Танцы на крыше

Все мгновенно забыли, о чем спорили. — Дорогая, что с тобой? Тебе нехорошо? Обопрись на меня… — Мама, мамочка, пожалуйста, не надо волноваться! — Хандан-ханым, прошу вас… мы сейчас же все уладим и поедем домой! — Хандан, я говорил тебе — не ехать с нами! Ну-ка, давай, сядь в машину, тебе нужно присесть… — Пустите меня! — Хандан отталкивала протянутые к ней руки. — Ай, как же больно! Ребенок! Это ребенок идет!.. Поднялся переполох. Джихан пытался удержать жену на ногах, но она, крича, мешком повисла у него на руках. — Мама, — Ярен присела рядом с матерью и принялась гладить ее живот, — почему ты молчала, что у тебя начались схватки? Давно это? — Еще в машине, — простонала она, — они не поехали бы за тобой, если бы я сказала! — Хандан, ты с ума сошла?! — заорал Джихан. — Что нам теперь делать? Ой, Аллах, — он схватился за голову. Хандан, между тем, закричала еще громче. — Мама, ты только не волнуйся, — Ярен взяла руки матери в свои, — у тебя еще есть время. Прошло совсем немного времени. Мы сейчас сядем в машину и потихоньку поедем, через полчаса ты будешь у врача. Дай мне твой телефон, я позвоню доктору. — Нет! Дочка, это… поспешные роды, я чувствую. Это уже совсем близко… Ай! — Ярен, что делать? Скажи, что делать? Ярен повернула голову и увидела бледное и совершенно растерянное лицо мужа. Он уверенно и с присущей ему дерзостью провернул операцию по ее спасению, держался спокойно и хладнокровно, вступая в конфронтацию с Шадоглу, но теперешняя ситуация повергла его в состояние, близкое к панике. — Папа? — Ярен в отчаянии взглянула на отца. — Ты же должен знать… — Да ничего я не знаю! Когда она рожала вас с Азатом, она просто сказала в какой-то момент, что ее пора везти в больницу, и все! Ярен оглядела всех троих. Джихан, испуганный куда больше жены, бормотал какие-то слова, успокаивая больше себя, чем ее. Насух схватился за сердце. Харун стоял наготове, ожидая ее распоряжений. Все трое мужчин с надеждой смотрели на нее. «Можно подумать, я уже родила десяток детей и могу хоть здесь принять роды», — беспомощно подумала она. Было ясно, что подсказки от них ждать нечего. Она попыталась вспомнить все, что знала о родах и, в особенности, о поспешных родах. Что-то рассказывала Лейла, когда родила своего первого ребёнка, что-то она краем уха слышала из разговоров матери с подругами, что-то читала сама. Такие частые схватки, вдруг начнутся потуги, и тогда маму трогать нельзя… но ребенок рождается раньше времени, их обоих нужно под немедленное наблюдение врача… Она почувствовала, как покрывается испариной. — Харун, быстро, давай сюда машину, прямо сюда, на тротуар, — решительно сказала она. — В Мидьят мы не успеем, едем в ближайшую клинику здесь, в Мардине, мы должны успеть. Харун бросился за машиной, а Ярен снова принялась гладить живот матери. — Моя милая сестричка, подожди немного. Мама, потерпи, сейчас мы отвезем тебя… — Нет! — закричала Хандан. — Я не сдвинусь с места, пока ты, — она пробуравила свекра взглядом, — не дашь обещания, что не выгонишь мою дочь и ее мужа из дома! — Мама, не надо! О чем ты вообще думаешь? — воскликнула Ярен. — Молчи! Не трогайте меня! Я буду рожать на улице, на глазах у всего города! Пусть все видят, как Насух Шадоглу обращается со своей семьей! — Хандан, я тебя умоляю… — Насух с трудом разлепил трясущиеся губы. — Я… сделаю… — Отец, если с женой что-то произойдет по твоей милости… — угрожающе начал Джихан. — …Что такое? Почему не везут ханым в клинику? — Бедная женщина, она так и родит на площади… — раздавалось со всех сторон — Хандан своими криками собрала толпы зевак. Харун притормозил прямо на тротуаре и выскочил из машины. — Мама, прошу вас. — Нет! — Папа, да скажи хоть что-нибудь! — заорал Джихан. — Обещаю, обещаю все, - Насух, наконец, обрел способность говорить, - пусть приезжают, пусть живут у нас дома, если хотят! — Обещаете? — она даже перестала кричать. — Аллахом клянусь. Хандан, чего тебе еще? Может, фирму на Харуна переписать? Быстро садись в машину! — Хорошо. Все, поехали, чего рты разинули? Джихан и Харун с двух сторон подняли Хандан и усадили в машину. Ярен подхватила с земли сумочку матери и забралась следом за ними. — Где здесь родильное отделение? — Харун трясущимися руками ткнул в приложение и едва не выронил телефон. «Nur Mah., Vali Ozan Bulvarı», — высветилось на экране сообщение от Аслана. Харун от души выругался, прокладывая маршрут, и резонно подумал, что хренов доктор мог бы и подсобить в такой-то момент. Хандан, не переставая голосить, вцепилась в его подголовник, едва не вырвав его из сиденья. Харун въехал в ворота родильного отделения и притормозил настолько мягко, насколько позволяла ему паническая мысль, что Хандан в лучших традициях второсортных голливудских фильмов сейчас родит прямо у него в машине. Джихан выскочил и помчался за врачом, и через минуту вернулся в сопровождении двух медбратьев, кативших кресло. — Вот так, мама, давай. Аккуратнее, не спеши, — приговаривала Ярен. Все вместе они пересадили Хандан в кресло. Рядом притормозила машина Насуха. — Родная, я сейчас позвоню Азату, и он тоже приедет и будет тебя поддерживать… — Не смей! — перебила Хандан мужа. — Не трогай Азата. Он единственный, кто сохранил остатки мозгов и подумал о своей сестре. И вы все, — она обвела их глазами, — оставьте Азата в покое, не хватало еще, чтобы он мчался сюда… О-ой! Хандан покатили по коридорам. Джихан хотел было пойти с ней, но она, тяжело дыша, велела ему остаться. — Со мной пойдет только Ярен. Идем, дочка. — Но родная… — Папа, оформи ее пока, вот, держи, — Ярен сунула ему в руки сумку матери. — Харун, жди нас здесь, я пойду с мамой, — кивнула она мужу. Джихан машинально взял сумку и с несчастным видом посмотрел им вслед, понимая, что спорить с женой бесполезно. Краем глаза Ярен увидела, как Харун положил руку ему на плечо: — Джихай-бей, теперь Хандан-ханым в руках врачей, все будет хорошо. — Харун, сынок, ты не понимаешь, прошло чуть больше семи месяцев, ему еще рано появляться на свет… Под крики Хандан они скрылись за поворотом коридора. Ярен наклонилась к матери: — Мама, тебе совсем больно? Может, попросить анестезию? Или уже поздно? Хандан повернулась к ней и неожиданно осмысленно и строго посмотрела на дочь. Ярен вышла из родильного отделения в коридор и увидела отца и деда, заметно присмиревших и сидевших на скамейке с одинаково виноватым видом. — Что, дочка, что? — вскочил Джихан. — Папа, все хорошо, успокойся. — Хандан… родила? Благополучно? — дед пытался скрыть дрожь в голосе, но получалось у него плохо. — Папа, дедушка, все идет хорошо. Меня попросили уйти из палаты, через некоторое время, думаю, доктор сообщит нам хорошие новости. Посидите и не волнуйтесь. А где Харун? — Он сказал, что ему нужно выйти на улицу, проветриться, — ответил ей Джихан. Ярен недоуменно наморщила лоб, но в следующую секунду сообразила. — Да, папа, спасибо. Она сбежала по лестнице, выходившей на задний двор, где даже за дверью чувствовался крепкий табачный дух — это была неофициальная местная курилка. Харун болтал с двумя медбратьями, все трое утопали в облаке дыма. Увидев ее, Харун бросил незатушенную сигарету в урну и кинулся к Ярен. — Как она? Родила? — Нет. Еще не родила, — она посмотрела на его непривычно растерянный вид и подумала, что все мужчины становятся одинаковыми, когда дело касается родов. — Ей там совсем плохо? — Харун, от тебя сигаретами несет за километр. Сейчас дед унюхает, и будет очередной виток скандала, — она сорвала с больничной клумбы какую-то пахучую траву, растерла в ладонях и несколько раз провела по его пальто. — Ярен, я не хочу этим пахнуть! — он сделал неуверенную попытку сопротивления. — Не хочешь — не надо было курить, — отрезала она. — И жвачку пожуй. В крайнем случае, скажу, что медбратья тебя обкурили на улице. — Ярен, что происходит? — он вгляделся в ее подозрительно безмятежное лицо. — Дорогой, мне надо тебе кое-что сказать, — она взяла его под руку и завела на лестницу. — Ну? — спросил он, когда они прошли два пролета и остались вне досягаемости чужих глаз. — Я надеюсь, с мамочкой все хорошо? — Лучше не бывает, — она поднялась на цыпочки и потянулась к его уху, — Харун, только не падай в обморок, но… в общем, мама все это разыграла, чтобы дедушка нас не выгнал. — Что?! — Да не ори ты. Мама в совершеннейшем порядке и прекрасно родит в положенный срок через пару месяцев. — Ярен, но я же собственными ушами слышал, как она кричала… — Харун, милый, мама уже однажды родила Азата, а потом родила меня. Она прекрасно знает, как кричат роженицы и как они при этом выглядят. — Аллах милостивый и милосердный! — Харун вытер лоб тыльной стороной ладони. — Ярен, я по наивности своей считал, что это ты мастерица инсценировать что угодно, но до твоей мамочки тебе, пожалуй, далеко. — Сразу видно, что ты не жил в доме Шадоглу, — усмехнулась она. — Аллах миловал. — Дорогой, все, расслабься, — она погладила его по спине. — Прости, я не могла сказать тебе раньше, не было возможности. — Я спокоен, я абсолютно спокоен. Послушай, а как вы это объяснили врачу? — Бакшиш, — она щелкнула пальцами. — Аслан бы сказал, что это крайне непрофессионально, — хмыкнул Харун. — Ну а все-таки, как вы объяснили, зачем вам это понадобилось? — Мама так и объяснила — дедушка хочет выгнать дочку и зятя из дома и запретить видеться с ними, поэтому пришлось пойти на крайние меры. Доктор-ханым все поняла и согласилась помочь. — И какой «диагноз» она поставила? Вам же должны дать выписку. — Она понаписала кучу каких-то научных слов, в переводе на человеческий что-то вроде ложных родов на нервной почве. — А такое вообще бывает? — Нет. То есть, незадолго до родов могут быть ложные схватки, однако выглядит это совсем не так. — Эм… — Но мужчинам это знать необязательно. Кроме тебя. …Харун, что ты смеешься? Сейчас же прекрати, сейчас сюда выйдет кто-нибудь, а ты ржешь, как конь!.. Все сразу всё поймут! Но под его нервный смех она и сама начала хихикать, и спрятала лицо у него на груди. Пробралась руками под его пальто и обняла его за пояс. Харун был такой теплый, такой родной — ставший таким родным за эти несколько дней, — она уткнулась носом в его рубашку и почувствовала, как успокаиваются все страхи, совсем недавно ею владевшие. — Харун, — прошептала она ему в шею, — я только сейчас поняла… — Что поняла? — мягко спросил он, одной рукой обнимая ее за плечи, а другой зарываясь ей в волосы. — Ты… столько сделал для меня. Одному Аллаху известно, на что тебе пришлось пойти, чтобы узнать у Гизем, где она меня держит… нет, и не надо говорить про Азата и Элиф, мой брат — хороший парень, но он в жизни не начнет шевелиться, пока его не пнешь. И потом… Знаешь, я всю жизнь воспринимала все то хорошее, что для меня делали, как само собой разумеющееся. И люди почти перестали делать для меня что-то хорошее. Я тебе не говорила, но я столько всего передумала и перечувствовала, пока сидела в этой кошаре. Мне было так плохо, так тяжело, я все пыталась понять, как я дошла до всего этого. Но я теперь думаю, что без этого я никогда не поняла бы, как много ты для меня значишь. — Ярен, ну, что за ерунда… — Ерунда? Я перед тобой душу вывернула, а ты хочешь сказать, что это — ерунда? — Радость моя, я неправильно выразился. Мне безумно ценно то, что ты сейчас сказала, но как-то не по себе, что ты переживала все это в одиночку. Я прекрасно знаю, каково это: пережевывать свои ошибки, чувствуя себя последним шакалом. И рядом обязательно должен быть кто-то, кто встряхнет тебя и скажет, что с тобой, в общем, все в порядке. — Ты? — Ярен вгляделась в его нахмуренное лицо. — Я не представляю, за что ты мог бы считать себя шакалом. То есть, я не представляю, что ты мог бы сознательно причинить кому-то зло. Вертикальная складка на мгновение прорезала лоб Харуна, но тут же разгладилась, и голос принял шутливый тон. — Я не верю своим ушам. Я точно услышал: я не псих, не негодяй, а классный парень? …Ладно, Ярен, не делай снова сердитую мордочку. Я хотел сказать только, что тебе вовсе не обязательно было сидеть в этом сарае, а мне гоняться за тобой по всей провинции, чтобы понять, что мы нужны друг другу. — Охх, и это говорит мне человек, который как-то признался: «Жизнь без риска становится ужасно пресной»? — Знаешь, может, я старею и, как говорит Аслан — теряю хватку, но эти приключения не доставили мне никакого удовольствия. Предпочел бы обойтись без них. Может, потому, что речь шла не о моей шкуре — я изрядно за тебя поволновался. Твои предки ведь были не так уж и неправы — все это могло кончится чем угодно, мне дурно от одной только мысли, — он стряхнул с себя озабоченный вид и хитро улыбнулся, — вот приносить тебе чемодан, а потом слушать, как ты кипишь, было весело. Как ты там говорила: «Харун, запомни, я никогда не выйду за тебя замуж, бу-бу-бу, ты психопат, нахал, безнравственный тип» и что-то еще …Что, даже не ущипнешь меня и не скажешь, что я невыносим? — Скажем так, со второй частью этой фразы я по-прежнему согласна, — проворчала она. — Ну, вот, недолго я побыл классным парнем, — он сокрушенно покачал головой. — Ладно, а по поводу первой фразы я еще тогда сказал тебе, что это дело времени. А ты мне не верила. — Как бы то ни было, я ни о чем не жалею, — она обняла его за шею и приблизила свое лицо к его лицу. Харун наклонился к ее сладко приоткрывшимся губам. Что-то неуловимо изменилось в ней за эти несколько дней, появилась какая-то расслабленность и мягкость, делавшие ее еще более притягательной и желанной. Сколько-то времени они стояли, покачиваясь, на пустой лестнице, как первокурсники, сбежавшие от присмотра, чтобы с упоением целовать друг друга. Как чье-то не слишком деликатное покашливание вернуло их к действительности. — Ярен-ханым, вот ваша выписка. Ярен смущенно оторвалась от Харуна и пролетом выше увидела докторшу, так любезно согласившуюся подержать выдумку ее матери. Та смерила взглядом Харуна и невозмутимо кивнула Ярен, чтобы она подошла. — Вот ваша выписка, — повторила она. — Ваш отец и Насух-бей уже уведомлены, что у Хандан-ханым были ложные родовые схватки. Не волнуйтесь, я подробно описала им, отчего это бывает и насколько рискованной была ситуация. Полагаю, теперь ваша мать может ставить любые условия, — она усмехнулась уголком рта. — Сердечно благодарю вас, доктор-ханым! Здоровья вашим рукам! — Ярен взяла выписку. — Вы нас невероятно выручили. — Я уже сказала Хандан-ханым, но повторюсь вам: очень рекомендую ей приезжать рожать сюда, ко мне. Мне придется отправить в Мидьят сведения о том, что произошло сегодня — таковы правила. Я оформила все так, что вряд ли возникнут вопросы, но все мои показания будут занесены в компьютер, и, боюсь, доктор в Мидьяте наделает лишнего, в то время как Хандан-ханым абсолютно здорова. — Хорошо, я обязательно поговорю с мамой. Не думаю, что она будет возражать. — Вот и прекрасно. Через семь недель жду ее здесь, если возникнут сложности, мой номер телефона у вас. Впрочем, это вряд ли, ее организм абсолютно готов к родам. — Циничным оком профессионала, способного беглым взглядом оценить готовность женщины к продолжению рода, она окинула округлые формы Ярен, снова стрельнула взглядом в Харуна, и выдала: — И вы тоже не затягивайте. Вам сейчас самое время рожать. Перенесете беременность легко и без осложнений, и молока у вас будет достаточно. И не вздумайте пить контрацептивы — испортите себе гормональный фон. От этой безапелляционной медицинской откровенности Ярен внутренне съежилась и одновременно вскипела. Доктор говорила негромко, но Харун стоит пролетом ниже и, конечно, все слышит… Эта женщина бы еще начала рассказывать в подробностях про ее, Ярен, гормональный фон! Ей захотелось заткнуть доктору-ханым рот, а Харуну — уши. — Да-да, — она поспешила закончить разговор и выдавила из себя улыбку, — мы уже пойдем, иначе это будет выглядеть подозрительно. — Пожалуй, — невозмутимо ответила доктор и вышла в коридор. Она сердито буравила взглядом захлопнувшуюся дверь, как почувствовала, что Харун подошел и обнял ее за талию. — Крошка, ты чего иголки выпустила? — он слегка потряс ее. — Харун, — она развернулась к нему, слегка успокаиваясь от того, что на него слова докторши, кажется, не произвели никакого впечатления, — ты слышал, что она сказала? Ну, конечно, слышал — чего я спрашиваю, — проворчала она. — Слышал, ну, и что? Порадовался, что у моей жены прекрасный гормональный фон. — Так бы и придушила тебя! Ну почему, кто ее спрашивал? Зачем люди лезут туда, куда их не просят? И мама еще… Как только представилась возможность, мать первым делом начала выспрашивать у Ярен, как прошла их с Харуном первая брачная ночь, не особенно церемонясь с выражениями, и только приход докторши избавил ее от дальнейших расспросов. — Что, мамочка тоже что-то сказала? — Лучше бы она ничего не говорила, — процедила Ярен. — Занималась бы своей младшей дочерью, а меня оставила бы в покое. Вот, Харун, ты скажи мне — это вообще нормально? Почему все считают своим долгом дать мне совет? Меня, к примеру, не интересует ничей гормональный фон! …А-а, ну почему ты вечно смеешься над серьезными вещами? — возмутилась она, глядя, как он тихо посмеивается. — Да, знаю, сейчас я, наверное, похожа на свою кузину с ее глупой стеснительностью, но мне и правда не нравится… — Радость моя, ты похожа не на кузину, а на пыхтящий чайник. Пригладь перышки. Ты вовсе не обязана выслушивать то, что тебе не нравится слушать, так что смело разворачивай всех, кто переходит твои границы, — он зарылся пальцами в ее волосы и пробормотал, — я смеюсь, потому что ты иногда такая девочка… Ярен подозрительно прищурилась. — Хочешь сказать — глупая девочка с комплексами из позапрошлого века? — Я хочу сказать то, что сказал. Ярен, ты прекрасно осведомлена о том, что тебе следует знать, и у тебя вполне здоровые взгляды на это. Но при этом ты счастливо избежала опосредованного отношения к интимной стороне жизни — как видишь, традиции из «позапрошлого века» от этого не панацея. Знаешь, — он поцеловал ее в лоб, — слишком много в мире людей, которых не смутить ничем, которые могут во всех подробностях рассуждать с кем угодно о сексе, о гормонах, о том, что они делали ночью накануне, точно так же, как беседовали бы о новых штанах. Которых ничего уже не шокирует и не отталкивает. Поэтому — ты нужна мне такая, какая ты есть, мой невинный ангелочек с характером. *** Маленькая кавалькада из двух машин неспешно возвращалась в Мидьят. Насух, боясь растрясти Хандан, тащился так медленно, что это раздражало всех — начиная с самой Хандан, которой хотелось поскорее вернуться домой, но которая вынужденно молчала и изображала крайнюю изможденность. И заканчивая Харуном, который был вынужден тащиться за Насухом и ворчал, что проще было пойти в Мидьят пешком. Ярен погладила его по шее, почесала колючий затылок, и он заметно успокоился, а поток его ворчания иссяк. Ярен, между тем, думала, как же теперь им вести себя. Да, мама спасла их от изгнания из лона семьи, дедушка дал обещание, что двери дома Шадоглу всегда будут для них открыты, — мама привыкла решать проблемы подобным образом, когда видела, что другие средства не действуют. И Ярен была ей за это благодарна — как бы ни храбрилась она там, на площади, для нее было бы страшным ударом окончательно порвать с семьей. А теперь у нее будто камень с души упал. Но она прекрасно понимала, что дед пообещал все это под давлением, боясь за жизнь Хандан, и силилась понять его истинное отношение к ним теперь. Ей вовсе не улыбалось становиться кем-то вроде Рейян, которая долгое время пробиралась домой чуть не тайком, чтобы обнять родителей и Гюль, но не разгневать при этом дедушку. За окном замелькали знакомые места — до Мидьята оставалось совсем чуть-чуть. Как будто это было в прошлой жизни — когда она уезжала отсюда, беспечная, безрассудная невеста с цветами миндаля в наспех высушенных волосах… Они проехали современную часть города, и запетляли знакомые с детства улочки, …и родная улица, выложенная светлым булыжником, веками вытертым до блеска; зажатая среди таких же светлых стен, так что два автомобиля не могли разъехаться на ней. Сердце сделало прыжок в груди: еще ни разу она не возвращалась сюда как гостья, уже шагнувшая за порог отчего дома. Больше она не будет просыпаться в своей девичьей комнатке, заставленной статуэтками, вазочками, с букетиками сушеной лаванды на стенах, не будет спускаться к завтраку за их длинным столом, а мать не будет ворчать, что у нее пойдут прыщи от того, что она съела за раз целую пиалу меда… Насух притормозил у старинных деревянных ворот и сунул ключи Рызе, вышедшему на порог. Харун остановился следом и тоже отдал ему ключи. — Вот и славно, — сказала Хандан, опираясь на руку Джихана и вылезая из машины. — Как хорошо, дочка дома и зять тоже! Проходи, сынок! — она подтолкнула Харуна к воротам. — Интересно, где наш Азат? Рыза, Азат уже дома? — Да, ханым, Азат-бей и Элиф-ханым приехали пятнадцать минут назад. — Ой-ой! Я не спрашивала про Элиф-ханым! И почему это она была с ним? Делать нечего, мешаться, когда он занят делом… — она громко фыркнула и вошла во двор. — …Ярен! — Азат, о чем-то озабоченно беседовавший с Элиф на скамеечке возле кухни, вскочил и бросился к сестре. — Неужели? Я думал, ты уже в Калифорнии — или где там Харун жил столько времени? Он пожал руку смеющему Харуну и сделал неожиданное — подхватил сестру и закинул себе на плечо, так, как он это делал, когда ему стукнуло шестнадцать, и он очень хотел показать, какой стал сильный и ловкий. — Ай! Азат! Ты слишком высокий! — Ярен завопила, но больше для вида. — Ну что, как ты? — он поставил ее на землю. — Я, как мог, отвлекал родителей и деда, сочинил целую историю. Ну же, рассказывай, где Харун тебя нашел? — Азат, мне бы не хотелось сейчас это мусолить… — Ну, хорошо, потом как-нибудь расскажешь. Или Харун расскажет. — Он оглядел ее платье, — но выглядишь ты просто шикарно! — Ох, Азатик, братик, — Ярен погладила его по плечу. — Дорогой, ты же ничего не знаешь, ты всегда все узнаешь последним… — И чего же я не знаю? Она взглянула ему в глаза и улыбнулась, немного смущенно. — Азат, мы больше не носим с тобой одну фамилию. Азат не сразу понял, что она имеет в виду. — Это почему… Да ладно! Но как это вы так? — Вот так. Харун привез меня в Мидьят и поселил в отеле, но нас начали узнавать, и нам ничего не оставалось, как спешно пожениться в Мардине, чтобы меня не закидали камнями на площади. — Ярен, ну, что ты несешь… — Скажи мне, а разве с Рейян было иначе? Лицо Азата медленно менялось — он снова припомнил тот роковой день, когда Рейян вернулась домой в грязном разодранном платье, пахнущая бензином и площадной пылью, и в ее глазах светилось полное безразличие к собственной судьбе. Возможно, она даже хотела, чтобы дед ее убил — тогда ей не было бы нужды цепляться за эту жизнь, которая кончилась с предательством Мирана. Ярен подумала, что Азат, всю жизнь, за исключением периода своей учебы в Стамбуле, проживший в этих землях, никогда до конца не понимал, насколько глубоко старинная варварская мораль пустила корни, насколько сильно управляла мыслями и поступками тех, кто жил здесь. Он, плоть и кровь людей, веками живших в этих землях, никогда по-настоящему не догадывался о зле и даже сейчас не понимал того, что очень быстро понял Харун. — Ладно, Азат, я не хотела тебя расстраивать, — ей уже стало совестно, что она испортила ему радостный момент. — Хотела лишь объяснить, почему вышла замуж и тебя не позвала, — она попыталась улыбнуться снова. — Да нет, Ярен, ты… Харун все верно сделал. Знаешь, его поступок на многое открыл мне глаза. Да, я отдал Рейян в руки человека, которому не доверял и который поступил с ней подло и бесчестно. Но с Элиф я такого не допущу. — Вот так-так, — брови Ярен поползли вверх. — Ну-ка, колись, что у тебя там с Элиф? — Вообще-то, она моя жена. …Ладно, Ярен, не надо делать такое лицо. Я не хочу пока ни о чем говорить, тем более что пока и нет ничего такого. Но я точно не допущу, чтобы кто-то причинил ей боль. — Чудненько, братик! Да ты меня просто удивляешь, — она покосилась на Элиф, о чем-то шушукавшуюся с Харуном. — Ярен, — он серьезно взглянул на нее, — я очень виноват перед тобой. Я… мы все сосредоточились на том, что ты сделала плохого, и никто не думал, каково тебе было в тот момент. Ты вредила Рейян, и я считал себя святым, защищая ее, но чем я был лучше тебя? Я едва не подстрелил Гюль, напивался, вместо того, чтобы что-то предпринять, увез Генюль и спровоцировал ее на преступление — зачем? Если мы кого-то любим, то нужно любить до конца — иначе это не любовь. Как я мог отвернуться от своей сестры? Я злился на Харуна, считая, что он переходит границы порядочности, измышляя способы вызволить тебя, …а потом подумал — может, это я трус? Боюсь показаться непорядочным и тем самым отворачиваюсь от тех, кто нуждается во мне? И Элиф. Мне было особенно стыдно от того, что моя жена оказалась честнее меня. И я сказал себе: хватит. Может, у меня пока плохо получается, но ты должна знать — ты дорога мне не меньше, чем мама и папа, чем сестра Рейян. Помнишь, как в детстве — мы не делили друг друга, не думали, кто кого любит больше… — Брат… Ярен задохнулась от нахлынувших слез и бросилась ему на шею. Оставив Азата наедине с сестрой, Элиф тихонько подошла к Харуну. — Хотела тебя поздравить, — она смущенно улыбнулась. — Да конечно, я догадалась, — она кивнула на кольцо, перекочевавшее на его левую руку. — И хотела сказать спасибо. — За что? — Харун недоуменно наморщил лоб. — Это я должен говорить тебе спасибо. Если бы не ты, я бы, наверное, все еще сайгачил по горам в поисках Ярен. — Твой совет работает, — заговорщицки шепнула она. «Какой совет?» — едва не брякнул Харун, но вовремя прикусил язык. Элиф поверяла ему Ужасно Важную Тайну, и для нее было бы полнейшим разочарованием узнать, что он за чередой событий лишь смутно помнил, что говорил с ней о чем-то важном в гараже Шадоглу. — Ну вот и славно, — ответил он. — Что, тебя тоже можно поздравить? — Пока еще рано о чем-то говорить. Но нам и вправду стало легче, когда мы стали общаться как друзья и просто интересные друг другу люди. Знаешь, — она еще понизила голос, — мы сегодня полдня делали вид, что ищем Ярен — чтобы Хандан-ханым не волновалась — и гуляли по крепостной стене, Азат рассказывал мне об истории наших мест такие вещи, которых я не знала, а потом мы ели мороженое в кафе, и с нами случилось такое приключение… Азат чуть не поколотил хозяина кафе и сказал: «Что вы тут устроили, вы перепугали мою жену, да я вас лично отправлю под следствие!» Харун взглянул в ее светящееся счастьем лицо — оно лучше любых слов говорило о том, что в их с Азатом отношениях произошли качественные изменения. — И что у вас там случилось? — Странная история, — она повела плечом. — Понимаешь, мы уже хотели уходить, как выяснилось, что терминал у них сломан. Азат расплатился наличными, и официант ушел было за сдачей, как вдруг вернулся с хозяином кафе, и тот начал орать на нас, что деньги фальшивые, и откуда они у нас, да он сейчас вызовет полицию. Но наши деньги не могли быть фальшивыми, откуда у Азата фальшивые деньги? Они чуть не подрались. И вот тут нам на помощь неожиданно пришёл один парень, он успокоил хозяина и одолжил Азату свои наличные. Знаешь, что самое странное? — она вопросительно взглянула на Харуна. — Когда подошел этот Аслан, хозяин кафе резко успокоился, хотя до этого орал, как ненормальный… — Как ты сказала? Аслан? — Да, его зовут Аслан. Я даже подумала сначала, он из полиции — он был таким спокойным и так быстро все разрулил. Мы потом очень мило пообщались и поводили его по городу — он в Мидьяте впервые. — А фамилию этого Аслана ты не помнишь? — Нет, мы и не спрашивали. А что? — А, да нет, ничего, — Харун потер нос. Очень интересно, где болтался его друг все то время, что они провели в больнице. Впрочем, может, он страдает паранойей — мало ли Асланов в провинции Мардин… — Харун? — А, да, Элиф. Я… просто задумался, что это была за история с фальшивыми деньгами. — Вот и мне интересно. Впрочем, — она довольно хихикнула, — я даже рада, что так произошло. Азат так за меня заступался… он и помощь Аслана принял только потому, что не хотел, чтобы меня втянули в историю с полицией. — Элиф, очень рад за тебя, — Харун поднял большой палец вверх и добавил с хитрой улыбкой, — и что побыл твоей крестной феей, тоже. Элиф рассмеялась, но тут на лестнице появилась Хандан. Она переоделась, уложила волосы, и ничего уже не напоминало о том, что пару часов назад ее на руках тащили в клинику. — Я подумала, — громко сказала она и продолжила спускаться — на диво торжественно и грациозно для женщины на седьмом месяце беременности, — раз моя дочь вышла замуж, то почему бы нам не устроить свадебный вечер? …Джихан, я полнейшем порядке. Лично я считаю просто нечестным, что у моей девочки не было свадебного торжества. Папа, как вы думаете? — она в упор посмотрела на свекра. — Я думаю, лучше будет организовать все в отеле, — ответил Насух, мгновенно прочтя намек в ее глазах. Он уже немного отошел от пережитого страха и понемногу осознавал, что теперь эта женщина до самых родов будет манкировать своей беременностью и вить веревки из него и Джихана. — В отеле для этого все подготовлено, а здесь вы просто не успеете накрыть и украсить столы, как следует. — Папа, а ведь ты прав! — воскликнул Джихан. — Может, все-таки спросим сначала молодоженов? — вставил Хазар. — Где вы хотели бы праздновать свадьбу? И вообще, вы хотите праздновать? Ярен мгновенно представила себе роскошный банкетный зал отеля Шадоглу, вышколенных официантов, сервирующих стол, звон столового фарфора, именитых горожан и партнеров Шадоглу по бизнесу — мать, конечно же, не преминет пригласить их всех, в том числе тех, кто сейчас проживал в отеле. И они с Харуном в центре внимания, все будут поздравлять их, любоваться внучкой Шадоглу, делающей такую шикарную партию. Вся тщеславная сторона ее натуры поплыла от удовольствия, щеки порозовели, и она выпалила: — Да, конечно! Мы хотим в отеле! …То есть, Харун, тебе нравится такая идея? — она метнулась к мужу, запоздало поняв, что даже не спросила его мнения, и это при всей родне… Но он спокойно сжал ее ладонь, которую она сунула ему в руку, и сказал: — Если тебе хочется отель, радость моя, пусть будет отель. Хандан набрала в грудь воздуху, готовясь отдавать распоряжения, но Азат начал говорить — сначала неуверенно, а потом громче и отчетливей: — Я считаю, что это отличная идея. И раз уж на то пошло — у нас с Элиф ведь тоже не было торжества. Дорогая, правда? Сестренка, Харун, вы не будете возражать, если мы примкнем к вам и устроим двойную свадьбу? — Харун, твои отец и сестры не успеют приехать из Урфы. Ты не очень расстроишься? — Ярен была не в восторге от новой встречи с этими противными перекрашенными тетками, но для Харуна они, наверное, так же дороги, как для нее Азат. — А, да нет, все нормально, — Харуну мысленно возблагодарил Аллаха, что нехватка времени избавляет его от необходимости все объяснять Ярен прямо сейчас — или снова врать. — Потом улажу с ними это. — Ну, хорошо, — она торопливо чмокнула его в щеку, — тогда я побежала готовиться. — Давай! Харун улыбнулся, глядя, как она бежит по лестнице, подобрав подол платья, вся в восторженном предвкушении торжества, где она будет блистать в центре всеобщего внимания. Внезапно улыбка сошла с его лица — пожалуй, сейчас он делает еще большую глупость, чем все, что он делал до того. Вся эта история с подставной семьей, все их с Асланом усилия, чтобы о нем нельзя было ничего раскопать — все ради того, чтобы не светить именем Бакырджиоглу и их связью с Асланом. Пока что Азизе было известно, что пути Аслана и Харуна давно разошлись, и она не особенно интересовалась, кто там сватается к внучке Насуха-аги — ей, наверное, и в дурном сне не могло привидеться, что после стольких лет наследник Бакырджиоглу вернется из США и приедет аж сюда, в Мидьят. Но теперь новость о женитьбе внучки Насуха-аги и Харуна Бакырджиоглу из Урфы попадет во все местные паблики, да и гости понесут обсуждать эту новость далеко за пределы банкетного зала отеля Шадоглу. И если у Азизе возникнет хотя бы подозрение о том, что он — тот самый Бакырджиоглу, такой умной женщине не составит труда сложить два и два. Тогда в плане Аслана появится здоровенная брешь. Но как сейчас пойти и сказать Ярен, что пышный праздник, устроенный в ее честь, отменяется? Это не просто так необходимая ей мишура — для нее страшно важно снова почувствовать любовь семьи и свою значимость для них. Особенно после того, как она так долго была лишена и того, и другого. Она так долго была для них скверной дочерью, и это просто невозможно, обрубить ей крылья в тот самый момент, когда родители вновь гордятся ею, выставляют напоказ перед всем светом. «Ладно, до сей поры нам с Асланом несказанно везло, будем надеяться, что и сегодня как-нибудь пронесет», — он мысленно махнул рукой и направился в кухню, намереваясь попросить кого-нибудь сварить ему кофе. Надо позвонить Аслану и заодно спросить насчет этой истории в кафе. Как вдруг из кухни к нему выплыла Ханифе. — Поздравляю тебя, Харун-бей! — она улыбалась так благостно, что можно было подумать, она действительно рада за него. — Долгих лет тебе с твоей прекрасной, доброй, милой и любезной женой. Желаю состариться на одной подушке! И здоровья твоим нервным клеткам! — Спасибо, Ханифе, за поздравления и за то, что печешься о моих нервных клетках, — Харун вернул ей ехидную улыбку. — Здоровья твоим рукам! Кофе мне не сваришь? — Ну, разумеется, сварю, — она с достоинством поплыла обратно в кухню и добавила себе под нос, но так, чтобы Харун слышал: — Я ж не некоторые, соли или, чего доброго, яда в кофе не насыплю. — Ханифе, что ты болтаешь? Тебе и яда не надо, у тебя язык ядовитый, и не стыдно тебе? — юная Мелеке, которую Хандан зачем-то послала на кухню, увидела Харуна в строгом черном костюме — совсем такого, каким она увидела его в первый раз, и восторженно застыла. — Харун-бей! Поздравляю вас! Не слушайте ее, я сейчас сварю вам кофе! — Благодарю, Мелеке, — Харун улыбнулся. — И с лукумом, если есть. — Конечно, Харун-бей, — она метнулась на кухню в восторге от того, что он сам, лично попросил ее о чем-то. — Сейчас! Подождите немного, я сварю вам самый лучший кофе! И лукум у нас был… ах, вот же он, клубничный! Ханифе закатила глаза и пошла в свою каморку переодеваться — ей предстояло помогать на кухне в отеле. — …Мелеке, где тебя носит? — раздался ворчливый голос Хандан. — Да что ты тут делаешь? У нас времени в обрез, а ты… — Мамочка, это я попросил Мелеке сварить мне кофе, — вмешался Харун. — Аллах-Аллах! Я с ума сойду! Харун, сынок, где твоя жена? Неужели она не могла сварить тебе кофе, а потом идти краситься? Все только и делают, что пытаются меня спутать! Ох, прости, дорогой, я совсем сбилась с ног и сама не своя… — Мамочка, — Харун не удержался от ехидства и негромко заметил, — вам надо себя беречь и не переутомляться. Хандан нехорошо прищурилась. — Ну-ка, иди сюда, — она схватила его под локоть и вытащила из кухни. — Только попробуй заикнуться свекру или мужу о том, что тебе известно. Язык отрежу. Или еще что-нибудь, не менее ценное. — Мамочка, — Харун на всякий случай отступил от нее на шаг, — вы можете обвинять меня в каких угодно грехах, но ябедой и доносчиком я не был никогда. К тому же, это не в моих интересах, верно? — Тогда зачем хвастаешь, что тебе все известно? — Помилуйте, я беспокоюсь о том, как бы вы сами себя не выдали. И о вашем самочувствии, конечно. — Офф! Вот будет дочь беременна от тебя, тогда и будешь беспокоиться. А я на тебя посмотрю, будешь ли ты язвить так же, как сейчас. — Она оглядела его с ног до головы и припечатала: — Судя по ее сладкой рожице, этот момент не за горами. …А-а, вот и твой кофе! Приятного аппетита, мой дорогой сыночек! Ярен взлетела по лестнице и затормозила перед дверью: вот же балда, не спросила Харуна, что ей лучше сделать с волосами — выпрямить или завить. Интересно, как ему больше нравится — он никогда не говорил об этом. «Пожалуй, к платью больше пойдут локоны», — она прикинула в уме, как локоны будут сочетаться с платьем, и толкнула дверь спальни, не замечая, что дед стоит на верхней террасе и наблюдает за внучкой. Насух в сгущавшихся сумерках высматривал наизусть знакомые черты младшей внучки настолько пристально, насколько были способны его немолодые, но все еще зоркие глаза — в отличие от большинства своих ровесников, он все еще обходился без очков. Девочки, которую он знал так хорошо — и одновременно совсем не знал. За несколько дней она удивительно повзрослела, даже голос изменился. Почему он никогда не умел понимать тех, кого любил? Он залез во внутренний карман, достал портмоне и извлек оттуда старую, пожелтевшую фотографию. Лишь много позже, тоскуя об Айше, он понял, что она страдала, в то время как он наслаждался любовью, лаской, своими успехами в обществе, в работе. Страдала от унижений, от косых взглядов односельчан, от собственной совести, твердившей ей, что грешно жить с мужчиной вне законного брака. С фотографии на него смотрели глубокие, доверчивые глаза, как будто тихо укорявшие его, что он слишком долго прятал голову в скалы, пытаясь сохранить и любовь Айше, и мир в семье Шадоглу… и в итоге потерял и то, и другое. Хазар… единственное, что осталось ему от Айше. Почему он не смог принять девочку, которую Хазар назвал дочерью, хотя по крови она не имела к нему ни малейшего отношения? Почему невинное дитя вызывало у него такое раздражение одним лишь тем, что было зачато от беспутного человека? Ему все время казалось, что девчонка, такая мягкая и прилежная, непременно переняла пороки своего папаши, и все это однажды в ней прорастет. Он настолько глубоко вбил себе это в голову, что даже не стал разбираться, когда Миран отказался от Рейян, а Азизе во всеуслышание назвала ее распутной. Тогда ему казалось: вот оно, вот! А девушка, упрямо твердившая, что ни в чем не виновна, казалась ему отвратительной лицемеркой, желающей спасти свою шкуру. Почему, любя сына, он причинил столько страданий его дочери, а, значит, и ему самому? И, наконец, Ярен. Ее он любил больше всех, даже больше Хазара, когда он был малышом. Тогда в его сердце почти не осталось места для любви, а когда начали появляться внуки, он подумал вдруг, что с ним еще не все кончено. У него не было дочерей, и вдруг появилась она, маленькая золотоволосая девочка, внешностью вся в своего деда по матери, но характером все больше и больше походившая на него, Насуха — он видел это яснее, чем сама Хандан. Она была такая беспомощная, такая красивая и наивная, с умилительно дерзостью забиралась деду на колени и дергала его за усы, стучала по его послеобеденной газете и не давала ему читать, требуя, чтобы он играл с ней, и делала кучу всего, о чем другие даже во сне не могли помыслить. И угрюмый, жесткий характер Насуха, в строгости вырастившего сыновей и старшего внука, дал трещину. Он потакал ей во всех ее капризах, вызывая недовольство Хандан, считавшей, что он растит из девчонки эгоистку. Но он ничего не мог с собой поделать — тогда он впервые подумал, что вот, Аллах его любит и на свете вновь появился цветок, которому нужна его любовь. А потом этот цветок выпустил шипы и колючки. Насух в ужасе думал, что он сделал не так, почему его чудесная, веселая, ласковая внучка натурально сошла с ума: в школе ни дня не проходило без скандалов и драк (какой позор: девочка Шадоглу — и дерется, а иногда и с мальчишками!), учеба пошла шакалу под хвост, а пару раз мать находила у нее в сумке косметику и лупила дочь, но все без толку. Насух бросился было исправлять ситуацию, запретив ей все, что можно было запретить, сам проверял уроки, которые она делала из-под палки, а в солнечные выходные она сидела дома, наказанная за очередную провинность, в то время как Азат работал в чайной, каждый вечер принося умопомрачительные истории, а Рейян каталась верхом, наслаждаясь ветром и свободой. И Ярен страдала — от одиночества в родном доме, от собственных интриг, от глухоты тех, с кем была связана кровными узами, — и думала, что ее не любят. Почему он, так хорошо знавший ее, не увидел этого, не понял, что ее нельзя задушить запретами — можно лишь озлобить, вырастить в ее сердце ненависть, а в характере — притворство и изворотливость? Все это Насух осознал, сидя в маленькой приемной родильного отделения Мардинской центральной больницы, пытаясь успокоить сына, сходившего с ума от тревоги за жену. И еще чуть раньше — когда она, вытерев слезы, с уничтожающей твердостью сказала мужу: «Пойдем. Дедушка прогоняет нас, и мы уходим. Как-нибудь я это переживу». Это была его внучка, освободившаяся от необходимости притворяться и лгать: решительная, упрямая, с присущей ей отвагой принимающая свою новую судьбу. Как так случилось, что он все уничтожил? Ту маленькую девочку и ее доброго деда? Пока Хандан мучилась в родильной палате, он успел остыть и отвлеченно подумать: почему он так сказал там, на площади? Он ведь вовсе не горел желанием больше никогда не видеть Ярен, напротив. Хотел ей счастья и вот прямо сейчас удовлетворенно вздохнул, увидев, как она порхнула себе в комнату прихорашиваться. Что толку прятаться от самого себя? Он слишком долго делал это, долгих сорок семь лет, прошедших с гибели Айше. Но сейчас, глядя в глаза Айше на фотокарточке, ему захотелось быть честным с самим собой. Там, на площади, на мгновение он увидел — нет, не Харуна и Ярен, а Айше и себя, молодого, счастливого. Того себя, который не побоялся гнева семьи и при всех взял за руку любимую женщину. Того себя, который сделал все правильно. Быть честным до конца? За что люди ненавидят людей? За их недостатки? Как бы ни так! Люди ненавидят людей за то, чего лишены сами. В ту минуту он почувствовал жгучую ненависть к человеку, который смог поступить правильно — никто лучше Насуха не знал, насколько правильно. Он и сейчас чувствует себя в тупике, запертым в стеклянной банке, вынужденным смотреть, как другие счастливо вышли из тупика, в то время как он уже давно не верит, что для него возможно счастье. *** — Ярен, ты еще не готова? Что ты делала тут целый час? Ярен растерянно вскочила и попятилась от разъяренной матери. Она так неожиданно ушла в свои мысли, что совсем потеряла счет времени. О чем она думала весь этот час? О чем-то очень важном, настолько важном, что у нее до сих пор холодит позвоночник от своего неожиданного осознания. — Я… сейчас. Мама, дай мне пять минут! — Пять минут? Ярен, машина ждет! Послушай-ка, дурная твоя голова, я из-за тебя ношусь, как ненормальная, ни присесть, ни вздохнуть, а ты даже тон не нанесла? Стайлер холодный! — она схватилась за стайлер, которую Ярен вытащила из ящичка, но так и не включила. — Мама, прекрати на меня орать, — Ярен возмущенно выпрямилась. — Да вы посмотрите-ка на нее… Ну, я тебе сейчас задам! Думаешь, если замуж вышла, так тебе теперь все можно? — Хандан, ну-ка, угомонись, — неожиданно дверь открылась, и в комнату вошел дед. — Пойдем вниз, а она сейчас спустится, — он взял ее за плечи. — Мама, я все покидаю в сумку и накрашусь в отеле. Пока накроют столы… — Я сейчас с ума сойду! Отец, пустите меня. Ой, мне нехорошо… — она схватилась за живот. — Мама, ну хватит, — возмутилась Ярен. — Нет, мне правда нехорошо! Дед мотнул головой, и Ярен бросилась к туалетному столику, недоумевая по поводу такого неожиданного заступничества, но размышлять было некогда. Уф, кажется, дед уводит маму вниз. Она схватила шоппер и покидала туда все, что попалось под руку: стайлер, бутылку с термозащитным спреем, лак для волос, похватала с туалетного столика косметику. Открыла шкатулку с драгоценностями… подумала и кинула в шоппер целиком. Взяла сумочку и выбежала на лестницу. Ворота были широко распахнуты. Внизу стояли Азат с Элиф, он в черной паре, она в блестящем бежевом платье, очень шедшем ей и великолепно оттенявшем ее оливковую кожу и темные волосы. Мама в своем лучшем вечернем туалете, уже вполне пришедшая в себя и выглядящая намного бодрее тети Зехры, имевшей загнанный вид, несмотря на элегантный наряд. Малышка Гюль в розовом фатиновом платьице, подпрыгивающая на месте от нетерпения. Дед, отец и дядя при полном параде. Слуги и водители, все торжественные и нарядные, с сумками, полными продуктов, волнующиеся не меньше хозяев. В проеме ворот сияли в вечерних огнях и переливались отмытым до блеска металлом машины всего семейства. Ярен от волнения вцепилась в каменные перила — и встретилась взглядом с Харуном, с улыбкой ожидавшим ее у подножия лестницы.