La Eme

Задержанное дыхание уменьшает сердечный ритм. Голова чиста. Ни одной лишней мысли. Взгляд – пуля, что точно настигает свою мишень. Обнажённая спина выпрямлена, руки выставлены вперёд, напряжены. Пальцы смыкаются вокруг ладони, удерживающей пистолет за приклад. Прицела нет – цель и так видна прекрасно с расстояния почти десяти метров. Яркие алые блики на только-только установленном картоне ощущаются красной тряпкой для быка. Быка-оружия, что наносит первый сокрушительный удар точно «в яблочко». За ним – череда из оставшихся четырнадцати выстрелов. Все раз за разом попадают в намеченную глазом точку. Голова, грудь, чуть левее – сердце, подвздошная часть, и, наконец, живот. Созвездие из простреленных отверстий успокаивает. Можно вновь сделать глубокий вдох и позволить сердцу снова застучать быстрее, а голове чуть закружиться от долгой задержки дыхания. Чонгук перезаряжает пистолет. Одной обоймы ему попросту мало, чтобы выпустить накопившийся за неделю пар. Он всегда славился непревзойдённым спокойствием с редкими вспышками злости и умением вести себя хладнокровно в самых патовых экстренных ситуациях. Но на протяжении восьми месяцев этот навык растерялся. Стёрся, стоило ему узнать, что его ребёнка носит исчадье Ада, а не омега. Пальцы ловко заполняют обойму свежими пулями, раздаётся характерный щелчок, когда магазин возвращается на место. Предохранитель снимается так же беззаботно. Снова задержанное дыхание, пара секунд – перерыв на то, чтобы сердце вновь чуть замедлило свою пульсацию, глаза прикрываются тоже на мгновение, и первый выстрел приходится уже заранее подготовленной новой мишени снова в голову. — Так вот ты где, мать твою! Я тебя по всей Талуке искать должен?! И дуло уже направлено не на картон, пока ещё относительно целый, а на живого человека, тенью возникшего перед ним. Хосок от испуга вскидывает руки, потому что совсем не уверен, что его не застрелят из-за внезапного появления, пусть он и предупредил своими словами о визите. Губами произносит стойкое, тихое: «Спокойно, босс. Опусти пушку, это я». Чонгук тяжело вздыхает, опуская пистолет вниз, кладёт его на небольшой деревянный столик возле себя и снимает с глаз защитные очки, пока Хосок артистично крестится. Второго своего расстрела он уже не переживёт точно. — Ты какого чёрта так подкрадываешься? — чуть раздражённо спрашивает Чонгук, хватая с того же столика бутылку с прохладной водой, на которой осел конденсат, и, открутив крышку, прикладывается к горлышку губами, делая пару жадных глотков. — Ты же без наушников, не слышал меня, что ли? — возмущается Хосок, закатывая глаза. — Нет, не слышал. Не делай так больше, блять. В следующий раз я случайно могу сделать из тебя решето. — Знать, что через месяц станешь отцом, так выматывает, да? — усмехается альфа, стараясь выглядеть как можно сочувственнее. Только Чонгуку эти сочувствия отнюдь ничем не помогут. Ему бы пятилитровую канистру с корвалолом или виски. Он ещё не решил, что лучше. Чон утирает лицо руками, доставая из кармана спортивных штанов пачку сигарет, и, вытащив зубами одну, прикуривает, протягивая остальное Хосоку. Глубоко затягивается и на пару секунд задерживает едкий дым в лёгких, качая головой. — По ощущениям, мой сын будет такой же Химерой, как и его папочка, — корчит губы Чонгук, выпуская в голубое небо над собой густое облако. — Я клянусь, он неуправляемый, капризный, вредный говнюк. Хосок, чиркая зажигалкой, усмехается: — Вот она… семейная идиллия, — пусть он об этом и мало что знает, на самом деле. — Смешно, — хладнокровно произносит в ответ альфа, снова затягиваясь дымом. — Только мне кажется, что я либо его скоро застрелю, либо застрелюсь сам. Потому что Чонгук хоть и изначально знал, что с Ким Тэхёном сосуществовать где-то рядом априори сложно, но и представить себе не мог, что с беременностью в нём откроется что-то похожее на эти вышеупомянутые черты поведения, о которых, при взгляде на омегу, даже подумать сложно. Полгода назад, когда вся опасность миновала, Чонгуку всё же удалось узнать о том, что его ребёнок продолжит свой жизненный путь, чему был несказанно рад. Тэхён тогда прислал ему короткое смс с тремя словами: «Я рожу его». В ответ он получил целую гостиную, заставленную цветами разных видов и сортов, и многократную благодарность от альфы вместе с его поддержкой, заботой и контролем, о котором Чонгук не подозревал и сам. Для него что-то вроде «не кури», «пей поменьше кофе, скажу повару, чтобы заварил тебе зелёный чай», «хватит перерабатывать» и «чтобы спать лёг как можно раньше» не было контролем или абьюзивными замашками. Он всего лишь переживал о ребёнке. И все полгода с того дня просто окружал омегу, носящего его сына, заботой. Потому что Чонгук ужасно хотел, чтобы его наследник родился и вырос здоровым крепким альфой. На четвёртом по счёту ежемесячном узи, на каждое из которых он ходил вместе с Тэхёном, игнорируя неоднозначные взгляды Хосе, они узнали, что появления на свет ждёт именно альфа. На шестом Тэхён раскрыл личному врачу семьи Нуэстра, что отцом ребёнка является не Матео, от которого после убийства Родриго Альвареса абсолютно ничего не было слышно. Куда вдруг исчез муж Ким Тэхёна, никого не волновало. Каждый был занят своим: Чонгук ежедневно проводил вечера в доме папы своего ребёнка, затыкая одним взглядом минимальную прислугу и охрану, потому что слухов и насмешек он не терпел; Хосок вечерами терялся с Юнги, только укрепляя отношения с омегой, которого он добивался десять лет; Намджун перенимал пост главы Арийского братства, занимаясь внутренней политикой семьи, чисткой от ненужных людей и становлением нового управления, параллельно готовясь к свадьбе с Пак Чимином, окончившим университет зимой экстерном; а Ким Сокджин долго не мог смириться с тем, что человек, подаривший ему шанс на новую жизнь, мёртв, пусть он и не слишком сильно был от него зависим и не питал каких-то тёплых чувств к бывшему главе Арийского братства. Матео Гонзалез в одночасье исчез с радаров. Три семьи заключили мирный договор меж собой и работали вместе, уверенные, что не стоит ждать от кого-либо подвоха. Спокойствие в криминальных кругах Талуки де Лердо царило, как извечно ясное солнце над головой. Проблемой, по мнению Чонгука, до сих пор оставались только их взаимоотношения с Тэхёном, потому что омега наотрез отказывался признавать в альфе отца своего ребёнка и близкого человека. Даже не смотря на то, что изредка выдавались вечера и ночи, когда они обыденно сидели на кухне или в гостиной и разговаривали. Долго и обо всём, делясь какими-то значимыми и не очень событиями своих жизней. Казалось, что теперь они друг для друга больше не были незнакомцами или сомнительными партнёрами. А всё равно что-то меняться отказывалось. И это совсем немного выводило Чонгука из себя. — По мне так, вы вечно собачитесь. Ты не пробовал просто с ним поговорить? — с умным видом спрашивает Хосок, зачёсывая свежевыкрашенные в оттенок пламенно рыжего волосы пальцами. — Вы, в конце концов, не чужие друг другу люди. Вроде как… передрузей, недоженатой парочки. Чонгук тихо фыркает, отбрасывая окурок в сторону, и сплёвывает горькую от табака слюну, натягивая языком щёку. — Думаешь, я не пытался? — хмурится он. — Он же меня отказывается слушать просто потому что. Нет, иногда, конечно, у него случаются моменты просветления, может, гормоны в голову бьют, чёрт его знает. Но зачастую я слышу только оскорбления и посылы в разные уголки света, будто я какой-то местный Христофор Колумб. Хосок несдержанно заливается хохотом. Вот и лучший друг называется. А они давно гораздо ближе, чем глава семьи и его верный помощник. Сроднились в одночасье. — В стиле Тэхёна, — пожимает плечами альфа. Чонгуку вот совсем не смешно. У него и седина явится раньше, чем он отпразднует тридцатипятилетие. — Слушай, — вдруг подрывается Хосок, состроив лицо знатока всего мира. — Может, устроить ему романтик? Цветы там, вино… А, вино ему нельзя, он же беременный, — и задумчиво чешет подбородок. — Ну тогда компота. Или просто сока. А можно ещё… — Хосок, — Чонгук его прерывает на полуслове. Чтобы дальше не нёс чепухи. — Мы с ним не в тех отношениях, чтобы устраивать друг другу романтические вечера. — А в каких, простите, надо быть отношениях с альфой, от которого скоро родишь? — хмурится. — Я в вашу жизнь, конечно, не лезу, но абсолютно не понимаю. По-моему, это херня какая-то, а не отношения. В каких отношениях? Чонгук и сам особо не понимает. У него с Ким Тэхёном с самого начала «отношения» сомнительные. Он – сначала грозится убить, а потом умоляет оставить сына, зачатого в порыве страсти и по ошибке. Тэхён – почти год ведёт с ним холодную войну, принимая его присутствие в своей жизни как формальность. Ну есть он и есть. Подумаешь, отец ребёнка, фактически объединяющего две семьи в одно целое. В одну из вечерних исповедей Тэхён обмолвился, что Нуэстре нужны наследники. К Ла Эмэ дитя тоже имеет непосредственное отношение. Путаницы с родством и властью – ещё одна причина поседеть раньше сорока. — У нас и не было никаких отношений, Хосок, — устало вздыхает Чонгук, складывая руки на груди. На дворе во всю распускает цветы март, а жарко настолько, что по вискам течёт пот. — И этого я, кстати, тоже не особо понимаю. Можешь считать меня тупым, — разводит руками Чон. — Вы вроде как трахались, ты за него заступался перед Матео, хотя я бы на твоём месте вырвал бы ему кадык и заставил бы сожрать. Мог бы ещё и членом закусить впридачу. Ты ему и подарки, и кружишься возле него, как пчёлка Майя, цветочки вон даришь. Курьер, кстати, звонил мне, потому что не дозвонился до тебя. Не знаю, что ему надо было сказать, но, видимо, к Тэхёну сегодня поедут какие-то альструмы, альстромы, альстремии… — Альстромерии… — хмыкает Чонгук, качая головой. — …А он продолжает себя вести, как кусок дерьма! — заканчивает Хосок, всплеснув руками. — Нет, я понимаю, что, вероятно, он печётся о чём-то своём. У него на самом деле, по рассказам Юнги, жизнь была дерьмом и заморочек целая куча, но если бы ты так возле меня крутился, даже не находясь со мной в отношениях, я бы тебе ещё двадцать раз дал и замуж бы за тебя вышел, ей богу, — и хмурится, прикладывая правую ладонь к сердцу. — Если уж он и соберётся за меня замуж, то только в следующей жизни, и то не факт, — тихо усмехается альфа. Хосок, до этого кусающий губу от собственного негодования, вдруг цепляется глазами за спокойное лицо Чонгука и щурит глаза. — Погоди-ка… — а голос приторно сладкий, и гласные тянутся подозрительно плавно. Он знает этот тон. Заранее закатывает глаза. — Ты что, рассматриваешь вариант вашей счастливой семейной жизни? Рассматривает ли он? Семейную жизнь? У Чонгука и в планах на ближайшее будущее даже таких пунктов нет. Перед ним где-то в мыслях чистый лист с одной единственной пометкой: не упустить момент знакомства с сыном, как хороший друг его папы. Об этом же он просил полгода назад, когда умолял сохранить беременность. А слово-то какое… умолял. На коленях. Ким Тэхёна. Благо, всё это осталось и остаётся лишь между ними. Хоть что-то помимо общего плода должно же их связывать? — Не неси бреда, — фыркает он. Вот тут даже самый востребованный юморист отдыхает. Хосок всегда был человеком-экстра. Но чтобы настолько. — Я образно выразился. Отступать, собственно, никто и не собирался. — Но ты об этом думаешь? Думает ли Чонгук об этом? С Тэхёном он знаком почти год. Восемь месяцев, из которых тот носит его ребёнка случайной связи. Восемь месяцев от которого он не отходит почти ни на шаг, по возможности стараясь находиться рядом, чтобы быть уверенным в том, что омега не переутомляется, хорошо ест и не прикладывается к вину и сигаретам. Восемь месяцев он наблюдает его по вечерам в домашней одежде и без макияжа. Иногда жутко растрёпанного и сонного, что ничуть не стирает его красоты и сексуального обаяния, от которого многие бы альфы встали перед ним на колени. Восемь месяцев Чонгук фактически втирается в доверие и в круг самых близких людей, потому что считает, что он попросту не может оставаться «левым» среди окружения омеги, когда они, определённо, близки. Думал ли он хоть раз о том, что Ким Тэхён когда-нибудь станет его мужем? — Иногда только посещают мысли о том, что было бы неплохо воспитывать сына в полной семье, но… — Ёб твою мать… — и как красноречив этот полушёпот со стороны Хосока и его артистично прикрытый ладонью рот. Точно погибает актёр без «Оскара». — Да ты влюбился в него, босс! Чонгук даже задерживает дыхание, когда резко переводит до этого гулявший по округе взгляд на альфу, и хмурится до залёгшей на лбу складки. Что за чушь? — Следи за языком, Чон Хосок, — холодно отзывается он, отворачиваясь. Чтобы забрать со столика воду и телефон, на котором пять пропущенных: один – от курьера и четыре – от Хосока. Глупые разговоры ему не прельщают. И пора бы собираться домой. Вечереет. — Значит, как просить меня в бешенстве прошерстить медицинские карты Матео Гонзалеза, чтобы узнать, кто отец – так молодец, хвалю. А как я по твоему лицу и глазам прочитал очевидное, так «следи за языком»? Хосок подрывается за ним, равняясь. Шаги Чонгука тяжёлые и быстрые. Его спокойствие и хладнокровие давно иссякли из-за Тэхёна. Лучший друг подрывает их остатки. Но после глубокого вздоха всё равно злость немного отпускает. — Потому что между нами никогда и ничего не было, кроме секса. И то два раза, — но шаги, по-прежнему разрушающие пространство. — А моя забота о нём – исключительно альтруизм на фоне здоровья нашего общего ребёнка. Не более. — Ага-а-а, — кивает сам себе Хосок. И снова приторный тон. — Дай угадаю… А сейчас ты всё равно поедешь к нему? — Я еду домой. — Принять душ, переодеться и к нему? По дороге ещё заедешь в кондитерскую. И постараешься успеть до приезда курьера, чтобы лично подарить цветы. — Хосок! — Прости, Чонгук, но Юнги мне безбожно сливает всю информацию, пока мы трахаемся. — Я не хотел этого знать. И какого чёрта вы во время секса разговариваете о нас с Тэхёном? Он останавливается возле своего внедорожника. Достаёт с заднего сиденья футболку, утирая ей лицо и руки от пота, и кидает обратно, упираясь поясницей в капот. Снова прикуривает. Одно только имя омеги вгоняет его в бешенство. — Ладно, после секса, — Хосок всё равно становится рядом. — Но послушай, в этом же нет ничего такого. У нас давно мирный договор, наши семьи больше не ждут друг от друга подлянки, прекрасно сотрудничают, некоторые представители особенно, — хмыкает он. — В наших кругах давно перестали перешёптываться о положении Тэхёна после предыдущего сбора, потому что это уже никого не волнует. Все всё равно пекутся о своих задницах… — Дело не в слухах, не в политических вопросах семей и даже не в общественности, — раздражённо выдыхает дым Чон. — У нас нет друг к другу чувств. — И ты так в этом уверен? Чонгук признаёт сквозь зубы: — Да. — Что ж, ладно, — и всё-таки сдаётся альфа, вновь пожимая плечами. — Но когда до тебя дойдёт, пиши-звони, примчусь к тебе со спасительной жилеткой и алкоголем. — Оставь свои сантименты для Юнги, — фыркает Чон. — А, кстати, я тебя чего искал-то… У нас на вечер не запланировано никаких перестрелок, рекетов, бумажных вопросов? Я столик заказал в ресторане. У меня свидание как бы… — Езжай, куда хочешь, — отстранённо. Задумчиво. — Только, чтобы утром был в офисе как штык. Завтра сбор с казино и ночных клубов. — Так точно, босс, — и снова издевательски: — Хорошего вечера. Хосок хлопает альфу по плечу и садится в бугатти, оставляя одного. Чонгук докуривает сигарету, заглядывая вновь в телефон. От Тэхёна, ожидаемо, за день ни одного признака жизни. Обычно, если и глава Нуэстра Фамилии соизволит писать смс или звонить, то исключительно по работе. Сторонние темы – табу. Чонгук зарывается пальцами во взлохмаченные влажные волосы и устремляет взгляд в плывущие над головой облака. Какое «влюбился» можно считать по его лицу? Этот вариант они исключили сразу. «Нет и не было никаких нас. И не будет». И это самое правильное решение. Чонгук с самого начала упустил нить отношений с Ким Тэхёном. И, вероятно, что-то между ними бы и сложилось иначе, но точно не в этой вселенной.

***

Иронично, но Чонгук действительно заезжает по дороге к имению Нуэстра Фамилии в кондитерскую. Покупает, как выяснилось, любимую Тэхёном клубнику в шоколаде — бельгийском, молочном с кокосовой стружкой сверху; у входа в особняк он успевает перехватить курьера, чтобы забрать букет пышных альстромерий, и сам себя корит за то, что Хосок оказался прав. Не в его чувствах к омеге, а в том, что он на самом деле проявляет слишком сильную заботу о том, кто ей всячески пренебрегает и отталкивает. Себя альфа убеждает, что это всё исключительно из-за ребёнка. В нём уже давно превалирует отцовский инстинкт – защищать своё дитя и того, кто его носит под своим сердцем, но ощущения совсем иные: необходимость быть рядом, знать, что всё в порядке и Тэхён чувствует себя здорово, стала почти что маниакальной идеей. И поэтому, когда он проходит первый этаж, поднимаясь на второй, и замечает повсюду кромешную темноту, словно все постояльцы особняка разом покинули место жительства, зарождается тревога. Чонгук даже дышать начинает тише, ступая в длинный узкий коридор, ведущий сразу в шесть комнат левого крыла на втором этаже, и прислушивается к посторонним звукам. Затишье. Главное, чтобы не перед бурей. Чонгук проходит первые три комнаты – насколько он помнит, две гостевые спальни и бильярдную — и останавливается возле той, что ведёт в рабочий кабинет омеги, где он обычно и проводит большую часть своего времени. Чон приоткрывает дверь медленно, удерживая и цветы, и клубнику в одной руке, и шумно втягивает носом воздух, когда видит Тэхёна, спокойно раскинувшегося в своём рабочем кресле с ручкой, преподнесённой к губам, и смотрящего на него со скучающим взглядом, спрятанным за тонкой золотой оправой аккуратных очков. — Такими темпами меня могли бы уже пустить на корм чьим-то цепным псам, пока ты крадёшься, — монотонно произносит Тэхён, возвращая взгляд в разложенные вокруг него веером бумаги. — Какого чёрта ты сидишь в полной темноте? Альфа проходит внутрь кабинета, закрывая за собой дверь, и становится напротив Тэхёна, бросая короткий взгляд на настольную лампу – единственное, что развеивает мрак во всём кабинете. Он кладёт прямо на бумаги альстромерии и клубнику в небольшом расписном лотке и присаживается возле омеги на корточки, устремляя взгляд на достаточно большой живот, скрытый тканью свободной рубахи. — Сын мой, скажи папе, что он опять себя не жалеет и работает мало того, что поздно, так ещё и в полной темноте. Уже зрение посадил, — альфа поднимает глаза вверх, встречаясь с пронзительно острым взглядом. — А теперь стремительно желает получить переутомление. И как бы Тэхён ни пытался, но усталость в глазах скрыть у него не получается. Он лишь укладывает одну ладонь поверх живота и со вздохом произносит: — Скажи своему отцу, что за меня мою работу никто делать не собирается, поэтому пусть лучше сходит и сделает мне кружечку горячего кофе. — Тэхён, — уже строго говорит Чон, поднимаясь на ноги и смотрит на омегу сверху вниз, нахмурив брови. — Мы договаривались: никакого кофе. — Я бросил курить, — тем же тоном подмечает он. — Второй радости в жизни ты лишить меня не можешь. — Я не лишаю. Я прошу. — Я и так выполнил слишком много твоих просьб. В том числе и дал шанс их продолжению на жизнь. Уже за это Чонгук крайне благодарен. Вероятно больше, чем за что-либо сделанное кем-либо в его жизни. — Это последняя. Мягко и вполголоса. Он же в конце концов не приказы тут раздавать приехал. Тэхён облизывает кончиком языка верхний ряд зубов, тихо цокая. — Тогда чай. Чёрный. С бергамотом. От мелиссы меня уже тошнит. Чонгук принимает вымученное согласие кивком головы и спускается на первый этаж, попутно включая свет. Эта темнота ему напоминает первый день в его теперь уже родном доме, где всё казалось мрачным и вычурным, от чего становилось не по себе. По памяти находит над кухонным островком в угловом шкафчике коллекцию чая, напоминающую его собственную, только с дорогим алкоголем, и, заварив его в большой выпуклой кружке, возвращается наверх. Альстромерии уже покоятся в хрустальной вазе в центре стола. — Иди отдохни, я сам доделаю то, что тебе осталось, — говорит он, кивая на крупную папку бумаг возле руки омеги, и встречает его непонимание в виде очередного острого взгляда. — Не спорь только, пожалуйста, я о тебе забочусь, а не о себе. Даже если на этих листах чёрным по белому будут выведены опасные юридические махинации, по которым можно было бы пустить Ким Тэхёна по свету за предательство или мошенничество. Он не поведёт бровью и не выдаст чужих тайн. — Это очередная просьба, — факт. — И я не нуждаюсь в третьих лицах, когда свою работу прекрасно могу выполнить сам. Чонгук втягивает носом воздух, шумно и тяжело выдыхая, силясь действительно не пристрелить Ким Тэхёна, как желалось в первый день их встречи. Он когда-то предполагал по рассказам, что характер главы Нуэстра Фамилии действительно не из простых, но если раньше эти препирательства были усладой и способом поднять себе настроение, то сейчас он серьёзно злится, не понимая, чем заслужил для себя такое наказание. И стоит ли оно того. Потому что прилагать столько усилий в пустую выматывает. И он отнюдь не желает так изводить себя чужим упрямством и твердолобием. Чонгука воспитывал папа, и он знает, каково это – растить ребёнка в одиночку, и не имеет роли, кто ты: богач или челядь в ногах этих толстосумов. Знает, насколько омеги по-настоящему сильны духом, сколько травмирующих их хрупкое начало событий они могут вынести в одиночку и не сломаться, а наоборот, продолжать свой путь, став ещё сильнее и крепче духом. Знает, что им нужна забота и поддержка, внимание и человеческое добро, которого, к сожалению, в их среде и мире отвратительно мало, потому что мягкотелые существа не способны добиться уважения и власти. И папа показывал тогда ещё юному, но уже достаточно смышлёному альфе, что обстоятельства бывают разные, но близкие люди друг у друга будут всегда. И если доверять себя не им, то кому тогда? Кому Ким Тэхён может позволить доверить себя, кроме Мин Юнги? Доводит и выбешивает. — Хватит, — строго, ровно и укоризненно. Чонгук склоняется ближе к его лицу. — Прекрати ты, в конце концов, вести себя как сволочь, Тэхён. И пойми наконец, что я тебе не враг и никогда им не был. Я несу ответственность за вас двоих, — низко и чинно. Чтобы дошло. Чтобы прекратились прения. — Не только ты, но и я. Я не причиню тебе вреда, не сделаю больно, не буду насмехаться и использовать твои слабости против, чтобы втоптать тебя в землю. И как бы ты ни настаивал на своём, как бы не упрямился и ни давал понять, что ты и сам можешь справиться со всем, что ляжет на твои плечи, ты всё равно должен знать, что я рядом. Я ни в коем случае не спорю, что ты сильный. Вероятно, один из самых сильных омег, каких я только знал, потому что на самом деле я понятия не имею, что творится в твоей голове, о чём ты думаешь и что тебе пришлось пережить, потому что ты каждый раз закрываешься от меня, словно почему-то ждёшь удара в спину, но это мой осознанный выбор. Быть рядом с тобой, оберегать тебя, заботиться о тебе и нашей семье, — и пока не посыпались ожидаемые протесты: — Нашей, Тэхён. Потому что, как ты ни упрямься, наш сын унаследует обе. И что в дальнейшем он решит с ними делать – его выбор. Может, меня он не примет, будет считать дядей или твоим знакомым, но я предоставлю ему полное право наследования всего, что я имею. Потому что это справедливо, и отказываться от собственного ребёнка я не намерен. Хватит играть в свои игры. Спектаклю придёт конец рано или поздно, и наступит реальная жизнь, в которой всё окажется не настолько схожим с тем, что ты успел для себя придумать. И я хочу быть рядом. Рядом, вне зависимости от всего, что может произойти. Устал. Извечный холод в ответ тоже неприятен. Тэхён так и смотрит на него, не отрываясь. Глаза в глаза. Уголок губ дёргается чуть вверх. — Психолог мне не нужен. По мнению Чонгука, ему нужен психиатр. — Тебе в пору бы полечить голову. — А говорил, что никогда не опустишься до оскорблений в сторону омеги, — выдыхает ему почти в губы Тэхён. Они друг к другу близко. — Это просто совет. Но ты и в них, вероятно, не нуждаешься. Язвительное замечание. Вполне ожидаемо, что Тэхён ему так и скажет. По приоткрывающимся губам, на которых скользнул взгляд, было понятно. — Наконец-то ты начал меня понимать. Чонгук тихо посмеивается. Чтобы он начал понимать Тэхёна, ему, кажется, нужно расшибиться. Иначе он запутается в чужих масках и лабиринтах. Он выпрямляется, отходя чуть в сторону от стола, и потирает лицо ладонью. — О нет, тебя-то я как раз совершенно не понимаю. Иногда у меня даже складывается впечатление, что я разговариваю с каруселью: то у нас внезапные полёты вверх, то мы опускаемся на самое дно. В непроглядную тьму. И от этих американских горок меня уже тошнит. И поверь, игра «тяни-толкай» меня совершенно не привлекает. Это интересная манипуляция, конечно. Под стать тебе. Но мне она не интересна. Если ты пытаешься таким способом заполучить всё моё внимание – у тебя прекрасно получилось. Чонгук этого и сам не понимает: как? Как выходит так, что он сконцентрировал весь свой мир вокруг омеги и ребёнка, когда всю свою молодость желал признания и величия, лишь бы выбраться из той бездны, куда его отправил родной отец. Власть появилась. Признание тоже. А по-настоящему живым он чувствует себя именно здесь, напротив сводящего с ума своим упрямством Тэхёном и их сыном, скоро обязанным появиться на свет. Теперь очередь нервных усмешек настала Тэхёна. — Мне тебе «спасибо» сказать? Что ж, спасибо. Признаюсь, мне приятно, что кто-то так обо мне заботится. Но я тебя об этом не просил. Как всегда. Отчуждённо. Чонгук от злости уже прикрикивает: — Да выбрось ты, твою мать, из своего лексикона эти «не просил», «не надо», «я сам»! Я знаю, что ты можешь сам! Знаю, блять! — он ощущает, как на лбу пульсирует вена от напряжения. Пальцы сжимаются в кулаки. — Все всё могут сами, особенно воспитанные, как мы: сильными беспрекословными лидерами! Только вот я не пойму, что мне сделать, чтобы ты перестал надевать эти триста масок передо мной? Признаться в любви, пообещать золотые горы, сказать, что всё будет хорошо?! В сахарные сказки верят глупые дети, дорогой. Я не обещаю, что всё будет сладко, наша жизнь отнюдь не подарок, но я дал слово: что бы ни случилось, я буду рядом! — шумный вздох, эхо от тёмных стен, дребезжание стекла. Не остывает и чай, так и не тронутый всё это время. — Отрекись ты от себя такого важного и почувствуй хоть что-то другое, кроме холода и апатии ко всему, что тебя окружает! Баста. Чонгук и так еле сдерживается, чтобы не наговорить лишнего, а на языке вертятся опасные слова. Они ощущаются горечью, будто что-то неправильное, инородное, вязкое и склизкое. Сколько нужно высказать. О скольком умолчать. У него с самоконтролем в последнее время действительно беда. А сейчас почти вынужденно язык прикусывается зубами. Из кабинета он выходит, громко хлопнув дверью. Покидать особняк всё равно не собирается, а вот взять десять минут на перекур, успокоить расшатанные нервы и дёргающийся глаз необходимо. Альфа спускается вновь на первый этаж, становится на крыльце, выкуривает сразу две, затягиваясь сначала быстро и резко, так, что першит в горле, а вторую растягивает на подольше, всматриваясь в почти чёрное небо, укрытое одеялом звёзд. Возможно, неправильно было срываться. Неправильно было настаивать и вбивать свою точку зрения, если чужая не меняется на протяжении почти года. И голова нацелена на спокойные диалоги и рассудительность, отчего-то сердце только обливается жаром и требует иного. Чонгук чувствует иначе. Возвращается он уже спокойным, но на секунду замирает в дверях, когда видит Тэхёна на диванчике неподалёку от стола, с кружкой чая в руках и совсем невесомой коробочкой с клубникой, что лежит у омеги на животе, выступающим вполне удобной в его положении подставкой. Поджимает губы, качая головой, и проходит к столу, снова скрывая их ото всех дверью, запертой на замок. — Если что-то после твоей работы пойдёт не так и что-то не будет сходиться, я спущу с тебя шкуру. Юнги юрист превосходный. Тэхён в его сторону даже не смотрит. Рассматривает фигурную клубнику, покрытую шоколадом с кокосовой стружкой, и отправляет её в рот, вытягивая ноги. Чонгук кивком головы соглашается: спустит так спустит. Ему он позволит делать с собой всё, что вздумается. А в своих знаниях он ничуть не сомневается. Садится молча, взяв ручку, и около часа в полной тишине вычитывает контракты, иногда ругаясь себе под нос, когда где-то оказываются мелко прописанные пункты с целью надурить. О них он омеге не говорит, не отвлекает, потому что тот так и смотрит перед собой, о чём-то думает. И от этих размышлений он его не отвлекает, просто заранее фальшивки бракует и отправляет в отдельную стопу, полностью погружаясь в суть каждого документа. Только спустя час раздаётся тихое, спокойное: — Спасибо. Чонгук вздымает брови, рука останавливается над строкой для подписи. И не волнует, что почти везде он расписался своей фамилией. В ответ говорит так же тихо и спокойно: — Не за что. Просто обращайся, когда потребуется. Следом: — За то, что рядом со мной и помогаешь, — и как заверение: — Я серьёзно. На работу уже нет настроения. Альфа откладывает ручку, напоследок всё же черканув свою фамилию в очередной графе, и чуть откатывается на стуле назад, выдыхая. — Слово «прости» тебе не знакомо? — с усмешкой спрашивает он. Тэхён на колкость не реагирует. Говорит, будто находится где-то за пределами реальности. Приглушённо монотонно: — Не дождёшься. — Я рад, что ты наконец-то признал хоть это. — Я признаю многое, — продолжается словно мантра. — О многом думаю. Многое меня тревожит и выводит из себя. Многое успокаивает, когда этого, может, и незаметно по моему поведению и словам. Но это так. Ты был прав, когда сказал, что не знаешь, через что мне пришлось пройти и какое дерьмо я пережил. И я не спешу утверждать, что моя жизнь ужаснее твоей, когда не знаю, через что прошёл ты, но это инстинкт. Инстинкт самосохранения, — и чуть отрешённо. Обречённо: — Моя психика настолько уничтожена, что блокирует всё, что может её хоть как-то ещё немного вывести из равновесия. Тихое громкое откровение. Ожидание в мгновение оправдалось. Вероятно, и повышенный голос возымел эффект. Чонгук полностью обращает внимание на Тэхёна, подобравшего под себя ноги, и массирует пальцами переносицу. Просит: — Так расскажи. Он же должен, в конце концов, понимать. Эти игры в знакомых незнакомцев становятся напрягающими. — А имеет ли смысл? — уже чуть живее. С нервной усмешкой. — Тэхён… — требовательно нежное. — Я до сих пор виню себя в смерти родителей. Когда ты нашёл меня в Космовитрале, я тогда сказал, что разговаривал с родителями… — Да. Он помнит. Погребальные урны под хрустальным кубом. Как самая бесценная драгоценность у всего города на виду. Для Тэхёна – дороже красного алмаза. — Мне тогда едва исполнилось двадцать. Всё было списано на автокатастрофу. Это банально, я знаю. Такое может случиться с каждым. Даже я могу сесть за руль, не справиться с управлением или не увидеть неисправность в тормозных колодках или двигателе, но это был подстроенный инцидент. Родителями Матео. Слышать о том, как Тэхён отзывается об этом так обыденно, отчего-то больно. Смерть папы для Чонгука, как он считал, такого сильного, была трагедией. Ему было около двадцати трёх. Те времена он помнит непробудным алкоголизмом в течение полугода и апатией ко всему живому. И если бы он рассказывал об этом сейчас, непременно бы испытал множество отвратительных эмоций. На лице Тэхёна – пустынная бездна. — Ты не виноват. Это очевидная истина. Глупо так говорить, это не утешает, но Чонгук и сказать не знает что. — Тогда я был уже два года замужем за ним. И… если бы я не связал с ним свою жизнь, с его семьёй, моя бы была жива. Кто знает, каким бы я тогда вырос. — Ты вырос прекрасным человеком. Сильным, достойным, смелым омегой. Ты справился и без своих родителей. — Вот именно, Чонгук, — он медленно поворачивает голову в его сторону. В глазах привычный холод. Будто не о травмирующем событии идёт речь. — Сильным, смелым и справился без них. А я не этого хотел в двадцать лет. «Прекрасным человеком»? Не ты ли только что гневно визжал о том, что я тебя бешу и раздражаю? — Только своим поведением, — хмыкает альфа. — Это последствия, — и снова отворачивается. Коробка с клубникой давно пуста и валяется на полу. Ладонь омеги ложится на живот. Скорее рефлекторно. — Всего, через что мне пришлось пройти, — минутная тишина ощущается уничтожающей вечностью. Чонгук не нарушает это молчание, уцепившись взглядом за барометр на столе. — После этого я не мог позволить своей фамилии погибнуть, взял управление Нуэстрой на себя, вопреки недовольствам Матео. Он сильно не сопротивлялся, конечно, но по взглядам его мысли были читаемы. А я не собирался отдавать наследие в руки тех людей, которые самым глупым образом смогли потерять власть и уважение, чудом спасшиеся только благодаря моим родителям, а затем самым мерзким из всех – избавились от людей, доставших их со дна. Я считал это несправедливым. И считаю до сих пор. Как следствие: — Поэтому ты всё ещё Ким? Тэхён бросает взгляд на до сих пор мелькающее бельмом обручальное кольцо. Не снял. Носит по привычке. И раз сам начал эти откровения спустя долгое хранение своих тайн, продолжает: — Что-то от моей семьи должно же было остаться. Я сам отказался брать фамилию Гонзалез. Тогда бы род Ким был стёрт с лица земли самым недостойным образом. А главное, кем? Трусом, предателем и последней мразью, какую я только встречал? Мне не было дела до его оскорблений в мой адрес, насмешек из зависти и какого-то совершенно немыслимого соперничества, словно я забрал у него что-то по-настоящему бесценное и значимое, а не он у меня. Мне всё равно было на то, что он позволял себе распускать язык при уважаемых посторонних людях, на изнасилование… Чонгук хмурится, раскрывая широко глаза. Волоски на руках встают дыбом. Он ослышался? — Изнасилование? Даже произносить это слово противно. Тэхён безэмоционально пожимает плечами. — В ту ночь, когда у меня началась течка. Я не ожидал его увидеть дома, потому что в последнее время он перестал там появляться, видимо, уже тогда начиная работать против нас всех с Альваресом, но он был там. Сидел и ждал меня. А когда понял, что я был с тобой, взял меня силой. Мне не было больно. Ни физически, ни морально, но осадок всё равно остался. Потом я узнал, что беременный. И тот факт, что отцом ребёнка являешься ты, потому что Матео не мог иметь детей, казался мне ещё одним подарком суки-судьбы. — Надо было ему ещё у галереи свернуть шею в ответ, — рявкает альфа, ударяя кулаком по столу. От ненависти и гнева свербит внутри. — Я бы посмотрел на это с удовольствием, — отзывается в ответ Тэхён. — Только вряд ли мне принесёт это хоть какой-то покой. Мне кажется, я разучился хоть что-то чувствовать, кроме отчуждения, раздражения и злости уже давно. Да и эти чувства стали для меня бесполезны. Равнодушие – главное. — Не поздно начать. — Зачем? — Зачем? — у Чонгука вырывается нервный смешок. Он поднимается с кресла, на котором сидел всё это время, и подходит к диванчику, усаживаясь перед омегой на корточки сбоку. — У тебя скоро родится сын, Тэхён, — взгляд падает на живот омеги, где до сих пор покоится его рука, и тянется, чтобы сверху положить свою. Но вспомнив, как ещё в первый раз на это, кажется, интимное прикосновение, отреагировал омега, убирает, сцепляя обе руки в замок на коленях. — Ему будут необходимы положительные лица его родителей, а не бесчувствие. Он должен вырасти счастливым в отличие от нас. Я не позволю ему страдать. — Видишь, на это у него есть ты. И отрицания родства больше нет. Тэхён же сказал: «Я признаю многое». И то, что Чонгук имеет к этому ребёнку прямое отношение, тоже. Наконец-то. — Я считаю, папа в жизни детей имеет куда большее влияние, чем отец. От него, в первую очередь, должны идти светлые эмоции, а от отца только нагоняй, чтобы не расслаблялся, — улыбается уголком губ Чон. — Меня растил один папа, именно поэтому я не вырос таким безнравственным ублюдком, как твой муж. — Все мы в какой-то степени ублюдки, — как смирение. — Кто-то в большей, кто-то в меньшей. — Но мы не можем позволить нашему сыну таким стать. Я хочу, чтобы он был окружён любовью. Нашей с тобой любовью как родителей. И я люблю нашего сына с первой минуты, как узнал о нём, поэтому умолял тебя его оставить. И причину твоего решения об аборте тоже прекрасно знаю: кто мы друг другу? Просто люди, когда-то предавшиеся взаимному желанию. Коллеги. Партнёры по бизнесу. Не более. Но мы ближе, Тэхён. Может, не с самого начала, но теперь. Хочешь честно? — усмешка касается тех же уголков губ, что расплывались в улыбке. — Я питаю к тебе тёплые чувства. Может, потому что это тоже инстинкт. Но инстинкт не самосохранения, а защищать вас и оберегать. Не знаю, насколько это сейчас прозвучит, но наш сын и ты, Тэхён, как бы ни пытался доказать обратное, с момента начала твоей беременности – моя семья. — Пытаешься развести меня на слёзы? — хмыкает Тэхён, поглядывая на альфу сверху вниз. — Пытаюсь дать тебе понять, что можно обжигаться много раз. Делать ошибки. Любить не тех людей, — потому что он знает, видит, почему его держат на расстоянии вытянутой руки – боятся вновь стать жертвой обречённой любви и ядовитых отношений. — Но ставить крест из-за одного – лишать себя шанса на счастье. — Не надо учить меня жизни. И будто снова выстраивается барьер. — Снова за своё? — всё равно улыбается Чон. Тэхён снова безразлично ведёт плечами: — Привычка. — Она отвратительна. Избавься от неё. — Будет сложнее, чем от кофе и сигарет. — Постарайся, Тэхён. Я помогу. — Ничего не обещаю. — Почему так безэмоционально? — интересуется альфа. Потому что всё, что было озвучено в небольшом кабинете наедине, было так же равнодушно. — Потому что я ничего и не испытываю. Абсолютно. Тоже словно громкое признание звучит тихим голосом. — Научись. Пока действительно не стало поздно. С этим я тоже помогу. Например, заварить ещё чая? Тэхён усмехается: — И печенье принеси. С шоколадом. Альфа тихо смеётся, поднимаясь на ноги. — Ладно. Чонгук, теперь по-настоящему спокойный, вновь спускается вниз, принимаясь заваривать чай, ищет среди сотни ящиков, где может находиться печенье, и поднимается обратно в кабинет, замечая, что Тэхён, полностью прислонившись к спинке дивана боком, спит, сложив обе руки на животе. Это вызывает у альфы тёплую улыбку, когда он проходит к столу, оставляя чай и печенье на краю, а сам садится разбираться с оставшимися документами, чтобы освободить омегу от работы. Складывает их по двум стопкам, прикрепляя сверху найденные в выдвижном ящике стикеры с пометками «принимаем» и «пошли они со своими запросами» и, напоследок, аккуратно взяв вовсю спящего Тэхёна на руки, относит его в спальню и укладывает на кровать, укрывая одеялом. Когда-то ему сказали: «Возле врагов опасно закрывать глаза. Нож в спину – самый верный способ нанести смертельный удар». И, снова взглянув на спящего омегу, прижавшего к себе скомканное у края одеяла, он усмехается, качая головой. Возле врагов не закрывают глаза. Закрывают перед теми, кому безоговорочно верят и доверяют.