Разбеглость сердца со страхами

Сидя на лавочке и рассматривая прекрасно выполненную брусчатку, волей неволей вспоминала последние встречи с немецким солдатом - а их было достаточно много. Как он впервые зашёл в таверну, отойдя в незанятый угол, сел за такой же пустой столик. На удивление, рядом не было ещё пары-тройки военных. Им не присуще ходить в такие заведения в одиночку. А тому парню пришлось столкнуться с десятками неприличных возгласов. Я культурно промолчала, но взглядом, кажется, засверлила его до дыр. А он достал один раз скрипку, но так и не начал на ней играть. По крайней мере, в эту встречу. Насладиться, насколько так можно выразиться по отношению к игре человека из армии убийц, смогла тогда, ранним утром в обожаемом мною парке. Разглядывая потихоньку цветущие растения в ухоженной клумбе, заметила пробегающую рядом кошку. Спровоцировав чих, она отвлекла меня, и взглядом я последовала за ней. Оказалось, она так спешила к нему. Высокому, всё ещё, как и всегда, стоящему в форме человеку. А он, к удивлению, спокойно взял ее на руки и принялся гладить. Рядом слышался смех детворы, и я поспешила забрать животное, — Сами понимаете, малыши бы скорее нервничали, что ее убьют, нежели поверили в доброту демонизированного с каждого угла врага. Подойдя к нему я, не сумев сдержать любопытства, поинтересовалась: — Вы раньше видели ее? Солдат лишь легонько помотал головой, отпуская животное на пол. — Н-нет. Впервые вс-встречаю, — апчхи. Его речь и так была не особо разборчива из-за заиканий, а чихи лишь усугубляли ситуацию. — А гладите почему? — Это было произнесено строгим тоном. Создавалось ощущение, словно я терпеть не могу кошек, раз плюс ко всему стояла будто вкопанная и не касалась ее. Вместо ожидаемых ответов в стиле "Не твое дело" и "имею право" я увидела лишь как он пожал плечами, отвечая: — Она п-подошла ко мне и с-стала тереться. Разве можно отказать в любви тому, кто так о-отчаянно просит? Деликатно оставив и так риторический вопрос без внимания, я вернулась к своей лавочке, на которой и провела все оставшиеся утро. Парень неуверенно достал инструмент и начал играть, разумеется, достаточно сдержанно. Наверняка, не показав я свое присутствие, вышло бы более эмоционально. Однако, мелодия нашла отклик в моей душе. Очень приятные ощущения в животе от раздавшегося там музыкального эха смогли отвлечь от гнета. Постепенно проникаясь ритмом, я смогла с лёгкостью прикрыть глаза и позволила себе насладиться игрой. Мелодии удалось перенести меня в довоенное беззаботное время. Когда не было в порядке вещей переживать из-за громких звуков, была уверенность в завтрашнем дне. Ах, в конце концов эта незабываемая наивность и вера в людское благоразумие на пару с работающей дипломатией. Все же, жить тогда было приятней. Кажется, пожелания Джону адресованы в итоге мне. — Слава богу, я не тону, но тяжёлую ношу моих переживаний все же удалось поднять. — Простите? — Солдат внезапно прервался, заставляя позабыть о спокойствии и вернутся в реальность. Я, в ступоре, не зная что отвечать, не нашла варианта лучше молчания. Он лишь переспросил. — Ох, ничего, — начала оправдываться на ходу, — мелодия, сыгранная... Вами, — не зная его имени, на секунду запнулась, — Фридрих, — с неловкой улыбкой сказал он, — Ах, да, Фридрих, ваша мелодия пробудила приятные воспоминания. Дальнейший разговор уже подзабыла, да и уверена он не содержал ничего особенного. Кажется, стандартно обсудили погоду и я по английски удалилась, направляясь к дому госпожи Ваутерс. Только отворив двери, увидела Лоуренса, греющегося на диване у камина. Я не была настроена на диалог, поэтому лишь поздоровалась и последовала в свою комнату. Слишком спешила к кипе чистых бумаг и перу. К счастью, финансирования хватило на вариант с собственным письменным столом, в этом, несомненно, "Секреты Домохозяйки" оказались очень полезны. Уже принявшись за работу, я и не заметила, как мимолётно пролетел целый час. Если бы не внезапная идея, к которой меня и подтолкнули уже заполненные листы, быть может, за всей волокитой просидела бы до полуночи. — Глядя на эту мысль сейчас, я бы предпочла засидеться допоздна и вовремя уложится в сроки. На скорую руку дописав важную статью, я отложила перо, опрокинулась на спинку кресла и задумалась. — Не настолько критично, сдвинув я немного график. Уверена, у меня найдется свободные полчаса для этого. И к тому же, думаю, в дальнейшем это очень поможет. Тогда, в злосчастный день я и сделала первый шаг в отдалении своего профессионализма. На тот момент чувствовалась острая необходимость в этом, а сейчас, понимая как сильно это ухудшило объективность - главную черту для журналистики - становится грустно. — Да, все же мне стоит прибегнуть и к такому радикальному решению... — потихоньку понимая, что у Фридриха были все шансы стать исключением в моем отношении к немецким солдатам, я не нашла идею лучше, чем вести отдельную колонку в стол про зверства вражеской армии. Казалось, если я вдруг слишком проникнусь сожалением к нему, эти статьи мигом отрезвлят. С тех пор каждый день я старалась уделить время для этого дела, но в итоге не всегда получалось: огромная загруженность препятствовала этому, а иногда было просто не о чем писать. Поэтому пришлось заставить себя в момент написания статьи изливать чувства настолько сильно, насколько возможно - всё презрение и ненависть, что в моменте были на максимуме, я со злобой переносила на рабочее пространство. Иногда мне даже приходилось выдавливать эти деструктивные чувства, поскольку испытываемых не хватало для насыщенности статей. — Мадам, могу поинтересоваться дальнейшей судьбой этих работ? Вы их сохранили? — месье Лашанс адекватно отреагировал, хотя Теодора побаивалась услышать в свою сторону насмешки касаемо этого. — Да, сохранила. Но говорю сразу, не из-за особого желания. Мне пришлось посмотреть себе в глаза и признать слабость. И как это сделать, если компромат был бы уничтожен? С этих размышлений и сохранила почти каждую, некоторые со временем сами канули в лету: не ставила задачу сберечь их. На минуту в комнате воцарилось молчание, каждый пребывал в своих размышлениях. Девушка предполагала, какой вопрос дальше задаст интервьюер, поэтому решила сразу ответить: — Забегу наперед. Мне кажется, вас интересует их содержание. Если я не права - поправьте. — Хм. Все верно, вы проницательны, мадам. — Тогда, пожалуй, расскажу вам подробнее о каждой: времени достаточно. Пока Лоуренс был занят, мы с Йоке отправились к ней на работу - она, естественно, долго не хотела меня брать, но данное обещание не попадаться на глаза Джону все же изменило решение. Изначально никаких целей, идя туда, я не преследовала. Разве что провести больше времени с подругой и оставить заметки для последующего материала. Тихо сидя в коридоре, услышала странные хриплые звуки, доносящиеся совсем недалеко. Все так же незаметно двигаясь, дошла до палаты напротив - именно за ее дверью звучал чей-то голос. И, кажется, не один: смогла различить минимум два голоса. Один - звонкий и добрый, принадлежал женщине. Другой был подавлен и приглушен, создавал впечатление, что говорили через силу. Судя по всему, в палате был пациент и пытающаяся успокоить его медсестра: — Простите, больше я ничего не могу вам ответить. Сейчас подойдёт врач, не волнуйтесь. —Помогхите, пхгрошу. — Ох, а вот и мистер Джон. Я вам говорила, все будет хорошо. Я поступила некрасиво, решив подслушать разговор. Пришлось отойти в туалет, пока медсестра уходила с кабинета. Вернувшись, я удостоверилась, что меня никто не заметил и прислушалась: кажется, я пропустила лишь начало разговора. Он не был особо содержательным. На секунду бурные мольбы пациента прекратились, да и Джон не говорил ничего. И вот, уже через миг, все словно вернулось на круги своя: — Ложитесь спать, вам предстоит набраться много сил. Затем, услышав приближающиеся шаги, я вновь поспешила к уборной. Через 5 минут уже собиралась уходить, но любопытство снова пересилило: я удостоверилась, что с палаты действительно ушли все, кроме пациента, и тихонько туда зашла. Вокруг было темно, шторы закрывали и так маленькие окна. Душнота немного выбивала из колеи. По сравнению с тем, что я увидела дальше, все перечисленное оказалось пустяком. На койке лежало иссохшее тело парня, залитое кровью. Глубокая рана на животе была неаккуратно перебинтована, а цвет ужасно бледного лица отдавал оттенком блевотины.Внизу закрытых век были огромные синяки. После такого зрелища весь дальнейший день был как в тумане, одно хорошо запомнилось: как я сидя за столом пишу статью об этом человеке. Всё ещё стоявший перед глазами образ раненного солдата, не имеющего минимального шанса выжить, провоцировал тошноту. Сдерживаясь со всех сил, я проклинала вражеских военных, что настолько негуманно поступили с очевидно не готовым человеком. Держа перо трясущимися руками, заставляла себя в мельчайших подробностях описывать увиденное. Завершив наполненную отвращением статью, я решила переключиться и пройтись по книгам. Первой мне, иронично, попалась The Invasion of 1910. Глядя на нее, непроизвольно улыбнулась. После таких вещей трудно скептически относится к каждому нарекающему себя пророком.