Танцы на крыше

Азат проснулся от невнятных криков во дворе. И сразу же узнал голос матери. Хотел было повернуться на другой бок и вздремнуть еще немного – то, что мать распекает кого-то на весь двор, не было ему в новинку – однако на сей раз в ее голосе, даже приглушенном стенами, слышалось отчаяние. Он откинул одеяло и сел на кровати. - Дорогая, что там? Элиф стояла у окна в шелковом халатике и, скрестив руки, с напряженным вниманием наблюдала за происходящим внизу. Услышав голос мужа, она обернулась, и ее сосредоточенно нахмуренное лицо немного разгладилось. - Элиф? - Они обнаружили пропажу Ярен. - Аллах-Аллах! – Азат вскочил с кровати. – Ну, зачем они маме-то сказали? Неужели они не понимают, что… ей же нельзя волноваться! - Мне кажется, Хандан-ханым сама каким-то образом узнала, - осторожно заметила Элиф. Азат посмотрел на жену и против воли улыбнулся – Элиф даже сейчас не изменила своей деликатной манере. «Мама подслушала – впрочем, как и всегда, - догадался он. – И Элиф об этом знает». Он подошел, рассеянно обнял жену за плечи и посмотрел во двор поверх ее головы. Вчера после того, как Харун уехал за Ярен, Азата раздирали двойственные чувства – чувство несказанного облегчения от той тяжести, которая давила его с тех самых пор, когда дед выволок Ярен за шиворот из родных ворот, и чувство, что Харун снова каким-то образом устроил свои дела так, как нужно было ему, переставив жителей дома Шадолгу, как пешки. Нельзя сказать, чтобы Харун не был ему симпатичен, но Азата не покидало ощущение, что ради своих целей Харун пойдет на что угодно и, если понадобится, облапошит их всех – его, Элиф, родителей и прочих, кого понадобится облапошить. С другой стороны, Харун обладал качествами, которых самому Азату так катастрофически не хватало – решительностью и умением действовать в трудной ситуации. И Азат невольно тянулся к человеку, у которого мог этим качествам поучиться. Элиф уютно устроилась под его рукой, и приятная волна затопила его изнутри. Он вспомнил, как они вчера сидели допоздна в их спальне и обсуждали произошедшее. Пытались угадать, что же теперь станут делать Харун и Ярен после того, как Харун вытащит ее из плена. Пока они все были заняты выяснением местонахождения Ярен, ни у кого из них не было времени подумать, что же будет после. А когда Харун уехал, им с Элиф осталось только гадать, как теперь сложится судьба влюбленных. Одно можно было сказать точно – больше Харун не выпустит Ярен из рук. «А вдруг я больше никогда не увижу свою сестру?» - спросил тогда Азат, поглядев сначала на сгущающиеся за окном сумерки, а потом на жену. «В любом случае, это уже не в нашей власти, - Элиф улыбнулась своей особенной, светлой улыбкой. – Азат, помогая Харуну, ты поступил правильно, - даже не сомневайся в этом». «Я не сомневаюсь, - ответил Азат, и это было сущей правдой. – Только… знаешь, было время, я чуть ли не ненавидел Ярен, когда…, - он запнулся. Не стоит говорить Элиф, что в свое время он почти что ненавидел Ярен из-за Рейян. – Но теперь я понял, что очень люблю свою сумасбродную сестру. Есть …чувства, которые приходят и уходят, хотя и кажутся очень значимыми. А есть вещи неизменные. И Харун сделал то, что должен был сделать я сам». «Главное, что один из вас это сделал. Это главное для Ярен», - примирительно ответила Элиф. С Харуна и Ярен они перешли на другие темы и легли спать глубоко за полночь, и после этого лежали в темноте бок о бок и болтали, пока Азат, разглагольствуя о чем-то, не почувствовал, что Элиф спит, прислонившись к его плечу. Он долго пялился в темноту, боясь пошевелиться и разбудить ее, пока его самого не сморил сон. Голоса во дворе притихли. И тут же дом снова огласился отчаянным криком Хандан – она кричала, что сама пойдет пешком искать свою дочь, раз ее муж оказался таким никчемным отцом… - Элиф, - Азат выпустил ее плечи и решительно развернулся к двери, - я так не могу. Я должен сказать – хотя бы только ей. Она должна знать, что с Ярен все хорошо… Элиф решительно выпрямилась, становясь перед ним. - Нет, Азат, ты этого не сделаешь. Если ты сейчас скажешь, начнется заварушка. Довольно Ярен и Харун уже натерпелись, пусть разбираются сами, как считают нужным. - Но Элиф, ей же нельзя так волноваться! А вдруг… начнутся преждевременные роды? Большие блестящие глаза Элиф сверкнули сталью. - Да неужели? Именно сейчас? У Хандан-ханым не начались преждевременные роды, когда ее дочь тащили вон из дома? Когда Ярен ночевала непонятно где, лишенная связи с внешним миром – твоя мать прекрасно об этом знала! А когда дочь лупили у нее на глазах, преждевременные роды у нее тоже не начались. Аллах милосердный! Да если бы на моего ребенка кто-то поднял руку, я разорвала бы его в клочья, кем бы он ни был! А когда Харун приехал и пытался выяснить хоть что-то, она не вышла и не попыталась ему помочь. Нет, Азат! Хандан-ханым виновата во всем этом не меньше, чем другие! - Элиф, ты жестока… - Возможно. Но Харун слишком много поставил на карту, чтобы теперь кто-то ему помешал. Пусть сами разбираются. - Охх… - Азат схватился за голову. – Ладно. Послушай, ладно, я им ничего не  скажу. Но я должен что-то сделать, - он потер лоб. – Я… я сейчас спущусь и скажу матери… надо как-то уверить ее, что Ярен в безопасности, чтобы она хоть немного успокоилась. Азат прошелся туда-сюда по комнате, ероша волосы на затылке. - Я попробую объяснить маме, что Ярен, скорее всего, сбежала и спряталась у одной из своих одноклассниц, - лицо Азата просветлело. – Да, точно. Спущусь и скажу, что поеду по очереди ко всем ее бывшим одноклассницам, - он воодушевленно начал стаскивать с себя пижаму и тут же осекся, поймав смущенный взгляд Элиф. – Извини, я что-то… я переоденусь в ванной, - он схватил рубашку и брюки и скрылся за дверью. «Я полная дура, - Элиф посмотрела на дверь ванной и еще больше покраснела. – Он же мой муж, и ничего нет такого, что он решил переодеться в нашей общей спальне. Ну зачем, зачем я смутилась? Теперь он снова вспомнит, что наш брак ненастоящий…» Она похлопала себя по щекам. Не раскисать. Все это глупости, и, главное, совет Харуна действительно работает: они удивительно быстро поладили, когда она перестала занудствовать о своих чувствах и просто поболтала с Азатом как с другом. Она ведь и сама забыла, что их брак ненастоящий – вплоть до этой самой минуты… Что ж, пока не настоящий. Когда Азат вышел из ванной, Элиф как ни в чем не бывало застилала кровать. - Дорогая, послушай, для этого в доме есть слуги, - неловко заметил Азат. - Никаких слуг. Я помню, как неделю жила в Престоне в отеле – каждое утро сама застила постель, потому что люблю, чтобы было застелено именно так, а не иначе. А горничная каждый день приходила и перестилала, и меня это дико злило. Но в нашей спальне я буду делать это так, как привыкла. - М-да, мне иногда кажется, что у вас с Ярен общего больше, чем видится на первый взгляд, - Азат потер кончик носа. – Она тоже иногда как упрется… Элиф, послушай, тебе что-то нужно в городе? Если я «поеду по одноклассницам Ярен», то мне придется болтаться где-нибудь, и делать мне будет нечего. Лицо Элиф озарилось хитрой улыбкой. - Давай я лучше подъеду к тебе чуть позже, когда все уляжется. Посидим где-нибудь, поедим мороженого? Мне так хочется мороженого. - О, отличная идея! – Азат обрадованно улыбнулся в ответ. – Я позвоню тебе тогда, следи за телефоном. Ну, все, я пошел, - он накинул пиджак и вышел. - …Мама! Мама, не кричи, - Элиф слышала, как он спускается по лестнице. – Послушайте, объясните, что вообще происходит? Ярен пропала? Какие глупости! Мама, ты из-за этого так кричишь? Да из-за чего такая паника? Послушайте-ка меня!.. Азат вошел в гостиную, и Насух сердито, но не без удивления посмотрел на внука: странно, что Азат единственный, кто, кажется, не потерял голову. Между тем, он сам… Все события минувших суток снова пронеслись у него перед глазами.   *** Домашние все то утро вели себя странно. Сначала пришел Азат и долго, занудно выспрашивал у него что-то по делам фирмы – в другое время Насух порадовался бы такому рвению, но сейчас ему с трудом удавалось отвечать на вопросы внука. Потом пришла его жена с чаем и долго крутилась вокруг стола. Когда она, наконец, ушла, Насух хотел позвонить своему управляющему и начал было искать свой телефон, но Азат снова засыпал его вопросами. Потом опять вернулась Элиф и снова принялась копошиться на столе – так, что он не выдержал и прикрикнул на нее, чем тут же вызвал волну возмущения со стороны Азата. Словесный поток Азата как-то резко иссяк, он забрал жену и ушел, а Насух остался сидеть со смутным чувством, что его только что ловко провели, только он никак не мог понять, в чем. Обстановка в дом была давящая – Хандан молчала, но кидала на него злобные взгляды всякий раз, когда встречалась с ним, Джихан ходил потерянный и избегал разговоров, а когда он зашел на кухню, Ханифе резко опустила глаза – так, как будто знала о нем что-то, о чем неприлично было говорить вслух. Он не выдержал и уехал к Юсуфу – единственному, к кому он мог поехать, когда ему было плохо. Звонок Гизем застал его врасплох. Из ее сбивчивого рассказа он понял только, что Ярен каким-то образом выбралась из своего заточения – и исчезла. Бросил трубку, прыгнул за руль и припустил в Кирбалы. - Я тебе что велел? – заорал он, вылезая из машины. – Я тебе сторожить ее велел и глаз не спускать! - Насух-бей, дак я ж заперла ее на замок амбарный, я, что ли, знала… - Ты мне головой за нее ответишь! Почему не уследила за ней? - Да не могу ж я сидеть с ней цельный день, как привязанная! У меня бараны, с ними ходить надо, а кто будет заместо меня? - Я тебя зачем предупреждал, что она хитрая? Воздух сотрясал? Она ушла в дом и вернулась с пачкой денег, которые Насух дал ей накануне. - На, эфенди, - она протянула ему пачку, обернутую куском ткани. – Я виноватая, забирай. - Да на что мне деньги? – он выхватил пачку и отшвырнул в сторону. – Куда она делась? А вдруг свалилась в ущелье? Заблудилась? Ты мне головой за нее ответишь! - Хочешь голову мою – снимай. Да только... – она посмотрела на него исподлобья. - А ты меня не жалоби! Что – только? Голову твою сниму, не беспокойся. Не дрогнет рука. Гизем подняла на него выцветшие глаза, густо обведенные черным карандашом – скорее, как дань традиции, чем для красы, - и вдруг выпрямилась. - Да ты, Насух, меня не пугай, я уж пуганная. Со мной уж чего только не делали, и ничего-то ты со мной не сделаешь, чтоб я этого испугалась. А захочешь убить – дак убивай, я уж свое отжила. Закопаешь вон под кусточком, никто и не узнает. Баранов только жалко – разбегутся, задичают… да, соседи разберут, баран – он ценный. Только не я девку твою воспитала, что сказать стыдно. Она у тебя не только грубиянка да белоручка, выходит, а бесстыжая… тьфу! - Да ты о чем вообще? – недоуменно спросил Насух. - А вот о чем, - она посмотрела на него глазами, полными брезгливого осуждения. – Девка-то твоя с мужиком сбежала. - Что? Да ты что несешь? Чтоб Ярен… Да с каким таким мужиком? Ты с чего это взяла? - А ты на цепь-то посмотри, - вкрадчиво сказала Гизем. – Девке разве такое сотворить? Насух нагнулся и подобрал цепь, разломанную на две половинки. Придирчиво оглядел и увидел, что одно из звеньев разомкнуто – так неведомый похититель открыл дверь темницы Ярен. Не сказать, чтобы особо толстая цепь, но сама Ярен этого сделать бы точно не смогла, да еще и голыми руками. Насуха передернуло. А Гизем еще подлила масла в огонь. - Мужик это, да не неработь из ваших …бизнесменов. С руками мужик, и хитрой какой. Понял, что с замком не совладает, взял, да и цепь разомкнул. - Я же тебе велел сделать так, чтобы никто не знал о Ярен! – напустился он на нее, пытаясь скрыть охвативший его страх. – Велел, чтобы ты никому не говорила! - А я и не говорила, - спокойно ответила она. – Только девка-то твоя горластая дюже, орала на всю деревню, мол, пусти меня, не то худо будет. Да слова какие мудреные выдумала. Вот, небось, и услышал он ее. - Да кто это, кто это мог быть? - А я почем знаю? …Впрочем, - она помедлила, словно раздумывая, говорить или нет, - вертелся тут один. Соседка моя видала. Она в окошко глядь – топчется какой-то возле моего сарая. Ну и мне звонить. А я-то в горах с баранами, а телефон там того, не работает. Она вышла поглядеть, кто таков, а дверь сарая настежь, и их уж след простыл. - Она его видела? Как он выглядел? Старый, молодой? - Зачем старый, старому на что твоя девка? - Позови свою соседку, - бросил Насух, не в силах больше это слушать. Гизем привела женщину помоложе себя, в цветастом платье и таком же платке, обмотанном вокруг головы. - Кто это был? Ты видела его? Он из ваших, деревенских, или чужой? - Да почем мне знать, бей, - запричитала женщина. – Я его только со спины и видала издалека, дом-то мой во-он где. Может, наш, может, чужой. …Да почем я знаю, какой? Мужик и мужик, обычный такой. - Что значит – обычный? Ты что, не помнишь, как он выглядел? Во что одет? Брюнет, блондин? Высокий, худой, толстый? - Ох, да не знаю, я что ль замуж за него собралась, чтоб мне его разглядывать? Говорю ж – обычный. Средний. Не брюнет и не блондин. Одет во что? Ой, да во что мужики одеваются, в то и одет. - Посмотри, - терпеливо начал объяснять ей Насух, - вот я одет в пальто. Он тоже был в пальто? - Не, вроде не в польте был. - А в чем? - Ой, да не знаю я! Насух махнул рукой и отвернулся. Вот глупая курица! И надо же, чтобы из всей деревни этого «мужика» увидела именно она! Нет, если этот парень вознамерился похитить Ярен, он позаботился, что выглядеть максимально незаметным. Он ведь хитрец – Насух вспомнил половинки разомкнутой цепи. Он кивнул женщине, что у него больше нет к ней вопросов. Прошел в сарай, обошел его кругом, не нашел ничего и остановился на пороге, прислонившись головой к каменному косяку. Что-то тонкое и светлое замелькало, затрепетало у него перед глазами – он пригляделся и увидел золотистый волос, застрявший между неплотно пригнанными камнями – ветер трепал его, солнце обливало блеском. Ярен, юная, прелестная, с волосами золотыми, как спелая мушмула… Горло словно сдавила чья-то стальная рука. О чем он думал, привезя внучку сюда? Он глянул на Гизем, стоявшую перед ним, и увидел в ее иссохшем лице только бесконечный холод. Если бы Ярен закидали камнями здесь, в деревне, ничего не дрогнуло бы в ее душе. Как он мог отдать свою внучку этим чужим, равнодушным людям? Свою красавицу Ярен, которой гордился, которую оберегал ревниво, как дракон, хранящий сокровища, не жалел денег, когда ей хотелось новую золотую побрякушку или модные туфли? Он снова вышел во двор и сел на плоский камень, чуть нагретый февральским солнцем. Может, этот парень просто пожалел запертую девушку? «Ну да, - ехидно отозвался внутренний голос, - и много ли ты встречал в своей жизни таких жалостливых?» Насух всю свою юность провел на плантации среди деревенских работников и хорошо знал местные нравы. Собственно, он сам отдал Ярен на заклание – она здесь чужая, грешница, запертая за преступление, как знать, за что ее заперли – может, согрешившая девица или неверная невеста, а, значит, на нее не распространяются правила узколобой морали. Он представил, как отчаянно Ярен рвалась отсюда прочь – так, что не заметила ловушки, притаившейся за словами ее лживого «освободителя». Какое там, наверное, еще и считала, что сама устроила свой побег! Она ведь, глупышка, считает себя такой хитрой и ловкой, так привыкла водить всех за нос, - а он, Насух, так привык закрывать на это глаза, - и, главное, она так привыкла, что без ее снисходительного согласия к ней никто чужой и пальцем не прикоснется. Так и было, пока она стояла за широкими плечами своих мужчин – главы рода, отца, дяди, брата, готовых прострелить лоб тому, кто бросит тень на дом Шадоглу. И он сам выбросил Ярен из-за этих плеч, за пределы безопасного круга, оставил на милость черствой старухи, которая прожила тяжкую жизнь – Насух знал это – и эта жизнь вытравила из нее все человечное, все сострадание и жалость. Нет, надо что-то делать. Если он сейчас начнет думать о возможной судьбе Ярен, легче сразу пустить себе пулю в лоб. - Собери здесь всех мужчин, - Насух встал с камня и добавил, глядя, как Гизем недовольно поджала губы, - давай, да пошевеливайся. И не говори, зачем и кто собирает, пусть просто идут все сюда. Шансов мало, но надо попробовать. В голову снова полезли тяжкие воспоминания, от которых – а ведь сколько лет прошло – снова болезненно заныло слева в груди. Насух уже давно понял, что самое страшное – тянуть, колебаться и не сделать ничего. Потом хоть сгрызи себя до костей – безжалостная память каждый раз с упреком глядит на него из прошлого глазами людей, которых уже не спасти, событий, которых не вернуть…   Он ведь так и заговорил с ней первый раз. До этого просто смотрел, как она утром идет работать в поле, а вечером возвращается в своем заношенном синем платье с белыми пуговками, удивительно изящно сидевшем на ее стройной, прямой фигуре. Какой-то парень с виноградников схватил ее за руку повыше локтя – ее было можно, у нее не было ни отца, ни матери, только брат на год младше ее самой, у которого еще даже как следует не пробилась щетина на щеках. Гюль Шадоглу, госпожа, хозяйка, управлявшая огромной плантацией вместо своего болезненного мужа, держалась строжайших правил – и от других требовала их неукоснительного соблюдения. И в эти правила входил запрет на рукоприкладство в отношении работников – если кто-то совершал нечто совсем неподобающее, ему просто давали расчет без рекомендаций, не слушая слез и мольбы. Но тут уж Насух не посмотрел ни на запреты матери, ни на то, что тот детина был на полголовы выше его самого – отделал его от души, позаботившись, чтобы не видели из дома. Айше стояла прямая, как кипарис, и угрюмо поглядывала на него из-под сбившегося платка – а ну сейчас Насух-бей подойдет и так же ее схватит, и нет на него управы, кроме, разве что, ханым-эфенди. Насух, разгоряченный дракой с ее обидчиком, не сразу понял, почему она не скажет хотя бы «спасибо», а вместо этого смотрит на него волком, явно торопясь уйти. - Айше, вы теперь можете никого не бояться. И меня тоже можете не бояться – вы мне ничего не должны, - Насух аж покраснел от мысли, что она боится его так же, как того мерзавца. Айше взглянула на него своими большими блестящими глазами, на которые навернулись слезы, как она ни пыталась их сдержать. - Насух-бей, не обижайтесь на меня, что я подумала о вас плохо. Я же совсем вас не знаю… не знала. И я, правда, очень вас благодарю…   Насух смотрел в угрюмые, обветренные лица, смуглые от горного загара, и сжимал и разжимал кулаки, спрятанные в карманах. Его затея не увенчалась успехом ни на грош. Он грозился, взывал к совести и напоминал о каре Аллаха, предлагал деньги – все без толку. Только один мужчина вспомнил, что через деревню прошли парень с девушкой – чужие, не деревенские, - но была ли это Ярен, выяснить не удалось. Как и глупая соседка Гизем, этот тип даже не смог сказать, была ли та девушка блондинкой или брюнеткой. Впрочем, а чего еще он ожидал? Даже если кто-то из тех, кто сейчас смотрит на него исподлобья, и сделал что-то с Ярен, он теперь не скажет, даже если Насух предложит ему все состояние Шадоглу. А остальные не выдадут своего заезжему зажравшемуся бею. Он глянул на стоявшую в стороне Гизем, в глазах которой читалось бесконечное презрение к происходящему, хоть она и пыталась выглядеть безразличной, и подумал: а вдруг и она что-то скрывает? С чего он взял, что может доверять этой старухе, хоть и знает ее много лет? Нет, он только зря теряет время. Он велел всем расходиться, снова обошел весь сарай. - Ты хоть кормила ее? – спросил он у Гизем. - Ты, Насух, сначала в своей голове приберись, а после ко мне приезжай и говори, чего тебе надобно, - сухо ответила она. – Не кормила. Кормеж за работу бывает да за почтение. Да если б я своему старику, упокой Аллах его душу, хоть слово ляпнула из того, что твоя внучка тут, он бы из меня дух вышиб! А ты… - она фыркнула, - и Джихан тоже! Звонил он мне тут… - Что? – Насух впился в нее взглядом. – Джихан тебе звонил? - Звонил. Говорит, мы к решениям отца со всем почтением, да только дай Ярен одеяло, чтоб она не мерзла… - С какого номера? Покажи, быстро! Гизем полезла в свою холщовую сумку и выудила оттуда старый, как мир, кнопочный телефон. - Вот, гляди… да где ж тут? Насух нетерпеливо выхватил у нее телефон и принялся листать. - Когда это было? - В полдень, я с баранами как раз в долину спустилась… - Это? – Он сунул ей под нос экран. – Номер не определен? Ты что, даже не смотришь, кто тебе звонит? Почему сразу мне не сообщила? - Стара я, буковки в звенелке энтой разглядывать. Звенит – дак я вот тут нажимаю и сюда слушаю. Да ты чего орешь-то, Насух? Мне звонить тебе, докладаться, что сын твой о своей дочери хлопочет? - Да не Джихан это был, ты понимаешь или нет?!! - Как не Джихан? Да он же был, говорит, дочь моя, Ярен. Поговорили мы с ним, а я ему еще – что ж ты дочь-то свою так воспитал? А он мне отвечает, красиво так, …как же, погодь, «Гизем-ханым, не стыдите меня, не умножайте мою боль». Я еще думаю, отец вежливый какой, а дочка – шпанка... - Да Джихан даже не знал, что я отвез Ярен к тебе! Он и номера твоего не знает, и вообще забыл, что ты на свете есть! – это звучало грубо, но Насуху было не до околичностей. Холодная испарина проступила у Насуха на лбу. Если до сего момента у него была хоть какая-то надежда, что Ярен просто очаровала лопоухого деревенского парня, и тот помог, выпустил ее из заточения, то теперь все было четко, как день – она похищена. Кто-то узнал, что Насух отвез свою внучку сюда, в Кирбалы – какой-то расчетливый негодяй. Но как? Выследил его, Насуха? Тогда зачем звонил Гизем? - Вспомни, о чем ты с ним говорила? С тем, кто представился Джиханом? - Да вот и поговорили, о чем я тебе толкую – что дочь свою распустил, да вот про тебя, что они с женой по-прежнему тебя, отца, чтят… - она задумалась, - да вот еще перепутал, будто я в Армуталане… ой, Аллах! – она вскрикнула и прижала ладонь к беззубому рту. - И ты сказала ему, что живешь в Кирбалы, - обреченно сказал Насух. Запоздалое понимание исказило дотоле равнодушные черты Гизем. - Дак он бойко так калякал… Седые брови Насуха сдвинулись на переносице. Не будь он так раздавлен, он бы горько усмехнулся: Джихан вместе с Хандан его по-прежнему чтят! Только Гизем, сто лет не видевшая Джихана, могла в это поверить. Младший сын давно решил, что это его первейший долг – делать все наперекор отцу, а Хандан только делает вид, что уважает его, а на деле давно плетет исподволь интриги. - Слушай, Гизем. Если хоть волос с головы Ярен упадет… - он махнул рукой и пошел к машине, лучше, чем когда-либо, понимая, что ему не за что ее винить.   Насух аккуратно катил по горной грунтовой дороге, ведущей вниз, на трассу – только бы снова не разбить подвеску, сейчас совсем для этого не время. Он уже позвонил Рызе и велел собрать людей для поисков, но чем дальше, тем больше его волновало одно обстоятельство. Если похититель Ярен, представившийся Джиханом и выведавший у Гизем место ее заточения, выкрал ее целенаправленно – почему до сих пор не вышел на него, Насуха? И номер скрыл, мерзавец, - впрочем, чего еще ожидать от профессионального похитителя. Внучек богатых беев похищают ради выкупа либо ради того, чтобы навязать свои условия. Но этот тип явно не торопится требовать ни денег, ни каких-то выгод для себя. Хочет, чтобы Насух понервничал, и потом взять его готовым, когда он уже и последние штаны, и собственную голову готов будет отдать, лишь бы снова увидеть Ярен живой? Руки Насуха на руле стали липкими от нарастающего страха. Одним глазом он поглядывал на бортовой монитор, подключенный к телефону, ежеминутно страшась увидеть на нем фото внучки, привязанной к стулу, со скотчем, наклеенным на рот. А если это какой-то сумасшедший, давно положивший на Ярен глаз? И вот прямо сейчас она сидит беспомощная, беззащитная, полностью в его власти? Насух почувствовал, что покрывается испариной. Нет, так нельзя – нет ничего хорошего в том, если он сейчас окончательно потеряет голову. Чтобы отвлечься от мыслей, он попытался думать о чем-то другом. Но вместо этого в голову снова полезли непрошенные воспоминания, отогнать которые у него не было сил. Тогда он медлил, ждал чего-то – точнее, ему просто было слишком хорошо с Айше; впервые за долгие годы, проведенные под гнетом материнского надзора, он вдруг почувствовал себя свободным, как соколы, парящие над пустошами. И ему не хотелось снова бороться, идти на конфронтацию с матерью, вступать в эту затяжную схватку, которую – он знал это – Гюль-ханым ни за что не уступит просто так. У нее, как и на всю ее жизнь, были четкие представления, что и как должно быть. А если кто-то слишком глуп и не понимает, что должно быть так, а не иначе – что ж, она находила способ вразумить глупца. Пока что она сквозь пальцы смотрела на роман сына с деревенской девушкой – пусть побалуется мальчик, пока молодой. Она даже забрала Айше с поля и поселила в домике для прислуги – как подозревал Насух, не по доброте душевной, а чтобы девушка была у нее на виду. Он прекрасно понимал, что вечно так продолжаться не может, но и выйти из состояния счастливой эйфории и начать действовать решительно он тоже не мог себя заставить. Сейчас он ясно видел – Айше страдала от косых взглядов, от шепота в спину: вот какой пример своим брату и сестре подает старшая Дербен! Шептуны и сплетники, правда, забывали, что никто не одергивал, не пристыживал деревенских парней, бросавших на Айше скользкие взгляды, делавших непристойные намеки и пытавшихся схватить за платье девушку, за которую некому было постоять – до того, как Насух впервые заговорил с ней. Но Айше сносила молча все шепотки и сплетни, она была слишком молода и слишком верила в Насуха, в его благородную, щедрую любовь. Лишь раз она сорвалась. Насух помнил, как ждал ее в ее комнатке, отослав Ханифе, ее младшую сестру, и качая колыбель с маленьким Хазаром, а сын не хотел спать и гугукал, выпростав крошечные кулачки из пеленок. Айше вошла в комнату, и Насух не сразу заметил в полумраке комнаты, что ее всю трясет. Он подошел к ней, хотел обнять, привлечь к себе, но она резко оттолкнула его, как чужого. - Не подходи ко мне, не смей! – крикнула она. И дальше последовал сбивчивый рассказ, как ей во всеуслышание бросили, кто она есть на самом деле. Она долго плакала и отталкивала Насуха, хотевшего ее успокоить, и в конце концов воскликнула отчаянно: - Ты, Насух, любовь моя, но ты и позор мой! И я… распущенная женщина, а они правы, правы, правы!.. Насух тогда, наверное, впервые понял, что ситуация зашла дальше некуда, и пообещал ей, что обязательно поговорит с матерью, как только вернется из поездки по делам плантации. Она не станет препятствовать, просто не сможет, он будет твердо стоять на своем. А не захочет принять Айше в дом Шадоглу – что ж, они уедут и будут жить сами, своим трудом. Айше, в конце концов, успокоилась и уснула в его объятиях, и рядом белела люлька, сопел и причмокивал во сне малыш Хазар. Утром она проводила его до машины, и это был последний раз, когда он видел Айше. Зачем он тянул? Чего ждал? Почему не хотел видеть, что любимая женщина не так счастлива, как должно бы? Он ведь прекрасно знал местные нравы – он вырос среди них, и они проросли в нем, как сорняки, и позже дали свои плоды, – его, мужчину, никто и не думал судить, подумаешь, воспользовался беспутной девчонкой. А ее готовы были закидать камнями, и никому не было дела до ее чистоты, до ее большого, любящего, самоотверженного сердца. И сейчас нужно действовать. Во что бы то ни стало, нужно что-то делать. Перевернуть всю провинцию вверх дном. Лишь бы не было поздно. Впереди показался знак, что до Мидьята осталось пять километров. Около полицейского управления стояло несколько машин, и все люди Насуха вышли и выстроились, как только он припарковался на стоянке. Рыза открыл Насуху водительскую дверь и тут же начал: - Насух-ага, вы уверены, что стоит впутывать полицию? Мы и сами справимся. Вы ведь всегда говорили – поднимется шум, будут чесать языками? Насух стукнул кулаком по крыше машины. Его бросало в дрожь при мысли, что после этого происшествия на каждом углу будут трепать имя Шадоглу – как будто мало им было проблем с Рейян! Но как он посмотрит потом в глаза Джихану и скажет, что из-за стыда перед чужим мнением он не сделал всего, что мог, ради его дочери? - Ты мне еще советы будешь давать, - огрызнулся он. – Идите все сюда и слушайте меня. Он рассказал им все, что ему было известно о Ярен и ее исчезновении. - Мало зацепок, - покачал головой Рыза. - Что-то ты разболтался сегодня, Рыза-эфенди, - едко ответил Насух. – Все, за дело, и чтобы я не слышал больше всякой ерунды. Не найдете мне Ярен-ханым к утру, выставлю всех взашей голыми и босыми, - такими, какими вы явились ко мне на службу!    Когда его люди торопливо разъехались, Насух сел на ступеньку здания полицейского управления. Люди входили и выходили, не обращая на него внимания – сюда идут в случае крайней нужды, никто не таскается праздно в таких местах. Его мутило при одной мысли, что сейчас придется рассказывать чужим людям о том, что он, уважаемый бей, отвез молодую девушку в глухую деревню и запер там, где ее похитили. Он хорошо знал начальника управления, Каан-бея. Тот часто жаловался в разговорах с Насухом: «Люди сами создают себе проблемы, а нам потом разгребать». Насух представил себе лицо Каана и его молчаливое осуждение… он ненавидел это и боялся этого едва ли не больше всего – осуждения. Что кто-то решит, что могущественный и уважаемый Насух-ага – просто самодур и тиран, на старости лет выживший из ума.  Может, его люди справятся? Перед глазами снова встал образ Ярен, привязанной к стулу… Нет, пусть Каан-бей и остальные думают, что хотят. Еще одной фатальной ошибки, еще одних глаз, с упреком глядящих на него из памяти, потому что не пришел, не успел, не спас, - он не вынесет. Он встал со ступеньки и решительно затопал внутрь.   Насух плохо помнил, как сидел в кабинете, и молодой офицер разглядывал и распечатывал фото Ярен, выспрашивал у него все подробности, вплоть до последней мелочи: во что она была одета, сколько времени провела в сарае, что говорила, что было при ней (ничего, ничего при ней не было, кроме обручального кольца и того, с бриллиантом, которое жених подарил ей за день до несчастья!). Взял телефон Харуна, записал всех школьных подружек Ярен, куда она ездила, с кем общалась последнее время, ссорилась ли с родными, подробно выспросил про отношения Ярен с каждым из членов семейства. Пришлось вспомнить, как она угрожала Рейян, как отец, мать и он, Насух, лупили ее по щекам и таскали за волосы, и, наконец, как она бросила Насуху в лицо, что у него больше нет внучки по имени Ярен. Насух думал, что проще отрубить себе палец, чем снова пройти через такое унижение, позволять чужому человеку копаться в их, Шадоглу, грязном белье, но… делать было нечего. В конце концов, полицейский собрал все записи и ушел, и другой служащий принес вспотевшему, позеленевшему бею чашку кофе. Насух набросился на кофе, будто не пил ничего дня три. На неверных, подгибающихся ногах он вышел из здания управления – солнце садилось, обливая город теплым оранжевым светом. Природе не было дела до его несчастий – пышная, буйная весна пускала свои побеги сквозь притихший в ожидании Мидьят. И вот, при последних закатных лучах муэдзин запел свой молитвенный призыв. Протяжная, одухотворённая песнь кольнула Насуха в сердце – но этот укол был исполнен надежды и обещал исцеление, и он, не задумываясь, быстрыми шагами направился к мечети, находившейся в паре кварталов отсюда. Он считал себя правоверным мусульманином, но сейчас понял, как давно не молился по-настоящему, так, чтобы вера согревала душу, а не была данью традициям и правилам. Он торопливо совершил омовение в специально отведенном месте перед мечетью, снял обувь и вошел внутрь. Молящиеся уже начали повторять за имамом первый ракяат, и Насух поспешил произнести намерение, вступительный такбир, и присоединился к остальным. Вслушиваясь в слова суры аль-Фатиха, такой привычной, вырезанной в памяти, что казалось, вспомнишь ее даже во сне – сейчас он словно впервые слышал давно знакомые аяты, которые прежде не достигали его сердца, лишь только ума. «Когда молящийся произносит: «Тебе одному мы поклоняемся и Тебя одного молим о помощи», то Творец отвечает: «Это будет поделено между Мной и Моим рабом, и раб Мой получит то, что он просит». Молил ли он Творца о помощи? Или полагался только на свой ум, свои привычки, понятия о правильном и неправильном? Или еще хуже – просто позволял своему гневу взять верх? «Не гневайся, и будешь ты в раю», говорит Пророк. Что он получит, если он ничего не просил? Не просил указать ему путь, не спрашивал, почему сыновья выросли совсем не теми, кем он бы хотел их видеть, внуки идут против воли старших, а дом опутался интригами? Не спрашивал, потому что боялся – чего? Что Всевышний укажет ему на него самого? Почему он так боялся осуждения? Поступающий правильно не боится ходить при свете. «Я давно ничего у Тебя не просил и уже разучился просить. Я забыл, откуда исходит свет, и мечусь в темноте. Я выстроил вокруг себя стены и не имею сил их разрушить. Я прошу Тебя об одном – не о себе. Не ради меня, ради моего сына – сделай так, чтобы его дочь не пострадала, не была обесчещена. Пусть она будет где угодно, но не в руках тех, кто причинит ей зло». Магриб был закончен, мужчины потихоньку выходили из мечети. Солнце село, и только золотистая дымка на западе еще колыхалась над горизонтом, расцвечивая древние камни теплым оранжевым цветом. Насух подошел к имаму и спросил: - Могу ли я сегодня переночевать в доме для паломников? Имам, знавший Насуха не хуже, чем Каан-бей, пристально посмотрел на него, но не стал ничего спрашивать и только ответил: - Да. Скажите прислужнику, что я велел отвести вам место. Через маленький Мидьят время от времени проезжали не только праздные туристы, но и паломники. В основном они направлялись в Урфу, желая посетить ее святыни, и иногда бывали так бедны, что не имели возможности заплатить за ночлег в отеле. Такие странники после окончания вечернего намаза могли найти приют в специально построенном для этого домике при мечети и даже получить порцию тыквенного супа. Содержался этот дом на деньги именитых горожан, в том числе Насуха Шадоглу и Азизе Асланбей, регулярно делавших пожертвования. Насух зашел в комнату на десяток человек, в которой уже спали или готовились ко сну несколько паломников, и сел на отведенную ему кровать. Он был готов оказаться где угодно, даже в сарае, где полсуток назад сидела Ярен, но одно знал точно – сейчас он не в силах идти домой и, глядя в глаза Джихану, сказать, что его дочь украл неизвестный подонок. Постель была простой, но чистой, с заботливо выглаженным и аккуратно заправленным бельем. Насух провел рукой по подушке, и воспоминания снова унесли его в старый дом на плантации, в его собственную комнату с ситцевыми занавесками и начищенным дощатым полом. Гюль Шадоглу держала в строгости не только прислугу и многочисленных работников плантации, но и собственных детей, и Насух каждое утро сам застилал кровать, складывал вещи едва ли не с армейской тщательностью и до блеска начищал ботинки. И если мать обнаруживала забытые под кроватью носки или грязную обувь, застенчиво пристроившуюся в углу, можно было не гадать лишний раз – головомойка была ему обеспечена. Она почти никогда не орала на него – только с уничтожающей холодностью сообщала, кто он есть на самом деле, и молча отвешивала подзатыльник – или пощечину, если он пытался оправдаться. И тем удивительнее, сладостнее, восторженнее было любить Айше, которая нуждалась в нем, смотрела на него как на сильного, заботливого мужчину, а не существо, которым надо повелевать. И он и хотел быть таким – сильным и заботливым. Рядом с Айше он впервые понял, как это прекрасно – быть сильным, умным, предприимчивым, расправить крылья, чего-то хотеть, к чему-то стремиться. Тогда он начал делать в семейном бизнесе свои первые самостоятельные шаги, заключать контракты с владельцами маслобойных предприятий, оттесняя конкурентов и выторговывая для компании выгодные условия. И хитрые, расчетливые дельцы постепенно перестали смотреть на него как на маменькиного сынка Гюль Шадоглу. Он ездил на семинары в Стамбул, набрался столичного лоска, сшил себе парочку дорогих и модных костюмов, и уже не удивлялся, когда после заключенной сделки усатые мужи приглашали его в ресторан как равного. Со смертью Айше все это перестало иметь цену. Много позже он часто думал, что было бы, если бы он все же воспротивился давлению матери и не женился на Назлы. Но, как и прежде, она подчинила его волю своей, и он надел обручальное кольцо на палец женщине, с которой у него было ровным счетом ничего общего, которую он даже не хотел. У него словно вырвали крылья из спины, и больше не было смысла в том, чтобы быть сильным, заботливым, нежным и справедливым. Назлы была, в сущности, неплохой женщиной, она искренне привязалась к малышу Хазару, и даже когда родился Джихан, не стала хуже относиться к пасынку. Но для Насуха она навсегда осталась символом, причиной его сломленной воли, его вырванных крыльев, его угасшего огня. Ведь он мог бы бросить все и уехать – уехать в Стамбул, или в Измир, или в молодой, развивающийся Батман. Открыть собственный бизнес, уйти с головой в работу. Он мог бы снова полюбить – не так, как любил Айше, но мог бы сделать счастливой какую-то девушку, которую выбрал бы сам, о которой захотел бы заботиться, захотел бы снова быть сильным. Он мог бы добиться чего-то – так, чтобы гордиться собой, чтобы чувствовать то особенное удовлетворение, которое появляется после преодоления трудностей и препятствий. Насух бессильно стиснул кулаки в темноте под ровное дыхание спящих. Конечно, он мог бы. И кто виноват, что он жил по инерции, вставал, одевался, ел, работал, продолжая начатое, потому, что так надо, а не потому, что ему хотелось чего-то достичь? Кто виноват в том, что ты прожил жизнь не ту, которую хотел? Не ту, которую выбирал?  Ведь он мог бы. Мог бы стать если не счастливым, то успешным, процветающим, богатым – богаче, чем был его отец; вывести компанию далеко за пределы провинции. Насух впервые осознано подумал об этом, когда Азизе поставила их перед фактом – в течение двух дней внести обеспечение в 20 миллионов долларов. Они, Шадоглу, в отчаянии рвали на себе волосы, что не могут наскрести даже половину суммы после того, как банки отказали им в кредите. А Харун, этот мальчишка, достал деньги чуть не из кармана, как будто это была ничего не значащая сотня лир. Азат и Джихан радовались, что директорское кресло осталось за Шадоглу, доброжелательный Хазар искренне поблагодарил будущего свояка. А Насух скрежетал зубами: он чувствовал себя невероятно униженным, беспризорником, которому бейский сынок ссыпал мелочь из своего кошелька. Это была еще одна причина, по которой Насух так торопился спихнуть Ярен замуж и избавиться от присутствия Харуна на фирме. Наверняка он захочет увезти Ярен к себе в Урфу, а там ему будет, чем заняться. В настоящий же момент Харун владел акциями компании, и это давало ему основания совать нос в бизнес Шадоглу. Он регулярно торчал в их офисе, и служащие уже привыкли обращаться к нему, когда директоров не было на месте, или они были заняты. Насух не мог отрицать – мальчишка время от времени давал дельные советы и вносил ценные предложения. Но все равно все это дико раздражало. Почему? Насух ни за что не признался бы в этом даже самому себе, но после того случая Харун маячил перед ним постоянным напоминанием, кем он мог бы стать, но не стал. И дело было даже не в деньгах – деньгами Шадоглу, к счастью, не были обделены. Но Харун любил свое дело, любил то, чем занимался, и отдавался работе со всей душой. Он построил свое дело с нуля – так, что мог по праву быть довольным собой и сказать: «Да, всего этого я достиг сам». А у него, Насуха, даже не хватило духу разделаться с проклятой плантацией, которую он ненавидел всей душой, …но продолжал собирать от нее доход. Потому что, как и с женитьбой, так когда-то сказала госпожа Гюль. И горевший в нем огонь угас – тот огонь, который дает силы вырваться за пределы привычного, бороться и побеждать, срывать плоды и наслаждаться успехом. А еще у Харуна была Ярен, которая его любила. При мысли о Ярен сердце Насуха вновь болезненно сжалось. Он только теперь понял, что грубо ворвался в маленький, бережно охраняемый мир, выстроенный двумя любящими друг друга людьми. А ведь было время, когда он первый осудил бы такую жестокость, когда для него любовь была выше всех прочих добродетелей. Что сказала бы Айше, увидев его сейчас? Она бы не узнала своего Насуха. «Айше, Айше! Для тебя давно закончилась борьба, обиды, горечь поражений и жестокость мира. Помнишь ли ты своего Насуха там, где нет печалей? – Насух первый раз за много лет представил, что Айше смотрит на него с Небес, и холодок прошелся у него по телу – вряд ли ей по душе то, что она видит. – Ты ведь всегда была такой понимающей, такой чуткой – более чуткого, понимающего человека я больше не встречал. Никто лучше тебя не умел видеть, что у меня болит внутри – даже если я пытался это скрыть. Я заблудился, Айше. Я заблудился в дремучем лесу, и очень давно. Что мне сделать, чтобы найти свою внучку живой и невредимой?» Белый лунный свет лег на грубый дощатый пол, комната казалась призрачной, нереальной, словно погруженной в сказочный покой под мерное дыхание уставших людей. Луна словно разглаживала утомленные лица, приносила долгожданный отдых. Странным движением ума Насух вдруг вспомнил Азизе Асланбей, перед мысленным взором встало ее лицо – замкнутое, гордое, носившее печать пережитых страстей и страданий, но все равно странным образом красивое. Он встряхнулся было, не понимая, почему в такой момент ему вспомнилась эта женщина, и тут же едва не подскочил на кровати. Ну, конечно! Это она украла Ярен! И как он сразу не додумался? Милая Айше слышит его и на Небесах и тут же подсказала ему ответ. Конечно же, это Азизе! Она все время умудряется быть в курсе его дел – одному Аллаху известно, как ей это удается, но факт остается фактом. Конечно же, кто-то из ее людей выследил его, узнал номер Гизем, уточнил, где она живет, и выкрал Ярен, притворившись благодетелем. Ее ведь хлебом не корми, дай ему насолить. Хочет, чтобы он поволновался, потерял голову (это ей удалось!), начал носиться по городу, как подстреленный, - а она будет сидеть в своем особняке и потешаться. И теперь ясно, почему никто не выходит с ним на связь. Чувство огромного облегчения затопило его: Азизе, конечно, женщина злая и жестокая, но вреда Ярен не причинит, за это можно быть спокойным. Он радостно стукнул кулаком по бедру и тут только вспомнил, что он здесь не один. Он прямо сейчас поедет к ней… впрочем, нет, так нельзя. Чего доброго, сейчас его просто не пустят на порог. Надо дождаться утра и прийти с чувством собственного достоинства – нельзя, чтобы эта женщина видела, как он отчаялся. Он поедет завтра, поговорит с ней спокойно, заберет Ярен и покончит с этой историей. И с этой приятно согревающей мыслью он уснул.   *** Паломники начали шуршать и шевелиться затемно, чтобы съесть свой скудный завтрак и успеть на утренний намаз. Насух отказался от тыквенного супа и поспешил в мечеть, чтобы немного привести мысли в порядок, но, в отличие от вчерашнего дня, священные слова не проникали в его ум. Вместе со всеми он выполнил ракяаты, торопливо покинул мечеть и поспешил туда, где вчера оставил свою машину.   Азизе стояла на ступеньке каменной лестницы, кутаясь от утренней свежести в мягкую вязаную шаль, и смотрела на него сверху вниз без всякого выражения. - Отдай мне Ярен, и я не буду поднимать шум, - без всякого предисловия бросил Насух. Азизе оглядела его с ног до головы, не торопясь с ответом. Плохо спал, галстук завязал криво – явно без зеркала, не брился с утра и, по всей видимости, не завтракал. Она читала сообщение Ханифе, рассказывавшей, что Насух страшно за что-то разозлился на свою младшую внучку и увез, запер ее в наказание в каком-то захолустье. И теперь силилась понять, что произошло. Неужто девчонка сбежала? Ай да Ярен! И что, этот гений решил, что это она выкрала его внучку? «Ты, Насух, круглый идиот, - хотелось бросить ей, - сначала стреляешь, а потом крутишь головой и спрашиваешь, кто в этом виноват!» Спустя пару дней до него, видать, дошло, что девушка двадцати трех лет от роду не станет образцом покорности и послушания от того, что ее за волосы выволокли из родного дома. Вместо этого она колко произнесла: - Все, что вы, Шадолгу, теряете, почему-то все время приходите разыскивать у меня, а, Насух? Ты бы и за младенцами пришел, да только они еще в утробе своих матерей! - Это ты все время норовишь протянуть руки к тому, что тебе не принадлежит, - буркнул Насух. – И, конечно же, проще всего обмануть детей – моих внуков. - А тебе, Насух, никогда не приходило в голову: если дети бегут из твоего дома, даже малышка Гюль – может, это не я в том виновата? Научись о них заботиться, а потом требуй – от них или от меня. - Напомнить тебе, - в голосе Насуха послышались язвительные нотки, - что в моем доме живет Элиф Шадоглу, - он сделал акцент на фамилии Шадоглу,  - твоя внучка, которая не ужилась с тобой под одной крышей? - Только попробуй тронуть Элиф! – сказанное о любимой внучке припекло Азизе, как раскаленным железом. – Если хоть волос упадет с ее головы, Насух, я тебе печень вырву! - Это к Азату, - он усмехнулся в усы, - но, думаю, до печени не дойдет. Они тут недавно заявили, что собираются делать ребенка. И даже уже врача ищут. Насух не был уверен, что Азат имел в виду именно это в тот вечер, когда Харун пил у них чай в гостиной, но рядом с этой упертой женщиной с языком острым, как жало, в нем начинало зудеть непреодолимое желание ее поддеть. Зрачки Азизе сузились, как у кошки. - Ты пришел сюда похвастаться, что вместе со своим лживым внуком заманил мою девочку в ловушку? Не радуйся, это ненадолго! Я добьюсь развода, и Элиф вернется туда, где ей место. Убирайся отсюда! Нет у меня твоей Ярен! - Как нет? – Насуха словно окатили холодной водой. - Очень просто, - отрезала Азизе. – Здесь вроде бы дом Асланбеев, не Шадоглу. По крайней мере, с утра было именно так. Лицо Насуха, мгновение назад ершистое и насмешливое, сделалось обиженным и жалким, как у ребенка. - Ты снова со мной играешь в свои игры? - он впился взглядом ей в лицо. - Играю? С тобой? Да ты спятил! Можешь обыскать дом, если не веришь. Это не доставит мне большого удовольствия, но если по-другому от тебя не избавиться… - она дернула плечом. Насух несколько мгновений смотрел ей в глаза. И понял, наконец, что она не лжет. Ему подумалось, что сейчас она начнет смеяться и злорадствовать над его растерянностью, его бедой и отчаянием, которые у него не было сил скрыть… но Азизе молчала и, как в начале разговора, смотрела на него без всякого выражения. Он разлаписто махнул ладонью, развернулся и устало побрел через двор. Азизе смотрела ему вслед, чувствуя, как гнев уступает место какому-то беспокойному, непрошеному чувству. Она могла ненавидеть его, когда он воевал с ней, но сейчас, увидев, как ссутулились его широкие плечи, как он согнулся, словно потеряв опору, раздавленный тяжестью обрушившегося на него несчастья, что-то тщательно истребляемое, но неистребимое укололо ее изнутри. И она крикнула раньше, чем успела себя удержать: - Насух! Он обернулся и растерянно уставился на нее. - Ты напрасно так убиваешься, - она запахнулась в шаль. И сказала как можно более едко: - Твоя младшая внучка далеко не наивна, и, боюсь, мозгов у нее поболее, чем у тебя. Она еще посмеется тебе в лицо, когда вы снова увидитесь.   Это был конец. Стараясь не думать ни о чем, Насух толкнул створку ворот родной усадьбы. Никогда в жизни она не казалась ему такой тяжелой. - Папа! Ну, наконец-то! – Насух поднял голову и встретился с обеспокоенным взглядом Хазара. – Ты написал вчера, что останешься в отеле, но не объяснил, почему. У тебя все в порядке? - Пойдем со мной, - Насух кивнул стоявшему за его спиной Джихану. - Вот так просто, да? – взорвался младший сын. – Тебя не было всю ночь, и это все, что ты хочешь нам сейчас сказать? - Джихан, прекрати кричать и иди за мной, - каменным голосом повторил Насух. - Мне тоже с вами идти? – неуверенно спросил Хазар. - Я что-то говорил про тебя? – огрызнулся Насух и кивнул Джихану. Хазар развел руками и похлопал брата по плечу. Джихан хотел было возмутиться, но что-то в лице отца его удержало, и он энергично взбежал по лестнице вслед за ним. Насух впустил сына в гостиную, закрыл дверь и остановился посередине. - Папа, если ты снова про саженцы, то я уже десять раз… - Джихан. Сын, - Насух протянул руку к его плечу и отдернул, не донеся, - сын, я… Джихан, Ярен украли. Несколько мгновений Джихан смотрел на отца, словно эти слова отказывались проникать в его мозг. - У-украли? Папа, что за бред ты несешь? - Джихан, сынок, - Насух шагнул к нему, но Джихан отпрыгнул от него, как от прокаженного, - Джихан, выслушай меня! - Да что я должен слушать? – заорал Джихан. – Где моя дочь? Где она?! Говори! - Джихан, я отвез ее в Кирбалы к Гизем-ханым, ты ее не помнишь, но я давным-давно возил вас с Хазаром к ней в гости… Ярен сидела у нее взаперти. Я думал… я хотел, чтобы она образумилась, наконец… А вчера Гизем-ханым позвонила и сказала, что Ярен исчезла. - Вчера? Папа, и ты молчал целые сутки, что моя дочь исчезла? Ты совсем не любишь Ярен, да? Тебе будет в радость, если она погибнет, верно? Решишь, что она получила по заслугам? - Джихан, что ты такое говоришь? Я любил Ярен больше, чем других своих внуков, ты же знаешь… - Любил? Ты так говоришь, будто… - Джихан проглотил застрявший в горле ком. – Что с моей дочерью, папа, лучше скажи мне. - Я не знаю. Ее украли, больше я ничего не знаю. Я разослал наших людей по всей провинции, заявил в полицию, но пока ничего. - Папа, да с чего ты взял, что ее украли? Она сбежала. Сбежала! Папа, ты Ярен не знаешь? Она же хитрая, в любую дырку пролезет без мыла, ты что, ее не знаешь? Ты не мог запереть ее еще дальше, на Луне или на Марсе? Чтобы она там шаталась по дорогам без денег и документов? Она же теперь нипочем не вернется домой! Куда она пошла? Папа, я тебя спрашиваю? Что ты молчишь? - Джихан, - Насух стиснул зубы, - есть еще кое-что, я тебе не сказал. Мне трудно… Джихан, мужайся. – Он собрался с духом и выдохнул. – Ярен украл мужчина. Он взломал замок, и его видели, как подходил к дому Гизем. - Что? – у Джихана затрясся подбородок. – Папа… Но договорить он не успел. За дверью раздался нечленораздельный вой, и что-то тяжелое с размаху ткнулось в стену. Джихан сообразил вперед отца, бросился к двери, распахнул ее… и попятился от безумного взгляда жены. - Ты, - она посмотрела на Джихана так, что у него задрожали колени, - ты говорил: «Отец не сделает своей внучке ничего плохого». Говорил или нет? Отвечай! - Хандан, прошу тебя… - А вы, - под ее ненавидящим взглядом Насух опустил глаза, - вы, папа, вы ответите мне! Если с моей дочери хоть волос упал, я обрушу этот дом вам на голову! Я возьму пистолет и застрелю и вас, и тебя, - она повернулась к мужу,  -  а после и себя. Никто из вас не достоин жить, если моей девочке причинили зло! - …Что происходит? – Хазар и Зехра влетели в гостиную. - Твой отец убил мою дочь! – закричала Хандан не своим голосом. – Он убил ее, убил, убил!.. - Аллах милосердный! – воскликнула Зехра и повернулась к Джихану. – Брат, Ярен же… что с ней? Аллах, да не стойте вы столбом, она же… - Зехра обняла Хандан, - дорогая, ты все не так поняла. Ну-ка, присядь. Брат Джихан, расскажи, где сейчас Ярен? – она выразительно посмотрела на него поверх головы Хандан. - Ярен… ищет полиция, - выдавил из себя Джихан, - они… звонили, Хандан, сказали, что она убежала и спряталась, но они …уже почти нашли ее… Ханифе, - он увидел, что служанка стоит на пороге и смотрит на него чуть ли не с презрением, - принеси Хандан-ханым воды! - Не надо мне воды! Дай мне мою дочь! – Хандан сбросила руку Зехры, но тут же пошатнулась и повисла у нее на руке. – Аллах меня наказал! Я желала твоей дочери зла, а теперь моя девочка в руках у маньяка! - Да что ты несешь! – Зехра встрянула ее за плечи. – Типун тебе на язык, не гневи Аллаха! Хазар, ну что ты стоишь? Готовь машину, мы все сейчас поедем искать Ярен и, конечно же, найдем ее. - Поедут они, как же! Они еще сутки будут стоять тут и чесать языки! Я сама пойду, пешком, а этот никчемный отец пусть делает, что хочет!!! - Мама! Мама, не кричи, - Азат мягко вошел в комнату и подошел к матери, ни на кого не глядя. – Послушайте, объясните, что вообще происходит? Ярен пропала? Какие глупости! Мама, ты из-за этого так кричишь? Да из-за чего такая паника? Послушайте-ка меня!.. - Ты тоже с ума сошел? – она закричала на сына. – Твою сестру похи… - Никто ее не похитил, мама. Ну-ка, сядь, - его твердый, спокойный голос немного отрезвил Хандан. – Скажите мне, кто-то видел, что Ярен именно похитили? Видели ее с этим, как вы говорите, мужчиной? Он прижал голову матери к своему плечу и свободной рукой покрутил у виска, выразительно глядя на отца и деда. В другое время он бы схлопотал по лицу за подобный жест, но сейчас оба были только рады, что хоть кто-то сохранил холодную голову и взял дело в свои руки. - Ну, дедушка, видел кто-то, как тот мужчина вывел ее за руку оттуда, где она была? Их хоть кто-то видел вместе? - Н-нет, - неуверенно начал Насух и, поймав сердитый взгляд Азата, сказал чуть уверенней и громче. – Нет, не видел никто. - Что и требовалось доказать. Вы что, всерьез думаете, что наша вздорная Ярен уедет с каким-то чужим парнем, не подняв при этом крик на всю улицу? Да она же Харуна к себе и на метр не подпускала долгое время – пока они не поладили. И вы сейчас пытаетесь меня убедить, что кто-то просто взял и похитил Ярен? Так, чтобы никто ничего не слышал, и чтоб пух и перья не полетели во все стороны? - Но где же она тогда? – всхлипнула Хандан у него на плече. - Сидит где-то и боится, что ее снова запрут, если она явится домой. Мама, ну вспомни, как она получила нагоняй в девятом классе за то, что прилепила жвачку в волосы какой-то девчонке – они поссорились, подрались, и Ярен подумала так решить проблему. Той пришлось потом выстричь изрядную часть волос, и директор потребовал папу в школу. Помнишь, что было? - Помню. Мы ее искали тогда до ночи, - лицо Хандан просветлело от воспоминаний о проделках дочери. - И я помню, - подхватила Зехра, - а она пряталась в саду у подруги, мы случайно их нашли. - Совершенно верно, тетя, - поддакнул Азат. – И поверьте, с тех пор Ярен мало изменилась. Я более чем уверен: сейчас она точно так же сидит где-нибудь у одной из своих бывших одноклассниц, опасаясь наказания. Старшие мужчины незаметно переглянулись – они понимали, что Азат ловко выиграл для них время и успокоил мать, но это не отменяло того, что нужно было действовать, и немедля. - Мама, я сейчас поеду ко всем одноклассницам Ярен по очереди. Но с одним условием. - Каким, мой хороший? - Ты пойдешь к себе и ляжешь в постель. Не будешь волноваться, а будешь ждать, пока я приеду с хорошими новостями. - Но как я могу… - Если не можешь, тогда я никуда не поеду и буду сидеть рядом с тобой. - Ну, хорошо, хорошо, - сдалась Хандан. – Только я буду звонить тебе иногда, ладно, сынок? - Ладно, - Азат улыбнулся ей. – Все, пойдем. Тетя Зехра отведет тебя. Зехра ласково взяла Хандан под руку и, поглаживая ее по животу, повела вон из гостиной. - Давай, посидишь немного на свежем воздухе, выпьешь чаю, а потом я отведу тебя наверх. Ханифе, свари-ка нам чаю. Ханифе недовольно повернулась и неторопливо пошла вниз на кухню. Ей очень хотелось досмотреть, чем кончится этот спектакль, - она испытывала прямо-таки физическое наслаждение, глядя на мучения Насуха. Но сильно палиться тоже не стоило. Нагнав Азата на лестнице, она шепнула ему: - Азат-бей, ну, что там? Харуну хорошо бы уже как-то проявиться, а то тут и правда произойдет убийство. - Я не знаю, - Азат покачал головой. – Я звонил и Харуну, и Ярен – у обоих телефоны молчат. Я ума не приложу, где они и что делают. «Известное дело, что», - едва не фыркнула Ханифе, вспомнив, как застукала обоих, тискающих друг друга на ее кухне. А вслух сказала: - Спят они. Рано еще. Азат рассеянно вздохнул, вытащил из кармана ключи и, выйдя в ворота, направился в гараж. Через несколько минут послышалось урчание его внедорожника, постепенно затихшее за углом улицы. Ханифе лениво поставила чайник на плиту, села на стул и подперла голову рукой. «А ведь Харун-бей действительно любит эту сумасшедшую. Сунул голову в петлю. Написать ему, рассказать, что тут были за разговоры? И чего он в ней нашел?» Она вскочила и всплеснула руками – чайник совсем перекипел, пока она витала в своих мыслях. Она достала было чистую чашку, как во двор кто-то стремительно влетел и закричал на весь двор: - Насух-ага! Насух-ага, нашли! Насух кубарем слетел с лестницы, а за ним Джихан и Хазар. - Что ты орешь, как полоумный? – набросился он на своего помощника. – Ты не мог меня тихо позвать? - Говори! – Хандан перевесилась через перила террасы. Зехра за ней хлопнула себя рукой по лбу. - Ну, говори теперь, - буркнул Насух. - Ярен-ханым в Мардине. Ее видели там вчера в… - он замялся и пожал плечами, - в здании муниципалитета. - В здании муниципалитета? – воскликнул Хазар. – Это неплохие новости, но что Ярен там делала? - Я не знаю, - парень покраснел и совсем смешался, - вроде бы она была свидетельницей на свадьбе… - Что? – разом воскликнули Насух, Джихан и Хазар. – Какой свадьбе, что ты несешь? – напустился на него Джихан. - Это то, что нам удалось выяснить, Джихан-бей. Я не знаю, что это значит, но те, кто видел ее, говорили, что она была хорошо одета и улыбалась. - Час от часу не легче, - Джихан потер лоб тыльной стороной ладони, но было видно, что он словно сбросил с плеч огромную тяжесть. – Может, она и вправду у своей одноклассницы. Кто-то из ее подруг уезжал в Мардин. Все, папа, едем. Хазар, останься, пожалуйста, и последи за Хандан. - Ну, уж нет, - тяжело переваливаясь, Хандан проворно засеменила вниз по лестнице, - я еду с вами! Джихан открыл было рот, но увидел, что Хандан скорее оторвет ему голову, чем позволит оставить ее дома.   *** - Харун, может, ты просто позвонишь дедушке и договоришься о встрече? – Ярен запихала в рот остатки кадаифи и выкинула обертку в мусорку. – Я уже устала слоняться по этим улицам. Харун шумно втянул в себя воздух. - Ярен, ты просила есть? Я тебя накормил. Теперь, пожалуйста, не бухти и не действуй мне на нервы. - Еще и «не бухти», - повторила она за ним, но все-таки замолчала. Она уже научилась различать, когда нужно было закрыть рот и оставить Харуна в покое. Как бы ей ни хотелось поворчать еще. Харун понимал, что в ее словах есть доля правды – они с Шадоглу могут ходить друг за другом целый день и так и не встретиться: город маленький, но все же не деревня с одной улицей. Но упрямо решил про себя, что звонить Насуху не будет: тот сам заварил эту кашу, вот пусть теперь сам и ищет встречи. Иначе его действия будут выглядеть попыткой оправдаться, а он вовсе не считал, что сделал что-то, что требовало бы оправданий. Ярен слизнула с губы остатки меда. Ее уже не трясло, как перед выходом из дома, но она все же втайне надеялась, что Харуну надоест бродить по улицам в поисках ее деда, и они вернутся в ситэ, и встреча отложится. Да и к тому же – разве не мог тот мужчина, Махфуз, перепутать? Откуда он вообще знает деда и родителей? - Харун, а откуда Махфуз… Харун, погруженный в свои мысли, не сразу понял, почему она вдруг резко замолчала и юркнула ему за спину, впившись ногтями в его руку. В паре метров перед ними стоял Насух Шадоглу, а за ним Джихан и Хандан, от изумления обхватившая свой округлившийся живот. Несколько мгновений все молча смотрели друг на друга: Насух и родители Ярен – ошарашенно, Харун – угрюмо, а Ярен – испуганно и одновременно воинственно. - Салям-ун алейкум, Насух-ага, - Харун, наконец, прервал затянувшееся молчание. – Джихан-бей, Хандан-ханым. - О, Аллах! Дочка, милая, - Хандан первая сбросила с себя оцепенение, бросилась к дочери и хотела обнять ее, но Ярен не далась. - Милая? Вот, как ты теперь заговорила? - Ярен… - Это был… ты? – Насух смотрел на Харуна так, как будто видел первый раз в жизни. - Возможно, я смогу ответить на ваш вопрос, если вы объясните мне, что вы имеете в виду, - ответил Харун так учтиво, что это граничило с издевкой. - Ты выкрал Ярен и увез из Кирбалы? И молчал столько времени? Ты… да ты хоть понимаешь, что мы все пережили по твоей милости?!! - Насух-ага, я не пойму, вы что, не рады, что Ярен выкрал я, а не какой-нибудь мерзавец? Вам не приходило в голову, что все ваши опасения могли стать реальностью – Ярен уже рассказала мне, что она собиралась предпринять, чтобы спастись из своей тюрьмы. И лично я благодарю Аллаха, что поспел раньше, чем она осуществила свои намерения – вот тогда действительно стоило бы паниковать и хвататься за голову. Так что, вам не кажется, что сейчас самое время зайти в мечеть и воздать хвалу Всевышнему? - Ты еще будешь меня учить, когда возносить хвалу Всевышнему! - свирепо бросил Насух. Его трясло от одной мысли, что он – они все – страдали и не находили себе места столько времени, полгорода поставили на ноги, а он даже пошел и унизился перед Азизе – а эти двое, между тем, прекрасно проводили время!  – Да ты хоть помнишь, сколько раз совершают намаз? И он еще смеет упоминать имя Аллаха! Если бы у тебя была хоть капля совести, ты бы сообщил матери, где ее дочь! Она чуть ума не лишилась, только вам обоим, видимо, плевать. - Я не претендую на наличие совести, - холодно ответил Харун. – Давайте лучше подойдем к вопросу логически: я вытаскиваю Ярен оттуда, куда вы ее засунули, и звоню вам, чтобы – что? Чтобы вы снова засунули ее туда же или еще куда-нибудь, где я уже точно не смог бы ее найти?  - А ты, стало быть, засунул ее туда, где ей самое место? Увез в Мардин? Отчего не в Урфу, в Анкару, в свою Америку? Чтобы мы и дальше ее искали? А ты, - он бросил внучке, притихшей за спиной Харуна, - отец и мать совсем для тебя ничего не значат? Харун почувствовал, как задрожала рука Ярен, вцепившаяся в его руку. - Насух-ага, - сказал он чуть более примирительным тоном, - если бы я был уверен в том, что вы не будете рассуждать о позоре и прочей ерунде, и не будете снова казнить Ярен за ее ошибки, я бы без промедлений привез ее к вам. Не стал бы рисковать и устраивать все эти сложности, которые мне пришлось устроить. Но увы, все, что я знал до этого, говорило мне об обратном. Единственным моим желанием было сделать так, чтобы Ярен больше не страдала. Раз все хорошо закончилось, давайте где-нибудь присядем и поговорим спокойно. Это было приглашение к миру. Но именно эти вполне миролюбивые слова привели Насуха в ярость. Если бы Харун начал орать и изворачиваться, Насух бы понял, что он вышел из себя, и почувствовал бы собственное моральное превосходство. Но мальчишка снова его обставил – он спокоен и даже доброжелателен – настолько, насколько это возможно, в то время как сам Насух лопается от злости. Так ведут себя только люди, непоколебимо уверенные в свое победе. Могут позволить себе немного эдакой снисходительной доброты. - Ты сейчас же едешь домой, - процедил он и кивком головы указал Ярен на место рядом с собой. - Насух-ага, послушайте, лично мне плевать, будем мы с вами общаться после сегодняшнего дня или нет, - вставил Харун, - но не заставляйте Ярен разрываться между мной и вами. У меня есть одна новость, но я хотел бы сообщить ее в более дружелюбной обстановке. - Нет мне дела до твоей новости! - Полагаю, что есть. - Ну, довольно! Идешь ты или нет? – Насух сделал движение в сторону Ярен, но Харун преградил ему путь. - Моя жена останется со мной, хотите вы этого или нет. - Что?! - Вы все верно услышали, Насух-ага. Ярен – моя жена. Я очень хотел сообщить вам это иначе, но вы меня вынудили.   Если бы Харун сказал: «Ярен – инопланетянка», вряд ли это повергло бы всех троих Шадоглу в больший шок. Насух мог бы поклясться, что ожидал чего угодно, но не этого. - Сынок, - вмешался, наконец, Джихан, - ты сейчас правду говоришь? Ты хочешь сказать, что вы официально заключили брак? - Да, папа, именно это я и хочу сказать. В семейной книге города Мардина сделаны соответствующие записи в присутствии свидетелей, и судьей выдан официальный документ, - ответил Харун. - Да! – пискнула Ярен из-за его спины. – Мы поженились! Еще вчера. Растерянные Джихан и Хандан этого не поняли, но Насух сразу уловил намек своей своевольной внучки: они поженились вчера, брак состоялся во всех смыслах и расторжению не подлежит. - Но зачем? – тихо спросил Джихан. – Почему было не сделать все по-человечески? Да, мы все погорячились, но почему нельзя было дождаться назначенного дня, позвать гостей, устроить торжество, как положено? Я мечтал увидеть свою дочь в свадебном платье, сам вложить ее руку в руку ее мужа… Джихан что-то еще говорил, но Насух его не слушал. В его памяти всплыли колкие слова Азизе: «Твоя внучка еще посмеется тебе в лицо, когда вы снова увидитесь». И снова эта женщина оказалась права. И откуда ей все заранее известно? Он бегал, как петух с отрезанной головой, пережил все кары Аллаха, боль, унижение, на все был готов, а в это время девчонка развлекалась в объятиях этого проходимца. Он посмотрел на Харуна, и в светлых карих глазах ему почудилось понимание, смешанное с презрением. Черная, нерассуждающая ярость поднялась со дна, затопляя Насуха целиком. Этот молодой, успешный, счастливый парень, так непоколебимо уверенный в себе, любимый, согретый любовью девушки, - да как он смеет его презирать? Что ему известно об одиночестве, о нелюбви, о горечи, застарелой, как сухая корка, въевшейся в душу так глубоко, что он перестал ее чувствовать? Об отчаянии, которому не помочь, о раскаянии, которое не тускнеет, о холодном постылом ложе, о зависти к тем, кто сумел прожить жизнь иначе? - Ну, вот что, - Насух едва узнал собственный голос, - раз ты на ней женился, то забирай ее, и проваливайте оба. Харун вздрогнул, как от удара – этого он не ожидал. Все пошло не так, как он предполагал, да и сам он, кажется, хватил лишку – сказалось нервное напряжение последних пары суток. И тут же повернулся к Ярен, из груди которой вырвался жалкий всхлип. - Я говорила, я сказала вам – тебе и Аслану, что так и будет… а вы не верили мне, - она вся задрожала, как от мороза. - Насух-бей, послушайте, вы можете ненавидеть меня, но это же ваша внучка! Что вы делаете? – воскликнул Харун, чувствуя, что теряет опору. - Отец! – изумленно повернулся к Насуху Джихан. – Ты не можешь так поступить… - Послушайте, нам всем нужно успокоиться, остыть и не принимать поспешных решений, - Харун попытался внутренне собраться, как он всегда умел это делать на сложных переговорах, но сейчас получалось не очень. Краем глаза он видел, что Аслан, все время бдевший неподалеку, наплевал на конспирацию и вылез из машины. – Мне кажется… - Харун, поехали, - Ярен вытерла слезы и сказала с уничтожающей твердостью: - Ты слышал, что сказал дедушка. Хватит. Не надо никого уговаривать. Как-нибудь я это переживу. - Дочка, нет, - Джихан подошел к дочери, пытаясь заглянуть ей в глаза, - папа просто переволновался, никто не собирается тебя прогонять… - Папа, правда? Ты ведь всегда был озабочен больше всего тем, чтобы дедушка одобрил твои поступки, не так ли? Ты хоть раз в чем-то его ослушался? - Ярен, Ярен, остановись. Вы все потом сами будете сожалеть о своих словах, вы понимаете это или нет? – заорал Харун, теряя самообладание. Он хотел еще что-то сказать, но тут случилось неожиданное. Хандан, все это время странно молчавшая, вдруг побледнела и со стоном начала оседать прямо на тротуар.