Всё в тебе

— Я в больницу на биопсию, — бросает Серёжа, замечая Олега за своей спиной, — Поеду сам. Серёжа уже оделся: теперь он носит пиджак с шёлковыми пижамными штанами в тон — говорит, что обычные брюки ему неприятно давят на живот. — Я мог бы подвезти… Серёжа смотрит на Олега укоризненно. — Не заставляй меня чувствовать себя беспомощным. Интересно, доктору так нравится Серёжа за то, сколько он ему платит, или есть что-то ещё? Они не разговаривают вечером, когда Серёжа возвращается из больницы, а ночью к спине Олега прижимается не шуршащий пластиковый пакет или влажная от слизи дырка, а острые позвонки спины, еле заметно движущейся от мерного дыхания. На следующий день Серёжа получает результаты биопсии: воспаление и повышенные лейкоциты. Он не сопротивляется, когда Олег отвозит его в больницу. Там Олег угрюмо ждёт в отдельной палате, гипнотизирует зелёный линолеум и трещинки в краске в стене, пока Серёжу отправляют сначала на УЗИ, а затем на МРТ. Сталкиваться с Рубинштейном сильно не хочется, и, к счастью, он не появляется. Задумчиво напряжённый Серёжа возвращается с исследований, и ему ставят капельницу с антибиотиком. Заканчивается она поздним вечером, и, когда медсестра покидает палату, увозя штатив с пустым пакетом, Серёжа тихо зовёт задремавшего в кресле Олега: — Ложись ко мне. И они снова засыпают вдвоём, прижавшись друг к другу на тесной кровати. Почему-то это успокаивает, и все терзавшие Олега тревоги на время утихают. Серёжу будят в пять утра для новой капельницы, и Олег, смутившись, вскакивает с постели — как будто во время прошлой госпитализации их не заставали так множество раз. После завтрака у Серёжи поднимается температура, а к вечеру она проходит сама. Ответов у врачей нет, остаётся только ждать. На вторую ночь Олег, не спрашивая, забирается к Серёже, и тот обнимает его, пристраивается большой ложкой. Днём капельницы и анализы повторяются, пока Серёжа мрачнеет за своим ноутбуком. Когда он начинает грызть ногти, Олег спрашивает, что происходит. С неохотой Серёжа отвечает: — Этот хер, который владеет компанией, строящей дороги… — Серёжа внезапно смеётся с истерическими нотками, — муж дочери директора ФСБ. Олег закрывает лицо ладонями. — Давай ты оставишь его ко всем херам. Пожалуйста. — А у меня, наверное, и выбора нет. По крайней мере, угроз он не боится. Ну, солью зелёным всё, что на него нашёл… Серёжа выглядит до крайности печальным, и Олег садится к нему и обнимает, укладывает его голову себе на плечо. Биопсию повторяют, и она показывает то же самое: признаки воспаления. Немного позже приходит результат из лаборатории: всё чисто — а значит, это не инфекция, а отторжение. В Олеге подаёт голос мерзкая надежда. Серёже заменяют антибиотики на стероиды. После стероидов Серёжа не спит всю ночь, и Олегу приходится сместиться на свою кровать, чтобы Серёжа мог удобно устроить на себе ноутбук. Время от времени, всплывая изо сна, Олег открывает глаза, чтобы мутно увидеть освещённое призрачным светом экрана лицо. Рубинштейн всё-таки навещает их, облапывает те места Серёжи, к которым Олег испытывает теперь повышенную нежность, — рассечённый шрамом живот, стому, которую Серёжа, как в замедленной съёмке, обнажает перед врачом, снимая мешок. Ночью Олег ложится большой ложкой (чтобы опустить руки туда), и Серёжа просит: — Давай по-быстрому… — Ты!.. У меня ничего нет, ни резинок, ни смазки. — Давай без. С каким-нибудь кремом. — А потом тебя будут осматривать, да? С героическим усилием Олег выбирается из постели, даёт денег недовольному сторожу, чтобы он выпустил его ночью из больницы — и, главное, впустил обратно, и идёт в круглосуточную аптеку. Лёгкие наполняются тёплым летним воздухом, и Олег на мгновение чувствует себя юным влюблённым дураком — дураком, полным надежд. Он тихо подкладывается обратно к тёплому задремавшему Серёже, но тот сразу просыпается, слабо бормочет: “Принёс?” — и Олег приспускает с него пижамные штаны. Сначала Серёжа только громко дышит, но уже на двух пальцах Олегу приходится заткнуть ему рот, а дальше он только шипит на него, чтобы он так сильно не насаживался: “Я потом перед врачами краснеть не хочу”. На следующий день у Серёжи появляется боль в бёдрах, коленях и щиколотках, и Олег массирует ему ноги, пока у него самого не начинают ныть руки от усталости. Несмотря на жалобы Серёжи на побочки, ему ставят ещё одну капельницу со стероидами, и тот мрачно лежит, предвкушая, что скоро станет ещё хуже. Олег предполагает, что этой ночью они будут только спать, но Серёжа пихает его в бок. — Ты же всё купил! Ну… и это отвлекло бы меня. В суставах так тянет... Олег вздыхает — он бы предпочёл дать отдохнуть своим пальцам, но не помочь Серёже он не может. Наступает новый день, и мрачные ожидания Серёжи оправдываются: к боли в ногах добавляется головная боль и тошнота — возвращается зофран. От завтрака и обеда Серёжа отказывается и весь день лежит лицом в подушку, периодически закидываясь одобренными медперсоналом ибупрофеном и парацетамолом. Следом приходит настолько сильное головокружение, что Олегу приходится под руку провожать Серёжу до туалета и обратно, чтобы тот не рухнул по пути. — Ты бы сидел так же здесь со мной неотлучно всю неделю, — вкрадчиво спрашивает он, — если бы не ревновал меня к Рубинштейну? Больничная иллюзия снова овладевает Олегом: всё закончится, и потом будет лучше — пока Серёже становится хуже от лекарств, которые уничтожают его иммунитет, ради того, чтобы сохранить в нём чужой орган, который ему нужен для того, чтобы… Олег не знает, как начать этот разговор, слова застревают в горле, а мысли — в голове, и всё-таки он собирает все свои силы для вопроса: — Ты действительно этого хочешь? Серёжа смотрит ему в глаза неожиданно резким, учитывая его состояние, взглядом, медленно и очень чётко говорит: — Действительно хочу. С тобой. А ты? Олег изучает пол. Они уже здесь. Осталось не так много. И, конечно, Олегу бы хотелось заботиться о ком-то вместе с Серёжей. Да, он мечтал о собаке. Пусть, вместо собаки, у них будут лисята. Главное, чтобы это скорее закончилось. — Мне не нравится, как ты страдаешь. Но я хочу с тобой всё. Губы Серёжи трогает улыбка. Вдвоём в маленькой комнате они не скучают и не надоедают друг другу. Заражённый настроением роддома, Олег приносит Серёже пышный букет цветов — “Это нормально, выздоравливающим всем дарят. Да?”. Биопсия показывает улучшение, и капельницы с иммунодепрессантом прекращаются. Серёжу выписывают. Дома бессонница у него сменяется усталостью, и он проводит целые дни в полусне. Постепенно и это проходит, и Серёжа снова становится похож на себя. Следующая биопсия показывает отсутствие отторжения. … — Что-то я, кажется, отравился. Живот сводит. Олег разводит руками: ели они одно и то же, а у него ничего не болит. Но не проходит и часа, как Олег застаёт Серёжу с чипсами за компьютером. — Да нормально уже всё, — отзывается тот. Когда они смотрят вечером кино, у Серёжи в руках оказывается уже вторая большая пачка с чипсами. — В тебя столько влезет? — с улыбкой спрашивает Олег. — Олег, завали. Почему тебе надо во всём меня контролировать? — Хуй тебя проконтролируешь… — беззлобно отвечает Олег, но Серёжа вдруг взрывается. — Да ладно? Мы постоянно вместе. Я всё делал, как ты сказал. Я избавился от Вместе, я залёг на дно, я нанял Леру, вместо того, чтобы выходить самому. Недостаточно короткий поводок для тебя? Олег медленно вдыхает и выдыхает и говорит себе не отвечать. Отвечает. Они ругаются допоздна, а ночью в постели Серёжа не касается его даже спиной. Утром Олег замечает в выправленном наружу мешке Серёжи мутные красные разводы. Он смеётся: — Это что, было ПМС? — хотя после всего, что они сказали друг другу вчера, ему совсем не смешно. Как у них обычно бывает, ссора, как мартовский снег, тает постепенно в течение дня, и вечером Олег уже выслушивает жалобы Серёжи на сравнимую с гирей тяжесть в животе и обещает завтра обязательно приготовить ему что-нибудь с каперсами. … Сначала Олег часто думал про Вадика, мысленно разговаривал с ним — так это было привычно после стольких лет бок о бок, но постепенно воспоминание о нём бледнело, и Олегу уже сложно было представить, что с ним теперь, как сложилась его судьба в какой-то азиатской стране. Спустя примерно год после разговора с Шуриком, Олег забросил имя Вадика Славе, но тот ответил, что ничего о нём с тех пор не слышал. Больше со своими старыми коллегами Олег не контактировал — не было желания, у него другая жизнь теперь, которой с ними не хотелось делиться. Теперь его жизнь вращалась вокруг только одного человека. … В начале июля Серёжа радостно сообщает Олегу, что заключил контракт с Центром по сохранению редких видов. Они передадут пять замороженных эмбрионов клинике Рубинштейна, и уже в августе их можно будет посадить в матку Софии Разумовской. — Это африканская лисица. Смотри, какая милая. Лисица действительно очень милая. Но представлять её в Серёже Олегу до сих пор не нравится. — Поедешь со мной подержать меня за руку? Куда он денется. Два летних месяца, за которые Серёжа чётко дважды простужается, пролетают слишком быстро. Незадолго до назначенного дня ему колят лисьи антигены, чтобы уменьшить вероятность уничтожения чужих эмбрионов его иммунной системой. Когда Серёжа возвращается из клиники и рассказывает Олегу, что там с ним делали, у того встают волосы дыбом на голове. — Боишься, что я теперь в животное превращусь? — лишь смеётся на это Серёжа. Утром перед Олег зависает, разбивая яйца для глазуньи, смотрит, как желток гладко скользит по раскалённой поверхности. — Не пережарь только, — доносится из-за стола. К счастью, зачатие проводит не Рубинштейн — этого бы Олег не перенёс — в кабинете их встречает женщина с короткой стрижкой. И Олег, смущаясь, держит Серёжу за руку, пока она раз за разом вводит катетер в стому, а Серёжа поёживается от странных ощущений.