Трупам сердце не вредит

Когда влетаешь в вереницу случайных удач, невольно забываешь о том, что жизнь, вообще-то, полная дерьма подстава. Как выходные после тяжелой трудовой недели с отвратительным начальником-самодуром: ты расслабляешься, забываешь обо всех проблемах на два дня и искренне наслаждаешься свободным временем. Но понедельник всегда неумолимо наступает — хочешь ты того, или нет. Для Сынмина понедельник стал последним днем Помпеи. Он впервые ощущает, что понятия не имеет, что делать дальше. Перед ним стоит жестокий, сложный выбор, который на эмоциях делать нельзя. Как самый рациональный из всех, но не менее чуткий, он искренне ощущает, как грудь разрывает пополам от беспомощности и ощущаемой жестокости предстоящего решения. Сынмин всегда считал, что сможет сделать выбор в пользу большинства, сможет поступить правильно и так, как будет лучше для всех. Никто не предупреждал, что делать такие выборы сродни долгой, томительной варке в кипятке. С одной стороны его друзья. Если юноша поступит рационально, они никогда не будут нуждаться в пище, одежде, каких-то необходимых товаров: вроде таблеток или бинтов. Им не придется рисковать жизнью ради баклажки воды, не придется жить в постоянном напряжении — а вдруг там, за поворотом прячется чудовище, на которое они не успеют нацелить ружье. Ведь у них есть человек, для которого укус — не смерть, которому не сложно пройти через толпу трупов и принести все, что нужно. А с другой стороны Феликс. Добрый Феликс, помогающий им просто потому что; не из жестоких правил выживания или собственной выгоды. Улыбающийся, ужасно шутящий, дурашливый, как подросток и чуткий, проницательный, прямолинейный, как самый взрослый из взрослых. Он так много для них делает, потому что человек, и он заслуживает человеческого отношения в ответ. Даже Сынмин, которому с людьми всегда бывало тяжеловато, который не то, чтобы к ним проникался, ощущает бесконечную вину за то, что уже который день хранит секрет его спасения. Феликс ведь так хочет стать человеком. Хотя на самом деле, Киму кажется, что Ли — человек куда больше, чем он сам. И вот уже несколько дней его голову ковыряют два вопроса. Точно кто-то по чуть-чуть вспарывает ему кожу с разных сторон, но сделать большой надрез не решается. Какой смысл был в этих выходных, если вылечив Феликса, они все вернутся в замкнутый адский круг выживания. Какой смысл был в надежде, дарованной Ли, если она так же быстро исчезнет? Имеет ли смысл поступать человечно, если это приведет к нескончаемой череде смертей, жестокости, от которой они так старательно сбегали? и Какой смысл был тогда вообще выживать, если в сухом остатке выживающие люди, потерявшие всякую человечность во имя жизни, от зомби ничем не отличаются?

***

Когда Феликс просыпается, он искренне пытается не грузиться с утра пораньше. Первое пробуждение вне приевшегося номера должно быть приятным, довольным и ленным. Ли вполне представляет, что его обязательно нагрузят работой, как и всех жителей дома (что вполне справедливо!), так что хочет подольше наслаждаться одобряемой безнаказанностью. Но все, о чем получается думать — рука, зажимающая ему рот и трепетно дрожащие ресницы прямо у его собственных глаз. Хенджин, натура нежная и романтичная, даже поцелуй на эмоциях смог превратить во что-то трепетное, будоражащее. И Феликс никак не может от этого воспоминания отделаться. Сам момент — ужасно приятный, пугающий тем, насколько много эмоций и чувств он вызывает. Но мысли о продолжении пробираются в голову, щекотят нервы, а желаемого ответа на вопрос «что бы это значило?» так и не приносят. Расставание Ли и Хвана у дома проходит в молчании. Им обоим очевидно неловко, но добивает момент присутствие хена, у которого от гнева, разве что, картинно не идет пар из ушей. Он не говорит им не слова, но Феликс чувствует, что если хоть пикнет — станет мишенью для стрельбы на ближайшую неделю. Поэтому с Хенджином они обмениваются скомканным «спкнч» и расходятся по комнатам. Ли ощущает дежавю: лет эдак десять назад, когда он оставался у Чонина на ночевке, и в процессе веселья они прожгли утюжком для волос лицо ни в чем не повинного бэйби бона, родители разводили их по разным комнатам так же. В таком же молчании и с такой же немой угрозой. Но даже это не так портит Феликсу прекрасное утро! Что…что будет у них с Хенджином? К чему был этот поцелуй? Попытка успокоить, искренне выражение чувств или, быть может, у Хвана фишка такая — лезть в чужой рот в нервных ситуациях? Непонятно. И это «непонятно» беспокоит больше, чем огромная угроза в виде трендюлей от хенов или же общая ситуация во всем мире, как будто все проблемы в один момент средоточатся в том, что дурацкое мертвое сердце замирает, глядя на чужое лицо, слыша хванов голос, а вот замирает ли человеческое, живое — совсем другой вопрос. Неплохо так добивает и заведомая обреченность отношений, если бы, в какой-нибудь параллельной вселенной Феликс Хенджину нравился. Они даже никогда не смогут поцеловаться, что уж говорить о другого рода близости. Рядом с Феликсом без перчаток или обеззараживателя лучше вообще не появляться, а что если однажды вирус вообще верх возьмет… Феликс не любит себя накручивать, не любит додумывать за другого человека, но он позволяет себе немножко поистерить ввиду совершенно исключительных обстоятельств. О том, что спускается вниз в поисках еды он совершенно без настроения и говорить не стоит. В дверном проеме юноша замирает испуганной ланью. Во-первых, потому что со стула на него смотрит Хенджин. Смотрит прямым, открытым взглядом и никакой неловкости или отрицания (по которому с утра Феликс уже успел поскакать) там и в помине нет. Ли на секундочку теряется от того, насколько быстро и бесповоротно его утягивает в переполняющую теплоту и нежность. Как будто он стоит в горячем душе, но жар просачивается, заползает внутрь и греет промерзшие трупным холодом кости. Хенджин, видимо, не человек тоже. Потому что Феликс не может дать объяснения: как же трупу может стать тепло, даже когда он не может коснуться. А. Есть еще во-вторых. Во-вторых, во взгляде Хвана Феликс видит предупреждение. И откровенный страх, если уж совсем честно. Ли кажется, что Хенджин пробирается ему в голову и орет «беги, пока ноги есть». Феликс уже делает шаг назад, но тут же натыкается на кого-то, кого прежде за его спиной точно не было. Это кто-то очень агрессивно дышит, да так, что у Ли на макушке волосы шевелятся. Феликс молится, чтобы это был просто мутировавший сквозняк. — Феликс, на кухню. Живо. Мутировавший сквозняк с голосом Чана. На кухне его ожидает Минхо. Взгляд у того — резче пули и холоднее феликсовых рук. Он как будто прицеливается, куда дать — в почку, печень или под дых. — Доброе утро второму герою любовнику. — ровно произносит тон, и, будь они в другой ситуации, Ли обязательно бы спародировал хена, изображая из себя робота. — Присаживайся, чего в проеме стоишь. Феликс себя чувствует как в том меме, где на картинке — два стула, один с пиками, а второй с хуями. Минхо настолько пугает, что Феликс, глядя на приветливо отодвинутый стул, морщится. — Обсудим то, что произошло прошлой ночью. — все тем же тоном говорит хен. Чан встает рядом и в своем угрожающем виде выглядит немножко ненатурально. Пытаясь показаться злым, Кристофер все равно не скрывает расстройства и беспокойства. — Вы будете как-то пытаться оправдаться, или мы сразу к делу перейдем? — Сначала объясните, зачем вы вообще туда сунулись? — подает голос Чан и почему-то смотрит на Феликса. Ли на это очень пытается не закатить глаза (не получилось) — почему это сразу он инициатор плохих идей? Тут все немного сумасшедшие, разве нет? Однако ж, Феликс и Хенджин молчат, только воровато переглядываются. — Я вопрос задал. — напоминает Чан и, кажется, начинает злиться по-настоящему. Феликс сглатывает и по заповедям Дедпула пытается не звенеть яйцами. Но, вообще-то, перед двумя мужчинами, что больше его в два раза и явно больше подкованы физически!.. Не считается, короче! Кто вообще вспоминает заповеди нормального мира в ситуации, где в радиусе ста километров бродит живой труп! — Нам нужно было пространство. — уклончиво сообщает Феликс и разглядывает узор на столе. Очень интересный узор! — Зачем? — добивает Чан, и по движущимся теням Ли догадывается, что тот склонился над столом. Хенджин рядом дергается и рвано выдыхает. — Я попросил Феликса станцевать мне. Нужно было освещенное широкое пространство. На кухне повисает гробовая тишина. Теперь Феликсу кажется, что о этот стол можно хорошенько так приложиться. Хотя толку-то, особенно ему, только кровь лишнюю пустит. — Вы идиоты? — спустя долгие две минуты молчания выдыхает Минхо. — Вы реально решили, что это хорошая идея пойти в лес в ночи, чтобы потанцевать? Это и раньше было опасно, а вы почапали, зная, что там могут оказаться зомби? Совсем с головой не дружите? Голос Минхо звенит. Он не кричит, но Феликс думает, что лучше бы кричал. Ли стыдно, потому что хены так очевидно волнуются, а последнее, что хочет делать Феликс — заставлять кого-то в этом доме переживать, особенно из-за своей персоны. Он не жалеет, за тот поцелуй вообще готов все на свете отдать, лишь бы почувствовать его еще раз, но меньше стыда от этого не испытывает. На затворках сознания проносится мысль, что они не должны переживать за него. Но вчерашние слова Хенджина сильнее. Феликс заставит себя перестать так думать, потому что Хван ему так говорит. И его почти не пугает то влияние, которое этот невозможный парень на него оказывает. — Судя по вашим лицам, все вы понимаете. — резюмирует Чан, и его сложенные на груди руки развязываются. — Сегодня и завтра сидите по комнатам. Разрешаю выходить в туалет и поесть. А когда домашний арест закончится, будете драить дом. — Хэй, ну нам же не по девять лет! — негодует Феликс, чувствуя себя почти униженным. — Ты что, хочешь ослушаться? — уточняет Минхо, и смотрит прямо в глаза. — У тебя есть какие-то возражения? — вкрадчиво дополняет и снова смотрит. Если кто-то слышит звон — Феликс точно может сказать, что это из-за него. Его аура сильного независимого взрослого мужика заканчивается там, где начинается взгляд Ли Минхо. Злого Ли Минхо. — Н-нет. — Умничка. — улыбается хен, и Ли сглатывает еще раз. Возможно, Минхо до апокалипсиса работал в допросной? Нет, вряд ли, тогда бы преступность Сеула испарилась бы. Такой талант пропадает. — Мы рады, что вы нас поняли. Надеюсь, больше такого не повторится. Вы оба должны понимать, насколько это опасно. Не понимаю, с чего вы взяли, что уход еще одного близкого человека мы все переживем. Феликсу от стыда глаза слезами печет. От слов хена, таких, наверное, привычных уже в современных реалиях, почему-то становится дурно. Он не знает, что будет делать, если однажды этот дом опустеет. Он не знает, что будет делать, если даже призрачная надежда поцеловать парня рядом исчезнет. Вместе с этим парнем. — Ешьте и по комнатам. — подводит итоги Минхо и разворачивается в сторону выхода вместе с Чаном. — И без фокусов. А то я вам обоим лишнюю дыру в заднице сделаю. Поняли меня? Парни синхронно кивают. Топот ног растворяется в утренней тишине (что довольно подозрительно — куда все подевались?), и теперь Феликс остается не только наедине со своими разваливающимися мыслями, но и с тем, кто эти мысли развалил. И если Ли определённо чувствует себя неуклюжей размазней, которая не знает, куда себя деть, то Хенджин выглядит почти спокойным. Не считая отпечатка нетленного ужаса на лице, но это и у Феликса присутствует. Хены в гневе страшны. — Что будешь на завтрак? — спрашивает Хван и, Феликс различает в его голосе какое-то раздражение. Списав все на только что вышедший запрет, он нервно передергивает плечами и говорит: — То же, что и ты. Я не особенно голоден. И Хенджин в ответ фыркает. Фыркает. Хенджин. Такое поведение определенно имеет что-то общее с тем Хваном, что приволок его в дом. И оно ровно параллельно тому, как Хенджин себя ведет все остальное время. Феликс напрягается, страшится даже, но вместо закономерного вопроса у него в голове прыгают шутки. Стоит ли рассказать откровенно злящемуся, громыхающему посудой человеку, анекдот про парты? Ли решает, что определенно стоит. Он только открывает рот, как Хенджин фурией разворачивается и впивается не злым, но каким-то слишком уж пышущим эмоциями взглядом. — Ты ничего не хочешь сказать? — очевидно сдерживая гнев, спрашивает Хван. Его ноздри широко раздуваются, и Феликс, и без того нервный, едва сдерживает истерический, защитный смех. Со злыми людьми у него всего две модели поведения. Со злыми близкими — одна. — Очевидно, что что-то должен? — уточняет Ли, пытаясь придурковато улыбнуться. В этом доме по выученному шаблону себя вести все сложнее и сложнее. — Должен. Насчет вчерашнего. — Хенджин смотрит на него выжидающе. Феликс размышляет, насчет вчерашнего. И после утренника в компании разозленных воспитателей, приходит к выводу, что Хван злится на него, из-за того, что они пошли в этот дурацкий лес. Прозвучи такое обвинение месяца назад, когда они еще были не так близки, Феликс бы взбрыкнул и намекнул, что не он инициатор. Но сейчас он только грустно улыбается и виновато опускает плечи. — Извини. Извини меня пожалуйста. Может юноше кажется, но у Хенджина как будто бы все капилляры от злости в глазах одновременно лопаются. — Ты идиот?! — восклицает он и резво оборачивается. Хватает в руки ложку и несильно, но звонко дает Феликсу по лбу. Ли вздрагивает, инстинктивно прикладывая ладонь к пострадавшему месту. Как будто мама ругается на него за смытый в унитаз суп. — Ты…ты…у меня слов нет! — Да что! — паникует Ли, ужасно расстраиваясь из-за своей растерянности и своей ситуации в целом. — Я не понимаю, что ты от меня хочешь! Я же уже извинился за то, что мы с тобой получили выговор! — Чего? — брякает Хенджин. — О чем ты вообще? При чем тут ты и то, что нам влетело? — Ну ты же имеешь ввиду, что мы из-за меня в лес поплелись, и я виноват в выговоре. — Чего-о-о? — Хван открывает рот так широко, что в паникующий мозг Феликса приходит мысль засунуть туда палец. Просто чтобы они все посмеялись и дружно разошлись по комнатам. — Да при чем тут это вообще! Это же я тебя уговорил! Я совсем о другом тебя спрашиваю! — внезапно как-то беспомощно говорит Хенджин, и вся его злоба стряхивается песком на старый дощатый пол. — Тогда я ничего не понимаю. — Вот скажи мне, Ликс, кто за поцелуй вообще извиняется, а? А. Так он об этом. Феликса мгновенно бросает в жар. Он беспомощно открывает рот, но только со смешным чпоком закрывает его обратно. — Ты…что вообще об этом все думаешь? — нервно спрашивает Хван, потерявший всякую спесь. Он ковыряет заусенец на пальце, а Феликсу хочется его по рукам треснуть, чтобы старший себе больно не делал. — Ты же ничего не сказал тогда. А я…вроде как первый шаг сделал, ты же это понимаешь? Понимаешь, почему я поцеловал тебя? Феликс понимает все и ничего одновременно. — Я тебе нравлюсь. — предложение, должное быть вопросом, нелепо вываливается изо рта Ли, как ком вещей из стиральной машинки. Он сглатывает и шумно вдыхает. — Бинго. — фыркает Хенджин и закатывает глаза. Еще один оратор очевидных фактов. — А я? Я тебе нравлюсь, Енбок-а? — этот вопрос звучит так невинно и так совсем…не так, как должны звучать вопросы романтического характера. Феликс ловит себя на том, что совершенно теряется в хвановых эмоциях, таких глубоких и многогранных, шумных и непонятных. Но Ли только грустно усмехается. — А какой прок от того, что да Хенджин? Ты меня даже коснуться не можешь. Хван издает высокое насмешливое «ха!», подходит ближе и тыкает Феликсу пальцем в щеку. — Могу. Так значит, это взаимно, да? — Ну, Хенджин! — взвывает Ли, не понимая такого оптимизма. — Зачем тебе я, а? Я не могу тебя поцеловать, обниматься со мной опасно, спать со мной, во всех смыслах, опасно! Я ничего не могу тебе дать, совсем ничего. — почти шепотом завершает он и поднимает затравленный взгляд. Ему хочется сказать, что Хвану стоит влюбиться в кого-то получше, но фраза застревает и бьется о каждое увещевание Хенджина и ребят о том, что с ним все в порядке. — Ну ты и извращуга малолетняя, чуть что уже в штаны согласен лезть. — беззлобно фыркает Хван и куда спокойнее усаживается рядом. — Это ты решил, что с тобой даже обняться нельзя. С тобой и через руку целоваться классно. Иметь близость нам не обязательно, я и без того…и без того в тебя ужасно влюбился. Феликс, честно признаться, заебывается плакать. — Чудовище ты! — неловко всхлипывает Ли, надеясь, что у него не потечет нос, как обычно бывает. — Надежду мне тут обязался давать, блин! Я ведь, я ведь поверю! — Верь. — уверенно кивает Хенджин и без предупреждение заключает несопротивляющегося Феликса в крепкие, почти болезненные объятия. — Так и надо, Енбок-а. Я свои обещания всегда держу. Ли совсем не по-мужски (да и какие уж тут стереотипные модели поведения в мире апокалипсиса) канючит прямо на плече у старшего не веря, что что-то подобное происходит с ним. Он одновременно счастлив, но при этом как-то горько. Феликсу по жизни не везет в любви, никто из тех, кого он любил не любил его в ответ. А того, кто его полюбил, он даже не может поцеловать. Ему просто страшно, что однажды вещи, не подвластные ему возьмут верх. Он верит, верит старшему во всем, Феликс человек, человек и только, просто болен. И так страшно от того, что тот, кого он искренне любит, может от этой болячки пострадать. — Хватит думать, просто пообнимайся со мной. — звонко влетает в поток мыслей юноши голос Хвана, и Феликс правда слушается. Старается откреститься от всего этого хотя бы на минуточку за последние месяцы и после искренне порадоваться. Все таки, людей на планете осталось так мало, а он такого парня хорошего себе отцепил! И друзья у него такие хорошие! Когда на планете восемь миллиардов было тяжко было найти хороших людей, а сейчас так вообще…! — Ты мне очень нравишься! — импульсивно восклицает Феликс, хватая Хенджина за плечи. Ему кажется, что стоит признаться в чувствах по нормальному прямо сейчас, но когда открытый и смешливый взгляд Хенджина сталкивается с ним, пыл мгновенно угасает. Ли тушуется опускает взгляд на воротник потасканной футболки старшего и жует губы. — Я подумал, что тебе стоит это сказать, ну, в ответ, по нормальному… Последнее слово Феликса звучит невнятно и тускло, потому что к его лицу прикладывают полотенце и снова без спроса целуют. На этот раз юноша пытается ответить. Ну, по мере возможностей. Жмется ближе и сам лезет обниматься. Горячее дыхание Хенджина доходит до него даже сквозь полотенце. Феликсу ужасно сильно хочется улыбнуться ему прямо в губы, но даже так — он ужасно счастлив. — Только не забудь потом постирать это полотенце. — тихо говорит Ли, когда Хенджин отстраняется. — Это ты так скипаешь конфетно-букетный и сразу в бытовуху? — фыркает Хван и точным броском отправляет полотенце в таз. — Демонстрирую плюсы проживания со мной — я чистоплотный. — Да ты когда молчишь вообще душка. — А когда открываю — все падают. — Ты как оружие массового поражения… — О, это подкат? — Нет, я тебя оскорбляю. — Отношения не начались, а ты уже меня абьюзишь. Мен момент! — Жуй шпроту и молчи. — фыркает Хенджин и, заткнув неугомонный рот, абсолютно счастливый принимается за готовку завтрака.

***

— Чан, нам нужно поговорить. Это насчет Феликса. — Сынмин без стука врывается к старшему в комнату, пока тот раскладывает одежду. Возможно, он звучит слишком серьезно, потому что хен тут же меняется в лице и настороженно кивает на заправленную кровать. А возможно, дело в том, что Ким впервые на его памяти выглядит настолько… в раздрае. А Сынмин и правда…чувствует слишком много для себя обыкновенного. Он уже сотню раз пожалел, что решил спуститься позавтракать чуть раньше обычного, что решил послушать, о чем Феликс и Хенджин говорят, что уже почти принял решение. Несмотря на свою довольно спокойную натуру, Сынмин к любви относится очень трепетно. Узы между людьми ему даются сложновато, но, кажется, никто и никогда в мире не сможет любить так искренне и сильно, как юноша. К дружбе и романтическим отношениям у него чувства одинаково трепетные, но после апокалипсиса к тому, чтобы любовь сохранить всеми силами, он относится еще серьезнее. Юноша тоже очень сильно однажды кого-то любил. Настолько, что готов был стать живой стеной для мертвых, чтобы она жила. Настолько, что он готов был пойти против всех своих нерушимых принципов, лишь бы спасти. Настолько, что до того, как его нашли ребята, он каждый день из окна наблюдал за девушкой, которую любил всем своим сердцем и каждый день оплакивал ее потерю. Ему кажется, что он так и не смог справиться с этой потерей. Да вообще ни с какой из. Потому что родителей и друзей он любил так же сильно, своей такой незаметной, но такой сильной любовью. А тут они все потеряли свою настоящую семью. Они все друзья — такие близкие, что порою Сынмин ощущает, как его сердце бьется за семь человек сразу. Но та сцена, что он увидел на кухне…все его принципы по кирпичику крошатся, когда он понимает, что чужое такое нежное и такое редкое, особенно сейчас, счастье, он отнимает собственным молчанием. Как будто бы он держит в руках чудо и от страха и возможной выгоды никак не может разжать ладони и отдать его в руки тех, кто точно настрадался достаточно. Сынмину почти физически больно от того, что его другу страшно поцеловать того, кого он любит. И юноша почти со смешком сравнивает старый мир людей с новым. Как будто ничего и не меняется. Раньше парню тоже было страшно поцеловать парня. Странный у них был мир, если люди создают те же проблемы, что и зомби. — Что случилось? — настороженно уточняет Чан и приглашает младшего присесть на кровать. Сынмин без лишних прелюдий выпаливает все, что думает и думал. — Я знаю, как вылечить Феликса. Я очень долго думал, насколько это опасно для нас всех, но я считаю, что нужно. Он заслуживает, Чан. — Так-так-так, давай по порядку. — машет руками старший и хмурится. — Ты понял, почему Феликс болеет не так, как все? — Да. — кивает Сынмин. — Вирус в нем просто не может развиваться и прогрессировать из-за особенностей организма. Убить вирус в зародыше очень просто, поскольку сам организм Феликса успешно с ним борется. Это как с простудой, знаешь. У кого-то организм слаб, ему не хватает силы бороться, поэтому человек болеет. А кто-то ходит здоровый годами, потому что организм достаточно сильный, чтобы губить вирусы на корню. — Так, хорошо, это я понял. Что насчет той части, где ты говоришь, что долго думал над этим? Ты уже знал о лекарстве? — Уже как несколько дней знаю. — кивает снова Сынмин. — Я просто…просто думал, насколько это логично сейчас, понимаешь? Я люблю Феликса, но я и вас люблю. А он наш билет в спокойное, сытое будущее. Нельзя пользоваться живыми людьми, но и обрекать других живых на страдания — тоже. Я не знал, что мне делать, Чан. Как будто передо мной две дороги, но все они ведут к одинаково плохому результату. — Как ты быстро списал нас всех со счетов. — смеется хен и задумчиво чешет подбородок. — Ты прав, это опасно для нас всех. Но мы же как-то до этого выживали, верно? Мы не можем так поступить с Феликсом. Да и с Хенджином тоже. — Ты знаешь об этом? — удивленно выпаливает Сынмин. Ему казалось, что только он один стоял у кухни. — Ну разумеется. — фыркает Чан и закатывает глаза. — Они же очевидные до банального. — Ого. — усмехается младший. — Я бы и не заметил, если бы не стоял у кухни. Так, что ты думаешь? — Какая разница, что думаю я. Надо Феликса спрашивать. Ну куда ты ринулся! — Чан хватает сделавшего шаг в сторону двери Сынмина. — Сначала подготовь мне план того, что нам нужно забрать и откуда, чтобы, если Феликс согласится, отдать это ему. И дай им немного побыть наедине, а? Им одного потрясения на день хватит. — Хорошо. — Ким кивает и уходит обратно в свою комнату. Сынмин приходит к выводу, что есть вещи поценнее добытых Феликсом продуктов, лекарств и одежды. Этот придурок…этот человек не только спас их, обезопасил на несколько месяцев, не только защитил их физически. Кажется, не появись Ли на пороге их дома несколько месяцев назад, они бы точно позабыли, что такое быть людьми. Ведь их поступок в умирающем мире, где выжить ужасно сложно, самый глупый и нелогичный в мире. Но вместе с тем — самый правильный.