La Eme

— На этом предлагаю закончить, — Тэхён откладывает в сторону папку, снимает с переносицы очки и шоркает ногами под столом, стараясь в третий раз за десять минут найти более удобное положение, чтобы не затекала спина. Из-за беременности позволить своему телу расслабиться он может только лёжа, а просидеть три часа на еженедельном совещании уже кажется чем-то сложным. И только потому, что у него между сиденьем и спинкой небольшая мягкая подушка, заботливо подложенная Чонгуком перед началом всех обсуждений, он не считает этот стул своей личной пыткой. Пыткой он иногда считает самого себя, но учтиво об этом умалчивает, каждый раз встречаясь с взволнованным взглядом альфы, когда Тэхён еле заметно морщится из-за боли в пояснице и елозит на стуле в попытке усесться так, как надо. — Тогда можно весь официоз отбросить? — голос подаёт Чимин, закрывая извечно присутствующий с ним ноутбук. — У меня есть небольшое... предложение? — хмыкает он, поднимаясь со своего места, и тянется к небольшой сумочке, висящей на спинке стула. — Я не могу отказать, не так ли? — хмыкает Тэхён, поглаживая под столом живот ладонью. Чимин вежливо кивает, потому что несмотря на то, что Ким Тэхёна он уже знает достаточно давно и почти является мужем главы Арийского братства, он по-прежнему видит в омеге своего идола и пример для подражания, выражая всё своё уважение к нему каждый раз, и достаёт небольшие чёрно-золотые открытки. — Мы с Намджуном, — начинает Пак, становясь чуть ближе к вышеупомянутому альфе и укладывая ладонь, на безымянном пальце которого поблёскивает золотое помолвочное кольцо с вкраплением изумрудов, — через две недели в субботу приглашаем вас на нашу свадьбу. — Омега улыбается, опуская взгляд на невозмутимого будущего мужа, и принимается обходить каждого из присутствующих, вручая им по пригласительному с двумя выведенными золотым курсивом фамилиями. — Торжество состоится у нас дома, будут только самые близкие, поэтому за лишние глаза и уши переживать не стоит. — Глаза выколем, уши оторвём в случае опасности, — подмигивает омеге Хосок, когда тот останавливается напротив него, вручая пригласительный. Юнги рядом бьёт его по плечу, закатывая глаза. Чимин на это тихо посмеивается, останавливаясь наконец, во главе стола, где сидит Тэхён, с интересом наблюдая за почти светящимся Паком. — Господин Ким, надеюсь, вы не родите до этого времени. Я буду рад всё же вас увидеть на своей свадьбе, — кланяется в уважении Чимин, когда пальцы Тэхёна касаются бархатного картона. — Тут как решит мой сын, Чимин, — хмыкает Тэхён, получая полуулыбку со стороны Чонгука. «Мой» у Тэхёна как заевшая пластинка даже после сотни разговоров. — Надеюсь, он будет послушным альфой и потерпит. Я тоже буду рад присутствовать на соединении двух сердец. Потому что свою свадьбу он теперь вспоминает как что-то болезненное и с отвращением. Она для него как ещё одна персональная пытка. И пора бы подавать на развод, но что-то по-прежнему удерживает. Взгляд ненарочно падает на собственное обручальное кольцо. Чонгук, по ощущениям, смотрит туда же. — Я тоже на это крайне надеюсь, — улыбается Чимин, вновь возвращаясь к Намджуну. — Господи, ни в жизни бы не подумал, что мой маленький Чимин соберётся замуж, — с другого края восклицает Сокджин, в первый раз присутствующий на собрании по просьбе самого Пака. До этого альфа всегда отказывался, потому что не видел своей значимости среди этих лиц, считая, что юристу Арийского братства нет особого места на совещаниях глав и их ближайших помощников. И он не боялся кого-то из них: со всеми знаком относительно давно, а Чон Чонгук не вызывает у него отторжения или злости из-за убийства Родриго Альвареса; но всё равно не видел себя среди них. Сокджин всегда работал из тени и не любил показываться. — Ты не мог всю жизнь держать его возле своей юбки, — хмуро выдыхает Тэхён. — Дети растут слишком быстро. А мы, дети Талуки, особенно. Потому что повзрослел он слишком рано. И каждый из присутствующих здесь тоже. — Я посмотрю на вас, господин Ким, когда ваш сын приведёт в дом сомнительного омегу на четырнадцать лет старше, — недовольно косится на него Джин. Намджун лишь кривит губы. Свой внутренний конфликт они решили давно, ещё после того, как Чимин объявил, что состоит с ним в отношениях, но иногда оба всё равно находят повод друг друга обесчестить перед третьими лицами. — Любовь бывает разной, Сокджин. Не ты в праве решать, с кем свяжет свою жизнь Чимин, — Тэхён привычно стучит пальцами по столу. — У нас вроде тут общее счастье, чего устроили дебаты? — морщится Хосок. — И прости, Сокджин, но господин Ким прав. Я бы своему сыну позволил любить, кого он пожелает. — Ты его роди сначала, — фыркает рядом Юнги, катая по столу ручку. — На это у меня есть ты, — улыбается альфа. — А кто сказал, что я вообще собираюсь тебе рожать? — хмурится Мин, поворачивая голову в его сторону. — Я с тобой ненадолго. И отношения вторых значимых лиц Ла Эмэ и Нуэстра Фамилии тоже давно ни для кого не секрет. А вечные перепалки Юнги и Хосока стали чем-то обыденным. Даже Тэхён лишь ухмыляется, качая головой. Он тоже не собирался рожать от Чон Чонгука, а до конца беременности осталось совсем ничего. — А как же наша любовь до гроба? — возмущается Хосок, поражённо глядя на Юнги. Мин только закатывает глаза, отворачиваясь, и бубнит себе под нос: — Господи, идиот... — Успокоились? — смеряет их ровным тоном Тэхён. — Уже вечер, и у каждого, я думаю, есть свои дела, поэтому завершаем собрание официально. Чимин, ещё раз поздравляю вас с Намджуном. Чимин благодарно кивает, толкая локтем в бок старшего брата, всё ещё сокрушающегося от осознания того, что «его маленький Чимин» больше не ребёнок. Они встают из-за стола, собираясь на выход; Юнги с Хосоком, споря о чём-то своём, тоже покидают кабинет слишком быстро, и только Чонгук не спешит, поднимаясь с кресла. Он подходит ближе к собирающемуся Тэхёну и усаживается на край стола напротив него. — Дай угадаю: ждёшь меня? — укладывая папки на столе в ровную стопку, Тэхён не поднимает на альфу взгляда. Он и так прекрасно знает, почему Чонгук остался с ним. Почему он всё ещё рядом. — Боюсь, что тебя украдут, — и ни капли невозмутимости в голосе. Тэхён не удерживается и всё же смотрит на альфу исподлобья, шумно вздыхая. — Меня? Не смеши, — фыркает омега. — А ты хоть раз в своей жизни смеялся? — и этот вопрос заставляет Тэхёна замереть с очередной папкой в руке. Потому что задан он так, словно его допрашивают. Отчего-то крайне серьёзно. Тэхён непонятливо вскидывает бровь, хмурясь. — Из крайности в крайность? — спрашивает он в ответ, заканчивая с порядком на столе. — К чему этот вопрос? Не понимает. И это Чонгук говорит, что Тэхён для него что-то неизведанное? — Неужели я ни разу за всё время не сделал того, что заставило бы тебя улыбнуться? Ах, так вот оно к чему… Иногда Тэхён задумывается о том, что Чонгук ведёт себя как ребёнок, лишённый родительского внимания. Он себя как сволочь, Чон – как ребёнок. Омега лишь коротко усмехается, откидываясь на спинку кресла. — Не умею. И это правда. Тэхён и правда не помнит, когда последний раз улыбался искренне, так, чтобы ему попросту хотелось это сделать. Не вымученно, не дежурно вежливо, не на переговорах, а от какого-то мнимого счастья, радости. У него после двадцати лет совершенно не осталось на это поводов. Нежность альфы у него вызывает лишь смятение и лёгкий ступор. Потому что отвык. А улыбаться заново ещё не научился. Как и лить слёзы, даже если чертовски больно. Боль он испытывает, а вот защитная реакция организма куда-то испарилась после похорон родителей. Тэхён считает себя сложным человеком. Может, даже чересчур. Но он и не претендует на понимание других. Главное, что он понимает сам себя. Пусть крайне редко, но понимает и знает, как для него лучше. Даже если ошибочно. Чонгук отзывается тихо: — Так не бывает. — Бывает. Вот и поговорили. — Иногда, когда ты себя не видишь со стороны, ты дуешь губы. Порой даже это выглядит смешно, чем мило, — абсолютно спокойно продолжает альфа, совершенно не обращая внимания на равнодушный взгляд напротив. — Нервно двигаешь челюстью, если что-то тебя раздражает. Морщишься и фыркаешь себе под нос. Когда спишь, то открываешь, то прикрываешь рот, причмокивая, сжимаешь в руках одеяло, дёргаешься и сонно бубнишь о том, что живот тебе мешает… — И? — вновь усмехается Тэхён, вытягивая ноги. Он всё ещё совершенно не понимает, к чему начались эти неуместные философские рассуждения о нём, словно Тэхён – что-то определённо интересное и значимое, вызывающее волнения и долгие дискуссии. — Я действительно так делаю. Ты когда работаешь тоже ворчишь что-то себе под нос и кусаешь губы, — это всего лишь результат его наблюдений на протяжении восьми месяцев, что Чонгук не отходит от него ни на шаг. Он не рассматривал и не заглядывался. Отнюдь нет. Просто крайне внимательный. — Мы живые, Чон. Это нормально. — Живые люди не могут не испытывать эмоций, кроме равнодушия, — всё ещё слишком серьёзно произносит Чонгук. Тэхён нервно тихо смеётся. Снова неискренне. Без тени улыбки на губах. — Значит, я мёртв, — и словно в какое-то неразумное доказательство, он чуть сползает на стуле вниз, отодвигает резинку свободных штанов, что стали его любимыми с того момента, как живот стал стремительно расти, и показывает уже виданную альфой тату на тазовой косточке, цитируя испанский: — Смерть слаще жизни, — повторяет он те же слова. — Она здесь не просто так. И это точно не очередное откровение, коих по его собственному мнению становится всё больше и больше. Просто факт, о котором он не стыдится рассказать. И показать. Показать, насколько действительно эта фраза значима в его жизни. Ему проще умереть, чем проживать жизнь, в которой он не видит ни одного повода улыбаться. — Ты считаешь, это нормально? — настаивает Чон. Склоняется ближе, заглядывая в потухший океан чужих глаз. Тэхён уверенно кивает: — Абсолютно. Он абсолютно уверен в том, что он давно морально мёртв и вряд ли что-то может повлиять на это состояние. — Почему? — тихо. Словно пространство от громкого голоса может рухнуть раз и навсегда. Чонгук этого боится. А чего боится Тэхён? Разрушить что-то оставшееся хрупкое где-то глубоко внутри, что сейчас теплится на задворках души для родного сына, чтобы хоть не разочаровать своё наследие? Ох, как он не любит все эти разговоры «по душам». У него от них своя собственная кровоточит. Тэхён поднимается на ноги, поправляя на себе вязаный кардиган, и принимается собирать свои вещи в небольшую сумочку, пока Чонгук так и сидит напротив него, смотрит внимательно и до сих пор не понимает. — Не имеет значения. Снова закрывается. Зато Тэхён понимает, что он снова закрывается, наступая на одни и те же грабли в сотый раз. Получить бы ими один раз и насмерть. Всё ещё лучшее решение. Несколько дней спокойных вечеров в компании альфы и его тёплой нежности – затишье. Сейчас – очередная буря. Синоптики передают осадки в виде толщи непробиваемого льда. Он не хочет говорить. Не хочет делать вид, что с ним всё в порядке, когда уже давно и стабильно не. Не хочет позволять того, в чём не уверен, а ведь уверенности в своих решениях всегда было хоть отбавляй. Чон Чонгук её безбожно рушит. Ломает его, сам того не понимая. И как много этих непоняток. Голова кругом. Тэхён больше не говорит ничего. Проходит мимо, задевая Чона плечом – не нарочно, так получается – и не может сделать шага, когда ощущает горячую ладонь на своём плече даже через одежду. Опускает взгляд в пол, прикусывая нижнюю губу. Знает, что сейчас будет. В очередной, твою мать, раз. — Для меня имеет, Тэхён, — Чонгук говорит всё так же тихо. Тэхён глотает слюну тоже тихо. Чтобы не нарушать секундную тишину. — Как ты не поймёшь? Я устал за тобой бегать с целым томом по психологии, лишь бы хоть как-то разобраться в тебе. Мы давно не дети… — Не дети, — загробно произносит в ответ омега, кивая. Но сначала просит: — Отпусти, — и рука с его плеча пропадает сразу же. Тэхён поворачивается к альфе лицом, вздымая подбородок. Смотрит тоже точно в глаза. У них эти переглядки стали своеобразной формой общения. Словами получается плохо, пусть и редкие успехи где-то проскальзывают. — Зачем тебе это? Бегать, пытаться разобраться, подобраться ближе. Чонгук понимает и без слов. Понятно непонятная молчаливая игра во взгляды с беззвучными словами. Он пропадает. Каждый, блять, раз. День за днём. Ночами спит крепко, а видит одни разочарования. Альфа раздражённо фыркает. Под потолком раздаётся гром, потому что приближается ураган. — Зачем? — уже громче сквозь зубы цедит Чон. — Зачем мне это? — переспрашивает, будто пытается убедиться в том, что действительно не ослышался и отзвуком в его голове гремит совершенно глупый вопрос. — Ты издеваешься надо мной? — Ни разу… — А, по-моему, именно этим ты и занимаешься. Я устал, Тэхён, — вздыхает альфа. То злится, то выглядит подавленным. Тэхён тоже устал. У него настроение почти неделю скачет «из крайности в крайность». И виноват только он сам. Не Чонгук. — Ты действительно не понимаешь или делаешь вид? — Я не понимаю? — усмехается истерично Тэхён, раздражённо проводя языком по ряду верхних зубов. — Это ты не понимаешь, Чонгук. — Да я только этим, сука, и занимаюсь! — уже рычит злобно альфа. — Я не понимаю! И никогда не понимал! Ты, блять, вытрахал мне весь мозг! И всё, что я от тебя прошу: объяснений! Объясни мне, что я делаю не так, что заставляет тебя так поступать по отношению ко мне каждый раз, как я вроде бы начинаю думать, что что-то в тебе, бездушной глыбе льда, начинает оттаивать! То ты ведёшь себя нормально, то снова причиняешь боль просто потому что! Без причины! Так не бывает, блять! Не бывает! — и уже крики. Не волнует, что где-то за стенами, возможно, всё слышат. Чонгук снова на грани. Его разрывает только от того, что Тэхён истерически смеётся, запрокинув голову, и словно насмехается над ним, таким почти что молящем о пощаде. Сколько раз Чонгук его умолял. Сколько раз готов был целовать ноги. Прав ли был Хосок? А сколько он об этом думает изо дня в день, приходя лишь к одному умозаключению. Тэхён рассыпается от абсурдности происходящего. Он сам себя загнал в клетку, откуда не видит выхода. Идиот. Затихает он так же резко, как и начал смеяться. — Что ты делаешь не так? — спрашивает он тоже вдруг поразительно тихо. Даже больше надрывно. Если начнёт кричать он, добром это не закончится. — Всё, Чонгук. Абсолютно всё, — качает головой, облизывая губы. — Каждый божий день проводишь со мной, ждёшь ребёнка, заботишься обо мне, вынуждаешь под тебя подстраиваться и верить тебе. А этого делать не надо. Ты выбрал не того омегу, — чистая правда. Тэхён бы сам себя никогда не выбрал. Кого угодно, но только не себя. Потому что с ним правда тяжело. Настолько, что он бы сам себе посоветовал психотерапевта. — У нас с самого начала не задалось, — факт. Каждая встреча – спонтанный ураган. Страсть, злость, отрицание, взаимное раздражение. Игра в кошки-мышки. Без проигравших, без победителей. И белый флаг никто не поднимает. Война без войны, залп без огня. Что-то совсем иное. Неподвластное никакому логическому объяснению. Тогда о чём тут разговаривать? — Вот, что ты должен понять, потому что я понял уже давно. И пытаться разобраться во мне ты не сможешь, потому что, если этого не захочу я, у тебя не получится. А я не хочу, Чон, — жирная точка в конце предложения. — Не видишь? Если бы у меня было желание, всё было бы совсем иначе. Ты бы видел мою улыбку, слышал бы мой смех… — и снова откровения. Тэхён обещает себе в последний раз. Чтобы довести эту пьесу двух неумелых актёров до конца. Автор у этой пьесы тоже так себе. Создал сценарий, в котором каждый должен страдать. Безликий мучитель. Они – мученики. — В это сложно поверить, но я умею быть ласковым и нежным. Может, я и говорю, что всё потеряно, но ты и представить себе не можешь, чего мне это стоит. Может, я и правда не умею. Может, нагло лгу, — только слёзы не подступают, сердце в груди не грохочет, как ненормальное. Мысли не путаются. Видимо, где-то всё же не солгал. Хоть в чём-то честен. — Может… — Может, я люблю тебя! — вновь хватает его за плечо Чонгук. И так громко, что, кажется, начались слуховые галлюцинации. Что? — Может, не представляю уже жизни без тебя и нашего сына! Ты об этом не думал ни разу? Если бы я не хотел, Тэхён, ты бы меня и не видел. — Уже тише. Это громче откровений. Громче взрывающихся бомб. Или это всё-таки сердце отозвалось? — Но я хочу. Каждый день, каждый час. Я просыпаюсь с мыслями о вас и ухожу тоже с ними, стоит только удостовериться, что ты спишь и ничто не угрожает вашей жизни... Этого ты тоже не понимаешь? Господи, какие глупости! Тэхён сейчас, может, и расплачется. Только от того, что драма превращается в комедию. Не этого он хотел. Не об этом думал каждый чёртов день. — Люби, — а отзывается спокойно. Будто ему сообщили прогноз погоды, а не признались в чувствах. Будто он не только что услышал фразу, которую не слышал ни разу за десять лет, находясь в браке. И как мало ему надо было, оказывается. — Люби, я же не запрещаю. Тут я уже бессилен. Правда. Что он может сделать с чужими чувствами к себе? Кто-то его ненавидит, кто-то боится, кто-то презирает, кто-то уважает и боготворит, а кто-то любит. Хоть кто-то… — И это всё, что ты мне скажешь? — Чонгук не верит своим ушам. — Должен что-то ещё? Я вроде бы уже говорил «спасибо», — снова вырывает свою руку из крепкой хватки Тэхён, усмехаясь. Чонгук отходит от него на шаг назад. Смотрит сначала растерянно, потом с неверием, что сменяется отрицанием в чёрных глазах, а затем со злостью. Сквозь зубы: — А ты и правда бесчувственная мразь, Ким Тэхён. — Я это уже слышал. От многих. А от него почему-то больнее. Что-то идёт не так. Тэхён сохраняет лицо. Начинает тошнить. — Я думал, что-то в тебе всё-таки есть живое. — Ошибся. Так вот просто. Каждый же ошибается. Они вот уже в который раз. Это тоже нормально. — Жаль. А сожалениями тут не поможешь. Увы и ах. — Бывает. Чонгук кивает, играя желваками. Злится. Как же невыносимо злится, смотря в глаза напротив, что, кажется, совсем немного поблёскивают. Или это просто свет так падает? Бывает. Всё бывает. И оставаться тут уже не имеет смысла. Ждать тоже. Только напоследок: — Рожать будешь – позвони. Рождение сына я пропустить не могу. Надеюсь, окажешь такую честь? — ядовито. Едко. Отвратительно мерзко. Тэхён тоже молча кивает. И остаётся в кабинете совершенно один. Как и всегда. Вдыхает запах кипариса, табака и ванили от Том Форда, возвращается на стул, роняя голову на руки, и жмурится до бликов перед глазами. Он любит саморазрушение. Оно – его верный спутник всю жизнь. Потому что так действительно бывает.

***

Из офиса Тэхён уезжает почти поздней ночью. Хотел бы раньше, да только встать не было сил. Никаких. Он то и дело поглядывал на пачку сигарет, припрятанных в столе, а так взять одну и не решился. Даже если его больше никто не контролирует и не стоит над душой каждую секунду. Просто он обещал. И думал. Слишком много и долго, находя каждую мысль отвратительнее и отвратительнее. Не отвечал на звонки Юнги, погрузился полностью в себя и слышал эхом: «Я люблю тебя». Люблю. Когда-то в это слово Тэхён вкладывал слишком много. Он говорил Матео, что любит его, потому что действительно считал свои бабочки в животе, волнение рядом с альфой и вечно потные ладони именно этим коротким «люблю», совершенно не понимая, что за «люблю» должны крыться надёжность, безопасность и спокойствие. Рядом с Чонгуком было поистине надёжно, безопасно и спокойно. «Рядом с врагами опасно закрывать глаза». А рядом с теми, кому готов отдать свою жизнь – можно. Тэхён последнюю неделю засыпал, не дожидаясь, когда Чон покинет его дом. Рядом с Матео последние дни ощущались нахождением на пороховой бочке. Тэхён был влюблён и окрылён. Не замечал, не хотел. Тоже не хотел. А так желалось совсем иное. Глаза открылись спустя два года после смерти родителей и разрушающей правды о том, как они погибли. Всё остальное оставалось привычкой. Губительной. Самой опасной. Но он продолжал сначала жить, потом – выживать, после – лишь существовать. Давно забыл о заботе, нежности, простой страсти, и каждая ночь с мужем ощущалась Тэхёну чем-то обыденным. Он знал всё от и до: он придёт раньше, сходит в душ, ляжет в постель, дождётся Матео, получит пару поцелуев, быстрый секс и уснёт, чтобы завтра всё повторилось снова. Охватило одиночество и холод. Тэхён им пропитался вдоль и поперёк. И чувствовать он больше не хочет. Может, поэтому и разучился. Потому что не хотел. Превратился гипсовой статуей, желая себя лишь похоронить, чтобы избавиться от ежедневных мук. Зачем они ему, когда он когда-то мечтал совсем о другом. Он слышал, что мечтам иногда не суждено сбыться. Бывают такие, от которых нужно бежать, потому что зачастую они превращаются не в прекрасную сказку, а в самый отвратительный кошмар, какой только можно было представить, да только не получалось. Возможно, не хотелось ничего менять. Возможно, он привык быть таким. Привык жить привычкой, игнорировать боль, абстрагироваться от неё, играть свою роль. Да только «начнётся реальная жизнь», и он никогда не думал, что в его реальной жизни когда-то будет тот, кто вдохнёт в давно погибшего него что-то поистине светлое. Вот так глупо, банально, отвратительно приторно, но захочется снова возвращаться домой, потому что знает, что ему помогут, приготовят ужин, скажут комплименты и будут просто рядом. Тэхён давно забыл, что это такое. И лучше бы не вспоминал. Потому что больно. Больно до невозможности, когда он всё-таки садится в машину, сообщая монотонным голосом водителю, чтобы его отвезли домой, и смотрит в окно, потому что просто куда-то надо деть глаза. На чём-то запечатлеться и отвлечься. Бесчувственная мразь? В первый раз он эти слова воспринял даже как комплимент. Сколько раз он их и правда слышал? Так почему тогда сейчас так неприятно жжёт внутри, словно ему и правда воткнули нож в спину и оставили умирать, как он давно мечтал? Вот этого он не хотел. От этого себя ограждал. Его психика такого и правда больше не выдержит. Он ведь живой. Действительно живой, каким бы мёртвым ни был. Какую бы маску на себя не надевал. А потому всё, чего ему хотелось в эту ночь – закрыться в своей спальне и уткнуться носом в подушку, потому что только так он мог успокоиться. Только так ему бы стало легче, если бы он просто представил, что, засыпая, находится не один. Но стоит только машине остановиться возле массивных ворот, он не понимает, почему так много охраны оказалось за периметром. Водитель поворачивается к нему с устрашающим взглядом, говорит ровно, по протоколу: — Господин Ким, советую остаться в машине. В районе пятнадцати метров засекли неизвестный доселе автомобиль. Тэхён хмурится, возвращаясь из своих удушающих мыслей, и снова смотрит в окно. Он действительно видит неизвестный ему чёрный седан, припаркованный на въезде в пролесок. — Есть информация, кто в нём? — Внутренняя охрана предполагает, что это ваш супруг, господин Ким. Господин Матео Гонзалез. Тэхён хмурится ещё больше. Матео? Возле его дома спустя восемь месяцев молчания? Его день, казалось, хуже стать не мог. Из машины он выходит под взволнованный взгляд водителя и направляется к этому седану так стремительно, что уже и боль в пояснице не ощущается. Охрана тут же готовит оружие, чтобы в случае опасности защитить своего господина, и о предательстве с их стороны омега тоже не думает, потому что каждый тут подобран именно Чонгуком. Поэтому он останавливается возле водительской двери и смотрит точно через окно на знакомый до отвращения профиль лица. За рулём действительно находится Матео, что улыбается ему через стекло и выходит навстречу, с ходу тихо посмеиваясь. Взгляд альфы устремлён на его живот, уже не скрывающийся даже под тонной одежды. — Вижу, ты времени не терял, да? — хмыкает Матео. — Пораздвигал перед Чоном ноги, а теперь носишь его выродка? Какой месяц? Рожать скоро будешь? И выглядит он так, словно ничего и не произошло. Словно не он отсутствовал, похоже, в стране почти год, а теперь заявился посреди ночи и осуждающе смотрит на беременного него, очевидно, имея что-то против. Тэхён опасно скалится. Гнев его захватывает моментально. Настолько, что кровь в венах закипает, обжигая всё тело. — Что ты здесь забыл? — рычит омега, отвешивая звонкую пощёчину всё ещё мужу, которую альфа воспринимает с той же улыбкой на губах. — Проваливай к чёртовой матери туда, где был всё это время. — А характером всё такой же, — вновь хмыкает Матео, потирая горящую от удара щёку. — Строптивый. Не завидую этому ублюдку. С таким омегой, как ты, долго не проживёшь. Ему тоже потом изменять будешь? Ах, бедный Чон Чонгук… Мне ему сразу сказать? — и оглядывается по сторонам. — Выходи, Чон! — кричит он, игнорируя медленно шагнувшую вперёд охрану. Огонь она всё равно не откроет, пока господин не даст разрешения. Или до первого проявления агрессии со стороны альфы. — Покажись хоть! Дай посмотреть на суку, трахнувшую моего мужа! — Закрой рот, блять! — цедит сквозь зубы Тэхён. — Его здесь нет, а ты только разводишь балаган! — Оу, нет? Что, поссорились? Ты уже успел и ему изменить, блядь? — а произносится всё с улыбкой. Тэхён снова порывается отвесить хлёсткую пощёчину, но Матео хватает его за руку. Слышится щелчок предохранителей. Тэхён мотает головой, обнажая зубы, и вырывает свою руку из ладони альфы, шагая чуть назад. Ближе к охране. Матео он не боится. Опасается за жизнь сына. Он ведь несёт ответственность за них двоих. — Какого чёрта ты здесь забыл? Вспомнил о том, что у тебя есть муж? — фырчит Тэхён, инстинктивно укладывая обе руки на живот. — Представляешь, вспомнил, — кивает Матео. Достаёт из кармана серых классических брюк сигареты, прикуривает, а Тэхён от этого запаха табака морщится. Он не ощущал его слишком давно. Если поначалу Чонгук курил рядом с ним, то потом перестал и выходил курить на улицу или в другую комнату, лишь бы не травить ни его, ни ребёнка. — Подумал вот на днях: как там мой Тэхён поживает… Как у него дела? Вдруг он без меня совсем загнил, соскучился по мне, слёзы льёт по ночам… А я, как погляжу, живёшь прекрасно. Стелешься под Чона, семью с ним строишь. Я-то на это не гожусь, а он молодец, самец, обрюхатил. — Пошёл отсюда вон! — шипит Тэхён. — Не хочу, родной. Как я могу? — Как? — уже истерично хмыкает Тэхён. Сегодня на американских горках катается он. Действительно ли Чонгук чувствует то же самое, как упоминал, находясь рядом с ним? Тогда он и правда ему не завидует. — Я уже сказал: точно так же, как и уехал неизвестно куда. — А ты больно расстроился. — Я был так рад, не представляешь. Прям жить начал спокойно. Тэхён действительно начал жить. — Уже забыл о нашей любви? Двенадцать лет, Тэхён. Ты так просто выбросил это из своего сердца? И познал, что такое настоящая любовь. — А ты меня любил? — спрашивает он уже спокойнее. Раз Матео здесь, он просто хочет поговорить. — Хоть минуту наших двенадцати лет? Я вот да. Только он не совсем в этом уверен. Так думается. Так верится. — Ты сомневаешься? — делает шаг навстречу Матео. Тэхён стоит на месте. — Каждый чёртов день. — Зря. — Правда? — смеётся тихо омега. — Я что-то не заметил. Ты вытирал об меня ноги, гнобил, унижал, забывал о ласке, нежности, сексом занимался просто чтобы было, изнасиловал… Это не любовь, Матео. Он понял это, к сожалению, поздно. Изранил себя граблями. Теперь не может начать сначала. Не умеет. Его заставили разучиться. Травмированный мальчик. — Я тебя изнасиловал? — теперь смеётся Гонзалез. Он докуривает быстро, выдыхает дым на Тэхёна, бросая окурок в сторону, а омега снова морщится. — Да что ты говоришь? Твоё тело этого прекрасно хотело, а я взял тебя со всей страстью, а не «чтобы было», как ты выразился. Разве это изнасилование? Это акт чистой любви. Акт чистой любви… Смешно. Если уж на то пошло, то «акт чистой любви» у него был с Чонгуком. И плевать, что это было однажды и мимолётно. Вот тогда он ощущал себя желанным и красивым. Когда ему смотрели в глаза, целовали голодно, глубоко, трогали руками, делали так, чтобы хорошо было ему, а не только себе; когда его тело дрожало и извивалось. Вот тогда была «любовь», пусть только подпитанная возбуждением. А не тогда, когда на него не смотрели, вжимая голову в матрас, словно не хотели его видеть, и почти не касались, просто удовлетворяя свои потребности. — А ты спросил меня, хочу ли именно я, а не моё тело? У меня была течка, Матео. Конечно, моё тело этого хотело. И не волнует, что за спиной десять пар ушей. Он на них не обращает внимания. У него очередная война. Тоже без белых флагов, но ожесточённая и действительно война. — То есть, с Чоном хотел именно ты? — Да, — и он совсем не врёт. — Да, хотел, — повторяет. — А секс со мной против моей воли – изнасилование. — Значит, я такой мудак? Он ещё спрашивает. Тэхён снова опасно рычит: — Ты самая конченая мразь, какую я только встречал. И ты даже не представляешь, сколько боли ты мне причинил, не говоря о физической. — Руку я на тебя не поднимал, не ври, родной. Зато изнасиловал. Тэхёна это травмировало куда больше. — Твоя семья убила моих родителей. Из-за тебя я забыл, что такое быть красивым, желанным, сексуальным. Забыл, как испытывать хоть что-то, кроме отвращения или равнодушия ко всему живому. Я был ещё совсем ребёнком тогда, Матео. Представляешь? — усмехается он. Ему было восемнадцать, когда он согласился стать его мужем. Ему было двадцать, когда его жизнь превратилась в ад. Ему было двадцать один, когда на него легла огромная ответственность и пришлось мериться достоинством со взрослыми альфами, чтобы получить уважение в криминальных кругах Талуки, потому что молодого омегу не воспринимали даже за человека в ушлых кругах. Ему было двадцать три, когда он впервые убил человека. В двадцать три он забыл, что такое эмоции и счастье от каждого прожитого дня. Тэхён не бесчувственная мразь. Он просто разрушен донельзя. И никто не помог ему не разбиться. Никто не протянул руку помощи. Никто за него не переживал и не волновался. Только Юнги, что тогда тоже был ещё совсем юн. Что могли дать друг другу два потрёпанных жизнью молодых омеги? — Мне нужна была твоя поддержка, твоя любовь, чтобы наша семья могла стать великой и счастливой. А ты видел во мне врага все двенадцать лет. Это, по-твоему, нормально? У меня никого не оставалось… Никого! — выкрикивает он, на секунду прикрывая глаза. Тяжело. Всё давно идёт по швам. По швам трещит Тэхён. — Только ты. Мой самый родной человек на тот момент. А что я узнаю? Что ты грезишь отобрать у меня власть, что твои родители избавились от моих из какой-то мести, своих предрассудков, желания всё забрать себе, когда именно они помогли вернуть Нуэстру с низов, куда твоя же семья её и загнала… За что, я не могу понять никак? — Тэхён тоже чего-то не понимает. Он же не всесилен. — Чем я заслужил к себе такое отношение? Что я сделал не так, Матео? Объясни. — Всё, Тэхён, — отвечает альфа. А Тэхён вспоминает разговор с Чоном в кабинете. Он ведь сказал так же. Тоже ни в чём неповинному человеку, лезущему наизнанку. — Абсолютно всё. — Что? — Ты забрал всё себе, вознёс своё имя до небес, а я был твоей пешкой. Это унизительно, знаешь? Для альфы унизительно быть тенью своего омеги. Потому что Нуэстра Фамилия всегда принадлежала моей семье, а не твоей. Теперь не понимаю я, с чего ты взял, что все лавры должны перейти тебе? Вот как. Тэхён кривит губы. — Твоя, моя… Мы семья, Матео. Тогда уже не было никаких «твоя, моя». Было только наше, — хрипит он. — Да, я забрал всё себе, но никогда не считал тебя ниже себя. Я ждал, когда ты проявишь инициативу, поможешь мне. А что я получил в ответ? Твоё вечно недовольное лицо? — Я не стал тебе мешать. — Ах, ты мне мешал? — снова истеричный смешок. — Мешал… — повторяет он. Словно не верит. — Да я любил тебя, бесчувственная ты мразь! Я делал всё, чтобы мы стали такими вместе, а ты с годами стал совсем неузнаваемым: грубым, холодным, завистливым… И я не знаю, почему. Потому что я унизил тебя? Чем? Тем, что рвал задницу ради нас? Поэтому ты стал ко мне так относиться? Будто я совсем ничего не значу для тебя и стал тебе врагом, когда жил с тобой под одной крышей? Тогда поздравляю, своим отношением ко мне ты добился ответного, — и шагает альфе навстречу, ровняясь с ним. Смотрит в глаза, злобно. — Знаешь, почему я лёг под Чонгука? Почему переспал с ним, а теперь добровольно ношу его ребёнка? Потому что ты относился ко мне как к мусору, а он нет. Потому что он даже ещё тогда незнакомого меня защищал от твоих поганых слов. Он относился ко мне с уважением. Поэтому я тебе изменял, Матео. Потому что рядом с ним я чувствовал и продолжаю чувствовать себя желанным, красивым и любимым. Хочешь сказать, что его цель была меня просто трахнуть? Может быть. Не знаю. Но он на коленях умолял меня оставить ребёнка, когда я хотел сделать аборт! А я хотел! Хотел сохранить нашу семью, лишь бы тебя не поливали грязью и не пускали слухов. Он за восемь месяцев сделал столько, сколько ты не сделал за двенадцать лет! — и снова крики. Нет сил сохранять спокойствие. Изнутри рвёт на части. Он же, в конце концов, всё ещё живой. — Ты всё испортил сам. Не вини в этом меня. Тэхён уже разворачивается, чтобы уйти, потому что сказать ему больше нечего. Он высказал всё, о чём молчал столько лет. Но стоит только сделать шаг в сторону охраны, его хватают сзади за шею и разворачивают к себе лицом, больно сжимая пальцы. Охрана окружает их сразу же, приставив несколько пистолетов к голове альфы, но Тэхён тут же выставляет руку, приказывая не стрелять, и хрипло смеётся мужу в лицо, наблюдая за тем, как лицо того от гнева становится алым, что заметно даже в темноте, а желваки кричат об опасности. Тэхён всё ещё держится за живот. А так хотелось просто лечь спать… — Какая же ты всё-таки блядь, Тэхён! — шипит в самые губы Матео. Тэхёна от этой близости пробивает дрожь ненависти. Он шипит в ответ: — Отпусти меня, тварь! — Прав был мой отец, когда сказал, что с таким, как ты, связываться не стоит. А я не послушал. Идиот. — Отпусти меня, говорю! — повторяет с нажимом Тэхён. Его не слушают. А Чонгук руку убрал сразу же после простой тихой просьбы. Чонгук, Чонгук, Чонгук. У него в голове одно имя. — Что ты мне сделаешь? — усмехается снова ему в губы Матео. Тэхёна снова тошнит. От запаха табака, от аромата альфы, от того, как горячее дыхание обжигает ему почти всё лицо. Мерзко. — Они меня убьют. Пусть. Пожалуйста. Стреляйте, мальчики! — смеётся он. — Только я заберу тебя с собой. У нас же любовь, родной. Забыл? Семья… — Пошёл ты, ублюдок! Убери от меня свои руки, блять! — хрипит Тэхён. И его всё-таки отпускают. Почему, он не знает, но он хватает ртом воздух, тут же прикладывая ладонь к шее, где от боли пульсирует, и, чуть размяв суставы, принимается снимать с безымянного пальца обручальное кольцо. Бросает его альфе под ноги, пока тот смотрит на то, как золото остаётся лежать где-то в траве, и произносит вдруг снова абсолютно спокойно, словно не было только что этого разговора. Словно не он тут себя вывернул наизнанку. — Уходи, Матео. И больше никогда, ради Санта Муэрте, не появляйся в моей жизни. Я больше видеть тебя не хочу. Никогда. Между нами давно всё кончено, и на этом я ставлю точку. Тэхён снова разворачивается, проявляя милосердие, потому что охрана начинает уходить вслед за своим хозяином, так и не получив разрешение на огонь, но стоит только переступить порог территории особняка, он слышит вдогонку: — Я приготовил тебе сюрприз. Послезавтра на очередном собрании всех «наших». Приходи, родной, не пожалеешь. У Тэхёна заранее сводит желудок. Он игнорирует колючий спазм и медленными шагами направляется в сторону особняка. Как же он хочет, чтобы всё это закончилось раз и навсегда.