Львиный зев

Жизнь у Петра изменилась в корне. Вроде бы и делает все те же дела: за градом следит, к новому посевному году готовится, гостей принимает — да всё как-то не так. Раньше казалось, что в тереме есть только он один, да время от времени на глаза попадалась Хавриса, которую Пётр раньше предпочитал не замечать. Но ныне помимо Хаврисы в дому теперь живут Голуба и Гордяна, которые также требовали внимания. Матушка Петра, бывшая княгиня, умерла, когда ему было четыре года от роду. Сестёр у нынешнего князя тоже не было. Словом, непривычно князю было видеть столько девиц в тереме. Временами он даже не знал, как полагает себя вести, из-за чего чувство бессилия иногда посещало его, но Пётр быстро брал себя в руки, стараясь привыкнуть к такому совместному проживанию. Голуба оказалась куда более спокойной, чем Гордяна. Она не приходила без предупреждения и старалась не попадаться на глаза. Первое время у Петра вообще складывалось впечатление, что девушка его боится. В первую встречу, после её прибытия, она выглядела такой маленькой и испуганной, что Пётр невольно задумался, каким он выглядит в её глазах. С ней он старался говорить не громко и решительно, как обычно говорил со слугами и людьми, ниже себя по положению, а спокойно и терпеливо, стараясь понизить тембр голоса. Голуба избегала встреч глазами и всегда смотрела вниз, а Пётр не старался заглянуть в её лицо. Вскоре, видимо, поняв, что князь не собирается над ней измываться и ей ничего не угрожает, Голуба стала смелее: не запиналась, прекращала прятать взгляд, стала чаще улыбаться и смеяться. Изменения в девушке радовали Петра. Он чувствовал ответственность за неё. У него даже складывалось впечатление, что за Голубу он гораздо более ответственен, чем за Гордяну. Хавриса тоже хорошо отзывалась о Голубе. В первую встречу, когда они с Петром вместе пришли поговорить с Голубой, было не совсем ясно, кого та боится больше: князя, чьё дитя она носит, или княгиню, у которой есть все причины её ненавидеть. Затем Хавриса ходила к Голубе одна. Однажды Пётр увидел, как Голуба с Хаврисой вместе вышивают. Дочь дружинника что-то рассказывала княгине, а та слушала, кивая головой. Завидев Петра, Голуба прервалась и затихла. Потом Хавриса рассказала, что девушка ещё стесняется его, но уже не боится. Петру было радостно от того, что его супруга нашла общий язык с пугливой Голубой. Ещё радостнее стало тогда, когда Хавриса сказала, что воспринимает Голубу как младшую сестру, нежели соперницу. Казалось бы, наступила идиллия, но не все были так рады принять Голубу, как это сделали Пётр с Хаврисой. Гордяна после прибытия Голубы стала ещё более навязчивой, будто бы стараясь быть назойливой сразу за двоих. Хавриса стала чаще наведываться к Гордяне, напоминая той, где её место. Но складывалось впечатление, что эти разговоры только распыляли пыл боярской дочери. Она начинала лезть из шкуры, стремясь быть замеченной. Слуги и повитуха старались уделять каждой из беременных девушек одинаковое количество времени, но Гордяна пыталась всё время перетянуть одеяло на себя: то ей принесли холодную кашу, то плохо выстиранную одежду, то у неё спина заболит, то голова, а в конце она ещё пойдёт к Петру и пожалуется на «неслыханное неуважение». В одном из разговоров с Голубой Пётр выяснил, что, оказывается, она побаивается Гордяны. Оказывается, Хавриса, без ведома Петра, пыталась их познакомить, но боярская дочь оказалась не настроена на дружеские отношения. Всю встречу сумасбродная Гордяна подначивала смиренную Голубу на спор, пытаясь уколоть то словом, то иглой. Не хотела мириться боярская дочь с тем, что дочь дружинника живёт в тереме с теми же условиями, что и она. Однажды Гордяна явилась с очередной тоскливой новостью — слуги удумали накормить её, «мать княжеского наследника», пересоленной кашей, которую «даже свиньи есть не будут». В это время Пётр трапезничал с Хаврисой, обсуждая государственные дела. Свыкнуться с постоянными жалобами было трудно, особенно, когда у тебя полно других, более важных дел. Только Пётр хотел приказать заменить боярской дочери кашу и отослать её скорее подальше, как вдруг Хавриса его остановила. Пётр удивился, но позволил ей действовать самостоятельно. Княгиня приказала принести миску каши, которую подали Гордяне. Боярская дочь явно не ожидала этого распоряжения, потому смутилась. Через несколько минут принесли пшеничную кашу, которая к тому времени уже успела даже остыть. Гордяна нехотя подтвердила, что это именно та посудина, которую давали ей. Хавриса взяла в руки миску и начала её размешивать, рассматривая содержимое, а потом у всех на глазах стала её пробовать. Гордяна в миг побелела. — Говоришь, даже свиньи есть не будут? — переспросила Хавриса, демонстративно вертя чистой деревянной ложкой. — Пересолили, говоришь… Князюшка, свет мой, не побрезгуй отведать! Не успела княгиня протянуть князю миску с ложкой, как Гордяна подлетела к столу и выхватила кашу, пытаясь оправдаться и выдумать какую-нибудь небылицу, но не выдумав ничего подходящего стала раскланиваться и извиняться, задом пятясь к двери. Она так же быстро утерялась, как и появилась. Пётр был настолько поражён разыгравшимся у него на глазах представлением, что только удивлённо хлопал глазами. Он повернулся к Хаврисе, желая спросить, что же она такое устроила, но та, предвидя вопрос, начала первая: — С ней нужно бороться её же способами, — пожала плечами Хавриса, делая глоток из кубка. — Думаю, она к тебе по поводу кушанья больше не сунется. Хавриса оказалась права — Гордяна больше не решалась испытывать судьбу, приходя и жалуясь на плохой кусок.

***

Так и пролетели конец зимы и почти вся весна. Начался новый год. Незаметно сошёл снег и стало пригревать солнце, а затем стали прилетать птицы, улетающие на зимовку на юг. Народ начал выходить в поля, ведь, как известно, весенний день год кормит. Землю готовили к лету: копали, пахали и боронили. Князь, несмотря на занятость, каждый день всё сильнее и сильнее ждал, когда же кто-нибудь из его подопечных разродиться. От повитухи снова слова добиться было нельзя, но потом она всё же раскололась, сказав ожидать родины к Семику, празднику, предваряющему лето. В один из дней к Петру с робкой просьбой обратилась Голуба. Живот её был уже так велик, что Пётр поинтересовался не трудно ли ей ходить. Голуба смущённо улыбнулась и попросила не беспокоиться о ней. Между делом девушка спросила, не будет ли князь так любезен отрезать небольшую прядь своих волос, объяснив, что ей хотелось бы соблюсти обычай и сплести верёвочку из их волос. Этой верёвочкой перевяжут пуповину ребёнку после его рождения, а отцовские и материнские волосы должны привязать его к родителям. Князь умилился вере и суеверности девушки. Пётр никогда не слышал о такой традиции, но не стал противиться и отрезал небольшую прядь. Незадолго до Земного Дня, когда земле принято давать «отдохнуть», в тереме с самого утра началась копотня, которую трудно было не заметить, но обратил внимание на происходящее Пётр только тогда, когда слуги стали растапливать бани с их слов по приказу княгини. Обратившись к Хаврисе, которая, в отличие от двора, была спокойна и сидела в своих покоях, она рассказала, что повитуха сообщила о том, что у Гордяны начались схватки. Пётр возмутился, чувствуя нарастающее напряжение: почему это ему об этом не сообщили? — Это был мой приказ, зачем тебя лишний раз тревожить, — пояснила княгиня. — За тем, что это мой ребёнок, — недовольно ответил Пётр. — И когда Гордяна разродится?.. — Кто ж знает, — пожала плечами Хавриса. — Может к вечеру, может к утру… а может и дольше. Мы здесь никак не поможем, то богов промысел! Остаётся только ждать... Хавриса говорила об этом так просто, будто бы это было чем-то незамысловатым и простым. В момент это даже взбесило Петра, но, усмирив свои чувства, он понял, что супруга права. Если уж она не может в этом деле помочь, то что же может сделать он. Стараясь сбежать от тяжести ожидания, Пётр отправился на торжище, куда ещё утром прибыл караван. Тиун хотел было сказать подождать, мол, купец сам придёт на поклон с дарами, но князь отказал, желая скоротать время. Так и рассматривал товары вплоть до вечера. Вернувшись в терем, князю сразу же сообщили, что боярскую дочь уже отвели в баню. Пётр надеялся, что к его возвращению Гордяна уже разродится, но не тут-то было. Поднявшись в свои покои, Пётр переоделся, но никак не находил себе места и в тревоге спустился из своих палат во двор детинца. Побранив себя за нервность, князь вышел во двор, куда вскоре спустилась и его супруга. — Тревога берёт? — спросила Хавриса, подходя к не находящему себе место Петру. — Ни сколько, — соврал он. — Меня тоже, — сказала она, беря его за руку. — Я говорила с повитухой, она сказала всё идёт своим чередом, — Хавриса потянула Петра за собой, садясь на уличную скамью. — А Голубу ты не навещала? — вспомнил князь о второй роженице, присаживаясь рядом с супругой. — С ней служанка, — успокоила Хавриса. — Служанка доложит, когда той срок подойдёт... — Я думал, что первая родит Голуба, — поделился своими мыслями Пётр. — От чего же? — Я же с ней первой возлегал, — пояснил Пётр, от чего Хавриса усмехнулась. — И большая разница? Меньше дня! — улыбнулась княгиня. — Скоро и она разрешится… — Хавриса вздохнула и, убедившись, что никто не смотрит, положила голову на плечо Петру. Мужчина в ответ поцеловал женщину в макушку и погладил её руку. — Ты счастлив? — Не сказать… — признался Пётр смущённо. — … Скорее встревожен, — лёгкая усмешка, появившаяся на губах как мужчины, так и женщины. Вместе тревогу и переживания было переносить легче. Вокруг суетились люди, потому Пётр с Хаврисой не могли себе позволить сидеть в обнимку, но они не разнимали рук. Время от времени со стороны бани отчётливо слышались крики, из-за чего Петру раз за разом хотелось вскочить, но Хавриса крепко сжимала его ладонь. В какой-то момент из бани выбежала красная женщина с распущенными светлыми волосами. Она что-то стала говорить слугам. Бабы неожиданно схватились за ленты на волосах и стали их развязывать. Увидев князя с княгиней, женщина подбежала к ним и поклонилась в ноги, начиная сбивчиво просить. — Прошу вас, князь-батюшка, можем ли мы распахнуть все двери и попросить женщин распустить косы? — говорила она, тяжело дыша. — Добро, — ответил Пётр, не задумываясь. Получив одобрение, девушка ещё раз низко поклонилась и кивнула слугам, которые побежали открывать двери. Хавриса принялась медленно развязывать косу, наблюдая за мельтешащими вокруг людьми. — Для чего это? — наклонившись к ней, спросил Пётр. — Обычай такой, — ответила она, распуская тёмно-русые волосы. — Чтобы ребёнку ничего не мешало выйти из лона матери, в дому открывают двери и развязывают узлы, — Хавриса намотала ленту на руку и хитро посмотрела на Петра. — Эх, совсем ничего не знаешь… Пётр смущённо отвёл взгляд. Он и вправду ничего не знал ни о родах, ни об обычаях с ними связанными. Ему показалось, что он очень многое упустил. Может быть, если бы он не был самым младшим в семье или имел больше близких родственников, то всё эти моменты не обошли его стороной. Стало тоскливо, но Пётр напомнил себе, что сейчас он проживает всё это, а значит ничего не упускает. После этого стало легче. Взглянув на свой пояс, Пётр ослабил его, развязав узел. Хавриса хмыкнула и снова взяла его за руку, ничего так и не сказав. Солнце уже коснулось близлежащий лес, когда из бани всё громче стали звучать крики. Во дворе всё больше стало скапливаться народу, что ещё сильнее давило на и так волнующегося Петра. Иногда кто-то подходил и шепотом спрашивал, нет ли вестей, но получав один и тот же ответ, возвращался к работе. В какой-то момент ему хотелось встать и разогнать всё это сборище, но, когда он увидел, как женщины молятся, глядя на баню, он умерил свой пыл. Люди рядом тоже переживали и надеялись на хороший исход, ведь для них это тоже очень много значило — в княжеской семье наконец-то будет наследник! Когда солнечный диск наполовину ушёл за макушки деревьев, в бане раздался первый детский крик. Пётр не удержался и подскочил с лавки, чувствуя, как его сердце быстро колотится. Хавриса встала за супругом, хватаясь за его руку. Все, кто стоял во дворе, затихли, прислушиваясь к происходящему в бане. Казалось, что мгновение тишины длилось неимоверно долго. Напряжённый дух, царивший во дворе, развеял неожиданный женский крик. Кто-то в толпе ахнул и люди стали переглядываться. Поначалу вокруг стала слышна тихая болтовня, плавно переходящая в более громкий галдёж. Время шло, а из бани так никто и не появлялся. Шум всё нарастал и нарастал. — А ну ша! — вдруг крикнул Пётр, заставив замолчать разговорчивых ротозеев и вздрогнуть рядом стоявшую Хаврису. — Закрыли свои рты! Вокруг снова повисла тишина. Прошло несколько мгновений и дверь в баню открылась. Все устремили свои взгляды на стоявшую в дверях женщину, которая до этого выходила и просила отворить двери и развязать узлы. Похоже, она не ожидала увидеть столько людей, потому немного опешила и удивлённо обвела взглядом собравшихся. Но она быстро пришла в себя и, прикрыв дверь, пошла к князю с княгиней. Пусть женщина и шла быстро, Петру показалось, что она шла к ним целую вечность. Женщина поклонилась князю в ноги. — Князюшка, свет наш… — Не томи, — приказал Пётр. — …Боги твоему дому милость оказали — дочь у тебя крепкая и здоровая.