Хвостик

Чонин ударил кулаком по деревянной тумбе и тотчас отдернул руку. Жмурясь, поднес к губам. Эмоциональный порыв не принес освобождения, и под кожей продолжала комкаться злоба. Тумбу пошатнуло от удара, и вода в огромном аквариуме плеснула за край. Раздался треск, и Чонин едва успел заметить трещину на стекле до того, как аквариум лопнул, заливая все вокруг. Не думая, схватил подаренный отцом мак и прижал к груди. Старый телефон, лежавший там же, было не жалко. Текло отовсюду. Одна из кремовых вуалехвостиков прокатившись с волной глухо шлепнулась на пол. Чонин глянул на нее и отвернулся. Подкатило к горлу. Задетый стеклянными осколками пышный хвост порвало на широкие неровные ленты. Бока вздымались и опадали. Чешую зацепило тоже. Рыбка задыхалась. «Это я», — подумал Чонин, и от себя стало противно. Он сразу вызвонил маму с работы, вдвоем собрали осколки, расселили рыбок по чашкам, и вечером отец привёз новый аквариум — уже на 350 литров, как они давно хотели, и еще один поменьше для передержки, пока будут обустраивать основной. Отец любовно постелил пенку на подсохший комод, и они с Чонином все установили. Мама бегала вокруг и волновалась, всплескивая руками. Беспокойный голос звонко бился об акриловые стенки. Чонин пытался казаться деловитым и организованным, но рыбка, трещина, сбитый кулак — все так наложилось, что когда он дополз до своей комнаты, оставив отца разбираться с водорослями и галькой, сознание отключилось — раз и темнота, будто из розетки выдернули шнур. Вставал тоже тяжело. Проснулся уже усталым, и сил едва хватило собраться. Зубы не почистил, только умылся, вчера тоже уснул без этого. Вкус во рту был неприятный, помоечный. Он проверил банковское приложение и свернул в кофейню. Пар было немного, и Чонин решил, что обойдется без обеда. Бариста выглядел помятым — Чонин мысленно посочувствовал: тому пришлось вставать ещё раньше и, может, ещё тяжелее. Может тоже вчера спасал Хвостик и плакал над порванными плавниками. У всех свой разбитый аквариум. — Можете прикладывать, — бариста протянул терминал, и Чонин сначала ощупал карманы в поисках телефона, потом вспомнил, что временно ходит с маминым, и достал карту. — Спасибо за покупку, хорошего дня, — голос звучал безрадостно, очень по-утреннему. — И вам, до свидания, — пробурчал Чонин, на ходу снимая пластиковую крышку со своего «капучино на миндальном, пожалуйста, и лавандовый сироп», и замер прямо у двери. Обернулся. Заметивший недоумевающий взгляд бариста застенчиво улыбнулся. Чонин вежливо улыбнулся в ответ. Вышел. К третьей паре настроение испортилось совсем. Не то чтобы было, что портить, но после душной лекции по философии от препода с заиканием жить совсем расхотелось. Последнюю Чонин решил пропустить: видеть англичанина не хотелось тоже — насмотрелся вчера. Он открыл приложение. Подумал: возьмет завтра с собой. Вышел из корпуса. Снова вспомнил про Хвостик — она была совсем старая, Чонину подарили ее в детстве, когда он с отличием закончил началку. Учителя еще хвалили его, пророчили большое будущее — «Такой умный мальчик!», но потом Чонин перешел в другую школу и незаметно скатился. Мама до сих пор переживала, хотя он уже давно учился на втором курсе. Сдал экзамены как-то — на столичный универ не хватило бы, но он и не планировал уезжать, чтобы совершать что-то великое. И вообще ничего не планировал: плыл по течению, в свободное время гулял с друзьями или встречался с девушками-однодневками. «Ты очень хороший, — говорили они ему, — но…» «Но» всегда находилось. У Чонина тоже было свое «но» — ему не нравились девушки. То есть, конечно, нравились, но не так, как должны были. Он чувствовал, что с ними спокойно целоваться и обниматься, их было приятно трогать, но на большее не тянуло. Он как будто воспринимал их на каком-то другом, отличном от нормального уровне. Долгое время Чонин думал, что аромантичен, но потом в универе их наконец вывели из дистанта в очку, и тут-то Чонина расплющило. Англичанином. Он подумал тогда: какая банальщина. Англичанин оказался женат и с ребенком. Какая банальщина. Чонин знал, что естественное свойство первой любви — быть неразделенной, несчастной. Но англичанин как будто бы отвечал на его долгие взгляды из-под ресниц и неосторожные улыбки, и только Чонин не хотел позволять себе и другому рушить привычный уклад. Влечение тяготило его. Если бы кто-то спросил — Чонин бы ответил даже, что предпочел бы остаться без влюбленностей вовсе, но родители настаивали, что одному жизни не сложить и, кажется, уже были готовы к любому признанию. Чонин свернул в сторону кофейни. Было ли Хвостик больно? Чувствовала ли она, лежа в осколках, спутанных нитками водорослей, что ее время пришло? Чонин моргнул, и перед глазами снова встали ее выпуклые глаза, золотистая рябь пятнышек на лбу. Похожий в воде на присборенную органзу хвост растрепался. Хвостик открывала и закрывала рот, открывала и закрывала, глядя на него своим большим выпуклым глазом, а Чонин прижимал к груди макбук и ничего не сделал, чтобы помочь. Погруженный в свои мысли утренний бариста даже не попытался с ним заговорить — молча принял заказ, молча протянул салат и стаканчик с американо. Чонин сел за столик в углу, достал ежедневник и мак, отпил глоток кофе, поднялся к островку со всякими приблудами за сахаром и мешалкой. Сладкого хотелось мерзейше, и он навалил в стаканчик сразу семь стиков. На восьмом остановился — побоялся, что сахар не растворится, и от кристалликов с кофейной взвесью станет только хуже. Он вспомнил свой самый первый аквариум и подружку Хвостик Принцессу, которую сожрал соседский кот, непонятно как проникнувший в квартиру. Ему было жалко Принцессу и Хвостик, но больше всего себя, заставшего, как Разбойник прижимает Принцессу к полу и жует. Он попытался вырвать рыбу из пасти кота, но в руке остались только плавники и окровавленная часть золотого хвоста. Чонину неприятно везло оказываться с другими в смертный час. Глаза запекло, и он сморгнул подступившую горечь. Впялился в презентацию на экране. Если бы кто-то заговорил с ним, проявил хоть толику сочувствия, Чонин лопнул бы и залил все вокруг. Стало бы легче, но он просто не мог рассказать друзьям и сформулировать, что именно ему от них надо. Он знал, что его поймут и поддержат, но не мог ничего с собой сделать. Чонин чувствовал себя несчастным и не справлялся с этими чувствами, не мог отбросить их от своей груди, чтобы рассмотреть и разобрать, расщепить по лепестку. Ему казалось, что он будет несчастен вечно. Он знал, что это не так. Презентация не клеилась. На днях уже нужно было читать доклад перед всеми, но Чонин не понимал, что сказать по теме, и о чем вообще говорить. Он представил, как англичанин посмотрит на на него, как он сам спутает все слова, как вспомнит лишнее и начнет крутить в голове. И они будут смотреть друг на друга и сгорать от стыда и злости на этот стыд. Чонин собрал вещи. Дома все смешалось. Нужно было покормить рыб, проверить воду и водоросли. Рутина заглотила и успокоила его. Кроме Хвостик он содержал кремово-рыжую Булочку, тоже вуалехвоста, золотую жемчужинку Заеду и двух смешных телескопов: Лупоглаза и Звездочета. Заеду хотели назвать Звездочкой, но она так часто всплывала кверху брюшком от переедания, что имя не прижилось. Чонин любил ее меньше всех за потребность в особой заботе. Его раздражало, что нужно было постоянно ее отсаживать и держать на диете, раздражала ее ленивая флегматичность. Заеда всегда двигалась так, будто это Чонин ее заставляет. Не тронутая рыбьим горем от потери подруги и дома, она и сейчас нелепо дергала хвостом, проплывая по своим делам мимо его пальцев. «А Хвостик бы…» — подумал Чонин и бросился к унитазу. Вечером написал англичанин.