Художник может быть один

      Идиотские обязательные медосмотры были очень нудным и удручающим мероприятием. Наверное, если бы возмущение, которое граничило с озлоблением на всю нынешнюю систему здравоохранения, не вскипало в нем каждый раз, как участковый врач, заходя к ним домой, оставлял направление на медосмотр, Андрей бы уже смирился и принял эту ерунду за рутину современной жизни. Но мало того, что это было обязаловкой, так еще и в поликлинике толком не уделяли внимания здоровью осматриваемого – это было скорее идиотской попыткой призыва к «осуществлению истинных целей существования лиц, способных к деторождению» – Андрей скривился. Дурацкий буклет, который ему выдали по прохождении всех кругов медицинского ада пестрил изображениями ужасно неискренних счастливцев и счастливиц со свертками на руках. Он даже не стал особенно вчитываться, пробежав взглядом по паре первых строк, пока спускался по лестнице.       Весенний воздух холодил легкие, но в воздухе висело гудящее ожидание чего-то нового и интересного – хотя, может так казалось только Андрею. С улиц потихоньку слезала ледяная скорлупа, сквозь черный снег, в диком грязевом месиве кое-где проступали первые зеленые стрелки. Не так давно перекрещенный Петербург жужжал автобусами и троллейбусами, сгонял на рабочие месте недовольных ранним утром людей.       Андрей ловко выбил из пачки сигарету и, чуть пожевав мягкий фильтр, подпалил. С порога поликлиники на него с явным осуждением поглядывали пожилые медсестры, которые чуть раньше, с ровно таким же недовольным видом, водили его по кабинетам. Не вынимая изо рта сигареты, он лучезарно улыбнулся, щурясь от тусклого света весеннего солнца и, отсалютовав недавним мучителям, двинулся к выходу.       Даже не глядя на всю нелюбовь Андрея к посещению поликлиник, день не был омрачен. Он шел по тротуару, рассматривая прохожих – некоторые шли с настолько недовольными лицами, что ему казалось, будто их гоняют на медосмотры каждый божий день. В ответ на него глядели откровенно с укоризной. Ну, а что? Андрей не собирался услаждать глаз докторов цивильным прикидом и шел сейчас в, проглядывающей из-под рваной джинсовки, рубашке, цвета настолько вырвиглазно-красного, что, если бы он вышел на перекрестке, автомобильное движение было бы парализовано. В конце концов, это был его протест миру. На сегодня.       Будущее не было светлым, но было интригующим и с трепетом жданным. Думалось о предстоящих выступлениях, хотелось выдумать что-то эдакое, потому что казалось, что там-тамошняя публика уже начала к ним привыкать. За этими мыслями он и не заметил, что жует уже потухший хабарик. Зажав несчастного между указательным и большим пальцем, он бросил на него снисходительный взгляд:       – Вы отслужили свое, товарищ. Пожалуйте на заслуженный отдых! – щелчком он был отправлен в свободный полет, окончившийся в ближайшей луже.

***

      Когда им сообщили об этом впервые, казалось, будто случилась коллективная галлюцинация. Весна подходила к концу, середина мая уже успела согреть холодные питерские дома, а частые дожди уже были чуть теплее привычных холодных ливней.       – «Украсим небо добротой»? Что-то по названию херь какая-то, нет?       – Бля, Пор, во-первых, не «украсим», а «наполним», а во-вторых, какая разница, какое название, е-мое? Фестиваль, большой фестиваль, мы до этого только Там-Тамом довольствовались, а тут свежая идея, не бубни, а, – сразу взбеленился Миха.       Остальные выглядели задумчиво, но скепсиса Сашки не разделяли. Тема казалась интересной и перспективной, да и в целом, не Там-Тамом единым.       Последующие недели были посвящены тому, чтобы накидать возможных песен, которые бы потенциально могли понравиться публике фестиваля. Балу периодически притаскивал из дома вполне сносные харчи, потому что из-за макарон с чесноком, которые они варили на точке, ото всех ребят несло за сто метров. Андрей был готов на Шурика чуть ли не молиться за такую доброту и заботу, ведь если Миху абсолютно не волновало, чем питаться между репетициями, Андрей, из-за слишком напряженной работы по подготовке к предстоящему фестивалю, почти не успевал заезжать к родителям, хотя очень хотелось.       – Шура, я тебя боготворю! – Андрей выхватил у Балу, который топтался на пороге, пытаясь носком одного ботинка снять другой, пакеты.       – Зайчик передал вам гостинцы, – привычно спокойным голосом отозвался Балу, в распоряжении которого уже было две руки, и он решил-таки развязать шнурки. Он и Князев были единственными дураками, которые в их дражайшей панк-рок-коммуналке носили тапки, остальные же гоняли в уличной обуви.       Андрей сунул нос в пакет и увидел батон, слегка померзшие огурцы, а главное – две литровые банки супа, которые явно Балу вручила его мама.       – Чего стоишь, иди разогревай, а то эти болваны точно не скоро о еде вспомнят, – он повесил куртку на ржавый железнодорожный костыль, который в стену вбил неугомонный Поручик. Всего на стене красовалось десяток таких метизов, ржавых и пачкающих рыжиной воротники курток.       Андрей зашагал на кухню, слушая, как стеклянные банки глухо звякают друг о друга в пакете.       – Наша мама пришла, молока принесла, – проходя мимо, он сунул голову в репетиционку.       Миха поднял глаза от исписанной тетради, заулыбался. Гитара, которую он все еще держал в руках, тихо шипела, подключенная к старому магнитофону. Пор ухмылялся через сжатую в зубах сигарету, а Яшке стоило отвлечься от настройки гитары, как струна, жалобно ойкнув, порвалась.       – Ай! – вскрикнул Яша и тут же сунул палец в рот.       – Ну ты как обычно, Яха, ну, – слышал Андрей уже удаляющийся голос Михи по пути на кухню.       Суп был беспощадно съеден, огурцы присолены и так же уничтожены. После еды хотелось чутка вздремнуть, пасмурняк за окном тоже способствовал общей сонной атмосфере. Было решено покемарить до четырех, и с новыми силами взяться за подготовку материала.       Он обосновался в дальней от репетиционного зала комнате, вещи из рюкзака почти не вытаскивал. Нет, Андрей не боялся, что кто-то решит у него стащить какое-то барахло, просто подо всей грудой маек-трусов-тетрадок у него лежали блокаторы. Он, конечно, предусмотрительно все таблетки пересыпал в баночку из-под аскорбинки, но, поскольку таблетки не были привычными желтыми кругляшами, могли бы возникнуть вопросы.       Андрей, хоть сытость и убаюкивала его, вытащил из рюкзака тетрадь, оставив тряпичную пасть разинутой – молния начинала ерундить оттого, что он слишком часто теребил рюкзак и так страдающий от количества всякого барахла.       Он валялся на раскладушке, бездумно возя карандашом по чистой странице, надеясь поймать образ, который не оставлял его в покое уже неделю с лишним – он был пока бесформенным, но таким щемящим, печальным и загадочным, что хотелось его разъять, разложить по косточкам и полюбоваться на него, пойманного в князевскую тетрадь.       Когда ему показалось, что он вот-вот поймает этот образ за хвост, в комнату ввалился Миха – Андрей не услышал, как тот подходил к дверному проему (или к бездверному – двери были сняты с петель еще до того, как Эрмитаж отдал им в безвозмездное пользование эту квартиру). Горшок стукнул ладонью по стене, чтобы привлечь внимание увлеченного рисованием Андрея – тот вздрогнул и чуть не выронил карандаш.       – Блять, Миха, – возмущенно откликнулся он на такое варварское прерывание творческого процесса.       Горшок гортанно заржал, подходя к Андрею и пытаясь заглянуть в тетрадь.       – Там еще не закончено. Закончу – покажу.       – Жадюга, – совершенно беззлобно откликнулся Миха.       Еще секунд десять они играли в гляделки, пока Андрей устало не спросил:       – Чего не спишь?       – Не могу, Пор, дурак, пролил пиво на мой матрас. Поэтому я пришел к тебе, чтобы занять вот этого красавчика, – он кивнул на просиженный диван, на котором обычно спал Балу, в те редкие дни, когда оставался.       Пока что диван Шуре не требовался – за порванную струну тот мучал в репетиционке Яшу, пытаясь научить того бережнее обходиться с инструментом.       – Милости просим, не храпи только, – усмехнулся Андрей, возвращаясь к тетради.       – Да когда это я храпел, – полувозмущенно откликнулся он, занимая диван под жалобный скрип проржавевших пружин.       Краем уха Андрей слышал, как Миша минут пять ворочался на Шуркином лежбище, а потом захрапел. Образ уже успел улететь далеко-далеко и поймать его сейчас казалось непосильной задачей. Андрей сунул тетрадь и карандаш под подушку и провалился в приятную послеобеденную дрему.

***

      Стадионная публика поражала своей безбрежностью – народу было дофига. Волнение не отпускало и на сцене, но было что-то такое щиплючее, задорное – как будто воздух превратился в игристое вино и щекотал изнутри. Наверное, так порой ощущалось счастье, кто его знает.       Было жарко, июнь нещадно грел все вокруг, к вечеру было душновато. В какой-то момент Андрей поймал себя на мысли, что уже после того, как, казалось бы, должна наступить вечерняя прохлада, жар не отпускал. Отчего-то внутри все горело, а голова казалась ужасно тяжелой – а он ведь даже почти не пил. Может, сказывалось то, что на сцене всех нехило подвел пьяный в стельку Гриша, и все ребята очень сильно перенервничали, но коллективно решили разобраться с ним после фестиваля.       Жесткая рубаха колола засохшей масляной краской разгорячённую кожу и Андрей, недолго думая, стянул ее. На несколько секунд показалось, что стало лучше, но теперь прохлада противно щипала его за бока.       – Да что же это такое, а, – он измученно потер лицо руками.       В полубреду он добрался до застадионной комнатки, где они скинули свои вещи. На полу стояла початая бутылка – Андрей рывком сорвал крышку и выпил противно-теплую воду залпом.       – Блять, я же не мог простыть, это же бред какой-то, – он приложил ладонь тыльной стороной ко лбу; ничего толком не понял, но про себя решил, что все-таки где-то подхватил какую-то неведомую гадость.       В комнате кроме него никого не было, парни носились с остальными участниками, наконец беспоследственно пили пиво и глазели на симпатичных девчонок, которых на фестивале была уйма. Последний, кого видел Князев, был Балу, который куда-то ушел со Свином.       Вскоре он почувствовал, как низ живота странно и муторно потянуло. К этому времени ему удалось оттереться от липкой испарины чьим-то полотенцем, и относительно сухая кожа почувствовала влагу – там, где ее чувствовать совсем не хотелось.       – Блять, блять, блять, – у него похолодело в груди, от резкого выплеска адреналина голова закружилась.       Он начал шарить среди оставленных вещей в поисках своего рюкзака. Таблетки он сегодня выпил; цикл приближался, а значит он глотал белые кругляшки по вполне привычной схеме. Черт, а вдруг из-за волнения он сегодня забыл их принять? Вдруг он вообще забыл их взять с собой?       От этой мысли все волоски на загривке встали дыбом. Но вскоре он нащупал на дне рюкзака заветную баночку, отвернул крышку и вытряхнул одну таблетку на дрожащую ладонь. Отыскав еще одну бутылку, он жадно выхлестал всю воду, будто большее количество ее могло быстрее пропихнуть проклятую таблетку в желудок и приблизить тот момент, когда она подействует.       Ощущение от расползающегося мокрого пятна было мерзким, но запасных штанов у него с собой не было. Андрей схватил полотенце и обернул его вокруг бедер – пусть смотрелось и нелепо, но так было спокойнее. Он прислушивался к собственному телу, ждал момента, когда оно угомонится – но оно только пробивало его периодически противной судорогой, которая зарождалась где-то в животе и била прямо по мозгам.       Закрыв глаза, он постарался сосредоточиться на дыхании, чтобы идиотское волнение не перекрывало хоть какие-то остатки его благоразумия.       Когда он услышал шаги в коридоре, дыхание перехватило – пускай это в другую комнату, пускай…       Дверная ручка скрипнула (к сожалению, замков на двери не было) и на пороге нарисовался Миха.       – Ты здесь, а я тебя, блин, обыскался. Идем с нами, а то Балу куда-то свалил, а Яха сейчас Гришку прибьет, кажется, – Миша осекся, глядя на полотенце.       – На меня пиво пролили, – стремительно соврал Князь.       Собственный голос показался ему каким-то далеким, очень тихим.       Миха промычал ему в ответ. Его взгляд расфокусировался, но все равно был направлен на Андрея, сидящего на полу. Внутри что-то оборвалось, когда Князев понял – он явственно ощущает Мишкин запах – что-то древесное, очень густое и пьянящее. Он набрал в легкие как можно больше воздуха и шумно выдохнул.       – Мне не очень хорошо, я чуть отойду и присоединюсь, – он попытался слабо улыбнуться.       Подняв глаза, чтобы снова посмотреть на Миху в дверях, он столкнулся с его глазами. Миша уже сидел рядом с ним на корточках, продолжая как-то пьяно его разглядывать.       «Блять, блять, блять» – без остановки проносилось в его голове.       – Так все-таки вот что за таблетки ты за собой таскаешь, – почти шепотом проговорил Миха.