Расскажи мне о своей катастрофе

Но где-то есть тот дом, где мы всегда будем желанны, А в этом доме тот, кто всегда нас поймёт и простит. И где-то есть хирург, что сотрёт все эти шрамы, И извлечёт все пули у нас из груди.

                           Город словно застыл в ожидании чего-то огромного, что принесёт за собой новую бурю. Или это сам Кэйа вечно ждал чего-то — возвращения отца, грядущей катастрофы, Дилюка с важных миссий, куда он уходил вместе с другими капитанами, пока Кэйа томился в ордене, перебирая бумажки, вскрытия страшной правды, которая отравляла его существование.              …Прямо под его ноги прикатился маленький кожаный мячик. Со стороны проулка он услышал детский беззаботный смех и обернулся. К нему бежала стайка мальчишек с грязными коленками и вытряхнутыми из штанов рубашками, перемазанными в траве. Кэйа легко пнул мяч в их сторону — и они вновь умчались в солнечные тени узких улиц.              — Смотрите, пираты, не вышибите чьё-нибудь окно, а то я приду и заберу вас в страшные подземелья! — улыбаясь, крикнул он им в след.              Два мальчика, чуть отставшие от компании, обернулись и белозубо ухмыльнулись в ответ на его слова.              — Не попадём, не попадём!              — А даже если и да, то попробуй нас поймать, Кэйа!              Пробившееся из-за туч солнце озолотило их встрёпанные волосы, накрыло весь город ослепительной волной.              И на томительно-сладкие несколько секунд перед взором Кэйи проявились два других проказника, что также гоняли мяч перед старым фамильным особняком, куда их в наказание, не иначе, на несколько дней вывозили с винокурни.                             Мондштадт тогда казался клеткой, где нельзя было лазать по старым яблоням, ловить лягушек в тихих заводях озера, пускать воздушного змея в бескрайних полях, где трава была выше их самих.              Но даже здесь Дилюк умудрялся находить приключения на их головы: попасть рогаткой в окно, надоедать еще не такому угрюмому Вагнеру, «помогая» ему в работе, залезать, стараясь не попадаться на глаза рыцарям, на крепостные стены и пускать с них солнечных зайчиков, в жаркие дни пробираться в библиотеку Ордо Фавониус и читать там сказки, наслаждаясь тишиной и прохладой. Кэйа, по началу с опаской отнесшийся к этому городу — на винокурне не было ни оград, ни заборов, и хмурый, никому тогда еще не доверяющий маленький мальчик, любил ее за укромные уголки, где можно было спрятаться и в одиночестве поскучать по отцу — постепенно привыкал к нему, к тому, что случайные прохожие называют их с Дилюком «ох, уж эти сорванцы Рагнвиндры» и суют им в руки большие, ярко-красные, пахнущие медом и солнцем, яблоки.              А потом их вновь забирали в поместье, где снова можно было играть в прятки, ловить только успевших отвыкнуть от озорных мальчишек кристальных бабочек, строить плоты на озере, а по вечерам бегать от Аделинды, сверкая босыми пятками и кричать, что не надо их купать, мы мылись на прошлой неделе!              Однажды, пока Дилюк тоскливо вздыхал на скучнейшем уроке по правилам рыцарского этикета, Кэйа под надуманным предлогом выбрался из кабинета и думал скоротать время до его окончания под столом на кухне. Он как раз проходил мимо библиотеки, когда услышал голоса мастера Крепуса и его коллег из Гильдии виноделов.              — Значит, Сумеру… Удивительно, откуда тот торговец узнал о «Рассвете». Никогда не вел там дел, да и лично побывать как-то не удалось.              — Да и нечего там делать, господин Крепус. Влажные непролазные джунгли, огромная пустыня с ее дикими варварами. Если ты не ученый и не фанатик, то поверьте, есть куда более интересные и выгодные места для путешествий. Взять хотя бы Ли Юэ, они уже давно присматриваются к вашему вину!              — Фанатик? — заинтересованно переспросил кто-то.              — А, вы не знаете этих слухов? Говорят, в корнях огромного дерева, на котором стоит Академия, находится сама Каэнри`ах!              — Не может быть! Прямо под?..              — Сам слышал!              — Ну хватит, господа, — прервал их мастер Крепус, — Что нам с вами говорить о давно погибшей стране? Надо решить, когда отправлять делегацию. Мы сможем подготовить вино за несколько дней, сколько потребуется вам для сборов и подготовки договора?              Разговор потек дальше, но Кэйа уже не вслушивался. Каэнри`ах! Его давно позабытая всеми родина, страна, которую его род поклялся защищать, страна, ради которой его и оставили здесь. Колыбель их надежд. Оказывается, она все время была так близко! И, подумал Кэйа, именно туда и направился отец, когда расстался с ним. Надо поехать в Сумеру и найти его! Сказать, что он ошибался — Мондштадт был добрым и мирным городом, его жители никогда бы не… Что это город свободы, который рад принять под свое крыло всех, кто готов назвать его своим домом. Кэйа бы рассказал ему о том, как громко здесь шепчут леса, как ласково и приятно греет солнце, что на площади по ночам здесь танцуют и смеются, а вино и песни льются неудержимой рекой. Он бы взял отца за руку — и они вместе бы вернулись сюда.              Каким же он был наивным.              Он не понимал тогда, глупый маленький мальчик, что некоторым людям не нужен дом — они цепляются за свои идеи, за гордость, за прошлое, не позволяя себе жить настоящим, они строят себе иллюзорные замки, в которых вместо людей живут лишь призраки.              Отец Кэйи цеплялся за славное прошлое их нации, за их великий долг — восстать из пепла и воздать всем по заслугам.              Как хорошо, что бессердечные боги не дали им встретиться. Так Кэйа смог проносить в своем сердце образ благородства и истинности их миссии чуть дольше.              …Мастер Крепус, отец, приезжает за ним в Сумеру. Пока остальные члены делегации квохчат над ним словно над слабеньким птенцом, тот стоит в отдалении и смотрит на Кэйю нечитаемым взглядом. После ведет его за руку в повозку — они поплывут на корабле через Терновый порт, чтобы было быстрее. Лишь на палубе маленького парусника, он наконец-то тихо, чтобы никто кроме Кэйи не услышал, спрашивает, зачем он это сделал.              Кэйа и сам уже не понимает, зачем. Он устал, он хочет спать, он хочет домой.              Он хочет в Мондштадт, на винокурню, к Дилюку.              Крупные слезы сами начинают бежать по щекам. Он закусывает губу, чтобы не заплакать навзрыд и отворачивается к морю и соленому бризу — надеясь, что они высушат его слезы. Отец подходит ближе и позволяет уткнуться лицом себе в бедро. Он говорит:              — Никогда так больше не делай, Кэйа. Мы так о тебе волновались.              В порту его крепко обнимает Дилюк, чуть осунувшийся и с мешками под глазами. Он еще бледнее обычного и выглядит потускневшим. После объятий он буквально отскакивает от Кэйи, и все время, что они едут домой, не говорит ни слова и не смотрит в глаза. Кэйа сам находит его руку, несмело ее сжимает. Дилюк стискивает ее в ответ, но так и не поднимает взгляда.              На винокурне Аделинда строго отчитывает Кэйю, а Дилюк незаметно прошмыгивает мимо них и захлопывает дверь в свою комнату.              Аделинда прекращает свой выговор, устало вздыхает.              — Вы бы знали, как молодой мастер волновался. Все время сидел на том большом валуне у конца виноградников, с утра до ночи, бедному Таннеру приходилось его на руках приносить. Вы бы повинились перед ним, господин Кэйа.              Кэйе и самому становится тошно от своего поступка. Он ведь сбежал ранним утром, ничего не сказав, словно не собирался сюда возвращаться. Точно также поступил и его отец, оставив здесь.              Кэйа ведь не думал. Он не предполагал, что за него кто-то станет переживать. Что кто-то будет волноваться за него настолько сильно. Что он кому-то так важен. Слезы опять подбираются к глазам, но Аделинда ласково треплет его за щеку.              — Слезами делу не поможешь, молодой господин. Лучше подсобите мне испечь пирог с валяшкой! Может быть, его кусочек сможет кое-кого развеселить.              Но Дилюк не спускается на ужин, жалуясь на плохое самочувствие. Кэйа переглядывается с Аделиндой, и она неловко пожимает плечами, унося поднос с горячим молоком и пирогом наверх. Он хвостиком идет за ней, стараясь подстраиваться под ее шаги.              — Ади, я не голоден, спасибо тебе большое, — слышится тихий голос из-за двери, — Я завтра попробую. Спокойной ночи.              — Господин Дилюк, вы сколько дней нормально не ели? Так ведь и меч не сможете в руках удержать!              Из комнаты не раздается ни звука. Кэйа дергает дверную ручку — пирог из валяшки надо есть, пока он еще теплый, так сам Дилюк говорил! — и понимает, что тот заперся изнутри.              — Если вдруг проголодаетесь, он будет ждать вас на кухне, — нежно говорит Аделинда, — Сладких вам снов.              Они спускаются обратно.              — Почему ты это сказала, Ади? Ты ведь знаешь, что он не собирается спать, — Кэйа расстроенно водит пальцем по просыпанной муке, рисуя там солнце и звездочки.              — О, господин Кэйа, вы же не знаете… До вас мастер Дилюк часто дулся вот так, пропуская ужины. А потом ночью серенькой мышкой пробирался на кухню.              — Но со мной он так никогда не делал.              — Не делал, — треплет его по волосам Аделинда, — вместе с вами он всегда радуется.              — Но тогда почему?              — Потому что он подумал, что вас похитили лихие люди. А потом, когда мы узнали, что вы сами сбежали в Сумеру — что вам тут было плохо.              — Но… мне тут хорошо, Ади, — смущенно булькает Кэйа в стакан с остывающим молоком.              — Я знаю, милый. Но ведь об этом ты должен сказать не мне, — она подмигивает, — Я заверну несколько кусочков пирога и не буду закрывать дверь со двора.              Господин Крепус, отец, убедившись, что Кэйа в порядке и передан в строгие руки служанок, уезжает обратно в Мондштадт — решать навалившиеся за время его отсутствия дела. Кэйа ждет, пока в особняке погаснет главный свет, пока слуги разойдутся по своим комнатам, пока Аделинда, заканчивая обход, не зажжет маленькие газовые ночники, висящие на стенах. Когда на дом опускается блаженная тишина и все остальные сладко засыпают в своих кроватях, Кэйа спускается вниз, на кухню. Запихивает в сумку кусочки пирога, еще теплые из-за промасленной бумаги, и выскальзывает за дверь. Несмотря на то, что весь день пекло солнце, ночь — холодная и зябкая. Огромная луна белым пятном нарисована на небе, и ее бледный свет заливает поля, деревья и далекие горы, серебрит крылья кристальных бабочек.              Как же он соскучился!              Кэйа взбирается на ящики, грудой прислонённые к стене дома. С них можно легко ухватиться за шпалеру, которую оплел старый плющ и дикий виноград, и по ней забраться наверх, где так призывно открыта одна из створок. Уже почти схватившись за подоконник, Кэйа неожиданно теряет равновесие и вскрикивает. Испугаться он не успевает, его хватают за плечи и затаскивают внутрь. Дилюк смотрит на него большими, испуганными глазами. Не успев перевести дыхание, Кэйа почти падает на него, прижимая к полу, не позволяя вырваться и убежать.              — Прости меня, — быстро говорит Кэйа, — Я больше никогда так не буду. Никогда больше не сбегу.              Ему ведь и некуда, по большому счету.              — Только если мы с тобой не решим стать пиратами, конечно. Как мой дед, — добавляет он, и видит, как на лице Дилюка расцветает робкая улыбка. Он поднимает руку и отвешивает Кэйе щелбан, а второй щипает за бок.              — Дурак ты. Я ведь подумал, что тебя похитили.              — Да зачем бы кто-то…              — Меня пытались, — спокойно говорит Дилюк, — несколько раз. Поэтому нас и не отпускают далеко одних.              Дилюк не рассказывал ему об этом! Как это, наверное…              — Тебе было страшно? — спрашивает Кэйа.              — Очень, — кивает Дилюк, — обычно ведь бандиты сразу присылают послания с требованиями? А дни все шли и шли, а тебя не могли найти.              Кэйа непонимающе моргает. Он ведь спрашивал не о своем исчезновении, но… Ладно, он расспросит Дилюка об этом позже.              — А потом отцу написали, что ты был в повозке с фруктами в Сумеру, — тихо продолжает Дилюк, отвернувшись, — И я понял, что никто тебя не похищал… А ты сам решил уйти.              — Я не…              — Кэйа, ведь ты наша семья и мой лучший друг. Если что-то было не так, если я тебя обидел или кто-то другой, ты должен был сказать мне! Мы ведь вместе и горы свернуть можем! Как сам Барбатос когда-то!              Да, вдруг понимает, Кэйа. Пока мы вместе — мы вместе сможем и не такое. У нас все получится, даже то, о чем ты и подумать не можешь, Дилюк. Он широко, счастливо улыбается и принимается щекотать его ребра. Дилюк взвизгивает от смеха, сразу же отвечая. Он никогда не умел долго злиться, самый солнечный мальчик во всем Тейвате.              …И почему же Кэйа позабыл об этом разговоре, о той всепоглощающей уверенности, что затопила его тогда?                                   В своих мыслях Кэйа проходит закрытую «Долю ангелов», пустые столики которой глядят на него с укором, и спускается вниз, к боковым воротам. Он думал спросить у Герты, не оставили ли жители каких-нибудь интересных поручений или заказов — в городе было тихо и мирно, а ему хотелось размяться.              Он замечает, как мимо зазевавшегося Гая по стеночке крадётся ярко-красное пятнышко. Кэйа ловит Кли за ее пальтишко и поднимает на руки.              — Братик Кэйа, — заливисто хохочет она, — А Джинн сказала, что Кли целую неделю была хорошей девочкой, и отпустила меня погулять!              — И ты хочешь погулять около озера?              — Да! Кли хочет сделать Джинн подарок, а Рейзор говорит, что лучший подарок — это еда! Но ей не очень понравились пирожки из грязи и грибочков, поэтому Кли решила приготовить вкусную-превкусную уху! Но для неё нужна свежая рыбка… — Кли воодушевлённо смотрит на него, — Поэтому, братик Кэйа, пойдём на рыбалку! Кли захватила с собой много-много бомбочек!              …Мондштадту в очередной раз повезло, что Кэйа оказался в нужное время в нужном месте. Он поудобнее перехватывает озорницу и шагает прочь от ворот и спасённого причала.              — Кли! Мне тут нашептали, что рыбка в последнее время какая-то грустная — давай лучше сделаем для Джинн вкусные фруктовые шашлычки? Куинн как раз принёс закатники и яблоки, а шпажки мы попросим у Сары?              — Хорошо! А мы польем их твоим любимым соком для взрослых?              — …Не думаю, малышка. А вот сахарным сиропом — почему бы и нет!              Он идёт с ней по тихим — нет даже самого легкого ветерка — улочкам к торговой площади Мондштадта. Кли с ее ручейковым смехом, озорными и не всегда безопасными проделками, с ее всполохами-искорками стала для Кэйи утешением в эти годы, когда он жил, не зная, вернётся ли из своих скитаний другое негасимое пламя. Да и остался ли в нем этот огонь — возможно, теперь взамен яркого костра там тлеют лишь огни мести и ярости.              А после той жуткой ночи, после которой глубокие, острые порезы ныли на его забинтованных руках — он не пошёл с ними к Барбаре, ему нужно было это напоминание, что все может окончиться так (зато теперь у Кэйи был целый список роковых ночей, повторения которых он не хотел бы никогда в жизни) — Кли незаметно вытащила его из страшной апатии и неуемного желания сорваться из города и отправиться искать этого безрассудного дурака, не имея ни ориентиров, ни следов.              Поэтому он собирался продлить беззаботное, солнечное детство этого ребёнка как можно дольше — чтобы не появлялось в ее глазах ни тоски, ни слёз. А Мондштадту не повредит маленькая смена ландшафта…              Они уже заходят на площадь, когда у одной из ветряных мельниц Кэйа замечает теневого торговца, который уже пару недель пытается сбыть контрабандный алкоголь. Тот уже несколько раз умело уходил от слежки, не выдавая своих поставщиков, поэтому Кэйа останавливается у фонтана и решает понаблюдать за его действиями. Кли крутится в руках волчком, гладит подбежавших собак и болтает с Анной, что присела отдохнуть.              Торговец достаёт из сюртука золотые часы на цепочке, недовольно вглядывается в циферблат. Кто-то опаздывает на встречу? Интересно.              Вдруг Кли притихает и испуганно ахает.              — Братик Кэйа, смотри! А у того дяденьки головка горит! Он не обожжется? Надо ему сказать! Ну, посмотри же!              Кэйа заторможено переводит взгляд на лестницу, ведущую к главным воротам. Как же не вовремя кто-то привлёк внимание Кли, ему нужно не упустить того, кого так нервно ждёт торговец.              Ему нужно…              На каменной лестнице, в темном плаще и высоких сапогах, уже занеся ногу наследующую ступень, замерло пламя. Солнце поджигало отросшие за годы пряди, превращая их в яркий костёр.              На лестнице стоял Дилюк.              Ветер, до этого притихший, вдруг врывается в город штормовыми порывами. Колышутся старые мельницы, скрипуче качаются вывески у лавочек, взлетают ввысь бумаги с заказами и списками покупок. Ветер на этом не останавливается — он дует так, что трудно сделать даже самый мелкий вдох, он треплет волосы Кэйи, чуть не забирает с собой беретик Кли, взметает вверх высокий хвост Дилюка — тот становится похож на высокий огненный столп. А потом резко прекращается — и с неба на крыши домов, на мощеную площадь и водную гладь фонтана, на двух людей, что замерли друг перед другом начинают падать маленькие белоснежные, светло-розовые и тонкие, лепестки цветущих яблонь и вишен.              «Когда-нибудь эти цветы будут падать и в вашу честь»              Так когда-то давно сказала им странная незнакомая женщина, которой они помогли найти дорогу к собору.              Они покрывают их головы, застывают на одежде и ресницах хлопьями мягкого снега.              Кэйа смотрит на Дилюка, не отрываясь даже на дыхание. Какие глупости, зачем оно вообще нужно?              Кли ловит лепестки в ладошки и громко смеется.              — Братик Кэйа, братик Кэйа! А звездочка у тебя в глазу стала такой боооольшой и яркой, Кли никогда такого не видела, даже на небе!