holy things

      Дождь.       Холодные капли дождя врезаются острыми иглами прямо в листья, кажется, оставляя в них дырочки, словно в сыре. Если выйти под этот дождь – вернешься домой с царапинами по всему телу. Школьный пиджак будет порван, от белоснежной рубашки будут отвалиться куски (кровавые из-за царапин на коже), красный галстук превратится просто в кучу отдельных ниток, а брюки станут не больше, чем шортами с бахромой внизу. Ещё и холодно. Так холодно, что хочется прятать нос в шарф и руки в карманы, а лучше просто остаться дома с чашкой горячего кофе и сидеть под пледом, пока капли не перестанут отбивать ритм о стекло, пытаясь через окно ворваться в дом и устроить вакханалию.       Но вместо этого Бакуго сидит здесь, в классе, и думает совсем не о том, как оказаться дома, в теплой кровати или на турнике, чтобы согреться физическими упражнениями. Катсуки сидит в классе, за своей партой, вокруг него собрались друзья, – ну как "друзья", друзьями их можно назвать с натяжкой, просто Дерьмоголовый, Сучка, Пикачу и Лента встали рядом, а Бакуго оказался не против, – они о чем-то увлеченно болтают (кажется, о следующем уроке со Всемогущим), а Катсуки не слушает, не слушает, потому что просто не может, хотя раньше бы сказал, что ему эти бредни просто не интересны. Да, вместо того, чтобы проверять домашнее задание или готовиться к тесту по математике, Бакуго сидит, уставившись в другой конец класса, как последний слабак, а в горле першит и хочется кашлять, но нельзя, только не на людях.       Слабак, слабак, слабак, – болезненно бьётся пульсом в голове, начиная в висках и заканчивая макушкой.       Дурак, дурак, дурак, – кричит где-то на задворках сознания, да так громко, что хочется закрыть уши и самому закричать во всю глотку.       Влюбился, влюбился, влюбился, – царапает монстр когтём в легких, от чего хочется закашлять и выплюнуть свои органы дыхания через рот.       Бакуго смотрит в тот угол, где стоит ботан, глупый, бесполезный, ни на что не годный Деку и болтает со своими друзьями. Он смеётся, он улыбается, он прикрывает рот ладошкой, потому что когда-то давно Катсуки сказал, что у него тупая улыбка. Его глаза сияют так, будто звёзды, упавшие с неба и спрятавшиеся в траве на лугу, или в тёмном лесу, или в саду, где заботливо выращена куча цветов. И Бакуго просто не может оторвать глаз от этих веснушек, маленьких поцелуев солнца, от ямочек на щеках, придающих Изуку вид, особенно напоминающий кролика, от рук, разбросанных в разные стороны, когда Мидория что-то слишком активно рассказывает, как волшебник, отвлекающий внимание от настоящей магии, и от щек, слегка красных, словно лепестки роз в саду бабушки Катсуки.       И, наверное, это ужасно глупо, просто до смеха глупо, но Бакуго элементарно не знает, как можно оторвать глаз от этого тупого ботана, который спотыкается о собственные ноги, а вместо злости и смеха это вызывает желание поймать его, удержать от падения, лишь бы лишний раз прикоснуться к человеку. И это, наверное, тупо, просто до злости тупо, но Катсуки не может перестать думать о том, как вызвать улыбку на этом лице так же, как это делают Круглолицая и Двулицый, а не только слёзы и злость. И это, наверное, просто смешно, до истерики смешно, но Бакуго не знает, как не хотеть поцеловать это лицо, потому что оно такое… такое… тупое, но такое милое, что хочется взять щеки в руки и погладить их.       Бакуго влюблён. Слишком сильно влюблён, а, может, в самый раз.       Он так сильно влюблён, что зол. Бакуго не знает, чего он хочет больше: разбить этому мудаку лицо, чтобы оно перестало быть таким милым, или поцеловать его, чтобы претворить все свои желания в жизнь. Катсуки просто не знает, что будет более целесообразно: сломать тупоголовому Деку руки, чтобы он никогда никого не касался, или взять эту руку и показать всем в школе, кому принадлежит этот ботан. Бакуго не знает, поймите, он не может решить, что лучше сделать: накричать на этого придурка так, чтобы он перестал улыбаться и хоть на секунду обратил своё внимание на Бакуго, или признаться, признаться, черт возьми, что он чувствует к этому парню.       Потому что это уже даже не смешно. Это давно перестало быть смешным. Примерно в тот момент, когда Бакуго понял, что ему ничего не светит. И что вообще может между ними быть после того, что Катсуки делал? Он издевался, смеялся, угрожал, бил и калечил. Он был никем иным, как самым страшным кошмаром Изуку. Как мир вообще продолжает вращаться после всего, что он делал с этим бедным тупоголовым Деку? Как мир не взорвался после всех этих ударов по лицу, несмешных шуток и издевательств? И, боже, какая ирония, что именно в этого человека Бакуго влюбился. Влюбился сильно, безоглядно, словно упал со скалы вниз, переломав себе все кости, словно тот самый взрыв произошел внутри его тела, в районе сердца, словно кто-то вбил в него эту любовь, которую он не просил. Что за трагедия, достойная самого Шекспира!       И почему только, блять, именно этот Мидория? Кто угодно был бы лучше него!       Круглолицая не такая неуклюжая. Сучка из сладкой ваты не такая скучная. У Двулицого крутая причуда. С Киришимой у них отличные отношения. Жаба… ну у неё есть этот язык, а вы сами понимаете, как полезен может быть язык. Наушники спокойная и рассудительная, а у Боба-строителя классные сиськи.       Но нет же, Бакуго влюбился в Изуку, тупого, скучного, раздражающего, бесящего, неуклюжего, ни на что не годного выскочку, который вечно бубнит себе что-то под нос. Он влюбился в эту беду на ножках. Он влюбился в этого доброго, милого, до тошноты правильного парня, у которого всё всегда получается. Влюбился в эти кудри, влюбился в эти глаза цвета травы летом, влюбился в эти веснушки, влюбился в этот курносый нос и руки, которые всегда тянулись к нему, к Катсуки.       И во что Бакуго это превратил своими собственными руками? В ненависть? В соперничество? В споры, драки и ругань? Изуку не посмотрит на него, даже если Катсуки будет пылать адским пламенем, а он будет. Он уже пылает.       Потому что, чем дольше он смотрит на ботана, тем сильнее желание кашлять. И вот не проходит и пары минут, как это желание становится невыносимым, и Бакуго подлетает с места, выбегает из класса, громко хлопнув дверью, и бежит в туалет, где склоняется над толчком, выплёвывая из себя ромашки. Те самые ромашки, которые Изуку подбирал в детстве, когда они гуляли по лесу вдвоем. Те самые ромашки, которые стояли в каждом углу дома Мидории и его жирной мамаши. Ромашки, те самые, которые Изуку по сей день подбирает по дороге в школу и раздаривает эти убожества каждому однокласснику. Те самые ромашки, одна из которых до сих пор хранится под подушкой Катсуки, как подарок Мидории, давно превратившись в сухоцвет.       Это ханахаки.       Бакуго честно не думал, что дойдёт до этого. Он правда был уверен, что это просто влюбленность, которая пройдёт если не сегодня, то завтра. Что однажды он проснётся и не ощутит к Изуку ничего, кроме скуки. Не будет ни ненависти, ни любви. Будет лишь безразличие, которым заканчиваются все чувства. Но это превратилось лишь в это: Катсуки сидит на грязном полу мужского туалета и выплевывает из себя цветы, самые ненавистные и скучные, которые только есть в мире. И нет никого и ничего, что могло бы ему помочь. И он не может дышать по ночам, не может дышать по утрам. Ни одна болезнь не сравнится с этой одной, потому что умирает не только орган, умирает душа, которой не всё равно на существование другого человека.       И, наверное, Бакуго совсем спятил. До сих пор помнит объятия Изуку, которых не ощущал уже много лет. До сих пор помнит его улыбку восхищения, когда Катсуки показывает ему свою причуду. До сих пор помнит каждую веснушку на теле Мидории с тех пор, как когда они вместе ездили на озеро купаться с родителями. И он до сих пор помнит этот смех, который слышит по ночам. Закрывает уши руками, подушкой, одеялом, а чужой голос до сих пор звенит в его ушах, неустанно повторяя, "Каччан, Каччан, Каччан". И Бакуго не может ни есть, ни спать, ни думать о чем-то другом. Он может лишь кашлять, выпуская наружу ромашки. Гадать, надолго ли его хватит. И мечтать однажды понять, почему его тянет к одному Изуку.       Катсуки не достоин любви.       Он делал такие страшные вещи, о которых вы даже не решитесь подумать. Он разрушал, равнял с землёй, превращал в руины, уничтожал. Он превращал в нечто ужасающее все самые хорошие вещи в мире. Бакуго был жесток. Он был эгоистичен. Был грешен. Он поступал так, как было выгодно ему одному. Но это не самое страшное. Самое страшное, что он рушил всё вокруг себя, и дело тут вовсе не в причуде, которая позволяла ему это делать. Дело в том, что Катсуки хотел этого. Ему просто нравилось превращать всё в руины вокруг себя ради веселья. Да-да, он делал это просто ради веселья. Разрушал жизни других людей, начиная с собственной матери, у которой были мечты, оставшиеся позади с самого того момента, как Бакуго родился. Катсуки разрушил её жизнь, просто родившись не в тот момент. Возможно, именно тогда он и почувствовал вкус разрушения и не смог от него отказаться. Разрушение было притягательным. Слёзы людей, которые текут по лицу плотным потоком, дарили ощущение власти, полной и безоговорочной победы над противником. А Бакуго нравилось побеждать. Нравилось устанавливать доминацию, смотреть на кого-то сверху вниз, точно зная, что сейчас он может получить всё, что душе угодно, потому что человек согласится на это, лишь бы прекратить страдания.       Таким Катсуки был – исчадием ада, таким и останется.       Именно поэтому он не достоин любви. Он знает это и даже успел свыкнуться с этой мыслью, но вдруг неожиданно появляются эти непонятные чувства, и Бакуго почему-то больно от мысли, что Изуку никогда не будет его любить. Одна мысль, которая разрушает его изнутри. То разрушение, которое он раньше приносил людям, теперь внутри него самого оставляет лишь руины от его души. И Мидория почти наверняка знает, что имеет власть над Катсуки, потому что тот не раз готов был отдать свою жизнь за него. Чувства Бакуго так очевидны, только слепой может их не заметить. Наверное, уже весь класс смеётся над ним, говоря, что Катсуки никогда не будет достоин Изуку. И от того только больнее осознавать, что даже эти идиоты понимают то, что сердце Бакуго никак понять не может.       Что же не так с его сердцем? Почему оно такое глупое? Почему оно не могло влюбиться в кого-то, с кем у Катсуки будет хотя бы маленький шанс? Потому что всё, что сейчас происходит, просто нечестно. Первые настоящие чувства Бакуго будут его последними, а всё потому, что в средней школе у него не хватило мозгов, чтобы не издеваться над другом своего детства. Потому что влюбиться в лучшего друга детства – такое клише, а влюбиться безответно ещё и тупо. Но вот он, Катсуки, сидит на полу туалета, кашляя любимыми цветами Изуку, потому что любовь не выбирают, она приходит сама, распахивая дверь с ноги, и навсегда меняет твою жизнь. Потому что этот мир просто несправедлив, а любовь жестока, и ничто не может этого изменить.       И правда тут в том, что Бакуго не думает, будто бы заслуживает чего-то другого.       Он заслужил сидеть на полу туалета, разваливаясь на куски, и кашлять этими жалкими цветами. Он заслужил ночи без сна в попытках поймать хоть толику воздуха ртом. Он заслужил тратить добрую четверть часа утром, пытаясь спрятать от родителей ромашки, что вышли из его собственного тела ночью. Он заслужил ходить по академии с горлом, которое отчаянно хочет выплюнуть из себя эти цветы, щекочущие легкие. Он заслужил смотреть на Изуку украдкой в классе и чувствовать, как на его глаза наворачиваются слёзы от боли в груди. И он заслужил страдать от любви к человеку, который никогда не полюбит его в ответ.       Потому что, если кто-то и заслуживает любви в этом мире, это точно не Бакуго Катсуки.       Он слышит, как люди медленно начинают уходить из туалета. Похоже, уже начался урок, и Бакуго надо бы выйти из этой чертовой кабинки, но его тело так ослабло, что он лишь садится рядом с унитазом и обхватывает ноги руками. Это всё, что он может себе позволить – спрятать лицо в колени и пытаться не заплакать от осознания того, что скоро умрёт. Это просто смешно. Он умрёт не от рук злодея, как всегда хотел, как мог умереть уже много раз, а из-за того, что влюбился в кого-то такого незначительного, как Изуку. Ну не комедия ли? Кто бы мог подумать, что крошка Мидория станет причиной чьей-то смерти? Такой маленький и безобидный, он никогда не представлял опасности. Словно кролик на лугу. А теперь является главной причиной, по которой Катсуки скоро окажется в больнице, а затем – в могиле.       Туалет пустеет, и только после этого Бакуго решается выйти из своего убежища. Он собирает ромашки, которые не поместились в унитаз, и выкидывает их в мусорную корзину рядом с раковиной. А потом пытается привести себя в чувства: умывает лицо холодной водой и осматривает школьную форму со всех сторон, чтобы убедиться, что ничто не выдаёт в нем глубоко больного человека. Смотрит на себя в зеркало и замечает дорожки от слёз, которые бывают только после сильного кашля на его лице. Он снова умывает лицо и собирается уже идти в класс, как дверь в туалет открывается, и Катсуки видит человека, которого никак не ожидал увидеть.       Деку.       Он тяжело дышит, словно бежал до туалета, и его галстук весь растрепался, как и волосы. Изуку выглядит испуганным, когда оглядывает Бакуго на предмет изменений в его внешнем виде, и Катсуки даже на секунду кажется, что Мидория всё знает, когда его глаза останавливаются на рукавах пиджака. Бакуго моментально их проверяет, боясь, что там остались лепестки ромашки, но там ничего нет. Катсуки громко фыркает, закатывая глаза.       — Что надо, ботан?       — Я… я… — он не знает, сказать ли правду или соврать, поэтому проглатывает слова прежде, чем они выходят из его рта. — Я волновался за тебя. Ты опаздываешь на урок. Ты никогда не опаздывал на занятия.       — Уже иду, — он упорно двигается к двери.       Но взгляд Изуку падает на мусорную корзину, где на самом верху лежат ромашки. Он испуганно отступает на несколько шагов назад, преграждая Бакуго путь.       — Каччан… — Мидория так напуган, что не думая хватает Катсуки за рукав пиджака. — Что это? Это твоё? — Он поднимает испуганный взгляд на Бакуго, и в глазах играет такой ужас, словно в баке лежит окровавленный нож.       Катсуки скучающим взглядом смотрит за спину Изуку и так же спокойно говорит:       — Наверное, кому-то отказала девчонка. Пойдём, ты сам сказал, мы опаздываем.       Бакуго тянет их обоих на выход из туалета, но Мидория не сдаётся.       — Нет, на них слюни, словно они побывали у кого-то во рту, — он не брезгует взять один помятый цветок и рассмотреть его поближе, а потом паззл в его голове немедленно складывается, и он испуганно шепчет: — Это ханахаки?..       Сердце в груди Катсуки начинает биться быстрее, но он пытается проглотить это чувство и лишь огрызается в ответ:       — Ты что, ебанутый? Ханахаки не существует. Не придумывай, и пошли уже.       — Зачем бы тогда кому-то жевать цветы? — Изуку не сдаётся, даже с места не двигается, когда Бакуго тянет его в сторону выхода. Продолжает исследовать цветок, словно слюна способна сообщить ему, кому она принадлежит.       — Потому что они такие же ебанутые, как ты, — фыркает, отводя взгляд в сторону.       — Каччан, это точно ханахаки! Я буквально сегодня утром слышал по новостям, что кто-то умер от неё.       Катсуки с силой закусывает щеку. Молчать, молчать, молчать. Только так он не выдаст себя. Только так он сохранит тот хрупкий покой, который у него есть. Он не может признаться. Это будет бесцельно. Он просто не может этого сделать.       — Не придумывай. Тебе это приснилось.       — Каччан! Где твой геройский долг?! — Изуку очень злобно смотрит на Бакуго. И вот опять они ссорятся. Именно поэтому Катсуки не может признаться. Ничего у них не получится. — Кому-то плохо, а ты готов бросить их?! Мы должны помочь!       — Нет, не должны.       — Как ты можешь так говорить?! — Он говорит так возмущенно, словно Бакуго обрекает кого-то на смерть. Так оно и есть, но дело в том, что на смерть он обрекает лишь себя самого.       — Этому человеку уже не поможешь.       — Откуда ты знаешь?!       — Потому что это я! Понятно тебе? Я! Это я выблевывал тут эти цветы, пока ты ворковал со своими идиотами!       Бакуго так пугается собственного голоса, что делает два неуверенных шага назад. Он точно не собирался говорить этого. Он собирался прокричать, что Айзаве-сенсею не понравится их опоздание и им обоим нужно поторапливаться. Он собирался схватить Изуку за руку и насильно утащить его в класс, чтобы если он и вернулся в туалет, то к тому моменту цветов уже не было там. Катсуки собирался сделать хоть что-то, чтобы не раскрывать свою тайну, но он знатно облажался, потому что никогда не умел сдерживать эмоции. Злость просто сильнее него самого, поэтому он сказал то, что сказал, и теперь не знал, что с этим делать.       — Оу… — Изуку неуверенно мнётся на месте, пытаясь придумать, что ответить. — И кто она?       — Это так уж важно? — Бакуго закатывает глаза. Знает, что важно, но не может же он и впрямь ответить на этот вопрос.       — Конечно, важно! Ты же можешь умереть, если не признаешься ей!       — Это не твоё дело, ботан, — Катсуки огрызается, после чего разворачивается на пятках и уходит из туалета, кидая через плечо: — Пойдём, иначе окончательно опоздаем и нас не впустят в класс.       Изуку семенит за ним, глубоко задумавшись.

***

      — Может быть, это Урарака? Почему бы и нет? Она красивая, умная, сильная, а у тебя после общение со своей матерью наверняка пунктик на женщин, что могут поставить тебя на место.       Они идут домой. Это не было выбором Бакуго пойти домой вместе, Изуку скорее сам принял это решение, увязался за Катсуки, а тот лишь промолчал в ответ.       Все оставшиеся сегодня уроки Мидория был тише воды ниже травы. Даже на своей любимой математике он ни разу не поднял руку, чтобы посоревноваться в количестве правильных ответов с Катсуки, хотя это было их личной традицией, которая так нравилась Бакуго, что он даже иногда отвечал неправильно, лишь бы увидеть, как этот идиот радуется. И это было серьёзным звоночком о состоянии Изуку. Если он не хотел соревноваться, значит что-то гораздо более важное занимает его мозги. Обычно он без чьего бы то ни было разрешения пытался решить дела о злодеях, которые никак не удавалось раскрыть полиции, и это пугало, как ещё совсем недавно беспричудный мальчик легко решает дела, которые не могут решить взрослые. Но вот теперь Катсуки был уверен, что голова Изуку занята им и совсем не в хорошем смысле (или, правильнее будет сказать, не в том смысле, которого хотел бы Бакуго). Катсуки не сомневался, стоит им обоим выйти за пределы школы, как Мидория обрушится на него потоком вопросов, на которые у Бакуго не будет ответов. Проще было бы рассказать правду, но Катсуки пока к этому не готов.       Поэтому он шёл по дороге, засунув руки в карманы, и терпеливо слушал, как Изуку выдвигает одно за другим предположения, тут же сам их опровергая.       — Если ты пошёл со мной, чтобы донимать меня, то лучше проваливай, — Катсуки огрызается, смотря на дорогу. Если посмотрит на Мидорию лишний раз – начнёт кашлять, и вот тогда всё станет предельно очевидно, а этого не нужно ни одному из них.       — Я хочу помочь Каччану!       Бакуго тяжело вздыхает, понимая, что теперь никак не сможет отделаться от "помощи" этого недоразумения.       — Это не Круглолицая, — сам не знает, зачем говорит это. Чем больше он отвергает вариантов, тем ближе Мидория к ответу.       Изуку на секунду застывает на месте, расстроившись, что его предположение совсем неправильное. Но он быстро берёт себя в руки, зачеркивает что-то в тетрадке для математики и спешит нагнать Катсуки.       — Может быть, тогда Мина? Вы проводите с ней много времени, и она смешная, — он идёт, не смотря на дорогу, уткнувшись по самый нос в тетрадку, и играет с ручкой в правой руке.       Бакуго хватает Изуку за руку и тянет на себя, чтобы тот не врезался в столб.       — Смотри, куда идёшь, идиот.       — Ты не ответил на вопрос! Я на верном пути. Это точно Мина! — Мидория счастливо что-то записывает в своей тетрадке, совсем не обращая внимания на приказ Катсуки смотреть по сторонам.       Бакуго закатывает глаза. Покой ему теперь будет только сниться.       — Это не Сучка.       Изуку снова застывает на месте, шокировано хлопая ресницами. Потом снова зачеркивает что-то в своей тетрадке и спешит нагнать Катсуки, ушедшего далеко вперед. Использует тетрадку не по назначению. Идиот.       — Тогда Тсую?       — С чего бы вдруг мне влюбляться в Жабу? Ты вообще её видел? — Бакуго кидает короткий презрительный взгляд через плечо.       — Ну, она милая. И знаешь, у неё есть… ну этот… её язык… — Мидория высовывает язык изо рта так далеко, как может, и указывает им в разные стороны.       — Ты совсем идиот?       — Ладно, я понял, скажем "нет" Тсуи! — Он несколько раз с силой зачеркивает имя девчонки в своей тетради, словно ручку пытается расписать. — Киёко?       — Не угадал.       — Тоору?       — Боже упаси.       — Яойорозу? Она красивая и умная, вам есть, о чем поговорить! — Изуку звучит так, словно пытается уговорить Бакуго влюбиться именно в неё.       — Я говорил с ней всего пару раз.       — Любовь с первого взгляда, слышал о таком? — Мидория делает какие-то записи в тетради, и Катсуки приходится придержать его за плечо, чтобы он не решил переходить дорогу на красный цвет.       Бакуго громко цокает.       — Ладно, я тебя услышал! — Вряд ли Изуку понял хоть что-то, но Катсуки уже интересно, какой бред ботан придумает следующим. — Наверное, эта девочка не из нашего класса.       Бакуго закатывает глаза. Глупый, глупый Деку.       — Послушай, — он хватает Мидорию за плечи и слегка трясёт его, заставляя вынуть нос из тетради. — Это вообще не девчонка.       — Оу! — Изуку так пугается, что роняет ручку на землю, но тут же подбирает её. — Хорошо, с этим тоже можно работать, — он снова утыкается носом в тетрадь, яростно перечеркивая всё, что написал ранее, и переворачивает страницу, начиная составлять новую таблицу с именами их одноклассников.       Бакуго приходится тянуть Изуку за руку, чтобы они перешли дорогу.       — Это точно Киришима! Я видел, как он тебя смешит!       — Смех ещё ничего не значит, — недовольно бубнит себе под нос, решая не отпускать Изуку, а сопровождать его на всём пути до дома, иначе этот помешанный точно врежется во что-то.       — Согласен, я мыслю мелко, — вновь яростно зачеркивает имя Эйджиро. — Тодороки-кун! Я видел, как ты смотришь на него в раздевалке!       — Так, ну всё, это уже слишком! — Катсуки резко останавливается, выхватывая тетрадь из рук Мидории и выкидывая её в мусорное ведро поблизости. — Послушай меня, ты не будешь лезть в мою личную жизнь, иначе я тебя прикончу! Тебе ясно!       Изуку обиженно отводит взгляд в сторону, скрещивая руки на груди и начиная пыхтеть, как зеленый чайничек. Он тратит пару минут на то, чтобы смириться с этим приказом, а потом вдруг улыбается.       — Согласен! — Он разворачивается на пятках и направляется вперёд к остановке. — Совсем не важно, кто это именно. Важно, чтобы ты признался, и тогда мы спасём твою жизнь.       — Это совсем не то, что я имел ввиду! — Бакуго рычит эти слова, спеша нагнать Мидорию.       Но к тому моменту, как Катсуки оказывается рядом, Изуку уже достаёт новую тетрадь, в которой рисует новую таблицу.       — Можно подарить цветы, — он кусает ручку, задумчиво смотря в тетрадь. — Но это как-то слишком просто. Твой избранник достоин большего!       Бакуго не отвечает. Он лишь хватает Мидорию за руку и затягивает его в вагон, сажая на первое попавшееся место, чтобы тот не упал, пока будет слишком занят размышлениями о признании Катсуки.       — Можно подарить шоколад. Он любит шоколад? — Изуку поднимает глаза на Бакуго, но тут же начинает испуганно оглядываться, пытаясь понять, где он. Видимо, так задумался, что и не заметил, как они оказались в вагоне.       Катсуки вдруг улыбается, вспоминая, как часто Мидория съедал всю коробку шоколада разом, когда гостил у них дома в детстве. Бакуго никогда не любил шоколад, поэтому с радостью скармливал его другу детства.       — Да, он любит шоколад, — Катсуки продолжает улыбаться, когда смотрит, как Изуку делает новые пометки в тетради, но извилины в его мозгу моментально срабатывают, когда он замечает, как Изуку переворачивает страницу в тетради, и он злобно кричит: — И не смей таким образом вычислять, кто мне нравится!       Мидория испуганно втягивает голову в плечи.       — Ладно… — он недовольно бубнит это себе под нос, возвращая страницу, где делал пометки о признании. — Ты мог бы его удивить.       — Это как же интересно? — Бакуго не может представить себе вещь, которая сможет удивить его друга детства. Изуку знает его лучше, чем собственная мать.       — Не знаю. Написать стихотворение? Или спеть песню. Станцевать для него. В мире много вещей, которые помогут тебе выразить свои чувства.       — Нет, унижений мне достаточно, — Бакуго громко фыркает. — Достаточно того, что я блюю цветами в грязном туалете из-за него.       — Но ты же должен сделать хоть что-то! — Изуку подпрыгивает на месте от перевозбуждения.       — Нет, не должен, — Катсуки отводит взгляд в сторону.       — Каччан, — голос Мидории звучит очень серьезно. — Скажи честно, у тебя есть суицидальные мысли?       — Что?! Нет, конечно! Как это могло прийти в твою тупую голову?! — Бакуго даёт Изуку небольшой подзатыльник, чтобы тот и думать забыл про такой бред.       — Тогда я не вижу причин, почему бы тебе не признаться ему.       Катсуки хватает Мидорию за шкирку, когда поезд останавливается на их станции, и самостоятельно вытаскивает Изуку из вагона. После чего встаёт напротив веснушчатого лица и, тяжело вздохнув, говорит:       — Потому что это не имеет смысла. Я ему не нравлюсь, — он разворачивается на пятках и, засунув руки в карманы брюк, бредёт в сторону дома.       — Откуда тебе знать, если ты ни разу не спрашивал этого у него?! — Изуку спешит нагнать друга.       — Потому что он даже не включил себя в этот тупой список людей, которые могут мне нравиться.       Ну вот и всё. Он сказал правду. Дальше – неизвестность, но дышать почему-то стало легче.       Изуку застывает на месте, испуганно хлопая ресницами. Бакуго тоже застывает на месте, смотря исключительно на свои ботинки. Между ними пара метров. Ветер развивает волосы обоих, принося с собой запах весны и сакуры. Солнце ярко светит, но стремительно падает за горизонт. Им давно пора бы направиться домой, пообедать и сесть делать домашнее задание, но они стоят здесь, как два истукана. Катсуки невыносимо страшно, но он чувствует, как цветы один за другим покидают его тело. А о чем думает Изуку – неизвестно. Он лишь смотрит на Бакуго так, словно тот признался, что убил кого-то прошлой ночью, а труп закопал на заднем дворе. Он не может поверить в то, что слышит, и Катсуки уже решает, что настало время развернуться и направиться домой, потому что ответа он не услышит, но в этот момент Мидория испуганно роняет тетрадь на землю.       — Не может быть, — шепчет он.       Бакуго поднимает тетрадь с земли и протягивает её Изуку.       — Поверь мне, я тоже этому не очень рад.       — Но… — Мидория испуганно проглатывает слова, потому что совсем ничего не понимает. Бакуго может видеть это в глазах Изуку. — Но почему?       — Если бы я знал, всё было бы в разы проще, — Катсуки устало вздыхает.       — Я думал, ты меня ненавидишь! — Мидория отчаянно кричит.       — Я был бы рад, если бы всё было именно так, но это не так.       — Ты мне врёшь, чтобы я отстал! — Он яростно бьёт Бакуго по руке, и тетрадь вновь летит прямо на землю.       Катсуки злобно смотрит на Изуку.       — Не хочешь верить – не верь, но попрошу отметить, что блюю я именно ромашками, а не чем-то другим, — и разворачивается, в этот раз точно направляясь домой.       Мидория подхватывает с земли свою тетрадь и бежит, чтобы нагнать Бакуго.       Они идут рядом молча. Никто ничего не говорит. Катсуки точно знает, что ему нечего сказать, а почему молчит Изуку – вопрос, на который никто не знает ответа. Бакуго предполагает, что Мидория отчаянно хочет забыть ту информацию, которую теперь знает. Если честно, Катсуки тоже с радостью бы стёр последние пять минут из своей памяти. Он сделал ошибку. Не нужно было вот так вываливать информацию на ботана, он не был готов. Может, все эти лажовые вещи, что он предложил сделать, стоило и впрямь сделать. Команда Бакуго точно согласилась бы сыграть серенаду под конами Изуку (они вообще за любой движ, кроме голодовки). Хотя это и глупо, но всё равно лучше, чем кричать на всю улицу, что Мидория даже не включил себя в этот список, словно он виноват в том, что не верит Катсуки. Никто бы не поверил после такого отношения к себе.       В любом случае, рассуждать об этом сейчас не было никакого смысла. Всё полетело к чертям, и лучшая стратегия сейчас – это молчать.       — Каччан, я думаю, нам стоит начать встречаться, — Изуку говорит это очень серьёзно.       Бакуго испуганно застывает на месте, пуча глаза. Кажется, он никогда в жизни не был так растерян.       — Я что, слишком сильно ударил тебя по голове в поезде?       — Нет, я мыслю абсолютно трезво, — Мидория отрицательно качает головой.       — Если бы всё было так, ты бы уже бежал от меня в другой город.       — Почему бы?       — Потому что я плохой человек, и ты знаешь это лучше других, — Катсуки тыкает пальцем в грудь Мидории.       — Я не считаю тебя плохим человеком, — он улыбается с нежностью, и от этой улыбки всё внутри Бакуго переворачивается.       — Я тебе не нравлюсь, — Катсуки громко фыркает и продолжает путь до дома.       Изуку спешит нагнать его.       — И что с того?       — Я не поступлю так с тобой, — одним этим предложением Катсуки отрезает все возражения Мидории.       — Может быть, я не прав. Может быть, я влюблюсь в тебя!       — А что, если нет? — Бакуго кидает один короткий взгляд на Изуку через плечо.       — Тогда мы расстанемся. Не волнуйся, я не перейду границы. Я считаю, нам правда стоит попробовать, — он берёт Катсуки за руку, заставляя его остановиться.       Бакуго долго смотрит в глаза Мидории.       Он знает, что Изуку делает это, чтобы вернуть должок. Катсуки так много раз спасал его жизнь, что Мидория считает своим долгом один раз спасти жизнь Бакуго. Но борьба со злодеями и отношения – это совершенно разные вещи. Изуку не влюбится в Катсуки так просто. Чувствами невозможно управлять. Даже если что-то похожее на любовь забрезжит внутри Мидории, он не сможет забыть то, что Бакуго с ним делал. Это просто невозможно. Жизнь не так проста, Катсуки ужасный человек, который достоин худшего наказания. Только если… только если он не изменится. Если он станет хорошим человеком, добрым, отзывчивым, заботливым, в таком случае, может быть, он будет достоин любви Изуку…       Это плохой план, который трещит по швам, даже не успев начаться. Но если только Бакуго сможет доказать, что он хороший человек, если он изменится, может быть, Мидория сможет полюбить его, и Катсуки будет счастлив. Ох, они будут ходить по очень тонкому льду. Но разве попытка хуже, чем умереть? Разве смерть не худшее, что может произойти с человеком? Пока что это всё, что у Бакуго есть – надежда. Он не хочет умирать. Он хочет жить. И если соблазнить Изуку, влюбить его в себя – это единственный выход, Катсуки хотя бы попытается.       — Ладно. Давай попробуем.       — Что, серьёзно? — Мидория испуганно пучит глаза.       — Да, попытка не пытка, — Бакуго просто пожимает плечами. — Но ты обещаешь сразу сказать мне, если тебя что-то не устраивает.       — Хорошо, эм, ладно, — Изуку пыхтит от перевозбуждения и чешет собственный затылок. — И что, это всё? Мы теперь встречаемся?       — Я не знаю, никогда не делал этого прежде.       — Может, мы должны пойти погулять или поесть? Что нам делать? — Мидория сыпет вопросами, как самый настоящий ботан.       — Думаю, взяться за руки будет достаточно для начала.       Бакуго протягивает свою руку Изуку, и тот неуверенно кладёт свою ладошку в неё. Катсуки отмечает про себя, что это ощущается приятно. Ему нравится держать руку Мидории. Странно ли это? Наверное, нет. Но то, как кашель окончательно покинул Бакуго, пугает. Тем не менее, Катсуки не может сдержать улыбку, когда идёт к дому, держа человека, что ему нравится, за руку.