La Eme

— Чимин! Он даже не успел выйти за дверь, решив незаметно промелькнуть мимо вернувшегося с работы брата, но Сокджин вырос за его спиной тенью за жалкую секунду, до того, как Пак успел бы выскользнуть из квартиры, и взгляд, что прожигает его спину, никак не делает ситуацию лучше. Чимин этот взгляд, даже не видя серьёзно нахмуренных бровей альфы, чувствует как удар под дых. — Что? — он так и замирает с кожаной курткой в руках у порога, не оборачиваясь, поэтому Сокджин приказным тоном просит: — Повернись-ка. А делать этого совсем нет желания, потому что полупрозрачная белая блуза, заправленная в ужасно узкие чёрные кожаные брюки, и такой же кожаный чокер на шее с изумрудом на золотой цепочке, подаренный Намджуном – точно не тот образ, в котором Чимин хотел бы предстать перед братом. Но он оборачивается, сдувая со лба упавшую волосинку, смазанную гелем для укладки, которым он уложил чёрные как смоль, выкрашенные ранним утром волосы назад, и смотрит с тем же ответным недовольным взглядом. Лучшая защита – нападение. — Слушаю. Непривычно для Сокджина холодно. Лицо альфы вытягивается в удивлении на пару секунд, что кажутся Чимину, сложившему руки на груди, долгой вечностью, но тут же возвращается в статус серьёзности. Джин окидывает Чимина презрительным взглядом и приоткрывает рот, шумно выдыхая, прежде чем строгим тоном спросить: — Это что за вид? — Самый обычный, — пожимает плечами омега. Самый обычный для него, любящего экстравагантность и яркость в глазах, подведённых чёрным карандашом. Для Сокджина это что-то необычно новое, потому что в его понимании «обычное» для Чимина – толстовки, безразмерные футболки, изредка рубашки, что напоминают мешки, и штаны, своей шириной уменьшающие его немаленький рост. — Чимин, — у альфы, похоже, случился инфаркт. Он еле дышит, не веря увиденному, — ты куда собрался? Ты видел себя в зеркале? Что с волосами? Сокджин тянет руку к пряди, свисающей на лоб, хочет коснуться её пальцами, разглядывая непривычно чёрный оттенок, когда всегда видел брата пушистым, белым одуванчиком, на солнце отливающим золотом, но Чимин отклоняет голову назад и поджимает губы, сузив глаза. — Видел, — коротко отвечает омега. — Волосы покрасил, представляешь? — так едко. Словно плюётся ядом. — Собрался в клуб. Допрос окончен? В котором назначил встречу Эмилио. Элитный. В нём Чимин был единожды, когда перепутал проспекты, направляясь на свидание с Намджуном, потому что членам Арийского братства там не особо рады. Как никак владеет им глава Нуэстра Фамилия. — Какой, твою мать, клуб?! — у Сокджина от злости ходят желваки из стороны в сторону. Он хватает омегу за локоть и тянет на себя. Чимин шипит, вырываясь. Хиро тогда перестарался. — Чимин, что с тобой происходит в последнее время? Я… Я тебя не узнаю! Просто отказывается верить в то, что за одну лишь неделю его милый и ранимый Чимин изменился до неузнаваемости. Джин смотрит в его пустые, тёмные глаза, наполненные безразличием, от которого сводит желудок – оно чуждое, выжигает, оскверняет всю тревогу, что альфа не может контролировать, просто будучи озадаченным такими резкими переменами в поведении младшего брата, – и злится. От непонимания, разочарования, от того, что ему точно что-то недоговаривают. Что Сокджин чего-то не знает о родном человеке, и это выводит настолько, что он еле сдерживается от того, чтобы схватить Чимина за шкирку, разодрать на нём отвратительные тряпки и смыть вызывающий макияж. — Ты выглядишь как шлюха, — бросает альфа сквозь зубы, не осознавая, что только что озвучил. И в тот момент, когда Чимин незаинтересованно пожимает плечами, с вызовом всматриваясь в глаза брата, ставшие в разы меньше от сморщенного лица, Джин понимает. Понимает, что слышит громкий хлопок двери и надломленный треск где-то глубоко внутри. Перестарался.

***

Второй раз в «Мёбиусе» Чимину удаётся рассмотреть интерьер гораздо лучше. Тёмно-синие стены, на которых играют, словно солнце на витраже, блики страбоскопов, должны успокаивать, но волнение не отпускает ни на секунду. Чимин крутит в руках бокал апероля, играющего в стекле оттенками радуги от самых ярких к абсолютно бесцветным, и бездумным взглядом смотрит на окольцованные пальцы. Меньше всего сейчас хочется думать о том, что в какой-то момент своей жизни он потерял всех: любимого альфу, брата, одногруппников, с которыми больше недели он не поддерживал общения, игнорируя абсолютно все слова о волнениях о нём, таком на самом деле отвратительном и бессердечном… но отчего же он, такой бессердечный, не находит покоя? Чимин никогда не желал стать изгоем, будучи тем, кем он является на самом деле, но всё равно понимал, что усидеть на двух стульях – непосильная задача. Желая преуспеть в своей лжи с двух сторон, он окончательно потерял себя. Признавать это было страшнее всего, особенно после когда-то громких слов, но Чимин, ощущая себя взрослым, твердящим о праве выбора, о своей свободе и самостоятельности, хладнокровный, игривая лисица, Дьявол во плоти ангела, был всего лишь ребёнком, не сумевшим грамотно расставить приоритеты. Чимин часто кричал, что он в сознательном возрасте, что имеет право быть собой, таким, каким он был, следовать тому пути, к которому тянулась его душа, а его ужасно привлекало оружие, грязные деньги, безбашенный секс, красивые богатые альфы и власть, которой он не обладал, но ужасно хотел, только не особо понимал, что делать. Жил по наитию. И был несказанно рад. Потому что апероль его ничуть не расслабляет, музыка ощущается надоедливо жужжащей над ухом мухой, настроения веселиться нет совершенно – Чимин бы с удовольствием остался дома, отказал Эмилио, закрылся бы в комнате и продолжил бы свой депрессивный запой, игнорируя брата, ошивающегося возле двери в его крепость побитой собакой, – но он осматривается, лениво, нехотя, допивает апероль за пару глотков, морщась от жжения в груди и горечи во рту, и поднимается со стула, решая немного потанцевать. Эмилио Чимин не видел, может, про него, такого наивного и глупого совсем забыли, не стали связываться с омегой-студентом, даже если он омега важного лица в Арийском братстве, но стоит только Паку продвинуться в толпе к середине танцпола, он встречается лицом к лицу с Хиро, хмуро кивающим в сторону вип-зоны, и следует за ним, не проронив ни слова. На втором этаже значительно тише, музыка слышится лишь на фоне, яркие огни стробоскопов не бьют по глазам, действуя на нервы, поэтому Чимин немного успокаивается, проходя в самый дальний угол вип-зоны, почти пропадая за спиной телохранителя Эмилио. Альфу он видит за дальним столиком с бокалом спиртного и удивляется, замечая рядом с ним Ким Тэхёна, облизывающего губы. Чимин очень часто задумывается над тем, что, если у него и есть кумиры, то все они меркнут на фоне главы Нуэстра Фамилии. С Тэхёном Чимин виделся лишь единожды: поздним вечером выходил из казино вместе с Намджуном, а тот шёл навстречу, длинными пальцами удерживая тонкую сигарету и переговариваясь со своим юристом Мин Юнги. Они не общались, даже не взглянули друг на друга (вернее, взглянул только Чимин, Тэхёну же до него не было никакого дела), но сегодняшней ночью видеть перед собой сильного омегу, держащего в страхе половину континтента, честь. Именно в Ким Тэхёне Чимин видит свой идеал, к которому стоит стремиться, а потому он совсем немного робеет, когда становится напротив него и склоняет голову в приветственном жесте. Ким Тэхён привычно не обращает никакого внимания. Только Эмилио, одетый так неуместно для их кругов в аляпистую гавайку, открывающую вид на полные руки с множеством давно утерявших свой красивый, вероятно, облик тату, улыбается, будто скалится, и указывает ладонью на место рядом с собой, предлагая присесть. — Я рад, что ты принял моё предложение, — басит мужчина, усмехаясь. Пытается унизить, рассевшись, словно он тут повелитель, раскинув руки в стороны и зубоскаля. Чимин в отвращении ведёт плечом. Как его тошнит от одного только чрезмерно противного и горького аромата его парфюма. — Выбрал правильный путь. — Что от меня требуется? Чимину играть прелюдии не хочется. Он отворачивается от альфы и краем глаза наблюдает за Тэхёном, что держит в одной руке коктейль, второй печатая что-то в телефоне. Ох, как Чимин хотел бы оказаться на его месте. Быть таким же изящным в лёгких кремовых брюках, распахнутой на груди изумрудного цвета блузе, с тонким золотым ожерельем на шее и точно таким же браслетом на запястье. Те, видимо, из одного комплекта, или сделаны на заказ у лучших ювелиров Мексики, а, может, Европы. В чёрных кожаных лоферах с декором из золотых цепей, с салонной укладкой и незримым, но точно подчёркивающим все достоинства и красоту макияжем. Возможно, Чимин достаточно глуп, раз так считает, но у него отчаянно сводит желудок, когда Тэхён откладывает телефон на столик, делает глоток своего коктейля и смотрит Паку в глаза с лёгким прищуром. Что во взгляде – презрение, заинтересованность, равнодушие – прочесть невозможно. Таинственная книга с семью печатями. Как же до жути Чимин мечтает быть таким же. — Ты знаешь, кто это? — и голос главы Нуэстра Фамилии обволакивающий. Глубокий, не ниже, чем у альфы рядом, но властный. Его высокий и феминный, доставшийся от папы, не сравнится с тем бархатом, привлекающим внимание. Тэхён обращается к Эмилио, почему-то Пак в этом уверен, но смотрит исключительно на него. Как на цирковую игрушку. Плевать, Чимин готов вытерпеть этот взор тёмно-карих глаз, лишь бы просто полюбоваться омегой. Эмилио уверенно кивает: — Пак Чимин. — Имя его мне известно, — Тэхён кивает в ответ. Медленно. Чимин втягивает носом воздух, наполненный ароматом сливочного ликёра. Его знают. — Для чего ты мне его привёл? — Отдать долг. — Человеком? — Тэхён усмехается, подаваясь чуть вперёд. А смотрит по-прежнему на затаившего дыхание Пака. — Низко. — Ты сказал: любыми способами. — Способами. Не ресурсами. Тем более такими очаровательными. Выражение лица главы Нуэстры не меняется, оно – ледяная глыба, непроницаемое, с острыми скулами, но уголки губ чуть растягиваются, являя слабые морщинки у глаз. Чимин, честно, поражён тем, как прекрасно выглядит омега в тридцать лет. Ухожено и молодо. Он порой ленится сделать маникюр и уходовые процедуры, пусть и кожа у него достаточно чистая. Последние дни Пак и вовсе забыл, что такое «выглядеть хорошо». А от комплимента почти сводит зубы. Он не сдерживается, бросая короткое: — Спасибо. — Имеет значение? — его перебивает Эмилио. Альфа хмыкает, продолжая строить своё наигранное превосходство, когда аура Тэхёна способна поглотить его целиком. И то, как недобро сверкают его глаза, завораживает. Чимин с замиранием сердца следит за тем, как Тэхён заводит руку за спину, как будто просто на неё опирается, и выпрямляется, усмехаясь. — Допустим, — снова медленно кивает Ким. — Но представь себе ситуацию: я, предположим, убиваю тебя, — так равнодушно, что у Чимина получается лишь рвано выдохнуть. Он вот может причинить боль и ранить. Убить, вероятно, тоже, но до этого никогда не доходило. — Или твоего помощника, — и в этот момент Чимин не успевает моргнуть: лёгкий, словно перо, нож пролетает почти над его головой, попадая Хиро, стоящему всё это время за спиной Эмилио, точно в грудь. В сердце ли, или рядом – Чимин не видит, удивлённо наблюдая за тем, как легко Тэхён укладывает обе ладони себе на колени, будто не он только что метнул нож в человека, с хрипом повалившегося на пол. — Разница есть? Есть. Колоссальная. Восхищение пылает в груди ярким пламенем. А у Эмилио, побагровевшего от злости, в груди пылает ярость. — Мразь! — срывается с его губ вместе с брызжащей слюной. Как дикая, невоспитанная собака. Альфа порывается вперёд, желая, видимо, схватить главу Нуэстра Фамилии за ворот дорогой блузы, а, может, за ожерелье, но по вип-зоне раздаётся выстрел и Эмилио рычит от боли, цепляясь ладонью за пробитое свинцом плечо. Чимину, кажется, что он попал в боевик, за пару минут увидев убийство и серьёзное ранение. Он еле дышит, когда так вовремя понимает, что он один находится под сильным впечатлением – он не боится, нет, давно привык, всего лишь не ожидал подобного в этот, казалось бы, нудный вечер, – потому что все присутствующие в вип-зоне словно не видят истекающего кровью Эмилио, труп Хиро за его спиной и пару альф из охраны, что возникают за спиной Тэхёна, наставив оружие на нарушителя покоя. В «Мёбиусе» это – привычное явление. Только Чимин об этом не знал, поэтому пропускает тот момент, когда Тэхён оказывается почти рядом с ним, протискиваясь меж его ногами и краем стола, и, схватив Эмилио за воротник идиотской гавайки, дёргает альфу на себя, хладнокровно шипя ему в искажённое в гримасе боли и злобы лицо: — Ты ещё не понял, что со мной шутить – гиблое дело? — Я тебя убью, сволочь, — рычит в ответ Эмилио, продолжая плеваться слюной. И как же красиво в глазах Чимина глава Нуэстры усмехается: — Убьёшь? Хорошо, — наигранное смирение. — Но запомни, что работорговля – не мой удел. Думал, притащишь мне красивого мальчика и решишь свои проблемы передо мной? — звук хлёсткой пощёчины оглушает. Эмилио отворачивает голову в сторону, смачно ругаясь. — Это так не работает. Однажды я сказал, что я люблю играть, да. Но игры у меня взрослые, с кровью, болью и изящной жестокостью. Ты стал моей новой игрушкой, Эмилио. — Тогда какого чёрта тебе надо?! — гневно кричит альфа, дёргаясь в руках омеги. Он мог бы с лёгкостью оттолкнуть, Тэхён в комплекции не больше самого Чимина, а то и меньше, но два направленных дула точно в его голову и тело Хиро за спиной – не шутки. Он выражает своё недовольство. Не более. Ким хмуро обводит его бледное лицо презрительным взором. — Долг. — Тебе же нужен был мальчик в твой клуб. Чем тебе омега не нравится? — чуть смиреннее отзывается Эмилио. — Молодой, красивый и до ужаса глупый. Чимин с молодым и красивым согласен, пусть иногда он и любил пристально изучать своё отражение, докапываясь до каждого лишнего волоска и самого незначительного изъяна, считая себя недостаточно привлекательным, но вот с «глупым» он соглашаться совершенно не намерен – хватает Эмилио за короткие волосы на затылке, позволяя себе такую наглость в присутствии Ким Тэхёна, и с силой дёргает назад так, что шея отклоняется почти на девяносто градусов. — Глупый тут только ты, старый, мерзкий ублюдок. Но после этой фразы Чимин замолкает сразу же – взгляд Тэхёна, обращённый на него после этой выходки, кажется чрезмерно тяжёлым и недовольным. — На будущее, — продолжает глава Нуэстры, вернув своё внимание альфе, — каждый мальчик работает у меня добровольно. Насильно я никого к себе не тащу. А если через три дня я не увижу оплаты долга, то лично устрою тебе жизнь в Аду, — и, повернувшись к охране, бросает незаинтересованно: — Выведите его отсюда. Попытается сбежать – застрелите. Чимин смотрит на омегу, что элегантно поправляет волосы окольцованными в золото пальцами, восхищённо-удивлённым взглядом и уже собирается встать и молча покинуть «Мёбиус», чтобы отойти от мимолётного шока и вернуться домой, чтобы вновь залить в себя бутылку вина и спокойно уснуть, но как только охрана под руки выводит с вип-зоны рычащего и матерящегося Эмилио, Ким поворачивается к нему и в не менее приказном тоне указывает: — За мной. Чимин слушается безоговорочно и попадает через пару минут в уютный кабинет, что никак не вяжется со всем антуражем клуба: светлый, просторный, лаконичный, с минимумом мебели и декора, но оттого более свободный и гармоничный. Пак заходит внутрь с опаской, чувствуя, как дико вдруг бьётся в груди сердце, когда дверь закрывается и слышится щелчок замка, и останавливается у самого порога, грузно выдыхая. Тэхён проходит к столу из белого дуба, усаживаясь на чёрное кожаное кресло, и указывает рукой на кресло напротив, складывая ладони на животе. — Простите, господин Ким, — кланяется Чимин, проявляя уважение, перед тем как занять место. — За что? — вцепившись глазами в омегу, интересуется глава Нуэстры. — За то, что позволил себе лишнего, — про Эмилио вспоминать не хочется, но: — Этот ублюдок меня просто вывел. Тэхён благосклонно хмыкает. — У тебя прекрасный сильный характер. Мне нравится. — Вы… Вы не злитесь..? — робко спрашивает Пак, поглядывая исподлобья. — Должен? Ты защищал свою честь, — Ким разводит руками, возвращая их обратно на живот. — Я такое ценю. — Спасибо. Получается хрипло и нервно, но Чимин и правда благодарен. Он редко когда позволяет себе мямлить, а именно мямлей он себя и ощущает, чувствуя, как этот приятный, сильный запах сливочного ликёра, исходящий от омеги, забивается в нос, выбивая из лёгких кислород. Пак был прав, подумав, что аура главы Нуэстры способна усмирить даже альфу. Он немного растерян и сильно встревожен, а такое с ним случается крайне редко. — Зачем ты согласился на встречу с ним? — Что? — задумавшись, не сразу соображает Пак. — Я знаю, что ты омега Ким Намджуна, — Тэхён смотрит на него пристально. — В наших кругах твоё имя часто мелькает в разговорах. — И радоваться этому или насторожиться ещё больше – Чимин не знает. Слышал ли об этом Сокджин, работающий на Альвареса? — Я спрашиваю: для чего тебе встреча с Эмилио? Адреналина в жизни мало? — Я… перешёл ему дорогу, — честно признаётся Чимин, опуская голову. Он может выдержать самые разные взгляды от альф, но в присутствии Ким Тэхёна появляется желание побыть чуточку размазнёй. — Точнее, Хиро. Мягкий бархатный смех раздаётся словно у Чимина в голове. — Хиро? — удивлённо интересуется Тэхён. — Это ему ты в «Метиде» порезал руку? — Чимин смиренно кивает. — Прелестно. Давно было пора. Прихвостень Эмилио любит распускать руки. — И исправляется: — Любил, вернее. Но разве оно того стоит? Подумай, будь я последней сволочью, принял бы тебя в качестве долга. Поверь, живым бы ты отсюда уже не вышел. Чимин бледнеет на глазах, распахивая веки: — Что Вы имеете в виду? «Не вышел бы живым»? — Не знал о работорговле? Симпатичных мальчиков-омег ещё пару лет назад выкупали и похищали, отправляя чуть ли не на смертную казнь в бордели, стрип-клубы или на обеспечение зажравшимся мудакам вроде Эмилио, которые делали с ними, что пожелается. Я мог бы поступить так же. И то, что ты омега Ким Намджуна, тебя бы не спасло. Я умею играть по-чёрному. Чимин в это охотно верит. Тэхён говорит серьёзно. Размеренно, на грудном регистре, как дикий хищник подкрадывается к своей жертве. Им невозможно не восторгаться. Чимин ужасно хочет так же. Он даже подбирается и старается вернуть собранное выражение лица, дабы не упасть им в грязь. — Всё ведь уже решено, — старается звучать твёрдо омега, чуть приподняв подбородок. — Благодаря мне. — Спасибо, господин Ким, — вновь искренняя благодарность. — Я могу идти? Домой, чтобы смыть с себя события последнего часа. Их отчего-то вдруг оказалось слишком много. — Я не договорил, — с места у Чимина встать не получается. Тон голоса пригвождает. — За спасение от лап твари нужно платить. Вот этого Пак не ожидал. Он снова распахивает веки, не веря в услышанное. — В каком смысле? — настороженно интересуется он, сжимая ладонями подлокотники. — Поработаешь на меня. Так просто и непринуждённо. И совершенно не требует никакого ответа, потому что это не предложение. Это условие. Чимин по ледяному взгляду понимает и поэтому не рыпается. — Я… Что… Как? — уже отчаянно спрашивает омега, осознавая, что всё равно выхода нет. Пусть он и мечтал когда-то стать частью одной из мафиозных семей. Не думал, что судьба вольёт его сразу в две из трёх главенствующих. — Держись поближе к Альваресу. Ты ведь всё равно спишь с Намджуном. А он его правая рука. Мне нужна будет кое-какая информация. Я скажу о ней попозже. А пока, — Ким склоняется чуть вперёд, упираясь локтями в край стола, — поиграй хорошего мальчика, спрячь свой сучий характер. Хотя… прячь не до конца, он у тебя превосходный, понадобится… И вотрись к нему в доверие. И к слову о «сучьем характере»: — С чего бы вдруг я должен делать так, как Вы скажете, господин Ким? — откуда-то берёт смелость Чимин, отзеркаливая позу омеги. Тэхён хитро усмехается, обнажая белые зубы. — С того, — мягко и тихо, — что так сказал я, — грубо и жёстко, резко сменив усмешку на острый взгляд из-под чёрных ресниц. — Можешь попробовать проигнорировать мои слова, и тогда твоя жизнь тоже окажется Адом. И жизнь твоего брата. И Намджуна. А затем уже и Альвареса… — Откуда же Вы столько власти возьмёте? — у Чимина вдруг язык развязался. Адреналиновый шок. — Вы – омега, а не Бог. — Омега, — Тэхён с ним не спорит. Кивает. — Которого боится половина континента. Хочешь нож в грудь? Метаю я их метко. Это не пустые угрозы. Чимин заметил. Хиро и пискнуть не успел, упав замертво от точного броска. Он мог бы испытать удачу, сыграть в русскую рулетку, но и жить он всё ещё хочет, поэтому соглашается, всё равно интересуясь: — Почему Вы не можете сделать это самостоятельно? У Вас, как я уже понял, достаточно власти для этого. — Потому что у меня есть планы поважнее Альвареса, Чимин, — впервые обращается к нему по имени Тэхён. — Хочу лишь ускорить процесс. Ты будешь моим проводником. Или умрёшь, — и снова так невинно, что у Чимина на секунду кровь в жилах стынет. — Даю три секунды на размышления. Истеричный смешок с губ Пака срывается произвольно. Три секунды? Он сдаётся. Характером Чимин силён, но не настолько, чтобы с гордостью принять свою смерть: — Хорошо, господин Ким. — С тобой свяжутся, можешь идти, — удовлетворённо мычит омега. — И смени свой стиль: не подобает омеге правой руки одного из главенствующих кланов ходить как шлюхе. Чимин оскорблённо фыркает и широкими шагами направляется на выход из кабинета, не попрощавшись.

***

В кабинете изрядно душно, и лишь поэтому Чонгук скидывает с плеч пиджак цвета песчаного берега и откидывается на спинку кресла, поджимая губы. Заключать договор с Ким Тэхёном для него сродни пытке: во-первых, омега вчитывается в каждое слово, прописанное сторонними юристами (Юнги был отстранён от договора ввиду объективности условий), слишком внимательно, будто его и правда кто-то собирается надурить или, того хуже, убить строками на белых листах, которых вышло более восьмидесяти; во-вторых, с каждым вторым пунктом глава Нуэстра Фамилии пререкается как с живым человеком – Чонгук на это только хмурится и нервно стучит пальцами по лакированному покрытию стола, – а в-третьих, когда в руках Тэхёна, скрытых белыми кружевными перчатками, трескается ручка, альфе кажется, словно он подписывает контракт с самим Сатаной в изящном обличии. — Меня не устраивает последний пункт, — чрезмерно спокойно говорит омега, хотя по осколкам пластика, зацепившихся за тонкое кружево, о спокойствии говорить глупо. Чонгук готов заскрипеть зубами, потому что переговоры длятся третий час. И все три часа он стабильно через каждые пару минут слышит претензии и категоричное несогласие по каждому слову. — Какой именно? — на выдохе произносит альфа, сцепляя руки в замок перед собой. — «При подписании данного договора исполнительное лицо Ла Эмэ, он же Чон Чонгук, обещает выплачивать тридцать процентов от каждой продажи материальных и нематериальных ценностей на территории Талуки-де-Лердо исполнительному лицу Нуэстра Фамилии, он же Ким Тэхён…», — цитирует строки омега, пальцами снимая зацепившие осколки пластика. — Я требую половину. — С чего это? — недоумённо хмурится Чон. — Продажи идут через меня, и я являюсь прямым поставщиком. Территория Талуки общая для каждой из семей. Арийское братство выплачивает мне ровно тридцать процентов, как и я им с дохода от рекетов. Так почему тебе я должен половину? А это категорически не устраивает Чонгука. Альфа вытягивает ноги под столом, стараясь расслабиться, потому что в кабинете присутствует юрист, составлявший договор, и адвокаты с каждой из сторон, внимательно выслушивающие претензии двух глав друг к другу, и услужливо молчат до тех пор, пока их не спросят. Спрашивали их за три часа всего лишь пару раз. Чонгук ранним утром вычитывал договор от корки до корки, и, как он считает, все условия абсолютно равноправны, но то, как недовольно поджимает губы Тэхён, отрывая взгляд от бумаг и поднимая его на Чона, сквозя безмерным острым льдом, заставляет лишь желать задушить омегу голыми руками. Терпеть отнюдь невыносимо. — Потому что наши семьи, вопреки нашей иерархии, стоят выше Арийского братства. Как бы грустно ни было признавать, через нас проходит больший трафик поставок и продаж, нам выгоднее делить прибыль пополам, нежели обделять друг друга в чём-то. Считаю, так будет куда справедливее. — Альваресу не понравится такая версия, — хмыкает Чонгук. Хорошо, тут он впервые за три часа согласен. Дельная мысль в этом есть. Только всё ещё остаётся фактом то, что исполнительным лицом является именно глава Ла Эмэ. — Ты заключаешь контракт с ним? — щурится Тэхён. Эту эмоцию Чон на его лице видит впервые. — Я за справедливость. Ты сам сказал, — пожимает плечами альфа. — Альварес и справедливость? Смешно. — Так ты мне расскажешь, наконец-то, что такого сделал Родриго? Я люблю интриги, но твоё молчание не вовремя, раз мы теперь компаньоны. Об этом Чонгук думает не первые сутки. Возможно, ему и нравится встречаться с Ким Тэхёном раз за разом, чувствовать раздражение в его присутствии, издеваться в ответ, понять, на что способен омега, управляющий одной из главенствующих преступных семей, но и томиться в ожидании не его приоритет. Этим Тэхён выводит его из себя лишь больше, и то, что в кабинете помимо них ещё три человека, уже не играет роли. Тэхён заинтересованно выгибает бровь, облизывая губы, что не ускользает от взгляда альфы, и ведёт пальцами в тонком белом кружеве по своим ключицам, что вновь виднеются из-под распахнутого воротника белой хлопковой рубашки, усмехаясь. Он смотрит больше с оттенком пламени в карих глазах, что при солнечных лучах отливают медью, чем с привычным хладнокровием, и произносит вполголоса, но так, что каждое слово отчётливо слышно: — Оставьте нас с господином Чоном наедине. Адвокат со стороны Нуэстра Фамилии подрывается на месте, негромко возвражая: — Но, господин Ким… — Я сказал: оставьте. Сквозит сталь в голосе. Чонгук не меняется в лице, скулы напряжены от раздражения, как и пару минут назад, руки по-прежнему сцеплены перед собой, но он пристально смотрит на спокойное выражение лица омеги напротив и прикусывает щёку изнутри. Взгляд Тэхёна завораживает. Переменчивость заставляет до белых костяшек сжать пальцы. Скрип стульев и хлопок двери, оповещающие о том, что в кабинете они остались лишь вдвоём, добавляют азарта. Чонгук любит интриги и игры, но не те, в которых он выходит проигравшим. Тэхён поднимается с места медленно. Грациозно. Как дикая пантера, что нацелилась на беззащитного оленёнка. Поправляет рубашку, заправленную в узкие чёрные брюки прямого кроя, шагает мерно и тихо, только позволяя стуку каблуков лакированных туфель разлетаться от стен, и присаживается на край стола возле рук альфы, еле касаясь их своим бедром. Смотрит сверху вниз, ни разу не оторвав от Чона взгляда, и склоняет голову чуть вперёд, рассыпая по лбу каштановые волосы, что сегодняшним днём уложены небрежно, но оттого неистово привлекательно. Как же тривиально соблазнение. Чонгук понимает – не идиот, повидал в своей жизни множество тех, кто ластился и играл в диких львиц, желая заполучить его себе, но в этот момент Ким Тэхён выглядит куда опаснее тех глупых мальчиков, готовых раздвинуть перед ним ноги. Тэхён острым взглядом даёт понять, что ноги должны раздвигать перед ним, и не имеет значения: омега ли рядом с ним или альфа. Знает себе цену. Проявляет характер. Поистине пантера. Чонгук бы посмотрел на него с чёрным цветом волос и по-кошачьи подведёнными глазами. — Значит, Альварес? — как бы невзначай интересуется он, усмехаясь уголком губ. — Мне надоело, что ты в третий раз молчишь, закидывая удочку, — хмуро смотрит из-под бровей альфа. Ох, как ему не нравится этот прищур и тяжесть ликёра в воздухе. — Я не твоя нажива, Тэхён, — шипит Чонгук. — Нажива? Что ты, нет конечно. Я лишь проверяю на вшивость. — Меня? — теперь настала очередь ухмыляться Чонгука. — Я делаю это с каждым, поверь. В больших играх взрослых мальчиков нельзя слепо верить словам. Могут ранить. Ножом в спину, в грудь, в голову, в шею… Куда угодно, Чонгук. — Ты с ним хорошо знаком, — хмыкает альфа, чувствуя, как его пальцев всё же касается горячее бедро, обтянутое плотной тканью классических брюк. Тэхён словно нарочно двигает ногу ближе к его рукам. — Мой любимый вид холодного оружия. — И как часто ты сам вонзаешь ножи в спину? — Достаточно, если что-то меня вдруг не устраивает. — Родриго следующий на очереди? Чонгук словно играет в «Угадайку». Или ходит по минному полю. От отца ему достался вспыльчивый характер, и сейчас он еле сдерживает себя. Десять лет назад он отлично помогал ему выбивать правду из уродов, нападающих на его группировку. Контролировать агрессию с годами он научился, но характер и елейность в голосе главы Нуэстры срывает все замки, обнажая острые цепи, которыми хочется его лишь задушить. Загорелая шея, на которой сверкает золотая цепочка с рубиновым кулоном, так и манит. — Точил бы я на него зуб, его бы давно не было в живых. Чонгук резко хватает омегу за бедро, больно сжимая пальцы, потому что эти игры и правда жутко выводят из себя, но Тэхён даже не дёргается. Тихо смеётся, накрывая своей ладонью ладонь альфы, и шепчет, словно угрожает: — Не боишься? — Того, что твой муж перегрызёт мне глотку за то, что я тебя тронул? — шипит Чонгук в ответ, сильнее сжимая пальцы. Синяки на коже точно останутся. Тэхён закусывает губу. — Он не играет роли в моей жизни. — И ты так просто мне об этом говоришь? А это удивляет. Чонгук не подаёт виду, но чуть сводит брови к переносице. — Это не секрет, — легко пожимает плечами омега. Сжимает руку на своём бедре в ответ и рывком стягивает со своей ноги, спрыгивая со стола. Поворачивается к альфе спиной, возвращаясь на своё место, и, взяв новую ручку из канцелярской подставки, ставит подпись в конце договора, протягивая его Чону. — Альварес – пешка, но считает себя ферзём, — говорит он вдруг поразительно серьёзно, будто игривости и не было в голосе пару минут назад. — Он не король, эту нишу занимает другой. — Ты? — хмыкает Чонгук. Тэхён его игнорирует, продолжая: — Хочет всю власть. Я не удивлюсь, если облава в аэропорту на нашу поставку оружия – его рук дело. Он сбивает с толку. И отца твоего он мечтал убить долгие годы. Однажды чуть это не сделал на приёме мэра, тот его отвлёк. Он считает, что может справиться со мной, быстро разобравшись с твоей семьёй, — снова подходит к нему Тэхён, упираясь поясницей в подлокотник кресла альфы. — Будь осторожен при разговорах с ним, — а предупреждает искренне. Словно остерегает. — Можешь полностью рассчитывать на мою поддержку, но Матео не говори ни слова. Я ему не доверяю. Чонгук полностью обескуражен. Настолько, что с нескрываемым удивлением смотрит на безразличное выражение лица омеги, спрашивая: — Ты не доверяешь своему мужу? Горькая усмешка следует в ответ: — Ты или глухой, или тупой. Я не доверяю никому, Чон Чонгук. Даже своему мужу. Возможно, когда-то ты меня поймёшь, но надеюсь, этого не случится. Тэхён поворачивает голову в его сторону, подцепляя пальцами подбородок альфы, щекочет кожу кружевом перчаток, оглаживая линию челюсти, легко, игриво, и покидает кабинет под задумчивое молчание. Внутрь возращаются адвокаты и юрист, объявляя, что господин Ким согласен со всеми условиями и просит поставить печати и подписи на обоих экземплярах, так как у него вышло свободное время. Чонгук шумно выдыхает, оставляя свои росчерки на белых листах, и звонит Хосоку с просьбой срочно приехать в особняк, чтобы обсудить пару деталей. В его мыслях лишь один незаданный вопрос: «Кто сделал тебе настолько больно?».

***

Юнги до жути любит спокойствие. Его у него с ранних лет было слишком мало: ещё будучи ребёнком, он слышал и видел перестрелки, иногда видел смерти, что для детского сознания были пытками, потому что когда тебе всего-навсего шесть, а перед тобой лежит окровавленный труп с головой, больше напоминающей суповой набор, а не что-то более-менее похожее на лицо, задумываешься, а точно ли это то, что тебе нужно… Но Мин вырос в одном из захолустных городков близ Талуки, полном бедности и отчаяния, и, волей-неволей, рано или поздно твоя жизнь всё равно будет напоминать американские горки с самым экстремальным режимом. Юнги лишился семьи в тринадцать. Убил впервые в четырнадцать. Попал в неблагополучную семью почти в пятнадцать. В семнадцать с тридцатью долларами, украденными из кошелька приёмного папы-наркомана, бежал в Талуку, надеясь, что его не станут искать. Не стали. Мин Юнги до двадцати был безликим пятном, работающим на износ, чтобы оплачивать койку в самом дрянном хостеле, спать возле шлюх, корчащихся из-за метамфетамина в их крови, защищал себя от ублюдков своими руками, выживал в конце концов, до тех пор, пока случайно не познакомился с Ким Тэхёном в кафе, куда он заглянул с Матео Гонзалезом, и в котором он сам работал уборщиком за жалкие гроши, и… они сдружились. Юнги всегда их знакомство казалось самым абсурдным из того, что могло случиться: ребёнок, выросший в благополучной семье, счастливый и лучезарный (именно таким Юнги знал Тэхёна всё их знакомство), стал лучшим другом отброса общества. Юнги всегда считал себя недостойным. Недостойным счастья, денег, любви, благополучия. В его жизни были альфы, были ухажёры, что стали более-менее адекватными, только когда он в двадцать один год пошёл в университет, чтобы отучиться на юриста с подачки – по-другому не назовёшь – отца Тэхёна, полюбившего омегу как своего второго сына, но всё это казалось ему не тем. Юнги не любит усложнять себе жизнь, она у него и так извечно сложная, наполненная множеством неурядиц, что следуют за ним с рождения, будто наказание, в котором одной-единственной наградой был шанс на миллион в виде встречи с Ким Тэхёном и местом в Нуэстра Фамилии, но усложняет её всегда лишь один. Чон Хосок. С этим альфой Юнги познакомился ещё будучи студентом, усердно готовящимся к предстоящей сессии, чтобы сдать экзамены с отличием, потому что не оправдать надежд, возложенных на него, и упустить подаренную возможность он просто не мог. Тогда Чон проходил у Юнги в университете практику, улучшая свои навыки в юриспруденции, и то, что с того момента, как Мин любит говорить, правая рука Ла Эмэ привязался к нему, как банный лист в пятой точке, его лишь бесило. Хосок выспросил его номер телефона, узнал адрес, присылал каждую неделю цветы, конфеты, делал подарки, которые тогда ещё молодой стажёр мог себе позволить, но Юнги просто отказывался обращать на него внимание. Не потому что Чон Хосок был уродом, неказистым или бедным – нет, Юнги, вспоминая себя десять лет назад, сам морщится, представляя, как же отвратно он выглядел в старой, поношенной одежде, с вечным гнездом на голове и очень бледной кожей, словно его не кормят и прячут от солнца в темнице, – а потому что Юнги в тот момент альфы не были интересны. Он со многими спал ради удовольствия, многими вертел, хоть и не понимал такого интереса к своей персоне, считая себя не слишком привлекательным, но никогда не испытывал чувств, зная, что любое их проявление ему чуждо. Юнги не бездушная машина, но отчего-то желания строить с кем-то отношения у него не было. Он ещё десять лет назад отказал одному Чон Хосоку, объясняя свою отстранённость работой и перспективами, что готовы перед ним открыться в любую секунду. И, на самом деле, он и пересекаться с ним больше не хотел, но судьба распорядилась иначе: два важных лица в двух главенствующих преступных семьях, что так или иначе обязаны пересекаться – ирония, которая насмехается над ним долгие годы. И всё было бы хорошо, прими Хосок отказ, но шли годы, а альфа становился лишь настойчивее. Юнги научился его игнорировать. Но легче от этого не становилось. Он погружается под воду с головой, задерживая дыхание на долгую минуту, и выныривает обратно, хватая ртом воздух, потому что лёгкие от нехватки кислорода болезненно горят. Юнги любит отвлекать себя от дурацких мыслей, что порой становятся параноидальными, именно так. Позволяя себе ненадолго гулять на грани жизни и смерти. Умирать он не хочет, нет, но это немного расслабляет, даёт больше возможностей для нового вдоха, глубокого и резкого, чтобы отрезвить себя, поэтому, когда он заканчивает вечерний душ и, накинув на плечи махровый халат на обнажённое тело, выходит из ванной в гостиную, где его уже ждёт вино, клубника в шоколаде и глупая комедия, поставленная на паузу, он дёргается и замирает в проходе, сдувая со лба влажную чёлку. — Ты какого чёрта здесь делаешь? — гневно рычит Юнги, поджимая губы. Он возвращается в прихожую, чтобы быстро достать из верхнего ящика в обувной полке пистолет, припрятанный на случай внезапных проникновений в его жилище нежелательных гостей, и щёлкает предохранителем, наблюдая перед собой довольное лицо Чон Хосока. — Как ты попал ко мне в квартиру? — направляя дуло на альфу, продолжает Юнги, вскидывая бровь. — Умею пользоваться отмычками, — легко пожимает плечами Чон. — Я же сказал, что заберу тебя в эту пятницу около восьми вечера, почему ты ещё не готов, розочка? Хосок делает короткий шаг вперёд, совершенно не понимая опасности, которую представляет разозлённый омега с готовым вот-вот выстрелить в любую секунду оружием, и осматривает его с ног до головы, улыбаясь чему-то своему. — Проваливай к чёртовой матери из моего дома, — только рычит в ответ Юнги, серьёзно нахмурившись. Он собирался провести спокойный вечер в гордом одиночестве среди вина, клубники и дешёвой смешной комедии, но никак не находиться рядом с Чон Хосоком, облачённым в чёрные узкие джинсы с прорезями на коленях, в шёлковую чёрную рубашку, поверх которой накинута портупея, опоясывающая его талию, и с почти открытой грудью, на которой так и манят чернильные узоры, которые хочется содрать вместе с кожей собственными ногтями. Юнги не стыдно признать, что Хосок – влажная мечта многих омег. Но не его, когда он так близко, смотрит исподлобья и словно издевается, протягивая руку к холодному металлу пистолета, чтобы увести его в сторону от себя. Мин не позволяет: воспользовавшись неготовностью альфы, бьёт его ногой по голени, заставляя упасть на колени, а затем толкает пяткой в грудь, вынуждая упасть альфу на спину и расхохотаться, будто он услышал смешной анекдот. — Ты, вижу, готов был к нашей встрече, — смеётся альфа, пока Юнги снова наставляет на него пистолет. — Опять целишься мне прямо в сердце своим дерзким характером, неземной красотой и дулом пистолета. На нашей свадьбе вместо колец тоже будет оружие? Он расплывается в идиотской улыбке, смотря на омегу снизу вверх, и раскидывает руки в стороны, полностью обескураженный и обезоруженный. Это подкупает, но лишь чуть-чуть. Будь Юнги понаивнее, помоложе и поглупее, он бы расплылся в ответной улыбке, ощутив бабочки в животе и прочую романтичную ересь, которую он привык видеть в сопливых романах по телевизору или читать в книгах, но он научен жизнью и несносной реальностью, поэтому легко бьёт альфу ногой по рёбрам и цедит сквозь зубы, сдерживаясь от желаемого выстрела: — Вставай и вали нахрен. Ещё раз увижу тебя у себя дома, я тебя прикончу, клянусь. — А сможешь? — Хосок хитро ухмыляется. Юнги это выражение слишком не нравится, он понимает, что что-то в голове альфы придумывает изощрённый план, но не успевает вовремя среагировать, когда чувствует, как ему дрязняще бьют по лодыжке, и он почти падает лицом вниз, но Хосок подхватывает его в тот момент, когда его нос соприкасается с махровым ковром, и укладывает его на спину, нависая сверху. И смотрит слишком жадно, шумно втягивая носом воздух. Пистолет остаётся лежать около руки. В зоне досягаемости. Как его, так и Хосока. Юнги хватает его первым, снова направляя на альфу. — У тебя халат развязался, — скользит глазами по его шее к обнажённой груди Чон. Слава Богу, не развязался ниже, потому что Юнги под ним абсолютно обнажён. Гостей он ведь не ждал. Юнги недовольно фырчит, ударяя дулом пистолета альфе по подбородку, опять же, не сильно, чтобы просто дезориентировать его, и меняет их местами, усаживаясь Хосоку на бёдра. Он дышит тяжело, потому что слишком давно не приходилось скидывать с себя тело, весящее почти в два раза больше него самого, и упирается дулом альфе в подбородок, заставляя его откинуть голову назад. — Я тебе сейчас мозги вышибу, — шипит Мин, шумно выдыхая. Ему плевать на то, что халат почти спадает с его плеч, открывая слишком большой доступ к его телу, что глаза невольно цепляются за дёргающийся кадык альфы, когда тот медленно сглатывает, проходясь языком по верхней губе, и на то, что он чувствует, как медленно прихожая наполняется тягучим ароматом макадамии. — Ты только угрожаешь? — смеётся Хосок. — Действуй, Юнги. Я полностью тебе сдаюсь, не видишь? Альфа показательно разводит руки в стороны, принимая своё полное поражение перед омегой, и Юнги бы выстрелил, прямо сейчас, вышиб бы мозги, как обещал, размозжил бы ненавистную голову и жил бы дальше спокойно, но слишком жалко светлый ковёр марать в крови. Слишком тяжело оба дышат, словно только что произошла схватка не на жизнь, а на смерть, отобравшая все силы, поэтому он отбрасывает пистолет в сторону, хватает Хосока за воротник рубашки, притягивая его к себе, больно бьёт по лицу, оставляя на щеке алый след от кулака, и рычит ему почти в губы, опасно предупреждая: — Не смей меня целовать. Хосок полностью обескуражен, на секунду выпадает из реальности, выдавая натужное: — Что? Но когда Юнги спускается к ремням портупеи, принимаясь их расстёгивать, он резко хватает его за талию и впивается губами в манящую шею, жадно облизывая светлую кожу языком. — Уверен? — посмеивается альфа, оставляя рваные поцелуи на кадыке, линии челюсти, у уголка губ – сами губы не трогает, понял, к чему было сказано – и помогает стянуть с себя портупею, возвращая руки на обнажённую горячую талию омеги. Он словно в своём самом прекрасном сне, потому что Юнги гулко сглатывает, приступая к пуговицам на рубашке, и чуть прогибается в пояснице, задевая ягодицами твердеющий член альфы в джинсах. — Или ты закрываешь свой рот, или точно проваливаешь. И кто такой Чон Хосок, чтобы спорить с Дьяволом? Он снова принимает его правила, поэтому дёргает за еле держащийся на талии пояс халата, распахивая полы в сторону, и стягивает его с плеч омеги, отбрасывает в сторону, и меняет их местами, оказываясь сверху. Юнги хрипло стонет, когда Хосок бёдром задевает его член, прижимающийся к плоскому животу, ёрзает на мягком ковре, разводя колени шире, чтобы альфе было удобнее меж них устроиться, и расстёгивает рубашку до конца. Он не понимает, что творит, зачем идёт на поводу своих желаний, откуда-то так внезапно возникших, но уже рассеянным взглядом омега ведёт по широкой крепкой груди, усеянной татуировками, и приподнимается на локтях, касаясь чернильных узоров кончиком языка. — Блять, — Хосок рычит сквозь стиснутые зубы. Юнги обводит каждую чёрточку и изгиб, высовывает язык почти на всю длину, смотрит в глаза опустившему голову альфе, доходя языком до ключиц, прикусывает раскрашенную кожу, срывая с губ Хосока тихий рык, и падает спиной на ковёр обратно, подаваясь бёдрами вперёд. Глаза альфы темнее ночи, они обволакивают собой, погружая во мрак, и Юнги бесстыдно на это ведётся. Он чувствует, как горит каждый сантиметр его кожи, когда горячие ладони касаются его груди и рёбер, ведут вверх, до шеи и обратно. Длинные пальцы цепляют соски, ласкают, дразнят, играются, издеваясь. Он не должен был так себя вести никогда. Не должен был сдаваться, но стоит Хосоку оставить багровый засос возле пупка, он толкает альфу ладонями в грудь и усаживается на его бёдра, принимаясь расстёгивать ремень на джинсах. Юнги тоже дразнится, давит одной рукой на ощутимый бугорок на ширинке, сжимает член через одежду в ладони, жадно облизываясь, и расстёгивает пуговицу вместе с ширинкой. Хосок приподнимает бёдра, помогая стянуть с себя джинсы до колен, и хватает омегу за талию, зарываясь носом в его шею. Жадно вдыхает носом аромат жасмина, плотно осевший в его лёгких уже давно, а сейчас он – яркий, насыщенный, режет горло, смешан с его собственным, соблазнительный и невыносимый. Альфа бесстыдно вновь проходится языком по шее, заводя одну руку Юнги за спину, сжимает обнажённую ягодицу, оттягивая её в сторону, и касается пальцами влажного входа, шепча куда-то ему в подбородок: — Ты так меня хочешь? Он знает, что разговаривать было запрещено, но Хосок видит, насколько Юнги возбуждён, слышит, как часто он дышит, как жадно хватает ртом воздух, стоит пальцу лишь на немного проникнуть внутрь, смотрит в его глаза, где до ужаса расширены зрачки, а взгляд рассеянный и мутный, и понимает, что даже разговоры уже не смогут остановить ни омегу, ни его самого. — Заткнись, чёрт тебя дери, — вопреки своему состоянию, всё-таки хрипит Юнги, чуть двигая бёдрами, чтобы насадиться на палец полностью, и обхватывает член альфы ладонью, мерно начиная двигать рукой вниз-верх. — Убьёшь меня? — отрывисто смеётся Чон, стоит ногтю пройтись по уретре. — Ты хочешь меня не меньше, — скалится в ответ Юнги, кивая головой на твёрдый, влажный, горячий член в своей руке. — Уже давно и слишком сильно, — скрывать смысла нет. Он готов говорить об этом круглыми сутками. — Из нас двоих нос воротишь только ты. — Я тебя ненавижу, — хрипит Юнги. Он тут же срывается на тихий стон, когда Хосок проникает в него двумя пальцами, и откидывает голову назад, закусывая губу. Тяжело сглатывает, облизываясь, и царапает ногтём уздечку. Хосок в отместку шлёпает его по второй ягодице, оттягивая её в сторону. Сжимает ту пальцами, кусая за ключицу, оставляя на ней кровоподтёк со следом своих зубов, и нежно целует. Грубо можно, но слишком сильно Хосок не может. Юнги – его хрустальная роза, сколько бы она ни выпускала шипы. — Я знаю, — горячо шепчет он снова почти в губы. — Поза наездника? И интересуется невзначай, наслаждаясь видом Юнги сверху. Хосок ждёт снова злости и гневных высказываний, но Юнги снова тихо стонет и только кивает головой, соглашаясь. Он спорить и ставить условия не слишком в состоянии. Мин приподнимает бёдра, чувствуя, как выскальзывают из него пальцы, и, пару раз проведя по члену альфы рукой, размазывая на нём новую каплю смазки, приставляет головку к растянутому входу. Опускается медленно, задерживая дыхание – слишком давно у него никого не было, и цедит сквозь зубы, ногтями второй руки вцепляясь Чону в грудь: — Чёрт, чёрт, чёрт… Он и забыл, как приятно чувство наполненности. Как хорошо может растягивать член изнутри, как несравнимо ощущается внутри что-то тёплое и живое, а не бездушные игрушки и собственные пальцы. Юнги стонет громко, заливая своим голосом всю прихожую, и, схватив Хосока за волосы, прижимает его лицом к своей груди, зарываясь носом в его чуть влажные огненные волосы. Сердце в груди стучит бешено, когда он начинает медленно двигаться на члене, потираясь своим собственным об ощутимый пресс альфы, и ощущает на сосках влажный горячий язык. Хосок берёт каждый из них по очереди в рот, прикусывает, лижет, посасывает, наслаждаясь тем, как приятно сжимает Юнги его внутри, как он громко стонет ему в волосы, стоит только попасть по нужной точке, и как красиво омега содрогается в его руках через пару минут, кончая с тихим именем на искусанных губах. Хосок толкается ещё несколько минут, доводя себя до оргазма, и выходит за пару секунд до того, как кончает на алые ягодицы, сбивчиво дыша омеге в шею, чтобы надышаться именно жасмином с макадамией, заполняющими каждую клеточку тела.