Одержимая

            Люди, прошу лишь одного: похороните меня за плинтусом Чтобы не чувствовать ничего — дай докурю, дай допью

      Монотонный стук по столу не отвлекал Анну от мыслей, лишь задавал ритм и их направление. Боялся ли Влад Агату? Ей не было любопытно, не хотелось делать чужую работу без острой необходимости. Не хотелось прикасаться к той, что так прикасалась к ней. Анна чувствовала, что стали в ней не осталось — под холодными пальцами Агаты она плавилась, стекая стыдливыми ручейками к ногам. И только в глупой тишине, смотря на неизменный вид из окна, Анна пыталась вернуться в постоянство. Душевное равновесие.       — Опять залипаешь, — Жан открыл холодильник и поставил несколько бутылок с ярко-красным отливом на дверцу. — Прогуляемся?       Анна отвернулась. Сморщилась, внутренне сжалась в комок, проглатывая неясный призрак тошноты. Ей было тошно думать о том, что такая как Агата не для их Семьи. Что такая как Агата… Что теперь Анна забывает о том, кем была с Иваном.       — Ну не хочешь, значит не будем. Только ты собираешься сегодня спать?       Анна предпочла встретить его молчанием. Сопротивляться было уже бессмысленно — она чувствовала, как ее тянуло вниз беспомощность перед своим отражением.       — Ань, — теплая рука легла на плечо, — она не придет.       Сердце пропустило удар, еще один. Она знала, что ее не стоит ждать, но откуда Жан…       — Что?       Она никому не говорила. Неужели во сне проронила хоть слово, хоть имя… Неужели она стала спать так, как человек?       — Я говорю, — Жан присел к ней, — не беспокойся, работа на дом к тебе больше не придет.       Анна едва слышно расслабилась: в голове прошла-протопталась яркая, в черной кожанке… И она не придет. Больше она не придет. Почему-то в груди тихо заныло.       — Давай, — его широкие ладони взяли ее за плечи, — пойдем, я налью тебе ванну.       Она послушно встала, понимая, что, может, хотя бы приняв заботу, она отвлечется. Узкий коридор проскочил мимо ее сознания, и вот она уже сидела на бортике эмалированного холодного металла со спущенными джинсами. Аккуратно подстриженные ногти на ногах белели. Анна цеплялась за все глазами, лишь бы не думать, не возвращаться к тому, к чему нельзя.       — Нельзя только сидеть, — Жан убаюкивал ее своим голосом, — сейчас я высыплю немного морской соли… Чтобы как ты любишь, да?       — Жан. Я не маленькая, — Анна повела головой в сторону от протянутой губки. Хотя, скорее, отворачивалась она от пронизывающего взгляда. — Я, поверь, не разучилась мыться.       — Конечно не маленькая, — он усмехнулся и почесал подбородок. — Ведь только взрослые могут себя так целенаправленно убивать.       — Если тебе хочется за кем-то поухаживать — вперед, Женек ждет!       Расплавленный гнев бросил ее в жар, и Анна вырвала губку из рук Жана. Она вскочила с бортика и уже было замахнулась, чтобы ударить брата, но его поджатые губы и уставшие глаза выдали его с головой. Выдали его на самом деле забитость и одиночество.       — Прости, я…       Ей хватало воздуха, но казалось, что она задохнется. Холодные ладони коснулись шеи, сжали в попытке вернуться к реальности. Страх сковал горло. И пришло осознание, что себя она не контролировала, была готова ударить того, кто ее столько раз спасал. Она стала похожей на Агату.       — Не знаешь, что с тобой такое?       Жан отошел от нее на шаг и скрестил руки на груди.       — Я тебе скажу — ты пытаешься убежать от себя, предпочитаешь не думать ни о чем. Но ведь оно все равно тебя догонит, Ань.       — Я знаю, — Анна облизнула обкусанные губы. На них защипало.       — Лучше разберись с этим сейчас, пока я не выписал тебе антидепрессанты.       Она вскинула бровь и неверяще нахмурилась. Не понимала, неужели со стороны все настолько плохо? Она так хотела уйти, залезть на самое дно себя и не слышать своей трагикомедии. Она ведь играла с самой собой в прятки.       — Я вовсе не шучу, — брат скрипнул дверью. — И если что… Ты всегда можешь довериться мне, ты ведь помнишь?       — Не в этот раз, — извиняющаяся улыбка наползла на ее лицо и тут же растеклась под ногами, когда Жан кивнул и вышел.       В ванной журчала вода — Анна тронула рукой гладкую поверхность, стряхнула невидимые капли. Хотелось обжигающего тепла, чтобы вышибить из головы все ненужное, чтобы в оболочке осталась только белая мельтешащая перед глазами боль. Тогда она не будет думать, не будет вспоминать и томиться от воспоминаний.       Но вот она поворачивает на холодную воду, разводит ладонью гель. Цепляется взглядом за этикетку и толкается вперед — почему же не выкинула его раньше? Почти полная «Гранатовая свежесть» летит в угол — Анна дергает на себя зеркальную дверцу и разрывает упаковку снотворного. Жан принес без рецепта. Жан хороший брат. А она плохая.       Несколько горьких таблеток Анна даже не запивает — в горле противно запершило, порезалось, но она переступила бортик старой эмалированной ванны и опустилась в спокойствие. Чтобы не чувствовать ничего. Прозрачное, без намеков и двояких мыслей, раздирающих грудь. Ванна хранила ее крики, сливала в канализацию и оставляла все там.       Но ей приснилась Агата. На ее запястье моталась грязная оборванная бечевка, а губы усмехались, дразнили. Она манила ее к себе пальцем словно нашкодившего котенка, чуть ли не терлась об ее колени, ползя на них же к Анне все ближе и ближе… Шагала по красным лепесткам, которые терзали нежную распаренную кожу ступней. Растрепанная прическа не делала Агату неряшливой, добавляла ей какой-то развратной загадочности. В носу защипало от аромата граната и пепла. Черные бездонные глаза застыли напротив, и клыки чиркнули по шее. Анна затряслась, не в силах оторваться, зажмурилась. Умоляла шепотом не мучать ее, остановиться и уйти. Она понимала, что не выдержит, скорее оторвет себе голову сама. А потом — тьма…       Тело затекло от долгого лежания в жесткой ванне, и ей пришлось потянуть ногу чуть влево — икру пронзила молния. Анна даже не взяла полотенца — завернулась в халат, оставляя мокрые следы на полу. Пар застелил гладкое отражение, и ей пришлось провести ладонью по поверхности, чтобы увидеть непроходящие синяки под глазами — снотворное красоты не добавляло. Сама уже и не знала, то ли виновата, то ли нет, и из-за чего так устала. Бежать устала. Но не хотела останавливаться, потому что если остановится — упадет. Не было сил сопротивляться тягучему томному желанию. Оказалось, Анна вовсе не стальная, и Иван даже не видел ее грани. Грань увидела и Анна только сейчас — жестоко и до боли порезалась о нее.       За стенкой было тихо, дребезжала старая желтая лампочка в комнате дедушки — он решал кроссворды. Идти в спальню не хотелось, будто она знала — в постели ее ждет пытка, но туда тянуло. Луна пробивалась сквозь небольшие занавески на кухне. Анна сжимала скатерть стола, мяла в потной ладони — Женёк спал, уморенный сказками, а Жан взял ночную смену. Каждый бежал от животного страха по-своему. Они сидели и ждали, пока в углу росла маленькая незабудка Мила. Ждали, пока догорит свеча. Анна со всей силы прикусила губу, чтобы не застонать — их совесть была чиста. А ее — попрана и измазана в грязной саже Агаты. От нее пахло пеплом и гранатом.       — Ведь из-за тебя, — Анна прикусила палец, смотря вникуда, — он может умереть. И умер Иван.       Шелестящий голос за спиной пронзил ее, пригвоздил к месту холодными руками за шею. Агата провела большим пальцем по иссохшимся губам, и Анна дернулась, чувствуя, как тугой узел завязывается в животе.       — Разве из-за меня? Лишь с моей помощью, но из-за тебя. — Хриплый смех прошелся по загривку. — Из-за твоей преступной красоты. Из-за таких как ты развязывали войны.       Анна сглотнула и медленно повернулась, чтобы встретиться с этими глазами. Снова. Они были почти черными, затягивающими в омут.       — Ты не можешь…       — Еще как могу, — белые клыки красиво легли поверх нижней губы, не задев помады. — Я ведь сильная, понимаешь?       — Ты умерла.       — А ты? — четко выверенная бровь взлетела вверх.       Анна сжала спинку стула, пытаясь вернуться хоть в какую-то реальность. Ее затягивало в ужасно глубокий омут с бешеной скоростью, уносило вниз течением. Оттуда несло жаром и пеплом. Размылись все границы.       — Ты ведь не живешь без меня, — холодные пальцы приподняли ее за подбородок. — Бредишь мной. Вспоминаешь меня. Мучаешься угрызениями совести. И снова вспоминаешь. Признай поражение.       И внезапно Анна поняла, что стоит, опершись одним коленом о стул, вытянувшись в струнку под плавящим взглядом вампирши. Не двигается в страхе потерять этот похотливый взгляд. Ждет. Змеей завязанный узел все сильнее сжимал ее в тисках, перехватывая дыхание. Ее губы были так близко, что видна полуистертость помады. Холодные ладони легли ей на поясницу, и Анна сама выгибается, пытаясь одновременно отстраниться и прижаться ближе. Жар внизу опалил ее, выступил румянцем на щеках.       — Убей меня, — ее шепот вышел неосознанно хриплым, игривым, нижайше просящим. — Зачем ты меня мучаешь? Убей меня или оставь.       Запах граната был по всему ее телу — даже указательный палец, держащий подбородок, пах им. Преступно маняще. Анна зажмурилась.       — Ты же мой враг. Ты хотела меня убить — так убей.       — Разве это интересно? — дьявольская улыбка была последним, что она увидела в этой нереальности.       — Аннушка, — ее трясли за плечо. — Ты чаво тут сидишь?       Анна разлепила засыпанные песком глаза, чувствуя, как запах пепла и граната все еще стоит перед ней красным маревом. Во рту пересохло и першило.       — Дедушка, — она подтянулась на руках, усевшись удобнее, — сплю.       — Ну спи, спи, — внимательные серые глаза смотрели на нее сквозь толстые линзы очков. — Только ты стала… Засыпать как человек. — Просто устала, — Анна попыталась улыбнуться. — Знаешь, на работе попалось дело. Все никак поймать не можем…       Ей не хотелось никого разочаровывать. Не хотелось, чтобы их добрые глаза смотрели на нее, как на предателя. Она бы и сама на себя так смотрела. Уже: она не смотрелась в зеркало, потому что боялась увидеть сзади дьявольскую улыбку и черные глаза. Но Агата умерла. А вместе с ней и какая-то часть Анны.       — Возьми отпуск, — из коридора вышел Жан. — Погоняем подростков по подъездам, как в старые добрые.       — Мне на работе этого хватает. Да и Женек вполне стал пригоден на…       Старый вампир причмокнул губами и поковылял к холодильнику. Все шло более менее своим чередом.       — Нам не нужно привлекать к себе лишнего внимания, — желтый свет резанул по чувствительным глазам. — Этот Борис черт его знает как выжил. И пока…       — Нам никогда не нужно привлекать к себе лишнего внимания, — Анна почесала переносицу и выдохнула. — Я уже и не помню, когда мы спокойно жили.       — Когда была Витальевна? — Жан вытащил из серванта хрустальные бокалы и поставил их на стол. — До появления погребенного Клима?       — Да, были люди в наше время…       — Дедушка!       — А что, Ань?       Анна окинула взглядом быстро накрывавшийся стол.       — Извиняюсь, а… Что мы празднуем?       — Нам нужен повод, чтобы выпить крови из бокалов? — дед Слава развел руками.       — Вообще-то да, это же реликвия. Остатки советского воспитания. Хрусталь из серванта для свадьбы и похорон.       — Но-но, — дед Слава поднял указательный палец. — Хорошее было время, не гунди.       — Хорошее, хорошее, — засмеялся Жан. — Да и Франция снова входила в моду…       Анна помотала головой. Тихое семейное вечернее. Скорее утреннее. Если бы за ней не стояло красного марева — в груди расплывалось, а узел в животе не развязывался. Она не могла просто сидеть среди Семьи — ей было за себя очень стыдно. За свою слабость. Анна встала из-за стола, схватила в коридоре кожанку и ключи от машины.       — Ань!       — Учти, если ты хочешь сказать мне какую-то глупость — получишь, — она сглотнула и едва повернула голову в сторону Влада.       — Я рядом.       Она увидела краем глаза, как поднялась его рука к ее запястью.       — А теперь позволь, я поеду и навещу отца.       Захлопнув за собой дверь, Анна пошатнулась и сняла сигналку с джипа. С каким-то страхом и неверием заглянула в салон, и расслабилась — там никого не было. Только усталое лицо в отражении молча укоряло ее.       Вопрос о том, что она приехала слишком рано, и ее вряд ли пустят, не стоял — ее знали. Знала и она, к кому подходить. Только ей совсем не нужно было с отцом говорить — нужно было лишь посмотреть. И она смотрела через помутневшее стекло палаты, как спал ее названный родственник. Его веки едва видно трепетались, а рот был приоткрыт. И главное, что жив. Анна слышала в себе сопротивление двух начал: горячая ненависть к себе тушилась холодным «все хорошо». Агата почти убила его, Агата хотела убить ее. В этой игре не было другого исхода. Ей пришлось прожить, ей пришлось так сыграть, иначе сыграло бы все против. Анна поджала губы. Она все еще не там, не рядом со своей разгадкой. Нужно было идти куда-то в другое место, чтобы понять, как переступить через себя и жить дальше.       Утренняя мгла едва пробивалась сквозь сизые тучи. Анна до какой-то сладкой судороги в пальцах сжимала руль. Смотрела на четко выверенные белые полосы — и почему же ей так не выстлана ее бессмертная жизнь? Солнце еще не взошло, но серь все кусочками забирала ночные краски с неба. На маленьком циферблате стрелки дрожали над цифрой пять. Знакомая полуразрушенная остановка замаячила перед глазами — Анна помотала головой и отпустила педаль газа. В пустом поле ранним утром ей было неуютно — за размытым образом последовали воспоминания, запахи, ненужные мысли. Хотелось зажать уши руками, вырвать из висков все то, что барабанило в них в те ночи азбукой Морзе. И вместо этого Анна лишь молча смотрела в окно, предпочитая игнорировать звериный рык внутри. Он был оглушающе неправильным — тоска по врагу, бывает ли такое?       Берцы мягко ступали по мокрой траве. Анна пнула попавшийся под ноги кусок кирпича и раздвинула кустарники. Ветки нещадно били по лицу. Но лучше бы они изранили ее душу, ее сердце.       Скрип старой иссохшейся двери не резал по ушам — Анна с размаха пнула неспособное ответить тело.       — Что ты сделала со мной, тварь? Какой яд ты мне пустила по венам?       Из зеленого ведра ухмылялось бледное, покрывшееся пылью лицо. Скалило клыки, упивалось победой.       — Я тебя достану и сожгу. Сожгу, слышишь меня, тварь?       Анна развернулась, еще раз прокрутилась на носочках, не зная, куда себя деть. Деревяшки давили своей сыростью, неаккуратностью. Они пропитались ее запахом, ее одержимостью и пошлостью. Анна слишком долго просто молчала. И безмолвное холодное тело оказалось как нельзя кстати: Анна молчала, но ее руки методично отсчитывали пощечины. А потом она поняла, что бьет труп, и что труп вовсе в этом не виноват, хотя так хотелось. Испорченная, с ядом в венах, тут только она.       Хлипкие стены не сдержали внутри рваного крика в пустоту. Анна кричала, царапая горло, чтобы было больнее. Срывалась изнутри, чтобы забыться и потеряться в этом чертовом «ничего». Взывала к божественному, чтобы освободиться. Кричала так, что на глазах выступили слезы, и она упала на колени. Утоптанная земля с осколками остро чувствовалась коленями. Откашлялась, выплевывая болезненную слюну, морщилась сквозь скребущее внутри. Побледневшие ладони взрывали почти бетонную грязь. Анна выдохнула, набирая в легкие застывший воздух. Казалось, ей полегчало. Она с ледяным равнодушием кинула взгляд на зеленое ведро и встала. Наконец-то почувствовала пустоту, зная, что это — ненадолго.       Стены выпустили спокойную, сдержанную полицейскую — солнце встало, ознаменовывая новый день.