе безопасность. А я буду тебе каждый день приносить по лукошку малины с дальней поляны, идёт? Чонгук снова треплет волчонка по шёрстке, улавливая его тихие писки и высунутый язык, точно кричащий о том, что они договорились, поднимается на ноги, подпихивая Тэхёна в сторону ступеней, ведущих на крыльцо, и отряхивает руки, поджимая губы. Тэхён снова пищит, виляя хвостом, и послушно клацает по деревянным ступеням небольшими коготками, и, у порога приняв человеческий облик, радостно машет ладошкой. — Увидимся завтра, Чонгук-и! Он на цыпочках заходит в дом, Чонгук провожает его строгим взглядом с нисходительной улыбкой, и проходит к выстроенной ещё прошлым летом беседке, присаживаясь на самодельную им же лавочку, запрокидывая голову к звёздному небу. Как же не повезёт будущему альфе этого милого волчонка. С ним легко сойти с ума.

***

Чонгук стирает влажными ладонями с лица капли влаги и оседает в прохладной речной воде по плечи. Лето в этом году выдалось особенно жарким, солнце уже второй месяц не щадит никого, волки почти всегда находятся в человеческой ипостаси, ибо из-за обильного шерстяного покрова становится ещё хуже, до той степени, когда хочется содрать с себя и кожу, лишь бы стало чуть легче дышать. Спасаться остаётся только живительной влагой, и сюда Чонгук сбегает больше для того, чтобы побыть наедине. Ему прошлой осенью исполнился двадцать один, он сильно возмужал, лицо обрело острые черты, волосы почти отрасли до плеч, отчего приходится их собираться или в хвостик, или в пучок, хотя стоило бы в такую жару постричься, и вся проблема стала заключаться в том, что от омег почти нет отбоя. Многие, кого он знал, будучи ещё ребёнком, тоже подросли, стали гораздо красивее, фигуры вытянулись, обретая утончённые, прекрасные силуэты, формы округлились из-за окончания переходного возраста, став более сексуальными и аппетитными, и настойчивости с шармом им тоже не занимать, поэтому, как только Чон появляется на горизонте, не важно, в форме волка или человека, они начинают флиртовать и отвлекать от важных дел, которых с совершеннолетием стало лишь больше. Его рассматривают как будущего вожака стаи – сильного альфу, атлетичного, ответственного и смелого, такие, конечно же, должны и омегу найти себе достойного в пару, и Чонгуку бы тоже пора, многие в его возрасте уже давно замужем и ждут волчат, но все те, кто к нему откровенно клеится, не привлекают, проявляя слишком наигранную заинтересованность. В фальши Чонгук не видит смысла, она ему не прельщает, а кого-то брать в мужья «лишь бы было» тоже совсем не его приоритет. Чон втягивает носом горячий воздух, пропитавшийся привычным ароматом хвои, кедра, цветущих неподалёку магнолий и малины, что растёт на поляне за рекой, и с головой снова ныряет в прохладную воду. — Привет, Чонгук-и! И именно это он слышит, когда выныривает, испуганно распахивая глаза. Тэхён, чуть склонив белобрысую макушку к плечу, лучезарно улыбается, сложив ладони на коленях, и совсем бесстыдно рассматривает своими янтарными глазами обнажённый торс альфы. Омеге зимой исполнилось четырнадцать, из неуклюжего непоседы он вырос в достаточно симпатичного парня с почти сформировавшейся утончённой фигурой, за ним уже бегают многие альфы – и те, что помладше, и те, что постарше, – только Тэхён спустя года, словно издевается, и всё ещё настырно преследует Чонгука. Уговоры в детстве с лукошками малины каждый день особо не сработали. — Ты какого чёрта тут делаешь? — Чонгук хмурится, снова стирая с лица капли речной воды, и, сложив руки на груди, недовольно полощет веселящегося омегу тяжёлым взглядом. Тэхён теперь упирается в колени локтями, жмурясь от яркого солнца, шлёпает босыми ступнями по зелёной траве, и мило морщит нос. — Мне одному скучно, — тянет он немного плаксиво. — А я здесь причём? Я тебе не клоун. Иди поразвлекайся с другими омегами. — Да ну их, они зануды, — отмахивается Тэхён. — С тобой мне интереснее. — Это чем же? — Чонгук вскидывает в удивлении бровь, сдувая со лба влажные волнистые пряди. — Ну… не знаю… — Зато я знаю, — отнимает руки от груди альфа. Он мочит ладони в воде, чтобы зализать мешающиеся волосы со лба, и снова смотрит на омегу, нахмурив брови. — Тебе нравится доводить меня, да? — Мне? — Тэхён заливисто смеётся, заваливаясь на бок на траву, и подпирает голову рукой, снова бесстыдно разглядывая Чонгука. — Когда же я тебя доводил? — Серьёзно? — саркастично цокает Чонгук. Он снова слушает заливистый смех омеги, наслаждаясь приятными бархатистыми нотками, что прорезались у Тэхёна прошлым летом, и закатывает глаза. — Ты меня с самого своего детства терроризируешь. — Ну, что ты, Чонгук-и? — Тэхён прикусывает губу, что очень сильно смахивает на те заигрывания, которые Чонгук ежедневно видит от других омег, и что ему сильно не нравится, и немного перекатывается на траве, останавливаясь почти у самого берега, где уже начинается песок, и омега, видимо, совсем не боится запачкать бежевые шорты и белую футболку. — Я тебя не терроризирую. Я просто вижу в тебе более интересную компанию. Знаешь, все эти разговорчики омег о будущих альфах и их симпатии к тебе меня выматывают, они ведут себя как идиоты, мне с ними крайне скучно. — Тэхён… — Чонгук отчаянно вздыхает, снова утопая по плечи в воде, потому что солнце сильно палит по коже, и взгляд янтарных глаз омеги тоже подозрительно опаляет, и чуть отплывает назад. Подальше. От греха. — Иди уже домой, честное слово, что ж ты мне покоя не даёшь? Тэхён обиженно дует губы, будто ребёнок, хотя он всё ещё ребёнок в глазах альфы, и садится на песке, прикрывая глаза. — Не хочу я домой. Хочу проводить время с тобой. Можно я тоже искупаюсь? Чон рассеянно смотрит на воду. Что? — Тэхён, проваливай уже. — Почему нет? Ты что, приватизировал себе эту реку? Она не твоя собственность! — снова морщит нос омега. — Захочу, и станет моей, — рычит Чонгук. Ему эти игры омеги уже совсем не нравятся. — А ты попробуй! Тэхён вскакивает на ноги, стягивая с себя футболку, что открывает вид на впалый живот, ещё немного неказистую фигуру подростка, но ужасно острые ключицы и бронзовую гладкую кожу, и мелкими шагами приближается к берегу реки. Прохладная вода мочит его пальцы, пока Чонгук старается не смотреть, ибо он всё ещё альфа, взрослый альфа, а перед ним пусть и уже достаточно красивый омега, но всё ещё ребёнок, волчонок, которого он когда-то сам воспитывал и многому учил, поэтому он на секунду прикрывает глаза и старается не рычать. — Да ты достал меня, матерь божья! — задушенно стонет Чонгук, зарываясь пальцами в отросшие чёрные кудри. Сколько ж можно? Даже его крепкой нервной системы не хватает, чтобы выносить этого противного волчонка. — Ты будешь моим мужем! — широко улыбается Тэхён и, обернувшись волком, трясёт белой шёрсткой, уносясь в сторону поселения. Это что-то новенькое. К такому Чонгук не был готов.

***

В двадцать три года Чонгук серьёзно начинает переживать за себя и своё психоэмоциональное состояние, потому что в шестнадцать лет Тэхён почти каждый день повторял одну и ту же фразу и не отлипал от альфы даже тогда, когда тот собирался пойти поесть или снова пропадал на реке. За последующие два лета юный Тэхён словно расцвёл и выигрывал на фоне тех омег, которые беспрестанно подбивали клинья к Чонгуку. Лицо вытянулось, тоже приобретя чуть острые, но с тем мягкие черты, на прямом носу россыпью возродились веснушки, что в жаркое время становились ярче, придавая ещё большей изюминки и без того примечательной внешности, которой завидовали многие взрослые омеги и те, кто так и не добился внимания Чонгука за долгие годы, потому что возле него всегда мелькал Тэхён, как навязчивая тень, которая была уже почти неотъемлемой частью самого альфы, и то, что Тэхён этой самой навязчивой тенью ходил за ним, постоянно повторяя «ты будешь моим мужем», только выводило из себя. Во-первых, прошло два года, и шутка была отнюдь не смешная. Во-вторых, прошло два года, а Чонгук за это время никого себе так и не нашёл, и мелькающий двадцать четыре часа в сутки на горизонте красивый, молодой омега не делал ситуацию лучше. В альфе ревел волк от постоянного присутствия запаха малины, а у Чонгука чесались руки заткнуть волчью пасть, потому что какого хрена эта огромная шерстяная махина внутри него так реагировала на ребёнка, которого Чон помнит ещё совсем неказистым, надоедливым, противным волчонком? Только вот Тэхён вырос в породистого белого волка, и когда он всё так же в своей волчьей ипостаси таскался за альфой, теперь, слава богу, не мешаясь под лапами и не пытаясь отгрызть ему половину хвоста, они были словно как Инь-Ян, идеально дополняющие друг друга. К двадцати пяти Чонгук честно начал терять голову, и отнекиваться от своего внутреннего «Я», которое каждый раз скулило, рычало, и слюнявило внутренности, стоило только на горизонте появиться Тэхёну, было практически невозможно. Он всё чаще ходил раздражённым, потому что с совершеннолетием омеги к нему уже в открытую начинали подкатывать альфы, красоваться размерами (благо, не достоинства), часто дарили подарки, а были и те, кто предлагал сразу и руку, и сердце, получая от Тэхёна лишь смешки и вполне себе приличный отказ, и почему альфу это так бесило, он объяснить не мог. То ли он был слишком привязан к тому, кого знал всю жизнь, и кто долгие восемнадцать лет донимал его каждый божий день, то ли на это была совсем иная причина, которую признавать совсем не хотелось, потому что она в голове уже достаточно взрослого мужчины казалась абсурдной. Родители Чонгука, наблюдая за сыном все эти годы, только умилялись, про себя понимая, что у самодостаточного волка о юном омеге сложилось своё собственное мнение, характеризующееся инстинктами и громогласным «моё», потому что так много лет тенью мимо одинокого сердца не проходят, но учтиво молчали, дожидаясь, когда же до их сына дойдёт это само, а потому только мило беседовали по вечерам с родителями Тэхёна, обсуждая сватовство без особых мучений – те тоже понимали, что ранее детский лепет их волчонка не такой уж и бессмысленный, – и порой наблюдали за ними со стороны. Только альфе с каждым днём становилось всё хуже и хуже. В последнее время он по ночам и в лес перестал выбираться, просиживая долгие часы в излюбленной беседке, зная, что у порога, свернувшись калачиком, обязательно лежит знакомый белый волк, наполняя прохладный воздух ароматами малины. Сладкой и слишком приятной. От которой слюна во рту собиралась, и волк внутри надрывно выл, желая пропитаться им с ног до головы. Но именно сегодняшней ночью он наконец-то решил проветриться, и, когда всё тот же приятный прохладный ветер гуляет в шерсти, а лапы несут его в неизвестном направлении, Чон чувствует совсем немного свободы от своих мыслей. Даже то, что Тэхёна он сегодня не видел почти целый день, что весьма странно, если исходить из последних восемнадцати лет, тоже забывается. Он просто пролетает по тропам, пугая воркующих птиц, что косяками срываются с деревьев, взбивает мощными лапами землю, поднимая огромные клубы пыли, ловит меж деревьев лунные блики, словно они его спасительный свет, и оказывается у любимой реки, совершенно не понимая, как он тут оказался, если изначально бежал в противоположную сторону. Но и тёплой после солнечного дня воды в прохладную ночь ему тоже не хватало. Может, так он смоет с себя все собственные противоречия? Альфа останавливается у самого берега, тёмно-жёлтыми глазами изучая рябь от редкого ветра на мрачной воде, мочит лапы, чувствуя, как к шерсти прилипает песок, который потом вымыть вообще-то трудно, и, обернувшись человеком, сбрасывает с себя просторную рубаху и брюки, забегая в воду с оглушительным всплеском. Он уходит под воду надолго, смывая с себя водой не отпускающее последние дни напряжение, задержанное дыхание не даёт вновь ощутить давно осевший в лёгких запах тех самых лесных ягод, лишь бы волк внутри перестал скулить и проситься к омеге, и выныривает с громким вздохом облегчения, который тут же сменяется на остервенелый рык, потому что на берегу, сложив лапы на песке, преспокойно лежит чёртов белый волк, янтарными глазами выжигая в альфе дыру. — Да ты издеваешься! — скалится Чонгук. Тэхён на это лишь фыркает и принимает человеческий облик, закусывая губу. — Можно я хоть один чёртов день побуду без тебя? Омега качает головой, широко улыбаясь, и подходит ближе к воде, чтобы та омыла его ноги приятной прохладой. — Ни в этой жизни, Чонгук-и, — своим мягким бархатом завораживает Тэхён. Он опять отчаянно стонет, игнорируя то, как липнут ко лбу длинные волосы, как капли воды затекают в рот, как сильно ветром обдувает влажную кожу, и как чертовски красиво играет лунный свет на острых чертах лица омеги, продолжающего улыбаться. И как же, твою мать, красива эта улыбка. — Что ты от меня хочешь? — с новым рыком сквозь зубы цедит альфа. — Я уже говорил, кажется… — он нарочито задумывается, прикладывая палец к розовым губам, — миллионы раз, — и повторяет гораздо тише, почти шепчет: — Ты будешь моим мужем. Опять. Да сколько же можно одно и то же из раза в раз? — Тэхён… — Хватит от меня бегать, Чонгук, — без привычной игривости говорит омега. Под настороженный тёмный взгляд сбрасывает с себя футболку, заставляя альфу прикрыть глаза, потому что он опять не может без лишних мыслей смотреть на полуобнажённого Тэхёна, за ними и любимые шорты бежевого цвета, и ступает медленно к Чону, ногами перебирая топлёное молоко. Он кладёт ладони на его плечи, в этот раз вынуждая распахнуть веки, и лукаво улыбается, снова прикусывая губу. — Я давно не ребёнок, не вредный противный волчонок, не твоя обуза, таскающаяся за тобой по пятам как надоедливая пиявка. Ты просто этого не видишь или нарочно отрицаешь, — Тэхён пальцами убирает волосы со лба альфы под его кусачий взор, и кладёт одну ладонь на влажную щёку, — но я давно уже просто твой омега. Разве ты не понимаешь? Думаешь, я просто так за тобой хвостиком ношусь с детства? Чонгук и сам не замечает, как к поглаживаниям на своей щеке ластится, льнёт ближе, от чего волк внутри, предатель лохматый, радостно виляет хвостом и призывно скулит, ощущая, наконец-то, своё родное, рядом, и носом втягивает сильно бьющий по слизистой запах малины, который прекраснее всех других, какие он только встречал в своей жизни. Но вопреки скачущему на задних лапах внутри себя животному, шепчет: — Ты всё равно для меня останешься вредным, непоседливым волчонком. Ре-бён-ком. Бархатистый смех громче самой прекрасной музыки. — Пусть будет так. Но я хочу быть твоим волчонком. Я восемнадцать лет ждал, чтобы созреть для тебя, Чонгук-и, — снова игривость в тоне. — А ты всё нос воротишь. Наши родители тайком свадьбу планируют, пока один настырный, глупый волк думы великие думает. Или я зря всех приставучих альф отшивал, и надо было давно выйти замуж за кого-то из них? А вот это как с размаху по лицу. Чонгук неосознанно хватает его под водой за талию, притягивая к себе, и носом зарывается в шею, вызывая новый приступ раскатистого смеха. Грозно рычит, ведя языком по жилке: — Не смей. Не отдам. — Вот и ответ на твой вопрос. Хорошо. Чонгук тоже устал себя изводить. А тепло чужого стройного аккуратного тела греет душу. И сердце, что биться начинает в двадцать раз чаще. Волк внутри уже по полу катается, предоставив пузо под ласкающие почёсывания. Как кот мартовский мурчит. — Где ты был сегодня целый день? — действительно волнующий вопрос. Тэхён укладывает одну руку, ту, что держал на щеке, альфе на голову, перебирая сырые волнистые пряди, и снова не сдерживает смеха, стоит языку опять пройтись по жилке. Альфа разыгрался. Тэхён ничуть не против. — Провёл его с родителями, оттуда и услышал, как они с твоими переговаривались и щебетали о том, какие красивые у нас будут волчата. — Я начал переживать, — и злиться на себя ещё больше. — Не делай так больше. — Как? — Не отходи от меня ни на шаг. — Так ты забери себе и не отдавай никому, я что, зря совершеннолетия ждал? Тэхён снова пытается засмеяться, забавляясь со всей ситуации, но тут же почти пищит, обеими руками хватаясь за шею альфы, и приглушённо стонет, когда Чонгук подхватывает его на руки, сминая в больших ладонях ягодицы, и губами припадает к тем, о которых порой думал в совсем некультурном ключе. Омега отвечает на поцелуй пылко, пусть и совершенно неумело, но он его так ждал, что отдаёт себя во власть без сожалений. Чонгук покусывает губы, что на вкус точно такие же, сладкие, малиновые, пальцем проникая во влажное нутро омеги, пока он членом потирается о его живот, издавая приятные, томные выдохи ему в приоткрытые губы, и особенно тщательно под себя растягивает, понимая, что это, вероятно, первый раз его прекрасного маленького волчонка. Его… А звучит-то так душетрепещуще! Тэхён, вопреки совсем лёгкой боли, до жути податливый и открытый – его совсем лёгкое смущение выдают лишь алые щёки, озарённые лунным светом, – он постанывает Чонгуку тихо в ключицы, пока альфа бережно насаживает его на свой член, удерживая под ягодицами, и цепляется пальцами за крепкие плечи, пока внутри всё расцветает от того, что он, наконец-то, дождался. Чонгук точно будет его мужем. И альфе Тэхёна несказанно повезло.