Всё в тебе

Серёжа стоит на четвереньках, прогибается красиво, звеняще желанный, не менее прекрасный, чем когда-либо, и, пока Олег трахает его сзади, рука заползает на живот, не такой плоский, как раньше, и эта мягкость под пальцами настолько нежна и уязвима, как раз там, где чувствуется шов, только недавно полностью заживший, но когда Олег задумывается о том, что под ним, что внутри Серёжи, его скручивает противный ужас. Он останавливается, вынимает. Серёжа поворачивает к нему красное, запыхавшееся лицо, пытается убрать с него чёлку, хмурится, поймав что-то в выражении лица Олега. Олег смотрит во встревоженные синие глаза, и его сразу цепляет, выбивает всё пугающее из головы, и он целует Серёжу, укладывает на спину и так продолжает: только смотрит лишь на лицо, не опуская взгляд туда, где по белой коже змеится выпуклый фиолетовый шрам. Серёжа чистит зубы, пока Олег бреется у второй раковины. Взгляд следует по новым очертаниям живота, по этому маленькому изгибу над пупком — пока это только жировая прослойка от гормонов, пока ничего страшного в этом нет. Ты же любишь его любым? Если бы это был не его выбор, если бы это была болезнь или её необходимое лечение? Разницы ведь нет, правда? Но это его выбор. … Олег часто вспоминает день, когда он спрашивает Серёжу: — Ты не хочешь завести детей? Он мог бы тогда сформулировать это как-то иначе. Серёжа поднимает на него испуганно-ошеломлённый взгляд, но прежде чем Олег успевает сказать что-то ещё, выпаливает: — Давай. Олег думает о том, что они могут взять ребёнка из детдома, возможно, из того же, где выросли они, — он даже заходит на сайт, чтобы посмотреть фотографии детей — просто так, ничего не представляя. Почему-то казалось, что Серёжа вряд ли скажет: “Да”. … Несколько недель Олег смотрит сайты — хотя всегда возвращается на страницу Радуги, только теперь ему требуется больше усилий, чтобы ничего не представлять (“Вот этот насупленный черноволосый мальчишка похож чем-то на меня”, “А эта девочка ярко-рыжая, совсем, как ты” — лезут упрямые мысли). Наконец он решается предложить: — Съездим в детдом? Серёжа вспыхивает, смотрит смущённо и обиженно. Молчит. — Что такое? — Олег находит его руку — сначала она выскальзывает, а потом, наоборот, вцепляется в его. — Я бы хотел выносить ребёнка от тебя… … Доктор рассказывает про операцию, задирает футболку Серёжи и трогает голый живот, проводит вертикальную линию от кромки джинсов до пупка, а потом вокруг него, показывая: вот тут будет разрез — и после этих слов, после касания пальцев к коже Серёжи Олег перестаёт слышать что-либо. Точнее, он слышит, что доктор говорит, не понимая больше никакого смысла: донор, антитела, отторжение, гормоны. Серёжа смотрит на доктора снизу вверх с улыбкой на губах. — Всё понятно? Серёжа кивает и поворачивается к Олегу с вопросительным взглядом. — Ты согласен? Олег отмирает из своего ступора, кивает. — Запишем вас как Софию Разумовскую, — говорит доктор сладким голосом, — чтобы официально не было никаких проблем. — Нам придётся маскироваться? — спрашивает рассеянно Олег. — Нет, конечно, — доктор смеётся, — Тут все свои. … — Ты же не хотела детей? — Не хотела. Не хочу, — Лера, как обычно, хмурит брови. Олег не вмешивается в этот разговор, стоит в стороне. — Тогда мы можем договориться, как сократить срок твоего контракта, — улыбается Серёжа. … Остаётся две недели до дня икс, и Серёжа, повиснув на Олеге и завлекательно блестя глазами, сообщает, что доктор посоветовал им побольше заниматься сексом сейчас, потому что после операции долго будет нельзя. Олег от такого вдруг смущается, хотя на фоне всей этой истории тот факт, что они пара геев кажется действительно незначительным. И всё же, Олег не привык с кем-то делиться тем, что с Серёжей он вместе — так, как они вместе, — что у них любовь, что они как семья. Какая-то цепочка мыслей вдруг щёлкает и начинает разбегаться: а может быть, Серёжу напрягает его скрытность, его отрицание? Может быть, вот поэтому он захотел так?.. Но Серёжа накрывает его губы своими, и мысли разлетаются, испаряясь, а чувства натягиваются до искр: Олег трогает голое тело Серёжи, совершенное, великолепное, и представляет, что скоро оно изменится. Против его воли в голове возникают неоформленные страшные картинки — а что, если операция будет неуспешной, если он станет инвалидом — каким? Неясно. Олег не раз навещал своих бывших сослуживцев в больницах, он видел, какие там люди. Олег зацеловывает плечи Серёжи, грудь, живот. Отрывается, чтобы спросить: — Может быть, всё-таки усыновим? Глаза Серёжи мутнеют от моментально подступивших слёз. Олег кладёт ему руку на щёку, но Серёжа сбрасывает её, выбирается из постели и убегает в ванную. День проходит в тягостном молчании. Вечером, не поднимая взгляда, Серёжа спрашивает: — Почему ты не хочешь, чтобы я выносил тебе ребёнка? — Я… я боюсь за тебя. Я не хочу, чтобы ты рисковал собой ради этого. — А я хочу рисковать собой ради тебя, — упрямо говорит Серёжа, улыбаясь в пол. Что-то тревожное находит на Олега, и он думает, что это от того, как ему не нравятся слова Серёжи. Это что? Чтобы мы были квиты? Я никогда такого не желал. Но сердце предательски колет от мысли, что Серёжа хочет носить ребёнка от него в своём теле — под своим сердцем, настолько сродниться с Олегом. Если бы он был девушкой, Олег был бы рад. А если бы твоя девушка потеряла матку? (Олег вспоминает лекцию Серёжи: такие операции сначала делали женщинам с синдромом с длинным названием, у которых матка не функционировала с рождения или вовсе отсутствовала). Олегу кажется, что он всё равно предпочёл бы не мучать партнёршу. А им с Серёжей уж как-то стыдно иметь возможность взять детей из детдома и не сделать этого. … — А откуда мы возьмём яйцеклетку? — спрашивает Олег. — У Юли, — Серёжа улыбается своей нехорошей улыбкой, — Она заморозила. Игорь писал ей, что конечно, хочет детей, только через годик, или два, или три — я почитал их переписки. А что, она достаточно похожа на меня. Как ты думаешь? Олег запомнил только окровавленное и изуродованное выстрелом лицо. — Наверное.