Плейлист

      Преодолевая запрещённые границы, коснувшись миража, уже нельзя повернуть время вспять. Слабость не позволяет человеку двигаться, лишает его возможностей к борьбе, но столь сладостен вкус смерти — он кружит голову, внушает мнимое наличие воли, позволяет ощутить ирреальную борьбу за возможность собственного существования. Это нельзя назвать борьбой за жизнь — здесь, скорее, человек ведёт борьбу с самим собой. Миражи красочны и манящи, но лишь немногие знают, насколько они ядовиты и пагубны. Касаясь миража, реальность, словно хрупкий хрусталь разбивается в пыль — видимо, именно так жизнь утекает сквозь пальцы.       Безумие, что рождается в отчаяние, на самом деле является единственным здравомыслящим звеном. Но все эти рассуждения теряются на фоне безграничности происходящего.       Билд не помнит, как он погрузился под воду. В ушах он слышит собственный голос, это нежное, но отчаянное — Байбл. Оно всё ещё горит на губах, словно Чакрапан продолжает повторять это имя. Имя человека, что без оглядки шёл вперёд, встречая сопротивление бурана, имя человека, что ни разу не оглянулся.       «У меня нет времени нянчиться с собой», — эта фраза, словно гвоздь, в воспалённое сознание. Чакрапан словно в помешательстве мечется на постели, но даже не может осознать этого. В голове, там, где начинается мир фантазий и грёз, он в ловушке — безвольно утопает в леденящих водах Антарктиды, открыв глаза оказываясь забитым в одном из школьных углов. Снова знакомые лица, привычные болезненные удары по телу и лицу — мышцы ноют безумно, но сильнее мучается сердце. Пытаясь убежать, оторваться от преследователей, Билд вновь бросается в пучину, и начинается всё по кругу: огромное снежное пространство, сумасшедший буран и озеро — где-то в этой грани рождается новый ядовитый мираж.       Даже во сне ему не найти покоя. Высокая температура, жар, что пожирает хрупкое тело — немудрено, что заболел, но что же сделать с тем самым ядом? Он же разрушает его изнутри.       Взмокший, с посеревшей кожей, синяки под глазами, потрескавшиеся и высохшие губы — Чакрапан мечется на постели уже четвёртый день, пребывая в своём личном аду. Он бредит, невнятно что-то бормочет, и никак у Билда не получается выпутаться из этой паутины. Кажется, что это смерть, и это ад. Но Билд жив, лежит в больничном отделении, как настоящий тяжело больной человек: и капельницы, и дыхательный аппарат. Ему не дано знать, что Байбл успел перехватить его, прежде чем Билд погрузился под воду, ему не дано знать, что уже четвёртые сутки врач бьётся с обезумевшим жаром в его теле. Он не знает, что его тело активно сопротивляется настигшей его болезни. Когда он поправится, то обязательно отметит то, что его-таки не коснулось ни одно из лёгочных заболеваний. Это реальное везение — джек-пот, иначе не скажешь. В любом другом случае человек бы в лучшем случае получил бы воспаление лёгких… но Билд оказывается крепким малым, несмотря на хрупкий и болезненный вид.       Ощутимую разницу он чувствует, когда сквозь сонный бред, пробираясь через нескончаемый кошмар, резкими спазмами касается реальность мышц в теле, когда кожа начинает саднить словно от ударов железными прутьями — одичалое чувство жажды сжимает горло. — В-в-воды…       Как же хочется пить. Невыносимая жажда. — …проснулся… — …подожди ты…       Непонятные, незнакомые голоса, но едва ясные слова. Сосредоточиться не получается из-за элементарного отсутствия сил. А в голове стучат молотки, стучат кирки, кипит мозг. Кажется, что каждый орган поджаривается на раскалённом масле, в жутчайшем спазме сходясь от муки. — Билд, всё хорошо, — он слышит знакомый взволнованный голос. Делает жадный, глубокий вдох такого живительного и необходимого кислорода и пытается открыть глаза. Ему нужно убедиться в том, что это Майл, ему необходимо увидеть его лицо, чтобы точно осознать и принять факт собственной безопасности. Но глаза словно чужие, отказываются подчиняться. Как будто Билд разучился ими управлять — вот он момент, где начинается истеричная паника. Слёзы начинают течь безостановочно, испуганно. — Нет-нет, — слышит он незнакомый ему голос, чувствуя аккуратное прикосновение к своему горящему лицу. — Нам нельзя плакать, нельзя переживать, — холодная ткань ложится на лоб. — Давай попьём, Билд, — снятая маска, прикосновение кружки к губам и тёплый, травяной чай. Ему хочется воды, но нет сил просить об этом. Один глоток, второй, третий, кашель. — Всё, хватит.       Рука дрожит, и он почти не может ей управлять, но всё же пальцы касаются собственных десниц, хотя бы осязанием удостовериться, что это глаза, что он их ещё контролирует. Попытка сделать очередной глубокий вдох отзывается неожиданной судорогой и испуганным, вымученным стоном. — Тихо-тихо… Всё хорошо, Билд. Не нервничай. Не нервничай? Не нервничай, блять?! Ну пиздец! Этот человек вообще понимает, что сейчас с Чакрапаном происходит? Да он уже с жизнью попрощался, смирился с неизбежностью собственной гибели — и вот вам новость, он снова лежит в больничном крыле станции. У него ощущения, что тело пронзают острые иглы, словно тупые лезвия полосуют его, словно тупое чувство жара забивает дыхательные пути — агония пожирает чувствительное тело, а он говорит ему не нервничать?       Дёргается от неожиданности — незнакомец ставит наверняка больнющий укол в плечо, но у Билда так всё болит, что он не ощущает противного чувства от введения препарата под кожу. Он чувствует, как грудь покрывают чем-то влажным — на контрасте с жаром становится неприятно, словно грудная клетка проваливается, но затем Билд ощущает, как что-то плотное и тёплое ложится поверх. И, честно сказать, ему плевать на все махинации, что с ним сейчас делают. Перед ним маячит единственная чётка мысль, даже цель — просто, чтобы стало легче.       Но легче станет не сегодня и не завтра. Позже, но всё-таки станет, а пока что Билду придётся в полном сознании переживать все эти муки, отдаваться на растерзание сковавшей его… простуды? Что у него вообще за болезнь? Подумаешь, вышел на улицу в минус бесконечность, подумаешь, окунулся в ледяную воду, попав в буран, разве ж это причина с температурой валиться с ног? Ха-ха-ха!       Кому-то может показаться, что такое состояние лучше проводить в тот самым небытие, в бреду — метаться в ужасных снах и видениях, но Билд так не считает. Лучше реальная боль, ощущение скованности, одышки, озноба. Лучше дерущая в горле боль, невозможность нормально глотать. А как приятно слышать не смертоносную песню бурана, а собственный хрип — он же родной, живой… Гипервентиляция, стенокардия или аритмия — что уловит при разговорах присутствующих, то и усваивает, переохлаждение — но это ничего страшного. Боль, приносящая истинное душевное удовлетворение — Билд всё ещё жив.       Ещё долгие пару дней он проводит подключённый к аппаратам (хотя Билду кажется, что не меньше месяца проходит), медленно начиная входить в реальный ритм. Всё лучше и лучше он воспринимает происходящее вокруг себя, лучше фокусируется на словах, на значениях заданных вопросов. Уже лучше Чакрапан контролирует собственное тело. Мышцы, конечно, ещё адски больно выкручивает, но контроль уже в его руках. Даже глаза открывает, хотя перед глазами первое время полупрозрачная пелена, но это тоже уже не пугает. Постепенно Билд начинает различать фигуры перед собой, постепенно Билд начинает различать лица. Маску с лица снимают на шестой день, но Чакрапан не хочет оставаться без неё. Дышать всё ещё сложно, да и страшно — чувство удушения… слишком… Только вот новый врач настаивает, а Билду ли сопротивляться? Постоянные уколы, прогревания со спины, прогревания с груди, зарядка при помощи того же врача, чтобы мышцы начинали крепнуть после стольких дней в расслабленной агонии. Неприятные ингаляции, горькие лекарственные настойки, сиропы, таблетки — вот это рацион! Вот это жизнь!       Никогда раньше Чакрапан не мог себе даже представить чего-то подобного — ну то есть он слышал, насколько мучительно можно болеть, как при этом загнанно себя ощущаешь, однако ощутить на себе — другое. Сколько раз он ловит себя на мысли, что лучше бы пошёл ко дну? А как он вообще здесь оказался-то? По кусочкам, медленно, аккуратно, словно пазл, воспоминания начинают собираться в одну картинку. Пока Билд делает очередную вечернюю ингаляцию, пока он давится от обильных лекарственных испарений под поглаживания по спине ладони Майла, Билд восстанавливает ужасающую картину в своём сознании. Ничего вокруг — только снежный вальс, нет дороги — только утопающий во тьме канат, возвращаться некуда — темнота. Отчётливо рисуется тёмная, словно болото бездна — не было света ни луны, ни звёзд. Билд катился в неё, словно с горки. — Кха-кха!!! Буэ-э-э! — Ничего-ничего… Сейчас…       Не мудрено, что Билда рвёт. Желудок заходится судорогой, а перед глазами всё трясётся. Снова картинка становится пугающе мутной, и в отчаянии Билд хватается за Майла, хриплым, дрожащим от слёз умоляя: — Не уходи…       Холодный страх хватается за когтистыми пальцами за горло, нещадно сдавливая. Осознание взрывается дикой истерикой, и Билд, как маленький и потерянный ребёнок жмётся к Пхакпхуму, тихо всхлипывая у того на плече. Своими слезами он может наполнить новое озеро — такое же солёное, такое же глубокое. — Всё хорошо, Билд, — в ответ Майл крепко прижимает подрагивающее в руках тело, заботливо поглаживая по спине. — Теперь всё хорошо…       Но тот отчаянно машет головой, не в силах оторваться от парня. Настоящий, живой, тёплый — подобная глупость приносит жизненно необходимое облегчение, пока в памяти он видит отстёгнутый карабин, пока, хохоча, скользит вниз, кубарем скатываясь в пропасть. В воспоминаниях он продолжает яростно хвататься за снег, как за спасательный круг, что так предательски продолжает отправлять его навстречу гибели — исступлённо, почти бешено он сжимает чужой свитер на спине, впивается в кожу… — Давай-ка я сделаю небольшой укольчик, — Билд поднимает заплаканные, опухшие глаза на мужчину, — сейчас нельзя впадать в истерику, Билд. Давай мы сначала поправимся, — а Майл помогает ему держать подрагивающее плечо, — а потом поплачем все вместе, — так раздражающе он говорит с ним как с ребёнком. Внезапный приступ ярости обжигает изнутри — Билд отмахивается, отпихивается, кашляет и всхлипывает, кажется, окончательно впадая в истерику. — Нет… не хоч…у… кха-а-а-а… Нет! Убери!.. — он успевает вскрикнуть, прежде чем голос окончательно пропадает. Новый приступ паники, страх скользит по коже, и только Майл покрепче прижимает его к себе, пока незнакомый врач всё же делает ему укол. — Ложись… Ложись. Вот так, всё. Всё хорошо, — Пхакпхум так заботливо, так бережно укладывает его на постель, укрывая одеялом. Стирает остаток слёз, пока Билд снова погружается в сон. И в этот раз он проходит спокойно. Нет никаких кошмаров, нет запутанных и непонятных эмоций — наконец-то Билд на самом деле отдыхает, впервые за столько дней набираясь сил.       Утро нового дня проходит уже не так мучительно. Всё же лекарства и особый уход действуют. Снова новый врач, всё те же, уже заученные, действия, а следом вкусный, ароматный говяжий бульон. А ел ли Билд вообще все эти дни? Честно сказать, он слабо помнит. Вроде Майл пытался кормить его, но есть не хотелось (неудивительно). Сейчас же Билд, как истинно оголодавший, в считанные минуты опустошает тарелку, не обращая внимания на заботливые: ешь медленнее и не торопись. Новые неловкие ситуации ставят Билда в ступор: так как температура продолжает держаться, никакой речи о принятии душа и не идёт, а вот об обтирании… Смущаться Билд не разучился. Скромник весь сжимается, испуганно смотря на врача, пока тот объясняет ему, что все эти дни он бережно и тщательно обтирал его тело, так что теперь робеть не перед чем. Но вот чем больше Билд слушает, тем краснее становится. А тут уже Майл шутит, что наконец-то «ожил». На это Чакрапан болезненно улыбается. Наверняка, выглядел он всё это время как полуживой мертвец, даже представить страшно. А ещё Билд благодарен, что никто не расспрашивает его о том, что случилось, как всё произошло. Вернее, как вообще что-то подобное могло случиться. Видимо, это первый сознательный раз с момента произошедшего, когда Чакрапан думает о Байбле. Неконтролируемая агония поглощала не только его тело, но и сознание. Он был в бреду, в бреду оставался когда очнулся. Нет, разумеется мысль о Вичапате скользила в его воспалённом сознании, вот только ухватиться за неё казалось невозможным. Теперь же, когда мысли более-менее устаканились, он вспоминает о Байбле, проигрывает произошедшее с ним и с ещё одним, пожалуй, главным героем. — А где… Байбл?.. — хрипит Чакрапан, повыше натягивая одеяло. — С ним всё в порядке.       Майл смотрит как-то непонятно, совсем нечитаемо. А от этого становится неуютно. Молчание добивает сильнее. Неужели с Байблом что-то случилось? Хорошо, что новый врач решает, так скажем, развеять атмосферу. — Байбл от тебя почти не отходил, — широко улыбается мужчина, не обращая внимания на хмурящегося в ответ Майла, — пока ты спал, он сидел возле тебя. Переживает жутко, — а Билд невольно задумывается о том, что уже второй врач на этой станции поразительно оптимистичный и лёгкий человек. Отсюда рождается мысль, что каждый доктор должен быть именно таким — чтобы пациент чувствовал себя максимально комфортно. — Так он в порядке… — облегчение лавиной накрывает Чакрапана, и он безмятежно закрывает глаза.       «Он в порядке…» — А, — вдруг оживляется Билд, морщась от столь резких движений, — а флешка? Он забрал флешку? — нервно он водит глазами с одного мужчины на другого, вспомнив о смысле этого опасного похода. Не должно быть так, чтобы всё было напрасно. — Ты едва не умер, — холодный, стальной голос — так Майл не говорил даже когда злился из-за необоснованной ревности, — а тебя волнует карта памяти? — он смотрит на больного так, словно тот и правда болен. Только душевно. Этакий сумасшедший. Билду даже становится смешно. По уютному так смешно.       Сделав долгий полный вдох, Билд в полголоса отвечает очевидно разъярённому Пхакпхуму: — Байбл не виноват, Майл. Я сам за ним пошёл… Он говорил, что не надо.       Словно самая нескладная ложь, театральному удивлению, отразившемуся на лице Майла, могут позавидовать и Вичапат, и Чакрапан. Мол, что за корявые отговорки? Ты сам-то веришь в то, что говоришь? — Билд, — как можно мягче обращается Пхакпхум к горе-пациенту, — я всё понимаю, правда. И твоё желание защитить его, оправдать, но, — жестом он прерывает попытку Чакрапана произнести очередную несущественную, для Майла, фразу, — он права не имел выводить тебя на улицу. Ты знаешь, что это было? Ты хоть понимаешь, как тебе повезло? — почти неслышно. И глядя на Майла, Билд съёживается от давящего на него замешательства. — Минус пятьдесят восемь градусов, Билд. В буран. В никуда он позволил тебе идти за собой.       Нет, логика конечно есть. Железная такая, даже очевидная. Но Чакрапан-то сам несёт ответственность за свои решения и поступки. Байбл не может быть виноват в том, что случилось. — Он был в панике. Годы работы могли пропасть, — ах, если бы Чакрапан знал, насколько по-детски всё это звучит. Майл лишь закостенело покачивает головой. Перед ним ведь на самом деле просто мальчишка, не живущий той серьёзностью и ответственностью, которыми люди живут здесь. Годы работы не равны человеческой жизни. — Я даже не знаю, что сказать тебе на это. Он должен был пойти. Ты должен был пойти ко мне. Вы двое — смертники? — истерично вскрикивает Майл, также надрывно улыбаясь. — Пиздец… господи…       Кудесник-врач вновь спешит на помощь. Отводит разнервничавшегося Майла в сторону, а Билд с поглощающим и острым чувством вины смотрит на них. Вновь он приносит людям проблемы. Теперь Байбла накажут ни за что…       Билд искренне считает, что Вичапат не виноват в случившемся. Он уверен, что Байбл тоже испугался, когда обнаружил пропажу Билда. Он уверен, что именно Байбл спас его от ледяного утопления… Если не он, то кто?       Склизкое чувство, предательское, скользнуло по сердцу.       Ха. Ну нет. Именно Байбл спас его. Точно. Так ведь? — Это же Байбл меня спас?.. — наивно, с поразительной надеждой. От взгляда Майла становится стыдно. Смотрит он, конечно, без осуждения, но с неким умилением и печалью. — Да.       Как хорошо. Позорное облегчение. Он и правда позволил себе допустить гнилостную мысль, что Байбл бросил бы его… Им нужно поговорить. Почему он сейчас не здесь? Наверное, работает. Конечно. Ха-ха, у Байбла ведь столько работы… — А где… он? — спрашивает так, словно вот только что нашкодил и уже просит какого-то поощрения. А Майл с врачом вовсю ведут какую-то свою дискуссию, которую Чакрапан не слышит. И снова пара глаз устремлены на него.       Майл тяжело вздыхает, нервно разминая шею. — Я запретил ему сюда приходить. — Почему?! — возмущённо всхлипывает Чакрапан, закашливаясь от излишнего напряжения. — Я хочу, чтобы он… кха-кха… пришёл…       Пхакпхум явно готовится ответить отказом, это видно по его глазам, по его равнодушному лицу, но врач одёргивает его за плечо прежде, чем тот грубо ответит Билду. — Я сейчас же ему напишу, Билд. Если он не спит, то уверен, что он сразу же примчится к тебе, — мужчина широко улыбается, подходя к койке Чакрапана, — он так сильно переживал…       «Переживал…»       Майл садится на край постели, пристально смотря на бледное, но уже ожившее лицо. — По протоколу, я обязан сообщить о случившемся… — Нет! — прытко хватает он за руку Пхакпхума, перебивая. Тот сжимает влажную ладонь, всё же продолжая. — …но я не буду этого делать. Вы оба своим необдуманным поступком прибавили мне седых волос на голове… — Прости… — с сожалением хрипит Билд, чувствуя, как начинают щипать глаза.       Устало, но приободряюще, Майл улыбается, потрёпывая сальные волосы Чакрапана. Тот глупостям удивляется, ну, мол, не брезгует. Да-а-а-а. именно такие незначительные вещи, на удивление, становятся весьма крепкой поддержкой. Ну а ещё Билд всё-таки скромно спрашивает, как зовут-то нового врача, что словно пчёлка порхает вокруг него. Разулыбавшись, пожимая руку, мужчина представляется — Зи Прук, сам начиная рассказывать о себе. Очень общительный человек, — думает Билд, расслабленно улыбаясь. На самом деле, он ему очень благодарен, потому что вся эта информация позволяет отвлечься от переживаемого им ужаса. Тридцать пять лет, холост, работал хирургом, пока не попал в аварию. А там уже всё — об операциях нужно было забыть. Но Зи не унывал, продолжая совершенствоваться. Часто он выступает консультантом, ведь несмотря на травму, поставившую крест на его развивающейся карьере, Панит всё ещё остаётся гением своего поколения. Ну и не только своего. Скромник, — ухмыляется Билд его рассказу, но от всего сердца благодарит: за помощь, за поддержку, за лёгкость, что тот дарит в общении. Их интересный разговор прерывает влетающий в палату Байбл — лохматый, бледный, взвинченный, — такого Байбла Билд ещё не видел никогда. Красные, припухшие глаза, в кровь искусанные губы, да и самого парня очевидно потряхивает. — Я вас оставлю, — с понимающей улыбкой, но лукавством во взгляде, Зи покидает парней, которым явно есть о чём поговорить.       Вичапат слишком очевидно не разделяет радости от встречи. Пока в глазах Билда отражается нежный восторг и застенчивость: и неловко от того, что он попал в такую передрягу, и стыдно, что Байбла за это наругали, и что он лежит перед ним в таком виде — глупости, конечно, но Билд — простая душа. В глазах Байбла же острое беспокойство, жгучая вина, подавленность и бессилие. Он опускается перед койкой на колени, словно тяжёлый мешок — Чакрапан даже подрывается испуганно, столь сильно бьются чужие колени о пол. Но даже отреагировать Билд не успевает, когда столь тягостным, дрожащим шёпотом Байбл шепчет: — Прости…       Его руки пугающе трясутся, но он бережно берёт в свою ладонь руку Билда, крепко сжимая её. Плечи Вичапат подрагивают, а сердце Билда сжимается от щемящего сожаления. Он даже не знает, как именно должен успокоить Байбла, какие слова необходимо подобрать, чтобы успокоить притуплённую истерику. Конечно он не успел сообразить, даже просто представить того, в каком состоянии придёт к нему Вичапат. — Мне так жаль… — он подносит тыльную сторону ладони к губам, влагой касаясь нежной кожи. У Билда сердце горько сжимается — а как ему не заплакать, когда перед ним так уязвлённо роняет горькие слёзы Байбл? Невыносимо. — Байбл, — хрипит Билд, аккуратно пытаясь освободить руку. Но чем активнее он это делает, тем сильнее сжимает её Байбл, словно боится, что отпустив её, Чакрапан пропадёт, исчезнет. Как в тот день. Крупная дрожь пробегается по позвоночнику. — Байбл, послушай меня, — пытается он приподнять лицо гидролога, но тот словно окаменел — сдвинуть его с места просто невозможно. Неужели настолько тяжек его груз?..       Насильно вырвав руку, Билд не замечает дрожащего ужаса в глаза Вичапата, но чувствует, как расслабляются напряжённые мышцы во время объятий. Они неудобные, неуклюжие, но искренние — от всего сердца Билд стремится укрыть Байбла от всех переживаний, от всей боли и расстройств. Байбл ни в чём не виноват, и он не должен сейчас так страдать. Цепко, мужественно, Билд обнимает вздрагивающего от тихих всхлипов Байбла, буквально через себя пропуская весь тот ужас, весь тот животный страх, который переживал Вичапат. Чакрапан тоже тихо плачет, им обоим это нужно. Слёзы облегчения, слёзы хорошего конца такой страшной и непредсказуемой ситуации. Неизвестно, сколько они сидят в таком положении. Билд только замечает, что в какой-то момент в палату заглядывают Нодт и Тонг, но увидев такую душераздирающую картину, тихо оставляют их. — Байбл… — вновь пытается дозваться сникшего парня Чакрапан. Им нужно поговорить, обсудить произошедшее. Но видя, в каком состоянии находится дорогой сердцу человек, Билд не может давить, настаивать… Честно, он не знает, как себя вести в такой ситуации. Наверное, никто не знает. Но насколько дорог Байбл Билду, что тот так рьяно преуменьшает значимость произошедшего. — Ложись рядом? — ну а что? Что ещё ему сказать? Сил насильно поднять Вичапата у Билда нет, так, может, он хоть добровольно ляжет…       Но Байбл слышит. Еле двигается, конечно, без слёз не взглянешь, но буквально заползает на койку Билда, устало прикрывая глаза. — Я так виноват перед тобой… — осипшим голосом вышёптывает Байбл, проглатывая последний слог. Его всё ещё потряхивает, и Чакрапан кладёт руку на грудь Байбла, пытаясь принести спокойствие в измученное сердце. — Ты не виноват, Байбл… Я же сам пошёл за тобой, — с мягкой улыбкой шепчет Билд, поворачиваясь лицом к на спине лежащему Байблу. — Как ты мог знать, что нечто подобное произойдёт?..       Снова это измученное выражение лица. Сейчас кажется, что случившееся подкинуло несколько лет Вичапату — настолько плохо он выглядит.       «Плакал…»       Билд бережно кладёт ладонь на щёку Байбла, мягко поворачивая его голову к своему лицу. Тот не сопротивляется, но глаза не открывает. Прямые, нежные ресницы сейчас выглядят так хрупко…       «Влажные…» — …я не имел права вести тебя за собой…       Билд хмыкает: — Это слова Майла. — Мои слова, — перебивает его Вичапат. — Я даже не знаю, что было в моей голове, когда я согласился на твоё участие в этом. Такое даже безумием не назовёшь, — ресницы медленно взмывают вверх, и вот Билд наконец-то смотрит в эти красивые, но такие измученные глаза. Ещё никогда Байбл не был так уязвим рядом с ним. — Ты должен был забрать карту памяти, — вроде бы очевидная вещь, но Билд объясняет это Байблу, как будто перед ним робкий ребёнок, — это же очень важно.       Но Байбл снова закрывает глаза, медленно поворачиваясь лицом к Билду окончательно. Он аккуратно берёт его ладонь в свою, нежно переплетая пальцы. — Я уверен, что ты понимаешь, насколько сильно я облажался. Я мог просто оттолкнуть тебя, отправить обратно. Не пристегни я тебя… ты бы не пошёл…       Видно, насколько тяжело даются слова Байблу. Слишком очевидно он сдерживает вновь подкатывающие слёзы. И снова он в кровь прикусывает губу, беспокойно пожёвывая её. Билд сглатывает, невольно вспоминая, как пытался глотать слюну и там… но во рту было сухо. Наверное, он ещё долго будет проводить ассоциации, но это ничего — не каждый день оказываешься на волоске от смерти. А если задуматься, виноват ли Байбл на самом деле? От этих мыслей Билду плохо… Снова скользкая, мерзостная дрожь пробегается изнутри, напоминая о мучительных, адских спазмах тревоги и ужаса. Но как не думай, вины Вичапата он не видит. Что значит, мог бы оттолкнуть? Не пристегнуть? Чакрапан же его перед фактом поставил, увязавшись за ним. Байбл — человек науки, живущий своими исследованиями, стремящийся к открытиям, внезапно столкнулся с такой ситуацией, когда едва ли не были потеряны годы изучений, информации и результатов. Конечно же Билд не знает всех нюансов, но раз Байбл впал в состояние аффекта, а по-другому это не назовёшь, значит это более чем серьёзно. Разом лишившись контроля, невольно став заложником ситуации, Байбла накрыло сумасшествие, паника, отчаяние — как угодно. Факт того, что он не был готов примириться с потерей этой карты памяти, говорит о многом. Байбл, по факту, был не в себе — едва ли человек в таком положении может здраво мыслить. Да, он, вероятно, не смел брать с собой Билда. Был должен, обязан и так далее, но именно Чакрапан — человек, знающий о случившемся, видящий состояние учёного, тот, кто всё ещё мог понять, что будет хорошо, а что плохо, безрассудно (а это именно так) последовал за ним. И не то что не попытался остановить, а именно поддержал неадекватную затею! Оделся и просто, блять, пошёл. В буран. С человеком, который…       Билд двигается ближе, рвано выдыхая. Нет. Он точно не винит Байбла. Возможно, отведи он его туда, находясь в здравом уме, Чакрапан бы винил гидролога. Несомненно. Но не в этой ситуации. И Майл прав. Билд должен был пойти к нему, а не за поддавшемуся панике Байблом. — Знаешь, — мягкий полушёпот, а карие, тёплые глаза из-под полуприкрытых ресниц мерцают вселенной, доселе Билду непоказанной. Хрупкость внутреннего мира, его нежное очарование — в душе Билда распускаются звёзды. Яркие, ласковые звёзды. — Я думал, что сам там умру… когда понял, что ты сорвался…       Билд, не в силах выносить изуверства над столь прекрасными губами, касается искусанных уст кончиками пальцев, всё ещё крепко переплетая их с пальцами Байбла. — Не кусай…       Ласково Байбл усмехается, пальцами скользит по тонкой кисти, оставляя невесомый поцелуй на чувствительных подушечках пальцев. — …пока искал тебя… — глухой шёпот.       Каждое слово, каждый момент, короткий миг взмаха нежных ресниц вдыхает в Билда жизнь. То, что разбилось о ядовитый мираж, неторопливо собирается обратно. Сердце, которому выпала несладкая доля, вновь в сладкой неге начинает плескаться. Попрятавшиеся бабочки и те немногие, что не испугались испачкать крылья в отраве, снова начинает смело и мощно расправлять крылья. Разве не так зарождается любовь? Когда оба являются друг для друга безопасной зоной, когда находят утешение друг в друге, когда являются защитой и уютом друг для друга… — Я думал о тебе, — откровением звучит фраза, а Билд смущённо отводит взгляд. — В тот момент… о тебе… — а сам юрко облизывает пересохшие губы, всё ещё помня, как мечтал оказаться в надёжных и сильных руках. Чакрапан не уверен, что может поднять глаза — он итак обессилен. Сделать что-то необдуманное — Билд в этом мастак. А тут слишком много откровений, слишком уж звонко и лирично их близость проникает в сердца. Искреннее и невинное чувство сейчас не скрыто за шутками и саркастичными замечаниями. Билд набирается смелости, чтобы прильнуть ближе, вновь уткнуться носом в изгиб шеи и жадно вдохнуть головокружащий аромат. Лучше уж слабость от любви, чем слабость от смертельного мороза.       Байбл способен удивить даже сейчас.       Не успевает Чакрапан ничего предпринять, как чувствует нежное, очень осторожное касание чужих губ к своим. Мир замирает вокруг, а бабочки в животе вновь свободно парят в бесконечность. Приятной дрожью покрывается кожа, а глаза бегло, слегка мутно пробегаются по взволнованному лицу Байбла. Становится так жарко… Это жар дыхания Байбла. Билд его так отчётливо ощущает.       Поддавшись навстречу желанным прикосновениям, Чакрапан оставляет долгий поцелуй на истерзанных устах. Медленно, непорочно, они бережно оставляют поцелуи на губах друг друга, изнеженно и хрупко выражая этими касаниями творящееся в их душах. Так они и лежат — лицами друг к другу, крепко сжимая переплетённые пальцы, бережно оставляя чувственные и такие невинные поцелуи. Их первый поцелуй слегка солёный: то ли от крови, то ли от слёз, но оба чувствуют лишь дурманящую разум сладость — вкус их взаимных чувств.